Текст книги "Фабрика ужаса. Страшные рассказы"

Нет, это Ким Чен Ир с бородой и дёнером! В инвалидной коляске, со сломанным позвоночником…

Хррак! Хррак!

Он тянет ко мне свои жирные толстые пальцы, хочет вырвать у меня из рук сумку с шкатулкой…

Хррак! Хррак!

Открыл глаза. Никого рядом со мной не было. Хмурая контролерша проверяла билеты у пассажиров. Коротышка спокойно сидел на своем месте, читал Шпигель.

Показалось, почудилось? Но контролерша… коротышка… они ведь не видение, не фантазия…

Стало быть, некоторые индивидуумы чувствует это. То, что в шкатулке спрятано. Сквозь шкатулку и сумку чуют, как собаки наркоту.

А как же таможня в аэропорту? Ничего не почувствовала? Почему?

Потому что каждый видит и чувствует совершенство по-своему. Одному кажется, что это перстень с изумрудом, другому – кусочек пергамента с кумранским текстом, третьему – осколок чаши Грааля, а четвертому – оно представляется как дуновение ветерка в июльскую жару. Прохладная водичка чистой речушки в Калифорнии. Чудесная раковина на пляже. Улыбка юной красавицы-островитянки. Антоновское яблоко.

На Восточном вокзале я пересел на свою линию с-бана.

Поезд ехал медленно. Я смотрел в окно, на безрадостные ландшафты восточного Берлина. На бездарную архитектуру. На лужи на скверном асфальте. Занес же черт…

Просунул правую руку в сумку и гладил потихоньку шкатулку, которая нагрелась и как бы ожила. Вибрировала и тихонько звенела колокольчиками. Я знал, это не шкатулка ожила, это проснулось то, что лежало в ней, в маленькой серебряной трубочке. То, что согрело сердце контролерши и вызвало припадок ярости у коротышки.

…

Вагон был полон возвращающихся с работы раздраженных усталых людей. Большинство уставились в свои смартфоны, некоторые читали, слушали музыку, остальные дремали. Мне казалось, что темная одушевленная масса, заполнявшая собой вагон, тяжело дышит как огромная каракатица, выброшенная океаном на берег…

Всю свою жизнь я пытался не стать частью этого измученного бессмысленным трудом темного народа, этой задыхающейся каракатицы. Сохранить единственное, что имел – маленький лучик… во что бы то ни стало остаться в свете, не дать поглотить и переварить себя рыбьим желудком общества. И преуспел в этом нелегком деле.

Всю жизнь трудился и вырастил, выкристаллизовал из сотни тысяч свободных овальных минут свое сокровище, волшебный кристалл. И насладился всласть игрой света на его прекрасных гранях…

Протянул его людям. Берите, радуйтесь… я дарю его вам!

А они его не взяли… только мрачно посмотрели на меня, поверчивая у висков длинными синеватыми щупальцами с присосками, похожими на васильки.

Васильки обвились вокруг моей головы…

Врач нажал на большую красную кнопку. И вся вселенная затряслась.

А кристалл мой рассыпался в прах.

И вот… мне тепло. Нагота нежит. Сердце мое трепещет в ожидании долгожданного освобождения. Сквозь полуоткрытые веки в мои зрачки льется таинственный голубовато-серебристый свет.

Я сижу по-турецки на каменном полу, в затопленном ярким солнечным светом цеху бывшей бумажной фабрики, той, что недалеко от замка Грабштайн. В окна – видны синее небо и зелень огромных вязов.

В руках у меня – музыкальная шкатулка.

Передо мной стоит тот самый мужчина из берлинского с-бана. Согнувшийся человек. Его черные кудри касаются пола. И он кричит от боли.

Позади него дрожит и переливается неземным светом колоссальная машина. Это дезинтегратор времени и материи. Башня, врастающая в иное измерение.

Ее хозяева опять заставили меня прожить чужую жизнь, а теперь вернули к источнику, к началу.

Меня зовут Антон Сомна, я умер много лет назад в Саксонии и с тех пор странствую в нижних мирах полусмерти.

Теперь я знаю, что хочет от меня согнувшийся человек. Ведь он – это я. Он просит освободить его от этой роли. Ему невмоготу. Сейчас, сейчас…

Открываю шкатулку, достаю серебряную трубочку… и бросаю ее… так, как запускают сделанные из тоненьких деревянных реек и бумаги модели самолетов… осторожно, с любовью, но изо всех сил… в пышущее голубой плазмой жерло машины.

А потом прыгаю туда сам.

Глюк

Мой приятель Алекс был влюблен в железную дорогу.

В милых женщин он, конечно, тоже иногда влюблялся… и переживал, как и все мы, соответствующие счастливые моменты в начале и мелодрамы в конце…

Амуры, впрочем, Алексу часто надоедали и он держал долговременные паузы на клубничном фронте… страсть же его к железной дороге не проходила никогда.

Субстанции обменивались свойствами, и его страсть получала тяжесть рельсов и целеустремленность стального пути, а современные электровозы – дополнительные лошадиные силы его молодого сильного тела.

Одна из разгневанных его пассий, перед тем как хлопнуть дверью и покинуть Алекса навсегда, прошипела: «Ты должен спать с паровозом, а не с женщиной, кретин!»

Полагаю, Алекс так бы и поступал, если бы это было физически возможно…

На стене в холостяцкой его спальне висела не фотография обнаженной полногрудой красавицы или нью-йоркского небоскреба, мимо которого проносится роскошный открытый кадиллак, которым правит длинноногая блондинка в остроугольных очках по моде шестидесятых, помахивающая платочком свободной левой рукой, а увеличенная до полутора метров в ширину карта узкоколейных железных дорог Саксонии начала двадцатого века, на которой он помечал красным фломастером закрытые станции и заброшенные ветки, а синим – восстановленные. Рядом с картой висели сделанные им самим фотографии – тепловозы, электровозы, машинисты, кондукторы, пассажирские и товарные вагоны, рельсы, стрелки, шлагбаумы, вокзалы… знаменитые мосты, и снесенные – как ажурный Грайфенбахбрюкке и действующие, такие как, например, кирпичный виадук Гёльчтальбрюкке… во всем великолепии своих 29 римских пролетов…

Алекса не смущало то, что это замечательное свидетельство инженерного искусства Германии середины XIX-го века стало после Объединения любимым местом для совершения самоубийств романтически настроенными подростками. Один раз с него прыгнули в восьмидесятиметровую пропасть сразу три мальчика из близлежащего городка. Взявшись за руки и распевая какой-то адский гимн… Ходили слухи о матерых сатанистах, «свивших» себе якобы где-то недалеко от виадука «гнездо», регулярно устраивавших там «черные мессы», мучивших кошек и собак и уговаривающих молодых людей с легким сердцем расстаться с теперешней, бессмысленной, мещанской и тупой капиталистической жизнью и перенестись в потусторонние владения «Великого темного мастера», где их ожидают весьма некошерные удовольствия и особые приключения.

Фаталиста Алекса не смущало вообще ничего.

Ну да, какие-то полоумные дети прыгают с моста. А он-то тут при чем? Каждый живет как может. В пропасть, так в пропасть. Значит, судьба. Все равно помирать. Но прежде, чем это случится, надо успеть вдоволь покататься на железной дороге…

Он вызубрил названия всех саксонских железнодорожных станций, помнил как таблицу умножения высоту и длину множества железнодорожных мостов, легко различал марки локомотивов и вагонов, побывал в депо и музеях. Прилежно изучил не только железные дороги Германии и Австрии, по которым часто ездил в командировки, но и других стран. Прокатился на поезде через всю Канаду, совершил рейд по Австралии – от Аделаиды до Дарвина – на знаменитом поезде ГАН, доехал по Транссибирской магистрали до Владивостока (где его обокрали, украли не только деньги и документы, но и дорогую коллекцию моделей советских локомотивов в масштабе один к сорока пяти, которую он купил у разорившегося коммерсанта), регулярно наведывался в Швейцарию, чтобы поглазеть на горы и покататься на ее знаменитых альпийских железных дорогах… пожертвовал деньги на «паровую зубчатую железную дорогу Фурка». Посетил экзотический остров Занзибар, на котором по слухам Германская Восточноафриканская компания построила в конце девятнадцатого века железную дорогу. Дорогу эту он так и не нашел, но прожил несколько недель в гареме, состоящем из пяти прекрасных чернокожих женщин. Показывал позже слайды. И лечился у знакомого венеролога.

На книжных полках в его огромной гостиной можно было найти только несколько книг, это были – различные железнодорожные справочники и альбомы, остальное место занимали – пять или шесть сотен моделей его любимых локомотивов, включая знаменитые паровозы фирмы Мэрклин, изготовленные в конце XIX-го века… и огромная коллекция почтовых марок всех времен и народов, посвященных железной дороге.

…

Алекс – шеф и владелец небольшой, но богатой посреднической юридической фирмы (чем она занимается, я так и не смог понять, несмотря на все попытки Алекса объяснить мне это на простом немецком) и может позволить себе подобные причуды.

Живет он в саксонском городе К., в котором мы с ним и познакомились после того, как он заказал мне несколько рисунков с футуристическими локомотивами.

Наезжает Алекс по делам и в Берлин.

Тут он скучает… потому что Алекс, при всей своей железнодорожной космополитичности, несколько провинциален, и чувствует себя в нашем городе – слегка не в своей тарелке. Всякий раз, когда это чувство усиливается до болезненности, он звонит мне и предлагает совершить совместную экскурсию… обычно – сходить в Политехнический музей или побродить по городу или по окрестностям… главное, чтобы рядом проходила хоть какая-то железная дорога. Вот и тогда, поздней осенью 201… года, он неожиданно позвонил и заявил, что торчит уже две недели в Берлине, что устал и измучен и климатом и упрямством проклятых пруссаков, хочет сделать паузу и пообщаться со мной… сообщил, что ему пришла в голову чудесная идея… побродить по заброшенному Парку развлечений на берегу Шпрее, заодно и проверить, в каком состоянии находится тамошняя развлекательная железная дорога, когда-то называвшаяся «Экспресс Санта-Фе».

Я не возражал, только напомнил, что мы не в России и не в Занзибаре… что в парке, наверное, есть служба безопасности, что нас, скорее всего, не пустят… а если мы просто перелезем через забор, то поймают, оштрафуют и опозорят.

На это он ответил, с удовольствием коверкая по-саксонски слова:

– Так именно и было бы, если бы в парке не работал мой старый знакомый. Бывший однокурсник и также, как и я член «Немецкого общества любителей железной дороги». Он обещал встретить нас у ограды, провести внутрь, показать несколько интересных руин и позволить нам гулять столько, сколько мы захотим… Дал слово оповестить коллег и шефа о нашем посещении… и уговорить их потерпеть нас несколько часов… и главное – оставить служебных собак в вольерах.

Собак?!

…

На следующий день мы встретились на перроне станции с-бана Плентервалд, с которого так хорошо видны разновысокие дома поселения Вайсензидлюнг в Ной-Кёльне, превратившегося в последние годы в социальную болячку.

Холодный ветер быстро прогонял с перрона пассажиров, вокруг было пусто как в Сахаре, только на перилах сидели несколько птиц неизвестного мне вида. Они бойко чирикали, видимо заклинали низко висящее над горизонтом солнышко. Чтобы согреться и не дать тьме поглотить себя.

Договорились мы встретиться в три часа дня. Я приехал без пяти три. Алекса не было видно. Он опоздал всего на четырнадцать минут. Что для него – достижение.

Мы обнялись как умели (я толстяк и коротышка, а Алекс – атлетический гигант), покивали головами, выпучив глаза, саркастически похлопали друг друга по плечу, покрякали… покашляли…

Зарядились друг от друга новой энергией и беззаботно предались разврату общения.

Спустились по нечистой лестнице в холл, расписанный граффити… с разбитыми стеклами… стекла, видимо, долго били камнями, в одной из зазубренных дырок торчала птичья тушка… под ней краснела, как ленточка, запекшаяся кровь…

Вышли на воздух и побрели, не торопясь, по улице, застроенной доблестными строителями ГДР одинаковыми четырехэтажными социалистическими бараками.

По дороге болтали и сосали леденцы на палочке в форме разноцветных дракончиков, которые Алекс привез из города К. Леденцы эти делал… один странный человек… по прозвищу Зеленый тролль… на своей домашней кухне. Алекс знал, что я их люблю, и привез… это было приятно. Знак внимания…

Я тоже принес с собой кое-что. Стеклянный шарик, во внутренностях которого катался по кругу крохотный жестяной поезд. Купил игрушку на блошином рынке за сорок евро. Когда я подал ее Алексу, он от восторга чуть не взлетел. Пообещал взять меня с собой в следующее железнодорожное путешествие. По Южной Америке. Я вежливо отказался. Москиты. Джунгли. Пустыни. И летающие тараканы. Боже упаси!

Попросил Алекса рассказать об общих знакомых…

– Вроде бы ничего не происходит ни с кем. Как будто нас, там внизу, выкинуло из потока жизни… Только стареют все… как и положено… Ах, да, Аннета Б. покинула город три года назад. Живет теперь на острове Рюген. Называет его своей Атлантидой. Открыла там художественную галерею и продает макраме, которые сама и плетет… По ее словам – зарабатывает кучу денег, только скорее всего врет… У нас испоганила все, что могла, теперь там, на острове, вербует поклонников… интригует… Ты знаешь, она… умудрилась занять у меня на переезд деньги. Три с половиной тысячи. Я не хотел давать, но дал… уговорила.

– Ты дал деньги Аннетке? Ты же знаешь, что она никогда не отдаст. И еще придумает про тебя какую-нибудь особенную гадость… в благодарность за твою доброту.

– Да… она… это умеет… Гипнотизирует… и прелестями трясет. Она сказала, тебе теперь деньги все равно не нужны… Рассказывала мне про всех… с душераздирающими подробностями. И про тебя. Как ты после… захотел в…

…

Алекс часто замолкал… прямо в середине фразы… задумывался глубоко, морщил красивый римский лоб… голубые его глаза теряли колючесть, стекленели… становились мертвыми.

Мне представлялось, что он не говорит… а плывет по реке времени… но то и дело попадает в водовороты, которые его утягивают в глубину… в омуты прошлого… из которых, как из царства мертвых, его выносит на поверхность жизни не слабая воля, а благосклонность богов… может быть даже какая-то специально для таких случаев сконструированная высшими силами метафизическая железная дорога…

– Ты с ней спал?

– Месяца четыре вместе жили. Я даже квартирку снял на Кассберге… С видом на тюрьму… Аннетка купила дюжину разных стеклянных шкафчиков… Расставила всюду синие и зеленые вазочки и своих любимых бегемотиков из слоновой кости… на стены повесила эти чертовы макраме… тысяч пять только на бегемотиков потратили… Из Африки нам их присылали… с посыльными… Через Югославию… Четыре месяца… Больше не выдержал, замучила сменой настроений… всю кровь высосала… один раз, когда меня не было, продала несколько локов, думала я не замечу (Алекс опять погрузился в омут прошлого, помрачнел, молчал минуты две, вспоминал)… и мою кошку не кормила, когда я в путешествия уезжал. Из мести, что ее с собой не брал.

– Агату? Ревновала, понятное дело. Ты, кажется, кроме нее никого по-настоящему не любил…

– Да, любил мою милую кошечку. Как же мне ее не хватает…

– Купи новую.

– Нет, таких как Агата больше не бывает. Помнишь, как она мурлыкала?

– Помню. И когти ее тоже помню.

– Да, а неуловимый Джо попал в историю. Чуть не отправился редиску снизу смотреть… Отдыхал он как обычно в Пуэрто-Рико. Загорал, купался. Виллу снял вместе с двумя красотками… Они его ублажали-ублажали… а у одной из них был ревнивый жених. И этот жених придумал вот что… представляешь, Джо замутил там нудистское парти́… пришло много народу выпить на халяву шампанского и потрахаться… а этот самый жених… купил где-то воздушный шар и накачал его специальным газом… подогнал, пригласил гостей в корзину, а когда поднялись метров на сто… выпустил газ…

Алекс опять замолчал.

– Не замолкай, интересно!

– Позже расскажу. Смотри, вон там… Нас уже ждут.

…

На другой стороне улицы стоял… похожий на Алекса человек, настолько похожий, что я поначалу растерялся. Помахал нам рукой.

Близнец? Алекс никогда не рассказывал мне ничего о брате-близнеце. Странно.

Мы перешли улицу.

Да… те же темные кудри… веснушки на розовой, как бы собачьей, коже… то же открытое, немного наивное, немецкое лицо с крупными глазами, прямым носом, режущей выдающейся челюстью и тонкими бесцветными губами…

Тот же рост, те же широкие плечи, длинные бедра… те же голубые джинсы и та же элегантная курточка. Только под курточкой у Алекса была сиреневая рубашка, которую украшала темная бабочка с желтыми пупырышками… а у близнеца рубашка была цвета хаки, а бабочка – синяя, с белыми пупырышками.

Договорились одинаково одеться, чтобы удивить меня? Алекс любил дурацкие шутки.

Близнец дружески поздоровался с нами, пролаял что-то непонятное на берлинском диалекте, обнялся с Алексом, и мы тронулись.

Несколько минут шли по дороге, замощенной голубоватым камнем. Затем проводник наш остановился у столба… с полуметровым металлическим жуком на вершине, нажал на нем какие-то кнопки, приложил к маленькому стеклянному окошечку большой палец правой руки.

…

И все вокруг нас изменилось.

Свет стал другим. Или воздух начал иначе его преломлять?

Само пространство изменилось, стало казаться, что мы идем внутри большой стеклянной призмы.

И полумертвый ноябрьский лес… позеленел, ожил, наполнился ароматами и звуками.

Изменение произошло и со мной… Тоска, гложущая меня уже несколько лет, прошла. Я ощутил прилив сил.

Алекс ничего не заметил, потому, что как раз тогда, когда его близнец нажимал на кнопку – погружался в один из своих омутов.

Двойник же его лукаво на меня посмотрел и едва заметно улыбнулся…

…

Мы свернули на лесную тропинку.

Форсировали непонятно откуда взявшийся тут овраг.

Несколько раз пробивались через колючие кустарники и бурелом. Близнец расчищал дорогу мачете.

По моим расчетам, мы должны были уже четверть часа назад достичь цели. Но мы шли-шли-шли…

Мне не хотелось больше в этот Парк. Видел картинки в интернете. Скука. Убожество. Как и все, что осталось от ГДР.

Мне хотелось и дальше идти по этому лесу… внутри призмы… чувствовать себя молодым и здоровым… и ни о чем не думать.

…

Вспугнули спящего оленя.

Олень вскочил, посмотрел на нас сердито, пробормотал короткое немецкое ругательство (клянусь!), помотал грандиозными ветвистыми рогами и прыгнул… приземлился метрах в двадцати от нас и умчался как скорый поезд.

Миновали еще один овраг. На дне его протекал ручей. Когда я его перепрыгивал, мне показалось, что снизу, из кристальной глубины на меня смотрит знакомое женское лицо. Наваждение.

А еще через несколько минут дорогу нам вдруг преградил… слон, размером с товарный вагон. Нет, не слон. Мамонт! Бивни винтами. Шерсть клокастая. Глаза красные от гнева. На брюхе мамонта была дверь. В двери было вырезано небольшое окошечко. Оттуда на нас внимательно смотрели две ручные вороны. Искусственные их глазки поблескивали как жемчужины.

Мамонт поднял хобот и затрубил… а затем… исчез.

А это что такое? Вокруг толстой ветки бука обвился пятнистый питон. На некоторых его пятнах проступала эмблема магазина Альди.

У корней дерева копошился… дикобраз. На крысиной его морде я заметил круглые роговые очки.

Рядом с ним порхали три слепяще-синие бабочки величиной со стопу иети.

Может быть тут, на берегу реки – микроклимат?

Или проклятый близнец привел нас потайным путем в частный зоопарк под стеклянным куполом, о котором никто не знает?

Вроде «Тропического дома» в Ботаническом саду?

После того, как у нас над головами пролетел, величественно поводя крыльями, огромный орнитохейрус, я решил, что свихнулся. Орнитохейрус бормотал: «Посторонние в Парке явление нежелательное. Надо сообщить дирекции и пресечь надругательство… Хррак-хррак-хррак…»

Алекс и его спутник шли себе, как ни в чем ни бывало… жестикулировали, вспоминали студенческие проделки, гоготали… восклицали.

Все движения руками и ногами они совершали синхронно.

В какой-то момент… две симметричные фигуры, маячившие у меня перед носом… наложились друг на друга… слились… стали одним человеком.

Этот образовавшийся из соединения двойников человек вывел меня за руку из густого кустарника на аккуратно заасфальтированную полянку.

…

Перед нами посверкивал в лучах полуденного солнца как бы игрушечный вокзал развлекательной железной дороги. Станция называлась – «Пальмира». На перроне росли пальмы. На одной из них я заметил обезьяну. Она ела большое красное яблоко и чесала у себя под мышкой…

На узеньком рельсовом пути стоял поезд, состоящий из смешного красно-зеленого паровоза и трех открытых пассажирских вагончиков, заполненных веселыми пассажирами. Все они были нагими…

Некоторые пританцовывали, другие пели… у многих в руках было итальянское мороженое и цветные воздушные шарики.

Гамадрил-машинист в смешной фуражке стоял рядом с паровозом на всех четырех, распуша свою роскошную шевелюру. Открывал пасть, украшенную длинными клыками, и пускал в воздух из специальной машины мыльные пузыри размером с арбуз. Увидев нас, он заторопился… быстро влез в кабину паровоза и дернул за шнур. Загудел гудок. Протяжно… А затем прогудел несколько пассажей из оперы Гуно «Фауст».

Несколько больших черных птиц взлетели с веток вяза.

Мой спутник потянул меня за руку… втащил в последний вагон… мы нашли два свободных места.

…

Поезд тронулся.

Я был ошарашен. Нудисты. Гамадрил. Фауст.

Поезд отлакирован, а вокзал – сияет свежими красками. В заброшенном Парке?

И почему вокруг все цветет как в конце мая?

А на душе так тепло и радостно?

Откуда взялись эти пассажиры?

По дороге сюда мы не встретили ни одного человека.

Пассажиры?

Нет… это были не живые люди, а большие деревянные куклы. И в руках они держали деревянное мороженое.

Как же это я обознался?

Попытался зачем-то вспомнить, какую рубашку носил Алекс, а какую его близнец. Но не вспомнил. Перед носом носилась синяя стрекоза… Отвлекала, путала мысли…

Я попытался отогнать ее, как отгоняют назойливую муху. Не тут-то было.

Она села мне на живот и пролепетала: «Как же вы невежливы, господин артист! Разве вы не видите, кто я?»

И вправду это была не стрекоза, а Люси, моя недолгая калифорнийская подруга, выдумщица и забавница, молодая, привлекательная, в белом белье. Она сидела у меня на коленях и жеманилась.

Прощебетала: «Посмотри, как тут прекрасно! На острове мормонов всегда лето… переезжай ко мне, будем любить друг друга как в доброе старое время».

Поцеловала меня в лоб и пропала.

В воздухе не осталось даже пара.

Только тепло ее губ…

…

Потешный наш поезд долго поднимался по спирали на вершину пологого холма.

Я жадно смотрел на живописные окрестности. Хотел насладиться каждой мелочью. Чувствовал, что еще немного… и все это пропадет… исчезнет, как исчезла несколько минут назад моя бывшая подруга… как исчезает все…

Я видел густо-зеленые леса, многоводные реки… долины… хрустальные города… на горизонте – синели заснеженными вершинами горы.

На одной полянке… совсем недалеко от нас… скакали… прыгали… ревели… огромные, неизвестные мне твари… розовые и гнусные. Они играли… с беззаботно резвящимися и не замечающими их голыми людьми. Подбрасывали их как мячики.

В небе над нами мягко скользили летающие тарелки с овальными окнами. Оттуда смотрели на мир… своими умными темно-фиолетовыми глазами… загадочные неземные существа.

…

Я показал рукой на поляну и спросил моего спутника:

– Что это за твари?

– Спроси лучше сам себя, они твое порождение. В леденцах было только немноожко ЛСД. Вот тебя и глючит. Зеленый тролль называет это коктейлем счастья.

– Где твой близнец? Куда он делся?

– Не было никакого близнеца. Тебе померещилось.

– А почему тут все сверкает?

– Я забыл тебе сказать, что часть парка новые хозяева уже отремонтировали.

– А мамонт откуда?

– Мамонт резиновый. Валяется тут уже двадцать лет. Твое воображение его оживило и поставило перед тобой… и так со всем.

– А тарелки?

– Тарелки собрали из алюминия для хохмы… прошлые хозяева, а ты сам вознес их в небеса…

– А пассажиры почему куклы?

– Это для проверки вместимости поезда… обычная практика.

Спрашивать его о том, почему вокруг нас бабочки порхают и сирень цветет… в середине ноября… было бесполезно. Он бы все свалил на меня. И возможно был бы прав.

…

Как я и предполагал, чудесный мир вокруг нас был недолговечен.

Мы больше не ехали на поезде, а сидели в четырехместной кабине колеса обозрения в бывшем Парке развлечений. Колесо крутилось с неприятным скрежетом и свистом… как будто ныло или ворчало… мы медленно поднимались к высшей точке.

Никаких холмов и долин вокруг нас не было.

Пропали горы, чудовища, тарелки и другие миражи.

Город вернулся на свое место как резинка рогатки после выстрела.

Вечерело.

Шпрее внизу еще голубела…

На другом берегу – белела колоссальная цементная фабрика похожая на святилище Исиды.

За ней поднимались мощные корпуса теплоцентрали Клингенберг.

У моста через Шпрее по воде гуляли три дырявые металлические фигуры ростом с межконтинентальную ракету.

В центре города торчал проткнутый спицей граненый пузырь телебашни…

Все буднично, знакомо…

Как на старой фотографии.

Место проживания. И возможной кончины.

Откуда-то до меня донеслась сирена скорой помощи.

И тут… я вспомнил…

Вспомнил, что Алекс уже пять лет лежит в коме в больнице города К. после жуткой железнодорожной аварии, произошедшей в Рудных горах. Машинист заснул и пропустил красный сигнал. Автоматическая система не сработала. Произошло лобовое столкновение пассажирского поезда с товарным составом. Алекса буквально четвертовало, а сидевшую рядом с ним Аннету раздавило как мандарин.

Что Аннету похоронили на городском кладбище рядом со стадионом, и я даже присутствовал на похоронах, и многие плакали…

А бедного Алекса собрали по частям хирурги, но восстановить его здоровье так и не смогли.

Что несчастные его родители не знают, останавливать ли аппарат жизнеобеспечения.

Что его коллекция локомотивов и марки давно проданы, а фирма обанкротилась.

…

Кто же сидит напротив меня на грязном и рваном сиденье, в ржавой и скрипучей кабине этого ужасного колеса?

Почему мне так неприятен его пристальный взгляд?

Куда делась его бабочка?

Откуда взялись на его шее воротничок католического священника, а на ногах – роликовые коньки?

Жизнь кончается, скоро ночь, холодно.

Ветер разгоняет колесо все быстрее и быстрее…

Его вой и скрежет раздирают барабанные перепонки.

Мы поднимаемся все выше и выше.

– Добрый вечер, падре!