Текст книги "Полное собрание стихотворений"

СЕКСТИНА VII

Здесь в Крымскую кампанию жил Фет -

В Эстляндии приморской, прибалтийской;

Здесь Сологуб, пленительный поэт,

Жил до войны с Германией царийской;

Здесь я теперь живу, почти семь лет

Знакомый с нею, милою и близкой.

Здесь жил Бальмонт – в стране, к России близкой,

Здесь Брюсов был, изысканный, как Фет,

Здесь лейтенант Случевский, в цвете лет,

Пел красоту природы прибалтийской,

Но, послан в бой по воле злой царийской,

У берегов японских пал поэт.

Не для боев рождается поэт,

А для души, его напеву близкой…

Лишь произвол убийственный царийский

Мог посылать таких певцов, как Фет,

В отряды!.. Но хранил край прибалтийский

Талантливых людей в расцвете лет.

Тому назад уже тринадцать лет,

Как у Цусимы смерть нашел поэт,

На “Александре III-м” прибалтийский

Край бросивший, воспевший Ревель, близкий

Своей душе. Приветь его, о Фет,

В обители над солнечно-царийской!

Царизм земной отринув, лишь царийский

Небесный рай я признаю, где лет,

Как и мгновений, нет, где жив поэт,

Кто б ни был он: Случевский или Фет,-

И вот теперь, к своей кончине близкий,

Я рай пою, живя в стране балтийской.

Цвети же, край – эстонский, прибалтийский,

Отвергнувший, строй низменный, царийский:

Моей душе ты родственный и близкий!

Цвети же, край, десятки, сотни лет

И помни, что мечтал в тебе поэт,

Такой поэт, как несравненный Фет!

СЕКСТИНА VIII

Мой дом стоит при въезде на курорт

У кладбища, у парка и у поля.

Он с виду прост, но мною дом мой горд;

Он чувствует – там, где поэт, там воля.

В нем за аккордом я беру аккорд,

Блаженствуя, мечтая и короля.

Привыкни, смертный, жить, всегда короля,

И в каждой деревушке видь курорт,

буди в своей душе цветной аккорд,

Люби простор и ароматы поля, -

И, может быть, тебя полюбит воля,

И будешь ты ее любовью горд.

Безличный раб – и вдруг ты будешь горд,

Средь окружающих рабов короля!..

Познаешь ли, что означает воля?…

Не превратишь ли в свальный ров курорт?…

Не омерзишь ли девственного поля?…

Не соберешь ли ругань всю в аккорд?…

Аккорд аккорду рознь. Звучи, аккорд

Лишь тот, что упоителен и горд;

Аккорд лесов, ручьев, морей и поля!

Над толпами властительно короля,

Озвучь своим бряцанием курорт

И покажи, как сладкозвучна воля!

Да здравствует всегда и всюду воля

И вольный, волевой ее аккорд!

Кто слушал песню воли, будет горд.

Пусть вольные сберутся на курорт,

Над плотью духом солнечно короля,

Свободу растворяя в воле поля.

Не оттого ли и мой дом у поля,

Где на просторе поля бродит воля?

Не оттого ль душа моя, короля,

Берет свободный, огненный аккорд?

Не оттого ль моим воспетьем горд

И мне самим заброшенный курорт?…

СЕКСТИНА IX

Две силы в мире борются от века:

Одна – Дух Тьмы, другая – Светлый Дух.

Подвластна силам сущность человека,

И целиком зависит он от двух.

И будь то Эсмеральда иль Ревекка,

У них все тот же двойственный пастух.

На пастуха восстал другой пастух.

Для их борьбы им не хватает века.

Для Эсмеральды точит нож Ревекка -

То ею управляет Злобный Дух.

Когда ж победа лучшей сил из двух,

Тогда прощают люди человека.

Кто выше – оправданья человека?!

Когда блюдет стада людей Пастух

В одежде белой, грешницы, из двух

Оправданными будут обе: века

Ограда и надежда – Светлый Дух,

И как ты без него жила б, Ревекка?

Нет, ты не зла злых вовсе нет, Ревекка,

Но горе причинить для человека

Тебе легко: так хочет Черный Дух…

Но светозарный не уснул Пастух:

Он зло твое рассеял вихрем века, -

И ты невинна, как дитя лет двух.

Но так как ты во власти грозных двух

Великих сил, ничтожная Ревекка,

Но так как ты и облик человека

Имеешь данный Силами, то века

Тебе не переделать: Злой Пастух

В тебя опять вмещает грешный дух.

Издревле так. Но будет день – и Дух

В одежде солнца и луны, из двух

Планет сотканной, встанет как Пастух

И Духа тьмы, и твой, и всех, Ревекка!

Господь покажет взору человека,

Что покорен Бунтующий от века!..

СЕКСТИНА Х

Мне кажется, что сердце биандрии,

Идейной биандрии – виноград.

Она стремится в зной Александрии,

Лед Мурмана в него вместиться рад.

Ему отраден запах малярии,

Ему набатны оргии трибад.

Влиянье винограда на трибад,

Как и на сердце пламной биандрии,

Утонченней миазмов малярии.

Да, в их телах блуждает виноград,

Он опьянять безумствующих рад

Экваторьяльностью Александрии.

Причин немало, что в Александрии

Гораздо больше чувственных трибад,

Чем в Швеции: способствовать им рад

Там самый воздух. Но для биандрии

И выльденный шипучий виноград

На севере – намек о малярии…

В Батуме – там, где царство малярии,

Гордятся пальмы, как в Александрии,

У рощ лимонных вьется виноград,

Зовя к себе мечтания трибад.

Он, родственный инстинктам биандрии,

Припасть к коленям, льнущим к страсти, рад.

О, как турист бывает ярко рад,

Когда ему удастся малярии

Избегнуть, или в зной Александрии

Умерить льдяным взором биандрии

Кокетливой, иль в хохоте трибад

Пить дышущий поляром виноград…

Не для мужчин трибадный виноград, -

Его вкусив, не очень будешь рад:

В нем смех издевкой девственных трибад…

Страшись и биандрийной малярии,

То веющей огнем Александрии,

То – холодом распутной биандрии…

ЛЭ III

Покаран мир за тягостные вины

Свои ужаснейшей из катастроф:

В крови людской цветущие долины,

Орудий шторм и груды мертвецов,

Развал культуры, грозный крах науки,

Искусство в угнетеньи, слезы, муки,

Царь Голод и процессии гробов.

Царь Голод и процессии гробов,

Пир хамов и тяжелые кончины,

И притесненье солнечных умов,

И танки, и ньюпор, и цеппелины,

И дьявол, учредивший фирму Крупп,

Испанская болезнь, холера, круп -

Все бедствия, притом не без причины…

Все бедствия, притом не без причины:

От деяний, от мыслей и от слов.

Еще порхают ножки балерины,

Еще не смолкли ветерки стихов,

Еще звучат цветения сонат,

Еще воркуют сладко адвокаты,-

А мир приять конец уже готов.

Да, мир приять конец уже готов

В когтях нечеловеческой кручины,

Пред судным ликом массовых голгоф

И пред разверстой пропастью трясины.

Но жизнь жива, и значит – будет жив

И грешный мир – весь трепет, весь порыв!

Он будет жить, взнесенный на вершины!

Он будет жить, взнесенный на вершины,

В благоуханном шелесте дубров,

В сияньи солнца, в звуках мандолины,

В протяжном гуде северных ветров,

В любви сердец, в изнежии малины,

В симфониях и в меди четких строф.

Мир исполин – бессмертны исполины!

Мир исполин, – бессмертны исполины!

Он будет до скончания вдов

Самим собой: тенеты паутины

Ему не страшны – богу из богов!

Да здравствует вовек величье мира!

Да славит мир восторженная лира!

Да будет мир и радостен, и нов!

Да будет мир и радостен, и нов!

Греми, оркестр! Цветите, апельсины!

Пылай, костер! Я слышу жизни зов!

Перед глазами – чарные картины,

И дали веют свежестью морской.

Но помни впредь, безбожный род людской:

Покаран мир за тягостные вины.

Покаран мир за тягостные вины:

Царь Голод и процессии гробов -

Все бедствия, притом не без причины,

И мир приять конец уже готов,

Но будет жить, взнесенный на вершины,

Мир исполин, – бессмертны исполины!

Да будет мир и радостен, и нов!

ЛЭ IV

Нет табаку, нет хлеба, нет вина, -

Так что же есть тогда на этом свете?!

Чье нераденье, леность, чья вина

Поймали нас в невидимые сети?

Надолго ль это? близок ли исход?

Как будет реагировать народ? -

Вопросы, что тоскуют об ответе.

Вопросы, что тоскуют об ответе,

И даль, что за туманом не видна…

Не знаю, как в народе, но в поэте

Вздрожала раздраженная струна:

Цари водили войны из-за злата,

Губя народ, а нам теперь расплата

За их проступки мстительно дана?!

За их проступки мстительно дана

Нам эта жизнь лишь с грезой о кларете…

А мы молчим, хотя и нам ясна

Вся низость их, и ропщем, точно дети…

Но где же возмущенье? где протест?

И отчего несем мы чуждый крест

Ни день, ни год – а несколько столетий?!

Ни день, ни год, а несколько столетий

Мы спины гнем. Но близкая волна

Сиянья наших мыслей, – тут ни плети,

Ни аресты, ни пытка, что страшна

Лишь малодушным, больше не помогут:

Мы уничтожим произвола догмат, -

Нам молодость; смерть старым суждена.

Нам молодость. Смерть старым суждена.

Художник на холсте, поэт в сонете,

В кантате композитор, кем звучна

Искусства гамма, репортер в газете,

Солдат в походе – все, кому нежна

Такая мысль, докажут пусть все эти

Свою любовь к издельям из зерна.

Свою любовь к издельям из зерна

Докажет пусть Зизи в кабриолете:

Она всем угнетаемым верна,

Так пусть найдет кинжальчик на колете

И бросит на подмогу бедняку,

Чтоб он убил в душе своей тоску

И радость в новом утвердил завете.

Так радость в новом утвердил завете

И стар, и мал: муж, отрок и жена.

Пусть в опере, и в драме, и в балете

Свобода будет впредь закреплена:

Пускай искусство воспоет свободу,

И следующий вопль наш канет в воду:

“Нет табаку, нет хлеба, нет вина!”

Нет табаку, нет хлеба, нет вина -

Вопросы, что тоскуют об ответе.

За “их” поступки мстительно дана,-

Ни день, ни год, а целый ряд столетий, -

Нам молодость. Смерть старым суждена!

Свою любовь к издельям из зерна

Пусть радость в новом утвердит завете.

ЛЭ V

Они придут – ни эти и не те,

Те, что живут теперь и прежде жили,

А новые, кто предан Чистоте,

С лазурью в каждой вене, в каждой жиле.

Безвраждные, не знающие смут,

Незлобиво-прекрасные, – придут,

Чтоб мы при них глаза свои смежили.

Чтоб мы при них глаза свои смежили

И отошли, погрязшие в тщете,

В свой смертный сон, чтоб больше не вражили

В уродстве, зле, грязи и нищете.

Мы им уступим место на планете,

И наши торжествующие дети

Возгрянут гимн добру и красоте.

Возгрянут гимн добру и красоте,

Зло победят единодушно или

Не будут вовсе жить, в своей мечте

Узревшие лазоревые были.

Пленительным и легким станет труд,

Все лучшее себе они возьмут

И забожат, как деды не божили.

И забожат, как деды не божили,

Грядущие, со взором, к высоте

Направленным, с которым подружили

Луна и звезды в светлой темноте.

Они отвергнут спецное гурманство,

Они воздвигнут культ вегетарьянства

И будут жить в священной простоте.

И будут жить в священной простоте,

Служа не зверской, дерзкой, мерзкой силе;

А духу своему, петь о Христе,

О том, как мы Исуса поносили

В своей бесчеловечной пустоте,

Петь о Его расхолмленной могиле,

Петь о Христовом подвижном кресте.

Петь о Христовом подвижном кресте

Могли б и мы, пока еще мы были

Безгрешными, пока на животе

Не ползали и не глотали пыли.

Но нет: мы тьме сиянье предпочли,

Погрязли в злобной тине и пыли,

О том, кем быть могли, мы позабыли.

О том, кем быть могли, мы позабыли,

Предавшись сладострастью, клевете

И всем земным грехам, – мы утаили

В себе наш дух, в своей неправоте.

Пусть нас, разнузданных, без устрашенья,

Простить за деянья и прегрешенья

Они придут – ни эти и не те.

Они придут – не эти и не те,

Чтоб мы при них глаза свои смежили,

Возгрянут гимн добру и красоте

И забожат, как деды не божили.

И будут жить в священной простоте,

Петь о Христовом подвижном кресте,

О том, кем быть могли, мы позабыли.

ФИНАЛ

Кончается одиннадцатый том

Моих стихов, поющих о бывалом,

О невозвратном, сказочном, о том,

Что пронеслось крылатым карнавалом.

Не возвратить утраченных услад

В любви, в искусстве, в solrй e, в ликерах, -

Во всем, во всем!.. Заплачьте, и назад

Смотрите все с отчаяньем во взорах.

Пусть это все – игрушки, пустяки,

Никчемное, ненужное, пустое!..

Что до того! Дни были так легки,

И в них таилось нечто дорогое!

Любили мы любовь и пикники,

И души вин и женщин тонко знали,

Вначале повстречали нас венки,

И поношенье хамское – в финале.

Мы смели жить! мы смели отдавать

Чаруйный долг великолепной моде,

Не утомясь, молитвенно мечтать

О равенстве, о братстве, о свободе.

Вам, “новым”, вам, “идейным”, не понять

Ажурности “ненужного” былого:

На ваших лбах – бездарности печать

И на устах – слух режущее слово!..

Конечно, я для вас – “аристократ”,

Которого презреть должна Рассея…

Поэт, как Дант, мыслитель, как Сократ, -

Не я ль достиг в искусстве апогея?

Но будет день – и в русской голове

Забродят снова мысли золотые,

И памятник воздвигнет мне в Москве

Изжив “Рассею”, вечная Россия!

МЕНЕСТРЕЛЬ
Новейшие поэзы
Том XII

УВЕРТЮРА К т. XII

Пой, менестрель! Пусть для миров воспетья

Тебе подвластно все! пусть в песне – цель!

Пой, менестрель двадцатого столетья!

Пой, менестрель!

Пой, менестрель! Слепец, – ты вечно зрячий.

Старик, – ты вечно юный, как апрель.

Растопит льды поток строфы горячей,-

Пой, менестрель!

Пой, менестрель, всегда бездомный нищий,

И правду иносказно освирель…

Песнь, только песнь – души твоей жилище!

Пой, менестрель!

I. БЫТЬ СОБОЙ

ПОЭЗА ОБ ЭСТОНИИ

Как Феникс, возникший из пепла,

Возникла из смуты страна.

И если еще не окрепла,

Я верю, окрепнет она:

Такая она трудолюбка,

Что сможет остаться собой.

Она – голубая голубка,

И воздух она голубой.

Всегда я подвержен надежде

На этих утесах, поверь,-

В Эстляндской губернии прежде,

В республике Эсти теперь

Где некогда бился Калевич,

Там может ли доблесть уснуть?

О, сказочный принц-королевич

Вернется к любимой на грудь!

Давно корабли вдохновений

Качнул к побережью прилив:

Их вел из Поэзии гений

Со сладостным именем – Лийв.

Запомни: всегда вдохновенна

Мелодий ее бирюза.

У Ridala, Suots'a и Еnnо

Еще не закрылись глаза…

И вся ты подобна невесте,

И вся ты подобна мечте,

Эстония, милая Эсти,

Оазис в житейской тщете!

11 ноября 1919

Тойла

ПИСЬМО

Отчаянье и боль мою пойми,-

Как передать мне это хладнокровно?-

Мужчины, переставши быть людьми,

Преступниками стали поголовно.

Ведь как бы человека ни убить,

При том в какие б роли ни рядиться,

Поставив лозунг: “быть или не быть”,-

Убивший все равно всегда убийца.

Разбойник ли, насильник, патриот,

Идейный доброволец”подневольный

Простой солдат, – ах, всякий, кто идет

С оружием, чтоб сделать брату больно,

Чтоб посягнуть на жизнь его, – палач,

Убийца и преступник, вечный Каин!

Пускай всю землю оглашает плач

С экватора до полюсных окраин…

Какие ужасающие дни!

Какая смертоносная оправа!..

Отныне только женщины одни

Людьми назваться получают право…

ПОЭЗА О СТАРЫХ РАЗМЕРАХ

О вы, размеры старые,

Захватанные многими,

Банальные, дешевые,

Готовые клише!

Звучащие гитарою,

И с рифмами убогими -

Прекраснее, чем новые,

Простой моей душе!

Вы были при Державине,

Вы были при Некрасове,

Вы были при Никитине,

Вы были при Толстом!

О вы – подобны лавине!

И как вас ни выбрасывай,

Что новое ни вытяни -

Вы проситесь в мой том.

Приветствую вас, верные,

Испытанно надежные,

Округло музыкальные,

Любимые мои!

О вы – друзья примерные,

Вы милые, вы нежные,

Веселые, печальные,

Размеры-соловьи!

РОНДО ГЕНРИКУ ВИСНАПУ

У Виснапу не только лишь “Хуленье”

На женщину, дразнящее толпу:

Есть нежное, весеннее влюбленье

У Виснапу.

Поэт идет, избрав себе тропу,

Улыбкой отвечая на гоненье;

Пусть критика танцует ки-ка-пу -

Не в этом ли ее предназначенье?…

Вдыхать ли запах ландыша… клопу?!

– О женщины! как чисто вдохновенье

У Виснапу!

ПОЭЗА ПРАВИТЕЛЬСТВУ

Правительство, когда не чтит поэта

Великого, не чтит себя само

И на себя накладывает veto

К признанию, и страшное клеймо

Правительство, зовущее в строй армий

Художника под пушку и ружье,

Напоминает повесть о жандарме,

Предавшем палачу дитя свое.

Правительство, лишившее субсидий

Писателя, вошедшего в нужду,

Себя являет в непристойном виде

И вызывает в нем к себе вражду.

Правительство, грозящее цензурой

Мыслителю, должно позорно пасть.

Так отчеканив яркий ямб цезурой,

Я хлестко отчеканиваю власть.

А общество, смотрящее спокойно

На притесненье гениев своих,

Вандального правительства достойно,

И не мечтать ему о днях иных…

САМОПРОВОЗГЛАШЕНИЕ

Еще семь дней, и год минует,-

Срок “царствованья” моего.

Кого тогда страна взыскует,

Другого или никого?

Где состоится перевыбор

Поэтов русских короля?

Какое скажет мне спасибо

Родная русская земля?

И состоится ли?… едва ли:

Не до того моей стране,-

Она в мучительном развале

И в агоническом огне.

Да и страна ль меня избрала

Великой волею своей

От Ямбурга и до Урала?

Нет, только кучка москвичей.

А потому я за неделю

До истеченья срока, сам

Все злые цели обезделю,

Вернув “корону” москвичам.

Я отрекаюсь от порфиры

И, вдохновляем февралем,

За струнной изгородью лиры

Провозглашаюсь королем!

21 февраля 1919

ПОЭЗА СОСТРАДАНИЯ

Жалейте каждого больного

Всем сердцем, всей своей душой,

И не считайте за чужого,

Какой бы ни был он чужой.

Пусть к вам потянется калека,

Как к доброй матери – дитя;

Пусть в человеке человека

Увидит, сердцем к вам летя.

И, обнадежив безнадежность,

Все возлюбя и все простив,

Такую проявите нежность,

Чтоб умирающий стал жив!

И будет-радостна вам снова

Вся эта грустная земля…

Жалейте каждого больного,

Ему сочувственно внемля.

ПОЭЗА “EGО” МОЕГО

Из меня хотели сделать торгаша,

Но торгашеству противилась душа.

Смыслу здравому учили с детских дней,

Но в Безразумность влюбился соловей.

Под законы все стремились подвести,-

Беззаконью удалось закон смести.

И общественное мненье я презрел,

В предрассудки выпускал десятки стрел.

В этом мире только я, – иного нет.

Излучаю сквозь себя огни планет.

Что мне мир, раз в этом мире нет меня?

Мир мне нужен, если миру нужен я.

ПОЭЗА СВЕТЛОМУ БРАТУ

Поэту, как птице, Господь пропитанье дает:

Не сею, не жну – существую второй уже год.

И добрые люди за добрые песни-стихи

Прощают ошибки и, если найдутся, грехи.

Кому теперь нужно искусство? не знаю кому…

Но мне – оно воздух, и вот я пою потому.

А некто лучистый, – не русский, эстонец, чужой,-

Не ангел ли Божий? – следит неустанно за мной.

Он верит в искусство, и полон ко мне он любви:

“Поэт, будь собою: пой песни свои и живи!”

Как нищая птица, поэт подаянию рад…

Восторженной трелью я славлю тебя, светлый брат!

ПОЭЗА ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Все то, что раньше было б диким,

Теперь естественно вполне:

Стать пред решением великим -

Быть иль не быть – пришлось и мне.

Но так как дух “не быть” не может,

И так как я – певучий дух,

Отныне выбор не тревожит:

“Быть” выбрал из решений двух.

ЭФЕМЕРИДЫ

Он лежал, весь огипсен,

Забинтован лежал,

И в руке его Ибсен

Возмущенно дрожал…

Где же гордая личность?

Где же ego его?

Человека отличность

От иного всего?

Неужели все бренно?

Неужели все прах?

И его постепенно

Стал охватывать страх.

Пред окном лыжебежец

Эфемерил свой круг…

И великий норвежец

Выпал на пол из рук.

ЛЮДИ ЛИ ВЫ?…

Жизнь догорает… Мир умирает…

Небо карает грешных людей.

Бог собирает и отбирает

Правых от грешных, Бог – Чародей.

Всюду ворчанье, всюду кричанье,

Всюду рычанье, – люди ли вы?

Но в отвечанье слышно молчанье:

Люди – как тигры! люди – как львы!

Все друг на друга: с севера, с юга,

Друг и подруга – все против всех!

Нет в них испуга, в голосе – вьюга,

В сердце преступность, в помыслах грех…

Полно вам, будет! Бог вас рассудит,

Бог вас очудит! Клекот орла

Мертвых пробудит, грешников сгрудит,

Верить понудит: смерть умерла!

МОЛИТВА МИРРЕ

Тяжко видеть гибель мира,

Ощущать ее.

Страждет сердце, друг мой Мирра,

Бедное мое.

Все так жалко, так ничтожно…

День угрозней дня…

Дорогая, если можно,

Поддержи меня.

В этой яви только злоба,-

Радость лишь во сне…

Дорогая, встань из гроба

И приди ко мне.

Безнадежно! Жутко! пусто!

В днях не видно дней…

Гибнет, чувствую, искусство,

Что всего больней.

Гибель мира для поэта

Ведь не так страшна,

Как искусства гибель. Это

Ты поймешь одна.

Ты, родная, ты, благая,

Как прекрасен рай,

Дай мне веру, дорогая,

И надежду дай.

Эти вопли сердца, Мирра,

Это не слова…

Ты, умершая для мира,

Для меня жива!..

II. СНЕЖИНКИ ПОЛЬШИ

ПОЭЗА МОИХ НАБЛЮДЕНИЙ

Я наблюдал, как день за днем

Грубела жизнь, и вот огрубла.

Мир едет к цели порожнем,

Свои идеи спрятав в дупла.

Я наблюдал – давно! давно!

За странным тяготеньем к хамству

Как те, кому судьбой дано

Уменье мыслить, льнут к бедламству.

Я наблюдал, как человек

Весь стервенеет без закона,

Как ловит слабых и калек

Пасть легендарного дракона.

Я наблюдал, – во всем, везде,-

Восторги перед силой грубой,

И как воскрылия к звезде

Задерживались тяжкой шубой…

Я наблюдал, как вечный зверь

Младенца грыз, прокравшись в ясли…

Зверели люди, и теперь

В их душах светочи погасли.

Чего ж ты ждешь, пророк, Илья?

Греми из всех своих орудий!

Не люди – люди, или я -

Не человек, раз люди – люди!..

СТЕКЛЯННАЯ ДВЕРЬ

Дверь на балконе была из стекол

Квадратиками трех цветов.

И сквозь нее мне казался сокол,

На фоне моря и кустов,

Трехцветным: желтым, алым, синим.

Но тут мы сокола покинем:

Центр тяжести совсем не в нем…

Когда февральским златоднем

Простаивала я у двери

Балкона час, по крайней мере,

Смотря на море чрез квадрат

То желтый, то иной, – мой взгляд

Блаженствовал; подумать только,

Оттенков в море было столько!

Когда мой милый приходил,

Смотрела я в квадратик алый,-

И друг болезненный, усталый,

Окровянев, вампиром был.

А если я смотрела в синь

Стеклянную, мертвел любимый,

И предо мною плыли дымы,

И я шептала: “Призрак, сгинь…”

Но всех страшнее желтый цвет:

Мой друг проникнут был изменой…

Себя я истерзала сменой

Цветов. Так создан белый свет,

Что только в белом освещенье

Лицо приводит в восхищенье…