Текст книги "Повелительница снов"

Все женятся, а Варька – нет…

Семестр закончился быстро, а летом Игорь женился на младшей сестре Вадика. Ребята часто собирались у него выпить пива и поиграть в карты. Здесь же крутилась и восемнадцатилетняя сестренка в коротеньких шортиках и открытой маечке. Квартира была большой и ухоженной, чувствовался достаток, имелась и большая библиотека с красивыми подписными, никем не читаными изданиями. Папа Вадика был начальником цеха большого завода, а мама занимала какую-то крупную должность в обкоме партии. Игорь после женитьбы отпустил усы и совершенно переменился внешне. С Варькой он теперь даже не здоровался, будто за новой своей личиной старался что-то от нее скрыть.

Вадим был симпатичным пареньком с пепельными кудрями и обаятельной улыбкой. Он даже одно время ухаживал за Варей, но старался никогда не приглашать ее на вечеринки, особенно, если им уже был приглашен Игорь. Особой привязанности Вадика Варя почему-то не чувствовала, но всякий раз, когда раньше Игорь пытался заговорить, он кидался ухаживать за ней, будто с отчаянием бросался в воду. До женитьбы Сударушкина это льстило Варе, она полагала, что это ревность. И ей, как и всем девушкам ее возраста, хотелось бы, чтобы поклонники вот так добивались и перехватывали ее внимание. Но после того как Игорь женился, Варя с огорчением поняла, что в интересе Вадима был только примитивный житейский расчет.

Он обманул ее, отвлек. Он лучше ее понимал настоящую цель всех девушек их потока, целыми днями теперь напролет только и шелестевшими губами друг дружке: «Замуж, замуж, замуж….» Это было похоже на жужжание проснувшихся от зимней спячки насекомых. Странно, но он, видно, был умен каким-то иным умом, которого Варьке не дал Бог. Ведь в учебе он был совершенным дураком, не мог понять простейшей формулы. Варя с удивлением думала, как же он окончил среднюю школу и поступил в институт? Все проекты в период его ухаживаний делала за него Варя. Но все, что касалось материального, имеющего твердую цену, Вадик понимал гораздо лучше ее. Варька никогда не была мелочной, но и ее покоробило, когда Вадик не вернул ей одолженную на время коллекцию магнитофонных пленок, заявив, что она их ему подарила. И еще она ни разу даже не попыталась взять его в свои сны, у нее и мыслей подобных не было, она инстинктивно боялась делать это с людьми, чьи мечты можно купить за деньги. Нет, он был совершенно иным, из мира, наполненного вещами, в котором не было места страсти, в котором все желания и чувства имели свои четкие границы без полутонов.

Она перенесла завершение этого странного меркантильного романа с легкостью. Да, и женитьбу Сударушкина – тоже. В конце концов, что ей-то беспокоиться, если в каждом письме Ленька обещает приехать за ней после училища, а Клевкин – угрожает расправой, если она еще с кем-то будет целоваться?

Сессию обычно Вадик проваливал, а потом как-то за неделю умудрялся все сдавать. Без звонков его родителей это, конечно, не обходилось. И как-то после экзамена архитектуры Варя сидела в коридоре на столе, ожидая выхода из аудитории старосты, который должен был выдать ей стипендию. Выполз и Вадик с очередной двойкой, она, видно, досталась ему с большим трудом. Он был весь какой-то помятый, изломанный. Из штанов он вынул огромный учебник архитектуры, просунутый сзади за ремень, из пиджака достал пачки шпаргалок. Ему было по-настоящему плохо. Увидев Варю, он вдруг рванулся к ней с жалким растерянным видом, как к мамке. У нее не было к нему никакой обиды, но продолжать какие-либо отношения с ним она не могла. Поэтому Варя на лету остановила его тяжелым взглядом в упор. Вадик весь как-то съежился и кособоко пошел прочь, бросив перед уходом на нее быстрый озлобленный взгляд.

И после сессии началось! Вадим притаскивал к ним на поток девушек с младших курсов, почти интимно ласкал и целовал их на глазах всего потока. Варю абсолютно не задевала половая и любая другая стороны Вадиковой жизни, но на нее неожиданно обрушились насмешки однокурсниц. Оказывается они, наблюдая за развитием их романа, исходили завистью и ревностью, а теперь искренне потешались над Варькиным поражением.

Ничего не испытав с Вадиком, даже поцелуя, вытерпев пустые, нудные отношения без разговоров, без общения, она теперь еще и в глазах однокашников оказалась брошенной! Следующая сессия подвела черту под этим кошмаром. У Вадика опять что-то там по учебе не клеилось, но к Варе он больше не подступался. К концу четвертого курса половина всех девчонок потока повыскакивали замуж. Но Варя не заметила, чтобы с кем-то из них произошла та романтическая история, о которой она так мечтала с юности. Период ухаживания, в который и случаются такие истории, у девочек, как правило, длился недолго, а после пьяных свадеб с непременным мордобоем их девочки быстро переходили от облегающих джинсов к платьям-колоколам. Такое замужество, по хуторским меркам, Варьке было ни к чему. Но она-то когда замуж пойдет? Родители уже всерьез переживали за нее. Хмурились и озабоченно вздыхали призраки за ее спиной. Варька и сама понимала, что Игорь прав, никто из ее нынешних знакомых не решится сделать такое со своей жизнью – жениться на ней. Вот если бы она осталась на хуторе, то все бы там было ясно и понятно. Там она была бы к месту, там никто с нее не потребовал членства в партии и поверхностного скольжения по линии жизни. Нет, там к жизни относились всерьез, а все парни, которых она там знала, были бы ей надежной опорой. Но здесь все не так, и с этим надо было примириться.

Конечно, она могла бы выйти замуж за Клевкина, и это, наверно, было бы даже здорово, но мама ничего слышать не хотела о наглом ссыкуне-фотографе. История эта была достаточно известной в городе, а родителей Вари тоже хорошо знали. По своей же хуторской ментальности Варя не могла оскорбить своим выбором родителей. И Ленька, решивший без всяких палок и самолетов освоить небо, тоже был со своим будущим неустроенным офицерским бытом, с точки зрения мамы, совершенно непроходным вариантом.

Мама сказала, что после института Варьке надо сразу же ехать в аспирантуру. Вот она и поедет. Там ее не знает никто, кого-нибудь она там облапошит. Она будет плыть по течению, держась ближе к берегу, пускай за нее все решают мама и жизнь. Эти две дамы все расставят по своим местам: и Клевкина, и Леньку, и всех остальных. И все же Варьке хотелось выходить замуж за тех, кто неизменно нравился маме, от них заранее веяло обустроенной скукой, в которой Варька не находила места себе самой.

Варька – инженер!

После успешной защиты дипломного проекта, Варя не почувствовала никакого удовлетворения, одну пустоту в голове. Осенью она уезжала в аспирантуру. Как говорится, больше учись, меньше работай! Она шла после защиты в начале июня по городу и не знала, куда себя девать. День был солнечный, но временами дул свежий неприятный ветерок.

Она шла, шла, и неотвязно ее преследовали назойливые мысли о будущем. Вот мама планирует это ее будущее, планирует, а приедет Клевкин из армии, и все будет иначе! Она поедет в другой город вместе с Клевкиным! Тайно! Он там поступит в тот же институт, все-таки инженер будет маме гораздо приятнее пропитого учителя физики. А во время учебы они будут жить в общежитии на полную катушку! Вот с ним-то она, наконец, хлебнет этой чудесной школярской жизни! Конечно, с Клевкиным могло получиться и по-другому. Неизвестно каким он мог вот-вот вернуться из армии, может быть ему там уже все объяснили на счет проходных вариантов. Письма от него шли в последнее время странные, в которых он многое не договаривал. А азиаты отказывались к нему идти и не пускали Варьку.

И Ленька написал, что уезжает служить куда-то, куда пока Варьку с собой взять не может, но, возможно, приедет к ней потом. Все было зыбко вокруг, а ей было так одиноко…

Вдруг рядом с ней притормозил «Жигуленок» ярко-желтого цвета. Железник открыл ей переднюю дверку, а в салоне она увидела соблазнительно блестевшие бутылки пива. Когда Варя устроилась на переднем сидении, машина рванула, они включили «Маяк», где как раз что-то передавали в рабочий полдень. Коля завез ее далеко за город, в лес, к петлявшей в глинистых обрывистых берегах тихой речушке.

– Давай, искупаемся, – предложил он.

– Коля, вода холодная, у меня даже купальника с собой нет, и ветер такой противный! – взмолилась Варя.

– А к чему тебе купальник, Варь? А если алмазов на шее не хватает, то я специально по этому случаю у матери все подвески с хрустальной люстры снял, одевай – и в воду!

– Ну, разве что после пива, – неуверенно сказала Варя.

Они сидели на берегу и медленно осваивали по второму литру пива. Железник не пьянел, глядя на Варю холодными злыми глазами. Варвара поняла, что Николай решил взять напоследок реванш за все ее ночные издевательства. Но ведь после ее неудачного вступления в партию, она ни разу не была в его снах! Он был выше ее на полголовы и, конечно, сильнее. В рукопашной ей Железника не одолеть, это факт. Но отдаваться ему она тоже не хотела. В бардачке машины Железника Варя видела карты. Что-что, а карты он под столом крестить не будет! Стола рядом не было. Партийная закваска не позволит ему спасовать перед ведьмой!

– Коль, а давай так, я в воду не пойду, но разденусь… потом. Драться я тоже не буду, делай ты со мной, что хочешь, но выиграй хотя бы две партии в дурака подряд. А? Играем до двадцати партий!

Железник тут же с облегчением согласился. Но менялись козыри, а дурак все не менялся. За рекой неумолчно куковала, заливалась кукушка. Ветер утих, ласково светило солнышко. Так под бесконечный подсчет кукушки и чертыханья опять проигравшего Коляна и закончились ее студенческие годы. А, ну, и черт с ними!

* * *

И если забежать по реке времени чуть-чуть вперед, всего лишь на десять лет, не больше, то можно увидеть все то, что и так было ясно с самого начала… Игорь Сударушкин заведет двух детей, их семья получит сразу же прекрасную квартиру. Родители жены будут здорово помогать им, через три года они отдадут им свою «Волгу» в вполне сносном состоянии. Каждый год он с женой будет отдыхать у моря в отличных пансионатах. Спору нет, Игорь сделал удачный выбор.

А потом он вдруг начнет сильно пить, натура его даст какую-то странную трещину. Всех удивит его неожиданный развод. Он как-то особенно склочно поделит квартиру, и будет жить один, пропивая остающуюся от алиментов зарплату. На вечер, посвященный десятилетию окончания института, он придет чисто выбритый и почти не пьяный. Всех будет спрашивать о Варе, искать ее, потом напьется и будет кричать на весь зал: «Варя, Варька!». Но Варя, купив пригласительный билет, почему-то решила не идти на тот вечер. Вспоминать ей было, в сущности, нечего. Да и жизненные обстоятельства ее в тот момент были неважными, не для обсуждения с бывшими однокашниками. Через месяц после этого вечера Игорь умрет в глубоком запое.

У Вадика все и всегда будет прекрасно во всех общественных формациях и экономических реформах. Он единственный, пожалуй, будет иметь от приобретенной профессии больше всех остальных. Одним из первых он заведет в их городе строительную фирму «Вадим», которая каким-то образом без всяких конкурсов будет получать заказы на отделку престижных офисов банков и глав местной администрации.

Железник женится поздно. На женщине с ребенком, дачей, машиной и двумя квартирами в центре города.

В ожидании взлета

Здравствуй, Леня!

Можешь не отвечать, если тебе нельзя. Но мы тут уже хорошо знаем этот ваш номер полевой почты. Никакой это не Бобруйск. В старый наш двор еще год назад прислали гроб с Афоней, но тогда мы еще ничего не знали, никаких сопроводительных писем к нему не было. Моя мама сказала тогда, что, наверно, Афоня – самострел, что если бы он случайно на учениях погиб, то его командиры хотя бы соболезнование прислали. А так его Афонин папа с военного самолета получил в аэропорту, как собачий ящик. Гроб был очень легкий, и мамка Афони до сих пор уверена, что Афоня живой. Теперь никто уже о мертвых плохого не говорит, все только страшно боятся за живых.

Теперь-то даже моя мама расчухала, какой Афоня самострел! Теперь с ней истерики случаются после каждой неважной оценки брата. У нее надежда только на наш институт, там военная кафедра есть, и Серегу в армию не заберут. Ведь если он только к вам попадет, его в тот же день замочат. Он какой-то подмороженный, одним словом, самовар.

Ничего я не понимаю, ничего. Ребята у нас с потока играют в карты, ходят с девушками в кино, пьют, веселятся. Никто нам, вроде и не угрожает, но почему вы там? А тут еще со мной страшная история произошла, и даже поговорить не с кем, никто про это и слышать не хочет, а про Клевкина говорят, что он сам виноват, так, мол, ему и надо.

Клевкина прислали в конце июня. Какое-то наступление было там у вас. Теперь, правда, двое солдатиков его привезли. Чин по чину. Гроб открывать не разрешили, поэтому мне все казалось, что это его как бы не касается, ну, не он это. Мать его тоже достаточно спокойно все это пережила, нервничала, конечно. А спустя две недели после похорон, получила она посылку с его вещами и письмом, что, мол, ждите, скоро приеду. Она меня к себе каждый вечер принялась вызывать, мы каждый вечер летом ездили на вокзал – поезд с Клевкиным караулить. И, знаешь, хорошо нам было, верилось, что он в самом деле приедет. Я и днем туда иногда заезжала, мама-то его не могла, у нее первая смена в заводе. А по осени ее забрали в психушку, говорят, что оттуда уже не отпустят. А мне в аспирантуру надо уезжать, я умом-то, вроде, все понимаю, а иногда меня вдруг мысль такая ошарашит: а кто теперь Клевкина-то будет встречать?

Леня, пожалуйста, побереги себя! Возвращайся обязательно живым, на душе у меня за тебя неспокойно. Все будет хорошо, Леня! Только останься живой! Варя.

* * *

Ленька приложил листочек с неровными, наползавшими одна на другую строчками к губам и еще раз вздохнул тонкий аромат, который лист хранил и после двух недель пребывания в кармане истлевшей гимнастерки. Пахло домом и Варькой. Он разорвал письмо на мелкие кусочки, и ветер жадно их подхватил, сея среди сухой жесткой травы. Быстро темнело, а рокота вертолета все не было слышно. Пальцев ног он уже не чувствовал. С гор потянуло ночным холодом. На небе разом вспыхнули звезды, и Леньке казалось, что его голова покоится на коленях отчаянно ревущей Варьки…

Курс молодого бойца

Смири свою душу и жди. Надо только дождаться полной луны – и небо распахнет тебе свои объятия.

Чтобы взлететь, нужна палка лиственной породы дерева. Дерево всю свою жизнь стремится вверх, и даже мертвая палка таит в себе это стремление. Главное ведь взлет, а не посадка! Палка выбирается очень тщательно! За многие века накопилось столько тонкостей! Это – кустарное, ремесленное дело, которое нельзя поручать никому. Чтобы точно знать, как росла палка раньше, где у нее начало, а где конец, и чтобы она не бросалась в глаза, ее маскируют под метлу или голичок, привязывая сухие ветви к началу.

Если летаешь недавно, то лучше начинать в безветренную тихую погоду. Взлет должен быть медленным и вертикальным как у ночного бомбардировщика. И бесполезно с палкой в руках кидаться с высотки, это тебя манит земля, а не небо! Держишь палку крепко, сжимаешь ее двумя руками перед собой, второй конец зажат ногами. Делаешь глубокий вздох, дыхание задерживаешь, глаза у тебя закрыты, и всей душой ждешь и ловишь ту сухую, нервную энергию, которая передается тебе через враз запотевающие ладони. Лишь когда оторвешься от земли на пять-семь метров, открываешь глаза. Этот миг узнаешь по волнению воздуха вокруг тебя, с шумом выдыхаешь, и полет начался! Небо – твоя стихия! Что тебе земля с каждодневными заботами! Что тебе люди, если ты умеешь летать!

Управлять полетом нужно с огромной осторожностью. Направление выбираешь поворотом своего деревянного коня, скорость целиком зависит только от твоего внутреннего состояния и желания. Здесь есть одна тонкость: палка будет слишком быстро, порывисто изменять направление при ее повороте, если выбранное тобой дерево было слишком молодо или плохо просушено. Поэтому на большой скорости ты можешь на мгновение выпустить палку из рук, и твоя песенка спета!

Войти в сон – это как войти в воду, страшно только вначале. Но потом надо всегда вовремя уйти, этот момент надо чутко слушать по нарастающему металлическому звону в ушах. Берегись, ведьма!

Аспирантура

От окна вагона тихо отплывал городской вокзал, залитый сентябрьским дождем. Варя уезжала в соседний город в аспирантуру, в иную жизнь без папы и мамы. И от этого ей было особенно трудно. Хотя она ехала в аспирантуру не по собственному внутреннему влечению, а лишь из вассальской преданности своим родителям, она мучилась сомнениями о том, что в незнакомом, чужом для нее городе ей некому будет оказать честь своей преданностью. Она очень боялась, что там не найдет себе хозяина, достойного ее, и будет совершенно одинокой.

Опасалась она не напрасно. На новом месте никто и не помышлял завладеть ее преданностью, да и сама она никому, собственно, там была не нужна. Так, наверно, и происходит, если идея, с которой идешь по жизни, не выстрадана твоей душой совершенно самостоятельно и только за себя. Варька оказалась предоставленной только себе самой. Она была заключена в прозрачный, открытый всем досужим помыслам, сосуд, но была полностью при этом изолирована от необходимого в ее возрасте общества.

Варя жила в отдельной комнате студенческого общежития, неплохо, по тем временам, обустроенной ее родителями. Мама считала, что в аспирантуре Варе, в первую очередь, необходимо полноценное питание, поэтому родители, приехав проверить, как устроилась Варька на новом месте, тут же купили ей небольшой холодильник. Но, оставшись после наезда родителей одна, Варя почему-то не могла ничего толком готовить. Впервые за все время своего существования она должна была готовить только для себя и кушать в одиночестве. Общежитие и корпус, где располагалась кафедра, на которой работала Варя, стояли неподалеку друг от друга в огромном массиве соснового бора, добираться туда из города надо было минут сорок в переполненном автобусе. Город и сосновый бор разделяла огромная мрачная река. Когда на мосту, соединявшем два берега, шли какие-то работы, то их лесной мир был совершенно оторван от суетливой цивилизации. Варя полюбила эти долгие поездки до города и обратно и всегда с неохотой выходила из теплого автобуса.

Гулять в сосновом лесу одной, дышать напоенным хвоей воздухом было бы просто здорово, замечательно лет, эдак, в шестьдесят, но в двадцать два года это было несколько рановато. Варя ездила в большой, по дореволюционному красивый город только в магазины, иногда в театры или библиотеки. Она непременно заходила на телефонный переговорный пункт, чтобы сообщить родителям, что она жива и здорова. Она старалась говорить о себе в самом радужном тоне, чтобы родителей не волновало ее неприкаянное существование. На кафедре к ней относились как к девочке, студентке. Разговаривали снисходительно, смотрели свысока, в свой замкнутый преподавательский мирок особо не допускали. Ей предстояло год работать инженером-исследователем, а после кандидатских экзаменов поступить в аспирантуру. Кроме нее в аспирантах числились обремененные семействами мужики под сорок, проживавшие большую часть учебного года в своих городах, с семьями. Они изредка появлялись на кафедре, быстро решали какие-то свои организационные дела и снова надолго исчезали. Она даже не знала их фамилий. Общие семинары, принятые на других кафедрах, по этой причине практически не проводились. Но раз в две недели кафедра рассматривала две-три кандидатских диссертации из других вузов страны. На кафедре был отличный, высоко профессиональный совет, поэтому защиты шли косяками. Эти побоища, после которых соискателей отпаивали сердечными каплями добрые пожилые лаборантки, были лучшей школой и лучшими семинарами для любого начинающего деятеля науки.

Варя, как будущая аспирантка кафедры, должна была обязательно задавать вопросы. Если вопросы были глупыми, что случалось чаще всего, ей влетало наравне с соискателями. Поэтому она заранее дрожала перед каждой чужой защитой. За отсутствие вопросов били еще больнее.

Варин научный руководитель был родом из поволжских немцев, его ребенком этапировали сюда во время войны. Немцев в этом уральском городе было очень много, особенно поволжских. В войну стариков, баб и детей немецкой национальности из Поволжья ссылали сюда целыми поселками. Ихних мужиков увозили куда-то дальше. Потом сюда же в старых вагонах для скота начали свозить уже настоящих военнопленных немцев, которыми заполнили тогда все лагеря на севере области. Военнопленные немцы работали в шахтах, на стройках, в лесодобывающей промышленности. Они оказались очень полезными в развитии местной производственной базы. Военнопленные были, в основном, молодыми людьми. А молодость, как известно, берет свое. Поэтому к концу войны некоторые военнопленные немцы стали жениться на поволжских немках, потому что никто из ихних мужиков из дальних краев обратно в семьи не вернулся. Характерной чертой у этих немцев были высокая организованность и какая-то генетическая упертость в работе. Как всю жизнь барабанили на производстве их родители, так и народившиеся немчики по инерции перли на горный, строительный, лесотехнический факультеты вузов. Не было в них никакой фантазии и желания хоть на шаг отступить от заведенного властями в их немецком околотке порядка. Многие немцы даже после того, как им разрешили вернуться на родину, по раз и навеки заведенному порядку остались в Союзе. Именно немцы громче всех остальных порицали некоторых отщепенцев, которые решились для себя изменить этот порядок и уехать в Фатерланд. Немецкий порядок как-то ненавязчиво существовал и в вузе, куда приехала Варька. Он как бы просто витал там у них в воздухе, во всей атмосфере. Удивительно, но к нему привыкли, как легко привыкает человек ко всему действительному и разумному. Варьку же поразила сама нумерация студенческих групп. Каждый номер начинался с аббревиатуры специальности, далее шел год поступления студентов в институт, а заканчивалось все это номером группы на потоке. Эта кажущаяся простота несла в себе полную информацию и давала возможность немедленной идентификации личности. А у Варьки номер группы в их вузе менялся с каждым семестром, некоторые студенческие проступки так и оставались безнаказанными, потому что иногда невозможно было отследить студентов только по фамилии и шифру специальности. Варвару назначили куратором группы на потоке, закрепленном за их кафедрой, по специальности «Строительство дорог». Естественно, номер группы начинался с аббревиатуры «СД». Варвару предупредили, что, в первую голову, она поставлена куратором для порядка, а потом уже для всего остального. Преподаватели-евреи их кафедры вовсю потешались над врожденной порядочностью немцев, а всех кураторов студентов-дорожников, в том числе и себя, именовали «Группенфюрер СД». Правда, сами они всегда отдавали этому порядку должное. По сложившейся традиции старостами групп назначались непременно немцы. И Варя сама слышала, как заместитель декана, еврейка по национальности, требовала перевести какого-то Герберта Росса из одной группы, где уже и так есть два немца, в другую, поголовно прогуливающую занятия, и поставить там старостой.

Стремление к порядку не гасло в немецкой крови даже от значительного разбавления ее кровями местного разлива. Наоборот, оно только возрастало. В некоторых глухих местах, куда даже гэбэшники не смогли довезти поволжских немок, военнопленные немцы женились на русских, татарках, коми-пермячках… Ни одному немцу даже не пришло в голову обмануть, как водится, девушку. Они сразу женились, намертво. А для простоты обращения нередко брали при этом фамилию жены. Поэтому руководство института с удовольствием ставило старостами и Вальтеров Ермаковых, и Гюнтеров Корепановых… Все знали, что с таким старостой не промахнешься. Если немец еще мог бы поразмыслить над приказом начальства, допустить некоторое душевное колебание по поводу его целесообразности, то Иоганн Перевозчиков исполнял его совершенно буквально. Поэтому с ними надо было быть осторожнее, шуток они не воспринимали, твердо уверенные, что начальство создано не шутки ради.

Варю до глубины души поражала умиротворенная уверенность этих немцев, что все действительное – разумно. Да она бы с этого разума съехала, если бы и ее дедушка под рюмку водки бодренько вспоминал на 9 мая, как он «браль Смоленск», «шагаль нах Москау» и «пиль самогонка» в деревне под Курском. Как они после этого могут быть и пионерами, и комсомольцами и даже коммунистами? К счастью, ее научный руководитель с той стороны Москву не брал, в войну он был еще маленьким.

Спокойный, уравновешенный, энергичный мужчина вызывал в ней симпатию и уважение. Неизменно доброжелательный, неизменно оптимистичный, неизменно выдержанный. Более точная характеристика этого высокого светловолосого человека до тошноты бы походила на характеристику самого образцового члена СС: «Прекрасный семьянин, характер нордический, выдержан…» Хотя такое даже намекнуть ее шефу было нельзя, любой коммунист бы на его месте обиделся. И вообще он искренне считал и пытался заверить всех, что в нем уже не осталось ничего от немца, что он уже давно стал русским. Правда, встретив Варьку, он строго ее предупредил, что работать ей придется методично и исключительно по намеченному плану. Все листы должны быть пронумерованы и прошиты, разложены по соответствующим папкам. Потом он долго рассуждал, что ей предстоит трудный путь, поскольку лично он на написание кандидатской диссертации затратил 11 865 часов, а вот на написание докторской у него ушло уже свыше 48 тысяч часов. Более точно он даже затруднился указать, сделав в этом месте глубокомысленную назидательную паузу.

Его выгнали из школы как немца после седьмого класса. Он окончил шоферские курсы, а потом – днем крутил баранку, а вечером шел в школу рабочей молодежи, которую и закончил с золотой медалью. Тогда существовали значительные льготы для медалистов, только поэтому он и смог поступить в институт со своим кошмарным именем – Адольф. С этого момента усидчивого, работоспособного и очень неглупого немца не могли остановить никакие партийные установки. И все это Адольф Александрович приводил Варьке с глубоким уважением к порядкам того времени в пример абсолютного торжества самозабвенной работы по намеченному плану.

* * *

В этом городе ни у нее, ни у ее родителей не было знакомых, способных вывести ее в какой-то свет, познакомить с подходящим ей по возрасту и интересам кругом людей. И хотя Варя подозревала, что такого круга не существует в природе, но ей так не хватало общения! Вокруг нее было столько приятных молодых лиц. Какого же было сознавать, что эти студенты, ехавшие с нею в автобусе, поднимавшиеся по ступеням одного общежития, и она пребывали уже в параллельных, не соприкасавшихся друг с другом мирах. Если бы она жила здесь в студенческие годы, без родительской опеки, ей было бы о чем потом вспомнить. Более богатая на события студенческая жизнь, большая свобода и раскованность, большая демократичность, более высокий уровень преподавания вызывали у Варвары щемящую зависть. Преимущество немецкого порядка заключалось и в неуклонном соблюдении и развитии студенческих традиций. Фестивали, конкурсы, смотры проходили весело, с размахом и непременным сто процентным посещением. Особой любовью в этом институте пользовались пролетарские демонстрации и спортивные праздники. Все немцы – от старост до заведующих кафедрами радостно сучили копытами от предвкушения шествия под бравурные марши с красными флагами или пробежки в трусах по главным улицам города. Но Варю, как группенфюрера, обязали при этом следить за тем, чтобы ее староста – Губерт Ябс случайно перед демонстрацией не напился. Шепотом ей сообщили, что как-то на 1 мая под пьяную лавочку один такой староста так вдохновился народным ликованием, что затянул «Дойчен зольдатен унд дер официрен…» вместо «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди» Никакой пьяный немец не был способен уловить столь тонкие нюансы. К сожалению, немцы не обладали врожденным иммунитетом к русской водке.

Ох, ей бы сюда в студентки, она бы тут развернулась! Она бы им такие планы вместе с горами наворотила! Но сейчас было слишком поздно, хотя и еще несколько месяцев назад она была такой же безалаберной студенткой. Шумное, озорное население их общежития смотрело сквозь нее, ее уже воспринимали по другую сторону баррикад – как одну из преподавательниц, для которых она тоже пока не стала своей. Бабушка Настя сказала бы об этом: «От ворон отстала, а к павам не пристала!»