Текст книги "Полное собрание стихотворений"

СЛУЧАЙ

Судьбою нашей правит Случай,

И у него такая стать,

Что вдруг пролившеюся тучей

Он может насмерть захлестать.

Но он же может дать такое

Блаженство каждому из нас,

Что пожалеешь всей душою

О жизни, данной только раз!

1929

СОВРЕМЕННОЙ ДЕВУШКЕ

Ты, девушка, должна

Пример с природы брать:

Луна – пока юна -

Уходит рано спать…

Ты, девушка, должна

Пример с природы брать:

Весна – пока весна -

Не станет летовать…

И не волна – волна,

Пока – на море гладь…

Ты, девушка, должна

Пример с природы брать.

1928

ОТЧЕГО ОНА ЛЮБИТ KОHTPACTЫ…

Говорят, что она возвращается пьяная утром

И, склонясь над кроватью ребенка, рыдает навзрыд,

Но лишь полночь пробьет, в сердце женщины, зыбком

и утлом,

О раскаянье утреннем вдруг пробуждается стыд…

Говорят, что она добродетель считает ненужной,

Вышивая шелками тайком для ребенка жабо…

Говорят, что она над любовью глумится и дружбой,

В ежедневных молитвах своих славословя любовь!

Говорят, что порочностью очень ей нравится хвастать,

Осуждая в душе между тем этот самый разврат…

Говорят, оттого-то она так и любит контрасты,

Что известно ей все, что повсюду о ней говорят!..

1926

ОСТАВШИМСЯ В ЖИВЫХ

Ни меня не любили они, ни любви моей к ним,

Ни поющих стихов, им написанных в самозабвенье.,

Потому что, расставшись со мной, не окончили дни,

Жить остались они и в других обрели утешенье…

Пусть, живя у меня, никогда не свершали измен,

Но зачем же расстаться с поэтом сумели так просто?

Ах, о том ли я грезил при встречах и в каждом письме,

Очаровываясь милой новою женщиной вдосталь?

О, никем никогда вечно любящий незаменим:

Не утратила смысла старинная верность “до гроба”…

Ни меня не любили они, ни стихов моих к ним,

Ни боязни разлук… Но и я не, любил их, должно быть!

l926

СОСНЫ ЕЕ ДЕТСТВА

Когда ее все обвиняли в скаредности,

В полном бездушье, в “себе на уме”,

Я думал: “Кого кумушки не разбазарят?

Нести чепуху может всякий суметь”.

Но когда ее муж-проходимец, пиратствуя,

Срубил двухстолетние три сосны

В саду ее детства и она не препятствовала,

Я понял, что слухи про нее верны.

1928

ЭЛЕГИЯ НЕБЫТИЯ

Все наши деяния, все наши дарованья -

Очаровательные разочарованья,

И каждый человек до гроба что донес?

Лишь невыплакиваемые глуби слез,

Лишь разуверенность во всем, во что он верил,

Лишь пустоту глубин, которых не измерил,

Лишь сон, пробуживаемый небытием…

Мы этот жалкий ноль бессмертием зовем.

1929

В ОПУСТОШЕНЬЕ

Я подхожу к окну: в опустошенье

Деревья, море, небо и поля.

Опустошенным кажется движенье

И проплывающего корабля.

Все пустота. Такое положенье

Дано тебе, осенняя земля.

Я подхожу к душе своей, – и тоже

Там пусто все: желанья и мечты!

Как это все на юность не похоже,

И сам себя признать боишься ты!

Смыкаются уста и брови строже

В предчувствии смертельной пустоты.

1929

РОСКОШНАЯ ЖЕНЩИНА

Ее здесь считают счастливой: любовник батрачит,

Муж “лезет из кожи” – завидная участь для дам!

Ее называют красавицей здесь: это значит -

По формам кормилица, горничная по чертам.

Она здесь за умницу сходит легко и свободно:

Ее бережливость, рассудочность разве не ум?

И разве не ум отдаваться всем встречным за модный,

В других вызывающий зависть весенний костюм?

Ее отношенье к искусству одно чего стоит!

Она даже знает, что Пушкин был… чудный поэт!

Взгрустнется ль – “Разлукою” душу свою успокоит

И “Родину” любит просматривать прожитых лет…

Мы с Вами встречаем ее ежедневно, читатель,

Хотя и живем в совершенно различных краях,

Роскошная женщина, как говорит обыватель,

Тот самый, о ком повествуется в этих стихах…

1927

ГОДАМИ ДЕВОЧКА…

Годами девочка, а как уже черства,

Жестка, расчетлива, бездушна и практична.

И в неприличности до тошноты прилична,

И все в ней взвешено: и чувства, и слова.

Ах, не закружится такая голова

Затем, что чуждо ей все то, что поэтично…

Такая женщина не любит никого,

Но и ее любить, конечно, невозможно:

Все осторожно в ней, бескрыло и ничтожно.

Толпа любовников, и нет ни одного,

О ком подумала бы нежно и тревожно…

И это – женщина, земное божество!

1929

ОРХИДЕЯ

Изменить бы! Кому? Ах, не все ли равно!

Предыдущему. Каждому. Ясно.

С кем? И это не важно. На свете одно

Изменяющееся прекрасно.

Одному отдаваясь, мечтать о другом -

Неиспробованном, невкушенном,

Незнакомом вчера, кто сегодня знаком

И прикинется завтра влюбленным…

Изменить – и во что бы ни стало, да так,

Чтоб почувствовать эту измену!

В этом скверного нет. Это просто пустяк.

Точно новое платье надену.

И при этом возлюбленных так обмануть,

Ревность так усыпить в них умело,

Чтобы косо они не посмели взглянуть,-

Я же прямо в глаза бы посмела!

Наглость, холод и ложь – в этом сущность моя.

На страданья ответом мой хохот.

Я красива, скользка и подла, как змея,

И бездушно-суха, как эпоха.

22 декабря 1928

ЖЕМЧУЖИНКА

Этой милой девушке с легкою недужинкой

В сердце, опрокинутом в первый же полет,

Доброглазой девушке, названной Жемчужинкой,

Ливней освежительных счастье не прольет.

Сердце обескрыливший юноша хорошенький

Причинил нечаянно жгучую печаль.

“Боже! Правый Господи! Не вреди Алешеньке:

Был он легкомысленным, и его мне жаль…”

Сердце успокоивший, нелюбимый девушкой,

Женщиной разлюбленный, преданностью мил…

Разве успокоиться ей в такой среде мужской?

Ждать же принцев сказочных не хватает сил.

И не надо, гнилая, этих принцев сказочных:

Чванные и глупые. Скучные они.

И они не стоят ведь лент твоих подвязочных,

И от встречи с принцами Бог тебя храни!

Так-то, безудачная мужняя безмуженка,

Жертвы приносящая в простоте своей,

Смерть не раз искавшая, кроткая Жемчужинка,

Драгоценный камешек средь людских камней!

1928

АНТИНЭЯ

Антинэя! При имени этом бледнея,

В предвкушенье твоих умерщвляющих чар,

Я хотел бы пробраться к тебе, Антинэя,

В твой ужасный – тобою прекрасный – Хоггар.

Я хотел бы пробраться к тебе за откосы

Гор, которые скрыли действительность – мгла.

Мне мерещатся иссиня-черные косы,

Изумруд удлиненных насмешливых глаз.

Мне мерещится царство, что скрыто из вида

И от здравого смысла, поэма – страна,

Чье названье – загадка веков – Атлантида,

Где цветет, Антинэя, твой алчный гранат.

О, когда бы, познав зной извилистой ласки,

Что даруют твои ледяные уста,

В этой – грезой французскою созданной – сказке.

Сто двадцатой – последнею – статуей стать!..

1929

МОЯ ЗНАКОМАЯ

Ты только что была у проходимца Зета,

Во взорах похоти еще не погася…

Ты вся из Houbigant! ты вся из маркизета!

Вся из соблазна ты! Из судорог ты вся!

И чувствуя к тебе брезгливую предвзятость

И зная, что тебе всего дороже ложь,

На сладострастную смотрю твою помятость

И плохо скрытую улавливаю дрожь.

Ты быстро говоришь, не спрошенная мною,

Бесцельно лишний раз стараясь обмануть,

И, будучи чужой неверною женою,

Невинность доказать стремишься как-нибудь.

Мне странно и смешно, что ты, жена чужая,

Забыв, что я в твоих проделках ни при чем,

Находишь нужным лгать, так пылко обеляя

Себя в моих глазах, и вздрагивать плечом…

И это тем смешней, и это тем досадней,

Что уж давным-давно ты мой узнала взгляд

На всю себя. Но нет: с прозрачной мыслью задней

Самозабвенно лжешь – и часто невпопад.

Упорно говоришь о верности супружьей,-

И это ты, чья жизнь – хронический падеж,-

И грезишь, как в четверг, в час дня, во всеоружье

Бесстыдства, к новому любовнику пойдешь!

Toila

1930

ВСТРЕЧА В КИЕВЕ

Еще одно воспоминанье выяви,

Мечта, живущая бывалым.

…Вхожу в вагон осолнеченный в Киеве

И бархатом обитый алым.

Ты миновалась, молодость, безжалостно,

И притаилась где-то слава…

…Стук в дверь купе. Я говорю: “Пожалуйста!”

И входит женщина лукаво.

Ее глаза – глаза такие русские.

– Вот розы. Будь Вам розовой дорога!

Взгляните, у меня мужские мускулы,-

Вы не хотите их потрогать?-

Берет меня под локти и, как перышко,

Движением приподнимает ярым,

И в каждом-то глазу ее озерышко

Переливает Светлояром.

Я говорю об этом ей, и – дерзкая -

Вдруг принимает тон сиротский:

– Вы помните раскольников Печерского?

Я там жила, в Нижегородской.

Я изучила Светлояр до донышка…

При мне отображался Китеж…-

Звонок. Свисток. “Послушайте, Вы – Фленушка?”

– Нет, я – Феврония. Пустите ж!

Toila

1930

СТИХИ СГОРЯЧА

Я проснулся в слегка остариненном

И в оновенном – тоже слегка!-

Жизнерадостном доме Иринином

У оранжевого цветника.

И пошел к побережью песчаному

Бросить к западу утренний взор.

Где, как отзвук всему несказанному,

Тойла в сизости вздыбленных гор…

И покуда в окне загардиненном

Не сверкнут два веселых луча,

Буду думать о сердце Иринином

И стихи напишу сгоряча!

А попозже, на солнечном завтраке,

Закружен в карусель голосов,

Стану думать о кафровой Африке,

Как о сущности этих стихов…

Шмецке

29 авг. 1930

ЛИЛИЯ В MOPE

Она заходила антрактами -

красивая, стройная, бледная,

С глазами, почти перелитыми

всей синью своей в мои,

Надменная, гордая, юная

и все-таки бедная-бедная

В ей чуждом моем окружении

стояла, мечту затаив.

Хотя титулована громкая

ее мировая фамилия,

Хотя ее мужа сокровища

диковинней всяких чудес,

Была эта тихая женщина -

как грустная белая лилия,

Попавшая в море, – рожденная,

казалось бы, грезить в пруде…

И были в том вычурном городе

мои выступленья увенчаны

С тюльпанами и гиацинтами

бесчисленным строем корзин,

К которым конверты приколоты

с короной тоскующей женщины,

Мечтавшей скрестить наши разные,

опасные наши стези…

Но как-то все не было времени

с ней дружески поразговаривать:

Иными глазами захваченный,

свиданья я с ней не искал,

Хотя и не мог не почувствовать

ее пепелившего зарева,

Не знать, что она – переполненный

и жаждущий жажды бокал…

И раз, только раз, в упоении

приема толпы триумфального,

Спускаясь со сцены по лесенке,

ведущей железным винтом,

Я с нею столкнулся, прижавшейся

к стене, и не вынес печального

Молящего взора – дотронулся

до губ еще теплым стихом…

Toila

1930

ПИАМА

Есть странное женское имя – Пиама,

В котором зиянье, в котором ужал,

И будь это девушка, будь это дама,-

Встречаясь с Пиамою, – я бы дрожал…

Мне все рисовалась бы мрачная яма,

Где в тине трясинной пиавок возня,

При имени жутко-широком Пиама,

Влекущем, отталкивая и дразня…

Какая и где с ним связуется драма

И что знаменует собою оно?

Но с именем этим бездонным – Пиама -

Для сердца смертельное сопряжено.

В нем все от вертепа и нечто от храма,

В нем свет, ослепляющий в полную тьму.

Мы связаны в прошлом с тобою, Пиама,

Но где и когда – я никак не пойму.

1927

И БЫЛО СТРАННО ЕЕ ПИСЬМО…

И было странно ее письмо:

Все эти пальмовые угли

И шарф с причудливой тесьмой,

И завывающие джунгли.

И дикий капал с деревьев мед,

И медвежата к меду никли.

Пожалуй, лучше других поймет.

Особенности эти Киплинг.

Да, был болезнен посланья тон:

И фраза о безумном персе,

И как свалился в речной затон

Взлелеянный кому-то персик.

Я долго вчитывался в листок,

Покуда он из рук не выпал.

Запели птицы. Загорел восток.

В саду благоухала липа.

И в море выплыл старик-рыбак,

С собою сеть везя для сельди.

Был влажно солонен его табак

На рыбой пахнущей “Гризельде”.

1929

СОРОКА

Я – плутоватая, лукавая сорока

И я приятельница этих строк,

Живущих в бедности по мудрой воле рока,

Про все вестфальские забыв окорока…

Собравшись в праздники у своего барака,

Все эти нищие, богатые враньем,

Следят внимательно, как происходит драка

Меж гусем лапчатым и наглым вороньем…

Уж я не знаю, что приходит им на память,

Им, созерцающим сварливых птиц борьбу,

Но мечут взоры их разгневанные пламя,

И люди сетуют открыто на судьбу.

Но в этом мире все в пределах строгих срока,

И поле брани опустеет в свой черед.

Тогда слетают к сорока, их друг сорока,

И руки тянутся ко мне вперед, вперед.

Тот крошки хлебные мне сыплет, тот – гречихи,

Один же, седенький, всегда дает пшена.

Глаза оборвышей становятся так тихи,

Так человечны, что и я поражена.

Так вот что значит школа бед! Подумать только!

Тот говорит: “Ты, точно прошлое, легка…”

Другой вздыхает: “Грациозна, словно полька…”

И лишь один молчит – один из сорока.

Презрительно взглянув на рваную ораву,

Он молвит наконец: ““Bce это ерунда!

Она – двусмысленный, весьма игривый траур

По бестолочи дней убитых, господа”.

1929

ОЛАВА

Метелит черемуха нынче с утра

Пахучею стужею в терем.

Стеклянно гуторят пороги Днепра,

И в сердце нет места потерям,-

Варяжское сердце соловкой поет:

Сегодня Руальд за Олавой придет.

А первопрестольного Киева князь,

Державный гуляка Владимир,

Схватился с медведем, под зверем склонясь,

Окутанный в шерсти, как в дыме.

Раскатами топа вздрожала земля:

На вызвол к Владимиру скачет Илья.

А следом Алеша Попович спешит,

С ним рядом Добрыня Никитич.

– Дозволим ли, – спрашивают от души: -

Очам Красно-Солнечным вытечь?-

И рушат рогатиной зверя все три -

Руси легендарные богатыри.

Но в сердце не могут, хоть тресни, попасть.

Не могут – и все! Что ты скажешь!

Рогатины лезут то в брюхо, то в пасть,

И мечется зверь в смертном раже.

– А штоб тебя, ворог!.. – Рев. Хрипы. И кряк.

Вдруг в битву вступает прохожий варяг.

И в сердце Олавином смолк соловей:

Предчувствует горе Олава -

За князя Руальд, ненавистного ей,

Жизнь отдал, – печальная слава!

И вьюгу черемуха мечет в окно,

И ткет погребальное ей полотно…

1929

DAME d'AZOW

Нередко в сумраке лиловом

Возникнет вдруг, как вестник бед,

Та, та, кто предана Орловым,

Безродная Еlisabeth,

Кого, признав получужою,

Нарек молвы стоустый зов

Princesse Владимирской, княжною

Тьму-Тараканской, dame d'Azow.

Кощунственный обряд венчанья

С Орловым в несчастливый час

Свершил, согласно предписанья,

На корабле гранд де Рибас.

Орловым отдан был проворно

Приказ об аресте твоем,

И вспыхнуло тогда Ливорно

Злым, негодующим огнем.

Поступок графа Алехана

Был населеньем осужден:

Он поступил коварней хана,

Предателем явился он!

Граф вызвал адмирала Грейга,-

Тот слушал, сумрачен и стар.

В ту ночь снялась эскадра с рейда

И курс взяла на Гибралтар.

– Не дело рассуждать солдату,-

Грейг думал с трубкою во рту.

И флот направился к Кронштадту,

Княжну имея на борту.

И шепотом гардемарины

Жалели, видя произвол,

Соперницу Екатерины

И претендентку на престол.

И кто б ты ни был, призрак смутный,

Дочь Разумовского, княжна ль

Иль жертва гордости минутной,

Тебя, как женщину, мне жаль.

Любовник, чье в слиянье семя

Отяжелило твой живот,

Тебя предал! Он проклят всеми!

Как зверь в преданьях он живет!

Не раз о подлом исполине

В тюрьме ты мыслила, бледнев.

Лишь наводненьем в равелине

Был залит твой горячий гнев.

Не оттого ль пред горем новым

Встаешь в глухой пещере лет

Ты, та, кто предана Орловым,

Безродная Elisabeth.

1923, 28 янв.

ПРАГА

Магнолии – глаза природы -

Раскрыл Берлин – и нет нам сна…

…По Эльбе плыли пароходы,

В Саксонии цвела весна.

Прорезав Дрезден, к Баденбаху

Несясь с веселой быстротой,

Мы ждали поклониться праху

Живому Праги Золотой.

Нас приняли радушно чехи,

И было много нам утех.

Какая ласковость в их смехе,

Предназначаемом для всех!

И там, где разделяет Влтава

Застроенные берега,

И где не топчет конь Вацлава

Порабощенного врага,

Где Карлов мост Господни Страсти

Рельефит многие века,

И где течет в заречной части

Венецианская “река”,

Где бредит уличка алхимья,

И на соборе, в сутки раз,

Вступает та, чье смрадно имя,

В апостольский иконостас,

Там, где легендою покрыто

Жилище Фауста и храм,

Где слала Гретхен-Маргарита

Свои молитвы к небу, – там,

Где вьются в зелени овраги,

И в башнях грезят короли,

Там, в золотистой пряже Праги

Мы с явью бред переплели.

Yarve

1925

НАРВА

Над быстрой Наровой, величественною рекой,

Где кажется берег отвесный из камня огромным,

Бульвар по карнизу и сад, называемый Темным,

Откуда вода широко и дома далеко…

Нарова стремится меж стареньких двух крепостей -

Петровской и шведской, – вздымающих серые башни.

Иван-город тих за рекой, как хозяин вчерашний,

А ныне, как гость, что не хочет уйти из гостей.

На улицах узких и гулких люблю вечера,

Когда фонари разбросают лучистые пятна,

Когда мне душа старой Нарвы особо понятна,

И есть вероятья увидеться с тенью Петра…

Но вместо нее я встречаю девический смех,

Красивые лица, что много приятнее тени…

Мне любо среди молодых человечьих растений,

Теплично закутанных в северный вкрадчивый мех.

И долго я, долго брожу то вперед, то назад.

Любуясь красой то доступной, то гордо-суровой,

Мечтаю над темень пронизывающей Наровой,

Войдя в называемый Темным общественный сад.

Двинск

1927

БАЙКАЛ

Я с детства мечтал о Байкале,

И вот – я увидел Байкал.

Мы плыли, и гребни мелькали,

И кедры смотрели со скал.

Я множество разных историй

И песен тогда вспоминал

Про это озерное море,

Про этот священный Байкал.

От пристани к пристани плыли.

Был вечер. Был холод. Был май.

Был поезд, – и мы укатили

В том поезде в синий Китай.

Как часто душа иссякала

В желанье вернуться опять

Я так и не знаю Байкала:

Увидеть – не значит узнать.

1929

ВСАДНИЦА

От утра до вечера по тропинкам бегая,

Почву перерезавшим всхлипчато и шатко,

Утомилась, взмылилась маленькая пегая,

Под красивой всадницей шустрая лошадка.

Ноги добросовестно много верст оттопали.

Есть – не елось, выпить же – приходилось выпить.

Земляникой пахнули листики на тополе,-

Значит, преждевременно было пахнуть липе…

Птицы в гнездах ласковых накопляли яйца.

В поволоке воздуха возникали страсти.

Всадница настроилась: вот сейчас появится

Никогда не встреченный, кто ей скажет: “Здравствуй”.

Поворотов столько же, сколько в рыбном озере

Вдумчивых, медлительных окуней, – а нет ведь

Тайного, безвестного, кто свежее озими,

Кто вот-вот появится, пораздвинув ветви…

Toila

193О

МАРИЯ

…Туманная грусть озарилась

Серебристою рифмой Марии…

В. Брюсов

Серебристое имя Марии

Окариной звучит под горой…

Серебристое имя Марии,

Как жемчужин летающих рой…

Серебристое имя Марии

Говорит о Христе, о кресте…

Серебристое имя Марии

О благой говорит красоте…

Серебристое имя Марии

Мне бессмертной звездою горит…

Серебристое имя Марии

Мой висок сединой серебрит…

1923

БАРЕЛЬЕФ

Есть в Юрьеве, на Яковлевской, горка,

Которая, когда я встану вниз

И вверх взгляну, притом не очень зорко,

Слегка напоминает мне Тифлис.

И тотчас же я вижу: мрамор бани,

Зурну, винто, духанов чад и брань

И старую княгиню Орбельяни,

Сидящую на солнышке у бань…

Озеро Uljaste

1923

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПОЭТА

Оттого ль, что осенняя возникла рана

В прожилках падающего листа,

Девушка чувствовала себя так странно,

Как будто матерью готовилась стать.

Оттого ли, что думала она из Фета

И в неосязаемое ее влекло,

Девушка чувствовала себя поэтом

От кончиков пальцев до корней волос.

Двинск

1927

ДЫМ ЛЬДА

Под ветром лед ручья дымится,

Несутся дымы по полям.

Запорошенная девица

Дает разгон своим конькам.

Она несется по извивам

Дымящегося хрусталя,

То припадая к белым гривам,

То в легком танце воскрыля.

На белом белая белеет -

Вся вихрь, вся воздух, вся полет.

А лед все тлеет, тлеет, тлеет,-

Как будто вспыхнет этот лед!

1923

ЛЮБОВЬ – БЕСПРИЧИННОСТЬ

Любовь – беспричинность. Бессмысленность даже,

пожалуй.

Любить ли за что-нибудь? Любится – вот и люблю.

Любовь уподоблена тройке, взбешенной и шалой,

Стремящей меня к отплывающему кораблю.

Куда? Ах, неважно… Мне нравятся рейсы без цели.

Цветенье магнолий… Блуждающий, может быть, лед…

Лети, моя тройка, летучей дорогой метели

Туда, где корабль свой волнистый готовит полет!

Топчи, моя тройка, анализ, рассудочность, чинность!

Дымись кружевным, пенно-пламенным белым огнем!

Зачем? Беззачемно! Мне сердце пьянит

беспричинность!

Корабль отплывает куда-то. Я буду на нем!

1919

ФЛАКОН ИССЯКШИЙ

Среди опустевших флаконов,

Под пылью чуланного тлена,

Нашел я флакон Аткинсона,

В котором когда-то Вервэна…

Чья нежная белая шея

Лимонами благоухала?

Чья ручка, моряною вея,

Платочным батистом махала?

Духи, мои светлые духи,

Иссякшие в скудной дороге!

Флаконы мучительно сухи,

А средства наполнить – убоги…

Но память! Она осиянна

Струей упоительно близкой

Любимых духов Мопассана,

Духов Генриетты Английской…

1926

СЛОВО БЕЗБРЕЖНОЕ

Не надо наименованья

Тому, что названо давно…

Но лишь весеннее дыханье

Ворвется – властное – в окно,

Чей дух избегнет ликованья?

Чье сердце не упоено?

Весна! Ты выращена словом,

Которому душа тесна,

Зеленым, голубым, лиловым

Повсюду отображена.

Ты делаешь меня готовым

На невозможное, весна!

1927

ВИНОГРАД

В моей стране – столица Виноград,

Опутанная в терпком винограде.

Люблю смотреть на ягоды, в усладе

Сомлевшие, как полуталый град…

Разнообразен красочный наряд:

Лиловые, в вишневых тонах сзади,

И черные жемчужины, к ограде

Прильнувшие в кистях, за рядом ряд.

Над горными кудрявыми лесами,

Поработив счастливые места,

Две королевы – Страсть и Красота -

Воздвигли трон и развернули знамя.

Там девы с виноградными глазами

Подносят виноградные уста.

Valaste

1925