Текст книги "Фабрика ужаса. Страшные рассказы"

Ящерица

Человеколюбие оставило Руди Хайнца после того, как он понял, что Германия будет и дальше принимать беженцев. По миллиону в год.

В молодые годы он побывал в арабских странах, и был поражён нищетой, суеверием и восточной осатанелостью населения… стал жертвой мошенничества и воровства. Отравился арабской едой и страдал несколько лет от последствий отравления. Пожил год в турецком районе Берлина и натерпелся там грубостей и унижений.

Ему не хотелось, чтобы его прекрасная страна превратилась в какой-то задрипанный «халифат».

Последнее время им все чаще овладевала слепая белая ярость. Потому что он твердо знал – хотя таких как он в Германии миллионы, правящие «демократические» партии и правительство всегда будут действовать вопреки его воле и гнать и гнать сюда мусульман. А его и его единомышленников – всячески травить и оскорблять на телевидении и в прессе, называть неонацистами.

В новую партию – «Альтернатива для Германии» Руди не верил.

– Как только они получат власть и богатство, разжиреют, погрязнут в коррупции и забудут свои обещания. Побегут на поклон к саудитам и станут такими же, как сегодняшние – коллаборантами, национал-предателями.

Ярость Руди, как кипящий бульон в скороварке, искала выхода.

И нашла.

Он убил ребенка – мальчика.

…

Прямо перед балконом квартиры Руди, выходящем на тихую улицу города, росло дерево. Руди не знал точно, что это за дерево… каждую весну оно цвело розовато-оранжевыми пушистыми цветами и радовало Руди. Сакура?

Цветов было много, так много, что не хотелось верить глазам… Казалось, бабушка связала огромную шапочку из цветов и надела ее на дерево.

Около недели продолжалась эта цветочная оргия, затем цветы коричневели, опадали… дерево делалось просто деревом, по его веткам сновали воробьи и синицы, которых Руди кормил очищенными от скорлупы семечками.

В тот день Руди чувствовал себя особенно одиноким, несчастным и яростным. Его единственная дочь не звонила уже месяц, самому ей звонить она Руди запретила. Дочь его жила в Голландии, не работала, покуривала травку, с последним своим мужем развелась шесть лет назад. Что она там делает целый день? Бедняжка.

Боролся с одиночеством как умел… вспоминал жену, оставившую его сразу после Объединения, работу, которую потерял так давно, что даже забыл лица сослуживцев, рисовал птиц… перерисовывал их из книжки к себе в альбом. Слушал музыку. Не выбирал, какую придется… Радио в форме гриба он получил бесплатно от какой-то благотворительной организации за однодневную автобусную поездку в Виттенберг, на торжества по случаю Года Лютера и Реформации.

Компьютера у него не было. Руди был рад, что мог из своей нищенской пенсии оплачивать скромную двухкомнатную квартиру в плохом районе города. Денег едва хватало на еду и лекарства.

Пообедал готовым морковным супом за евро двадцать из магазина Пенни напротив, в который настриг ножницами немного зеленого лука с собственной плантации на подоконнике… полежал в ванне, заснул, поспал в теплой водичке, вымылся…

Захотел подышать свежим воздухом, вышел на балкон, проверил, полна ли кормушка. Подсыпал корма и посмотрел на дерево.

Стояла типичная немецкая зима, бесснежная, теплая и гнилая. Дерево сбросило листья и лоснилось от сырости. На вершине его сидел мальчик. Увидев его лицо, Руди испугался…

Руди не понимал, чего он собственно боится… мальчишке было всего лет восемь… расстояние от балкона до дерева, метра четыре, можно было преодолеть только по воздуху.

Да и не стал бы этот чужой мальчуган вредить Руди…

Руди испугал не мальчик, а его присутствие… чужое, назойливое присутствие… почти на его балконе, на его территории. Руди ушел назад в гостиную и осторожно посмотрел на мальчика через жалюзи балконного окна. Мальчишка сидел на вершине дерева и деловито ломал ветки своими маленькими, сильными не по годам руками. Безжалостный… циничный… разрушитель.

Даже тут, за стеклом, Руди слышал треск ломаемых веток.

Руди узнал его – это был сын неприятных, смуглых людей с грубыми лицами, жителей соседнего подъезда. Кто они были, Руди толком не знал, но предполагал, что это румыны, принадлежащие к какому-то этническому меньшинству. Гагаузы?

Соседка рассказывала, что они приехали в Германию три года назад как беженцы и остались… как-то смогли убедить немецких чиновников в том, что их преследуют на родине из-за их национальности.

– И живут теперь человек тридцать в двухкомнатной квартире… Наверное обманули этих легковерных идиотов-бюрократов, не знающих мира, как их все обманывают. Наша страна превратилась в выгребную яму для гнилого сброда из Восточной Европы… а теперь Германия стала еще и приютом для дезертиров из Афганистана и Сирии. Устроили бойню в своих странах, а теперь хотят испоганить все тут, в Европе. Проклятая Меркель! Это она пустила сюда эти полчища негодяев. Ну ничего, когда-нибудь эта самовлюбленная сука ответит за все.

…

Руди бессильно смотрел на мальчика, ломающего его любимое дерево. Он знал по опыту – слова бесполезны. Это грязное животное не слезет с дерева, не перестанет ломать ветки, даже если Руди его попросит. Даже если он встанет перед ним на колени.

Звонить в полицию тоже бесполезно. Раньше Руди часто звонил туда, когда видел что-то отвратительное и хотел предотвратить еще худшее.

Кто-то привязал собаку к уличному столбу и ушел, и несчастное животное лаяло и выло от страха… начало кидаться на прохожих…

Группа маленьких хулиганов, явно турецкого или арабского происхождения, кидала камни в хромую старушку…

Несколько восточных людей выгрузили сломанную мебель и отвратительно пахнущие мешки с мусором прямо на газон, метрах в тридцати от входа в его подъезд. И уехали. Руди не успел записать номер…

Полицейские давно уже знали его голос и имя и на его вызовы не ездили.

Руди чувствовал себя беззащитной жертвой произвола хищных и алчных чужаков. И этот мальчишка на дереве принадлежал к н и м.

Руди казалось, что он слышит, как дерево плачет как ребенок, которому ломает пальцы садист… Его охватила слепая белая ярость.

Руди пошел на кухню, открыл холодильник, и достал оттуда пачку разноцветных вареных яиц. Открыл в гостиной дверь на балкон, несколько раз примерился… не хотел, чтобы его с улицы видели… и запустил в мальчика первое, желтое яйцо.

Не попал. Яйцо просвистело метрах в полутора от маленького негодяя, тот даже его не заметил.

Второе яйцо, синее, ударило в ствол… взорвалось как маленькая безвредная граната… остатки яйца упали на газон.

Зато третье, красное яйцо, попало мальчишке между глаз.

Тот вскрикнул, испугался, что станет кривым, прижал к больному месту нечистые ладони… потерял равновесие и рухнул вниз.

Приземлился неудачно. Колышек невысокой металлической ограды прошил насквозь его грудную клетку.

…

Под деревом лежал окровавленный труп ребенка.

Руди был потрясен. Он не хотел убивать.

Из соседнего подъезда выбежали две толстые коротконогие женщины в цветастых платках, встали на колени и начали голосить. Они вздымали к небу руки. Руди смотрел на них из окна.

– Жалко пацана. Это его мать и бабушка… теперь они визжат, как свиньи. Надо было сына воспитывать, а не приставать к туристам на Алексе. Тогда он остался бы жив, и дерево радовало бы всех нас еще сто лет. А теперь их сынка и внука сожрут черви.

Через четверть часа приехала скорая помощь, тело мальчика забрали в больницу.

…

Руди надеялся на то, что никто не заметил его стрельбы яйцами по мальчику на дереве.

Но это было не так.

В критический момент родной дядя мальчишки, по роду занятий карманный вор, случайно посмотрел в окошко. Увидел что-то красное, ударившее его племянника по лицу. Видел, как мальчик падает прямо на проклятый штырь. Вышел на улицу после того, как увезли тело и все стихло.

Догадался, что это красное – прилетело с балкона гадкого седого немца с сумасшедшей образиной, который однажды сделал ему замечание… что-то вроде: «Прошу вас, не бросайте мусор во дворе… для мусора – мусорные баки, вон, всего в нескольких шагах…»

Дядя нашел на месте падения племянника несколько кусочков красной яичной скорлупы и желтка… Все понял… И решил не обращаться в полицию, а попробовать пошантажировать немца. Если получится, выдрать из него пару тысяч. Ведь все они – богачи, не то, что мы…

Времени дядя терять на стал… прошел в соседний подъезд по пожарному проходу на последнем, одиннадцатом этаже… нашел входную дверь квартиры Руди и позвонил.

…

Когда Руди услышал звонок, его сердце сжалось… чутье подсказало – звонит тот, кто знает, что он виноват в смерти мальчика.

Посмотрел в глазок – какой-то неприятный тип… ага, узнал… этот тоже из соседнего подъезда, это тот, который все время кидает окурки из окна и сорит во дворе… Что ему надо?

Открыл, но внутрь не пустил.

В кармане у Руди был большой складной нож, купленный на птичьем рынке за десять евро. Руди не собирался его использовать… но нож придавал ему уверенности в себе.

А дядя сразу решил схватить быка за хвост.

– Я видел. Ты кинул яйцо. Мальчик упал и умер. Ты убийца.

– А ты дурак, шел бы вон.

– Пойду в полицию и расскажу.

– Иди.

Дядя испугался, что шантаж не удастся. Решил поработать корпусом. Попер на щуплого Руди брюхом. Как японский борец. Одолел немца. Протиснулся в квартиру. Закрыл за собой дверь.

Хотел что-то сказать… наглым, требовательным тоном…

Но тут… получил неожиданный страшный удар ножом в горло. Руди, несмотря на свои семьдесят лет, был еще крепок. Ударил снизу-вверх. Поблескивающее лезвие вошло в голову ворвавшегося в его дом мерзавца.

Неудачливый шантажист захлебнулся кровью… выпучил глаза… упал. Начал биться и хрипеть.

А Руди ловко надел ему на голову полиэтиленовый пакет с надписью «ЛИДЛ» и завязал на шее шнурком от ботинок. Минуты через три дядя умер.

На резиновый коврик Руди, защищающий ламинат его узенькой прихожей от уличной грязи на ботинках хозяина и редких гостей, натекло с пол-литра крови.

Руди после этого, неожиданного и для него самого, удара ножом, ничего не соображал, действовал инстинктивно.

Пан или пропал.

Вытащил труп с пакетом на голове на лестничную клетку, втащил в лифт, поднялся на одиннадцатый этаж, перетащил дядю волоком в его подъезд и втащил в лифт. После чего отправил лифт с телом на первый этаж, а сам ушел домой. Окровавленный пакет и шнурок забрал с собой.

Отнес коврик и пакет в ванную. Смыл кровь. Разрезал их ножницами на куски и унес в близлежащий лесок. Нашел подходящее дупло и засунул в него резиновые треугольники. Забил дупло землей.

Нож бросил в канаву с илистым дном. Туда же кинул шнурок.

На всякий случай выкинул и свои домашние тапочки.

Пришел домой.

Еще раз тщательно проверил прихожую – искал капельки крови. Не нашел. Мокрой шваброй быстро-быстро вымыл пол перед входной дверью и в лифте и переход в соседний подъезд.

Немецкий бог спас Руди – никто не видел его стараний.

Запер квартиру, вышел из дома через задний вход и уехал в свой загородный домик.

И, хотя пассажиры автобуса казались ему страшилищами, в пути успокоился, пришел в себя, ярость его на время улеглась.

Вернулся домой через четыре дня.

В почтовом ящике нашел приглашение на беседу в Крипо. Был там допрошен без пристрастия. Это была формальность, следователь был уверен, что румына убили свои в криминальной междоусобной разборке.

…

Недели через три Руди убил беженца-сирийца.

Сириец шел в свое общежитие. А Руди возвращался с прогулки. Ему показалось, что сириец зло и насмешливо на него посмотрел.

Он подошел к нему и ударил его, как и соседа, ножом в горло. Сириец не ожидал такого от седовласого дедушки. Осел, заливаясь кровью, и упал лицом вниз. Похрипел немного и затих.

Внезапно Руди понял, что стал серийным убийцей. Руки его, с уже показавшимися старческими пятнами, были в крови… Колени болели. Ломило поясницу. Дыхание было затруднено от волнения. По спине катил холодный пот.

Зачем он убил этого парня? Какая кошмарная бессмыслица!

Руди первый раз в жизни засомневался… в окружающем его мире, в самом себе… А не проверяет ли кто меня? Вон березка оставшимися желтенькими листиками трепещет. Она тут зачем? Она настоящая? Или она декорация?

А эти ужасные трехэтажные кирпичные дома с трехцветными флагами в окнах. Они настоящие? Их жители живут… или только едят, спят, ходят на работу… Нет, они не люди… мы все не люди… мы ящерицы…

Как бы отвечая его мыслям, к Руди на всех парах приближалась разверстая огненная пасть размером с колокольню… из пасти несло горелым мясом… доносились истошные вопли…

Руди зажмурился, но пасть его не тронула… исчезла…

Он услышал смех. Обернулся.

Позади него стоял человек в длинном пальто с выглядывающим из-под него характерным белым воротничком. Он смеялся и посматривал на Руди лукаво. Затем дунул в воздух, и все остановилось. Машины, едущие по шоссе метрах в ста от них. Трактор, тащивший на прицепе тесаный лес. Вороны, деловито ищущие корм на поле. Застыл и пролетающий над ним самолет, несколько минут до этого стартовавший в Тегеле. И зимнее белесое Солнце застыло в сером небе. Застыл и Руди. Двигаться мог только он, этот загадочный свидетель третьего убийства нашего героя.

Человек в длинном пальто подошел к Руди и внимательно посмотрел на него. Заговорил низким неприятным голосом.

– Как глубоко вы вживаетесь в роль! Три убийства! Из жалости к самому себе… какая убедительная мотивация! И какая непроходимая тупость! Срисовывал птиц из книжки в альбом… Завидно, право. Вы отравили своей посредственностью само пространство. И эту жизнь, себя, и похожих на вас выродков, вы решили защитить? Так? И как резво начали… как яростно… Наказываете воду (он показал рукой на скрюченного сирийца) за то, что ваши инженеры проявили милосердие и открыли шлюзы. Браво!

Тут он опять расхохотался. Его хохот стучал в уши и виски Руди, как молоток.

Руди начал терять себя, преображаться. От его личности и от его фигуры, как от гипсовой статуи стали откалываться куски… а дьявол все бил и бил его молотком… пока от Руди не осталось ничего, кроме маленькой дрожащей ящерицы.

Человек в пальто достал из кармана серебряный футляр в форме трубочки, открыл его, ловко поймал им зверька и завинтил крышечку. Положил трубочку в карман.

Дунул в воздух, отчего все вокруг него пришло в движение, и исчез.

Согнувшийся человек

Во второй части рассказа «НЛО в Берлине» я описал то, удивительное, незабываемое, что наблюдал из окна берлинской городской электрички (с-бана) лет десять назад. Ничего не придумал. Не преувеличил. Мне, разумеется, не поверили. Сочли «капризом писателя».

А одна знакомая критикесса настоятельно мне рекомендовала умерить пыл своей фантазии… «А-то в ваших рассказах так много неправдоподобных событий… В них не веришь… От них устаешь. И герои ваши сексуально озабоченные! Ужас какой-то. Вы должны думать позитивно! У вас все сюжеты кошмарные. Напишите повесть про счастливых пенсионеров, живущих насыщенной духовной жизнью. Вы можете».

Знакомый писатель, известный в прошлом бабник и лолитчик, добавил от себя: «И, пожалуйста, не пиши больше о мужеложстве и онанизме!»

…

Неприятно быть атакованным доброжелателями… да еще и ниже пояса. Что же думают о моей литературе враги, если друзья советуют мне писать о духовных пенсионерах и не писать о мужеложстве… о котором я кстати никогда и не писал, из-за полного незнакомства с предметом. Только один пронзительный рассказик написал о несчастном голубом юноше. «Голубизна» его там – не главное. Главное – отчуждение ранимого человека от мира и его институтов, об этом и рассказ.

И онанизмом мои герои занимаются… умеренно. И только тогда, когда по-другому, с любимым человеком, ничего не получается… так что и тут речь идет не о рукоблудии как таковом, а об отчаянии, одиночестве и все о том же отчуждении – от близких и друзей, от общества и от богов, навсегда покинувших страждущее человечество.

Я попытался напомнить критикам, что писательская работа, создание «сюжетов», «сцен», «диалогов» и «литературных героев», таких или сяких, – сама по себе уже есть дерзкая фантазия… чудовищное преувеличение, делание из мухи слона, блеф, выдумка, ставящая все с ног на голову…

Что какой-то жалкий НЛО, летающий непонятно зачем по сивому берлинскому небу, по сравнению с самим наличием «персонажей» и «рассказчика», этих… хм… не существующих, недоделанных людей… людей ли… нет, лишенных бытия недоносков, не существующих, но реальных, иногда до болезненности, – мелочь, малозначительная деталь декора, и только. Также как и их сексуальные прихоти. Пусть себе бесчинствуют гомункулусы нам на забаву! Они ведь не ваши жены, мужья или знакомые, а наши общие подопытные кролики, выкидыши так и не преодоленного человечеством когнитивного диссонанса. Обитающие к тому же в «архетипической глубине», по словам одного из сионских мудрецов.

Они наши лоты в преисподней. Куда вы сами ни за что не захотите спуститься, уверяю вас, дамы и господа.

Сами даты их жизни – не годы, а страницы в оглавлении.

…

Да и вообще, мне ли вам объяснять, что важнее всего в рассказе не сюжет, и не герой и не его либидо… а то, непознаваемое, что так трудно определить или подделать.

Вибрация смысла… и самой жизненной субстанции…

Стиль… точнее – обаяние стиля… как в Декамероне или в романе Стерна.

И метаморфозы, происходящие не только с персонажами и их миром, как у Бруно Шульца, но и с нами и с нашим миром в процессе чтения…

Из-за этого мы не можем оторваться от книги… а вовсе не из-за «фантазий, ужасов и кошмаров» и не из-за латентной педерастии рассказчика.

…

Но критики меня не слушали, продолжали пинать.

И я… изнемог, сник, смалодушничал и… умерил пыл, стреножил фантазию, отрубил топором крылья музе (как же она орала!) и принес соответствующую клятву во всемирном Храме реализма, позитивного мышления и семейных ценностей.

Так мол и так. Перед лицом моих товарищей… торжественно обещаю…

Мне выдали свидетельство. С водяными знаками – стоящий на задних лапах лев пожирает трепетную лань (в канцелярии Храма объяснили, что лев символизирует то-то, а лань…).

Витиеватые подписи членов Совета старейшин Общины реализма, старых маразматиков, так похожи на готическую вязь!

На печатях видны масонские знаки – циркули, линейки и почему-то корона из кукурузных початков…

Решил свой следующий рассказ написать в реалистической манере. Без фантазий и излишеств. Без сюжета! Обойдемся. И без «лирического героя». Плевать на него. Осточертел. Просто напишу о том, что случилось вчера. Только вы мне все равно не поверите.

* * *

Так вот… еду я в все том же с-бане. Во втором вагоне, считая от машиниста. Или в третьем.

Доезжаю до станции Лихтенберг. Никаких эмоций не испытываю. За окном холодный секущий дождь, сыро и гнусно. По улицам олени бегают. Лица немногих пассажиров – заспанные, не привлекательные, крыс напоминают…

Как видите, никаких фантазий или фата-морган! Все реально, как в морге.

В Лихтенберге в мой вагон вошел только один, вроде бы ничем не примечательный мужчина. Лет пятидесяти семи. Куртка, джинсы, черная вязаная шапочка. Не богач, но и не бездомный. Обычный. Только роста большого. Крупный мужчина.

Двери за его спиной закрываются, а он вместо того, чтобы пройти дальше в вагон и занять место у окна… благо мест полно… делает вот что… медленно как бы кланяется… сгибает туловище, опускает голову ниже и ниже и в конце концов дотрагивается лбом до нечистого пола вагона. Рядом с валяющейся серебряной оберткой от жвачки. И остается так стоять. На ногах и на лбу одновременно. Фигура его напоминает арку или магнит, такой, каким мы в детстве играли. Только большой, темный и живой.

А затем… мужчина этот, все еще стоя в этой дикой позе, очень громко и отчетливо три раза издает какое-то жуткий звук. Что-то вроде: «Хррак».

Голос у него низкий… как бы и не человеческий… как будто он робот, медведь или экзотическая птица.

Потом он так же разогнулся, как и согнулся. Медленно, но легко.

Это он что, стебается так? Циркач? Шиз? Наркоман?

Я всмотрелся в его побагровевшее от прилившей крови лицо. Ничего особенного. Выбрит не чисто. Не без восточной крови. Прыщики на носу и на лбу.

Нет, нет… было в нем кое-что особенное. Было.

Лицо его было похоже на маску. А что под ней – не понятно. Глаза не видящие. Густые брови – как приклеенные. Рот резиновый. Гримасы неестественные, как в фильме ужасов.

Вот… он опять согнулся, коснулся лбом пола… Даже удар был слышен.

Хррак! Хррак! Хррак…

Опять проорал громко, ясно, резко, агрессивно. Как будто этот его крик или рык должен был предварять что-то важное или страшное. Может, это обратный отсчет?

Я испугался… подумал, этот тип покланяется, поорет, а затем на людей с мачете бросится… раскромсает на куски… здоровяк… случилось такое с полгода назад в поезде под Вюрцбургом… или бомбу на поясе взорвет.

А потом… я заметил то, что меня испугало, пожалуй, еще больше бомбы или мачете. История повторилась… Как тогда в вагоне с-бана никто никак на НЛО не отреагировал, так и сейчас… Никто вокруг меня никак не отреагировал на поклоны и крики этого жуткого типа. Сидевшие напротив школьники даже глаза в его сторону не скосили, уставились в свои смартфоны как завороженные и ничего вокруг себя не замечали… Старушка, дремлющая всего в трех метрах от него – тоже никак не отреагировала. Только вздыхала и морщила нос, похожий на пуговицу. Семейная пара средних лет с другой стороны шепталась, шепталась… он показывал ей что-то на пестрых рекламных листках… а она согласно кивала.

Берлин, как известно, не подарок… европейская латрина… тут всякие люди встречаются… все это знают… держат себя в руках… стараются без нужды не привлекать к себе внимание. Но все-таки странно.

А он, тот… все сгибался, мел черными волосами пол и хрракал, хрракал…

Неужели я один его вижу и слышу?

Мурашки по коже…

На следующей остановке – Нёльднерплатц – мужчина вышел, в вагон вошли студенты и школьники и своим щебетом и воркованьем отвлекли меня от неприятных мыслей о согнувшемся человеке.

…

Забыл сказать. Ехал я тогда в аэропорт Щёнефельд, встречать одного знакомого знакомых, который должен был мне кое-что передать. Кое-что весьма необычное.

Да, да, весьма необычное и ценное.

На остановке Осткройц я вышел, поднялся на эскалаторе на верхний этаж и успел ввинтиться в уже отходящий поезд с-бана на Цойтен.

Там было тесно и душно. Пахло по́том и несвежим дёнером-кебабом.

Передо мной стоял бородатый парень и ел это изобретение немецких турок. В роскошной его бороде застряли куски пищи. Я узнал и чесночный соус. Бее…

Парень ел, не торопясь, беседуя с худенькой девушкой, которая тоже что-то жевала. У девушки не было бороды, но были подслеповатые глаза, некрасивая фигура… лицо ее не скрывало типичные для берлинцев туповатость и серость. Она явно не была ни студенткой, ни туристкой… работала… и по-видимому не много получала, бедняжка. Собеседник ее, напротив… обладал, несмотря на юные годы, солидным брюшком, одет был почище, посматривал на нее покровительственно и немножко пакостно. В маленьких его глазках роились желтоватые искристые мушки… Наверное, уже от-трахал ее, и не раз. Она ему дает, потому что надеется на брак, а он ее презирает и никогда на ней не женится. Обычное дело.

После того, как он доел дёнер, обсосал со свистом жирные пальцы…

Неожиданно я понял, кого он мне напоминает. Ким Чен Ына, сына балерины, великого наследника, а ныне, председателя, маршала и прочая… главу любимого государства русских патриотов, Северной Кореи.

Берлинский Ким Чен Ын достал из сумки еще один дёнер в упаковке, тоже не свежий, судя по запаху. Начал пожирать и его.

Неожиданно бросил взгляд на меня и заметил мою невольную брезгливую гримасу. И тотчас же бородатая его рожа… осклабилась высокомерием и злобой… он наклонил голову и прорычал: «Хррак, хррак, хррак…»

Затем согнулся, опустил голову ниже брюха… его позвоночник хрустнул… и он бессильно повалился на пол. Его спутница присела рядом с ним, попыталась его поднять, щупала пульс.

Двери вагона раскрылись, и я вышел.

Ноги несли меня… подальше от бородатого и его спутницы.

…

Через минуту к противоположной платформе подошел поезд на Шёнефельд. Я вошел в вагон и занял место у окна. Поезд тронулся, а цойтенский поезд так и остался стоять… видимо, машинист ожидал прибытия скорой.

После станции Альтглинике мой вагон опустел, только какой-то инвалид дремал в своей коляске на другом конце вагона.

Я закрыл глаза… представил себе, что лечу над Тихим океаном. А внизу – дельфины прыгают, играют. И перламутровые барашки на аквамарине…

Внутренний голос прошептал мне: «Не расслабляйся…»

Тут ко мне подскочил клоун в пестрой одежде. Юркий и гадкий. Видимо, из другого вагона притащился. Показал мне фиолетовый язык с белыми пупырышками… начал танцевать…

Мерзкий этот паяц, своим кривляньем явно имитировал земные поклоны. Отплясав, нагло попросил у меня денег.

Денег я ему не дал. А он, когда понял, что ничего не получит, скорчил плаксивую мину и… залился притворными слезами. Черными, как воронье крыло. А затем, гадко паясничая, заорал во всю глотку: «Хррак! Хррак! Хррак!»

И смылся.

…

Перед самым аэропортом ко мне подкатил на своей коляске тот самый инвалид.

Посмотрел на меня, сморщился как старый лимон и пропищал пропитым, гнилым голосом: «Газеты читаешь? Новый господин пришел на Землю. Он тебя видит, он видит все! Что уставился, кусок дерьма! Ты сдохнешь раньше меня. Дай десять евро, ублюдок!»

А затем, мне показалось – неожиданно для себя самого – выпучил глазищи и заревел: «Хррак! Хррак! Хррак!»

Быстро поехал к выходу. Даже не оглянулся.

Мне так хотелось догнать его и опрокинуть коляску, но я не стал этого делать. Хлопот не оберешься. Пусть живет.

Вышел из поезда и побрел, как и все, к аэропорту вдоль изящно изогнутой стеклянной стены. Сырой и холодный ветер залезал через все щели под одежду как гнус. В ушах гремело адское эхо.

…

В терминале А было еще больше народу, чем в поезде на Цойтен. Многие сидели прямо на полу, вытянув ноги. Через эти ноги прыгали дети. Пахло плохо переваренной пищей.

Прислонился к колонне, задремал.

И тут же проснулся. Посмотрел на табло. Самолет из Неаполя приземлился десять минут назад. Значит скоро из-за матовых стеклянных дверей выйдет господин Му, китаец, который должен передать мне подарок, музыкальную шкатулку. В ней должен быть спрятан… Нет, не кокаин. Нечто гораздо более интересное.

Но вместо господина Му из дверей выкатился на посверкивающем хромом одноколесном велосипеде знакомый клоун с фиолетовым языком. Подкатил ко мне, разинул пасть и заревел: «Подарочка ждешь, ублюдок? Профукал еще одну жизнь, мутерфикер? Он уже ждет тебя у мясорубки! Зубками будешь скрежетать! Пока они не выпадут. Хррак! Хррак!»

Откуда он взялся? Гадать и раздумывать не было сил. Я ударил его ногой, но сразу же почувствовал, что это сон… что никакого клоуна на велосипеде передо мной нет, что я все еще стою в зале ожидания, прислонясь к нечистой квадратной колонне.

…

Двери открылись, и из них вышел какой-то итальянец с огромным чемоданом. Вокруг его жилистой небритой шеи был обмотан длинный шарф с желтыми квадратами. На костлявом пальце сверкал перстень с розовым топазом, величиной с куриное яйцо. Художник, музыкант, режиссер или какой-нибудь другой шут гороховый…

Все европейские бездельники с претензиями едут и едут зачем-то в Берлин. Надеются тут вволю потусоваться, обкуриться, обколоться и при оказии содрать с до сих пор комплексующих фрицев деньгу. И многим это удается. Мне не жалко, деньги не мои… а немцы… сколько их ни обманывали всевозможные проходимцы со всего мира – а они и дальше принимают… и платят, платят… Такой уж это народ, или на цугундер, или в ресторан. Или эсэсовцы, или лакеи.

Когда двери открылись, чтобы пропустить итальянца, я увидел моего китайца… в сопровождении двух полицейских. Его вели куда-то… Обыск? Неужели нашли?

Придется тут весь день проторчать.

Действительность в который раз меня обманула. Му вышел через четверть часа. Вспотевший, взволнованный, но, как он выразился, «без потерь».

Узнал меня сразу (мы виделись два раза при схожих обстоятельствах). Отвел в уголок. Опасливо огляделся. Ловко достал из глубины чемодана шкатулку, отдал мне и прошептал: «Будьте осторожны с этим товаром! Горячая штучка. Может и убить…»

Вежливо поклонился и исчез.

Я положил шкатулку в сумку и потопал к с-бану. Опять вдоль изогнутой стеклянной стены.

По дороге видел, как моего китайца какие-то азиаты затаскивают в бежевый БМВ. Другие уже открыли его чемодан и выбрасывали его содержимое. Цветастые трусы и рубашки, летящие в разные стороны, превратили на несколько мгновений серый пасмурный берлинский день в импрессионистическую картину. Показалась полиция.

Му отбивался, но отступил перед превосходящими силами противника. Последнее, что я видел, были его печальные глаза. Мне показалось, что он даже кивнул мне с заднего сидения машины… осторожно, чтобы не заметили его похитители. Я кивнул ему в ответ… Полиция подоспела как всегда вовремя… бежевое БМВ уже мчалось в облаке выхлопов и мерцающих радужных капелек по направлению к автобану. Номерные знаки его были залеплены грязью.

На тротуаре валялся изнасилованный чемодан и пестрые азиатские шмотки.

…

Прошел подземный переход. Решил обмануть судьбу и поехать в город не на с-бане, а на обычном поезде. На Дессау. Он доходит отсюда до Восточного вокзала минут за двадцать пять.

На перроне замерз. В поезде отогрелся.

Подошла контролерша. Многозначительно на меня посмотрела. Как будто что-то обо мне знала. На билетик и не взглянула, зато приклеилась взглядом к моей сумке… хмыкала как-то неопределенно, заглядывала мне в глаза почти кокетливо.

Улыбнулась. Посверкала фарфоровыми щечками и сказала: «Я чувствую, чувствую его. Он прекрасен, как только что отшлифованный бриллиант. Он греет мне сердце, как вы, должно быть, счастливы, везунчик! Возьмите, возьмите меня с собой. Я готова ехать с вами и с ним хоть на край света!»

И показала пальчиком на мою сумку. Я пожал плечами…

Контролерша отошла от меня и продолжила проверку билетов. Несколько раз послала мне воздушный поцелуй. Пассажиры стали на меня смотреть. Тоже как-то странно. Железно-бетонные, флегматичные обычно немцы вроде как размякли… растаяли…

Некоторые дружелюбно улыбались… другие осуждали.

Один коротышка, одетый в музейную униформу (есть такой тип среди коротышек – яростные правдоискатели), гневно пялился какое-то время на меня, затем встал, подошел ко мне и прохрипел: «Ах ты, ублюдок! Скрыться задумал? От него? А шарик в лузу не хочешь получить? Хррак! Хррак!»

И вот… это уже не коротышка, а клоун с пупырчатым высунутым языком.