Текст книги "Своя правда"

Глава 29

Заканчивался июнь. Необычно жаркий, засушливый. Душный до безобразия, безветренный, с короткими ночами, насквозь пропитанными запахами молодой листвы, поспевающих ягод, нагретой земли, дымных костров и еще чем-то пьянящим и дурманящим, окутывающим нашу землю только в июне.

Июнь – особый месяц. Время неповторимых запахов, сплетенных из ароматов маттиола, резеды и петунии. Пора стремительных ночей, полыхающих закатов и беззаботно горланящих петухов. Июнь, такой чудный и ласковый, к сожалению, заканчивался.

Вера после почти трехнедельного пребывания в Никольском, находилась в растерянности. Поиски успехами до сих пор не увенчались, хотя все вовлеченные в ее проблемы жители села старательно помогали девушке.

Вера нервничала, а тут еще и мама подливала масла в огонь: почти каждый день звонила, требовала отчета и немедленного возвращения домой. Она до сих пор считала, что дочь находится в командировке и справедливо полагала, что командировка во время летних каникул не может тянуться бесконечно.

В окно стукнули. Выглянув, Вера удивленно присвистнула.

– Ого, Лида, ты куда собралась в такую рань?

– Это у вас в городе девять часов утра – рань, а здесь уже почти полдня прошло. Пойдешь со мной?

– Куда?

– Выходи. Расскажу.

Когда Верочка появилась на улице, Лида заговорщически прошептала:

– Вер, пойдем, сходим к Федору?

– Куда? – удивилась Вера. – Зачем?

– Не знаю. Правда, не знаю. Ну, чего ты? Не хочешь – не ходи. Просто душа болит за него. Все думаю, как он? Почему без матери? Что за отец у него? Вдруг пьяница, вдруг обижает мальчонку? Давай, сходим, а?

– Сходить-то можно, – кивнула Вера. – Но ведь это странно будет выглядеть. Возникнет сразу вопрос: чего нам надо? Представь: явились мы ни с того ни с сего. Люди что скажут? Ну, не скажут, быть может, но подумают. Они ж не обязаны нам рассказывать свою историю. А если им это неприятно вспоминать или делиться с нами… Мы, в общем-то, чужие для них.

– Понимаю, – отозвалась Лида. – Ты, конечно, права. Но все же давай попробуем. Уж очень мне любопытно, что там за тайны, что такое страшное с ними произошло.

– Ишь ты, – ухмыльнулась подруга, – дотошная какая! Что ж, пойдем. Попытка не пытка. Только у меня к тебе тоже просьба.

– Ну? – прищурилась Лидия.

– Давай потом сходим в храм. Мне нужно поговорить с настоятелем, отцом Степаном. Марина Михайловна говорила, что в церковных книгах много чего интересного можно отыскать. Хочу последовать ее совету.

Лида задумалась. Она понимала, что надо помочь подруге, и тут же приняла решение.

– Ладно. Значит, план такой. Идем к Федору, поговорим там, посмотрим, что к чему, а оттуда сразу в церковь.

Знакомый синий дом с высокими резными ставнями опять встретил их тишиной и странным спокойствием. Открыв калитку, Лида заглянула в пустынный двор.

– Надо же, – удивленно заметила она. – Какое-то сонное царство, честное слово.

Вера опасливо дернула ее за руку.

– Давай постучим. Или крикнем, позовем…

– А кого звать станем? Федора?

– Бабу Раю.

Но Лидия, отмахнувшись, бесстрашно прошла вперед, и, очутившись на знакомом крыльце, громко постучала.

– Хозяева! Можно?

Бабушка Рая тут же, будто ждала их за дверью, показалась на пороге, радостно щурясь.

– Ой, вот гости так гости. Проходите, милые.

– Незваный гость хуже татарина, – смущенно улыбнулась Вера. – Извините, что без приглашения.

– Да какое тут приглашение? Мы гостям всегда рады. Всегда милости просим, – старушка засуетилась. – Ой, да что же это! Как неудобно, опростоволосилась я! И пирогов сегодня не напекла. Чем же угостить вас, милушки мои?

Лида приобняла ее.

– Перестаньте суетиться, мы ж не обедать к вам пришли. Просто захотелось вас увидеть, поговорить, посидеть рядышком…

Но старушка упорно стояла на своем. Заставила гостей присесть за стол, заварила ароматный травяной чай, принесла варенье, достала вчерашние оладьи. Когда она, раскрасневшаяся от хлопот, присела рядышком, Лида вздохнула с облегчением.

– Ну, наконец-то. А то меня совесть замучила: мы сидим, а вы суетитесь.

Чай пили долго, говорили о том, о сем… Как это водится в деревне: о погоде, о соседях, о последних сплетнях, об урожае. Вера с тревогой поглядывала на подругу, с нетерпением дожидаясь мгновения, когда та приступит к самому главному, ради чего они пришли. Но Лидия почему-то все оттягивала этот момент, уводя разговор в сторону. Тогда Вера незаметно ткнула девушку в бок локтем и, поймав ее взгляд, сделала «страшные глаза», мол, чего молчишь…

Лида, кашлянув, кивнула Вере и подвинулась к бабе Рае.

– Бабуль, я вот что хотела спросить…

– Ну? – старушка отодвинула недопитую чашку, с интересом глянула на гостью. – О чем же?

Лидия вдруг заволновалась.

– Так мне внучок ваш понравился… Смышленый, разумный, самостоятельный, только вот… – Она замолчала, подбирая нужные слова, боясь обидеть гостеприимную старушку.

– Только не очень ухоженный? – помогла ей баба Рая.

– Нет-нет, что вы, – воскликнула Вера. – Она не это хотела сказать.

Но баба Рая, вздохнув, лишь печально покачала головой.

– Да что там нет… Конечно, он и не очень ухоженный, и не очень воспитанный, я и сама это вижу. – Она еще раз горестно выдохнула, вытерла краешком вылинявшего фартука заслезившиеся глаза. – Несчастный ребенок наш мальчишка…

Лидия, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок, инстинктивно поежилась.

– Почему несчастный? – тихо поинтересовалась она. – Расскажите, если можно.

– Можно, милые, отчего ж нельзя? – Баба Рая пожала плечами.

Она прикрыла глаза, задумалась, словно окунулась в глубокий омут памяти, и долго-долго молчала, будто припоминая мелочи, размытые временем. Гостьи сидели, боясь шелохнуться. Баба Рая, чуть побледнев, перевела на них взгляд, поправила седенькие волосы и начала свой нелегкий рассказ…

Раиса Ивановна растила сына одна. Муж ее, веселый и добрый тракторист, погиб в нелепой аварии, когда их сыну Василию едва исполнилось четыре года. Ох и рыдала она тогда, ох и голосила…

Однако, жизнь, как известно, штука непредсказуемая. То жестокая, беспощадная, немилосердная, то добрая, щедрая и приветливая. То черная полоса, то белая. То сладко, то горько. То мягко, то твердо.

Ох, и помотала ее жизнь. Покрутила, потоптала, посмеялась. Всякое было, да ведь всему свое время, свой черед. Видно, как раз в ту пору, когда беда случилась, в жизни Раисы царствовала черная полоса. Муж внезапно погиб, сын заболел, свекровь от горя слегла.

Раиса, потерявшая покой и сон, сразу похудела на несколько килограммов. Крутилась как юла: работала в две смены на маслозаводе, потом бежала к свекрови, готовила, кормила, мыла ее и белье стирала, оттуда неслась домой, сгорая от волнения и тревоги за сына. Как он там? Накормила ли его соседка? Не поднялась ли температура? Чем занимался?

Трудно поначалу было им. Ох, как трудно! Но постепенно все как-то устроилось. Успокоилось, наладилось. Свекровь месяцев через восемь пришла в себя, как-то под вечер вдруг вошла в дом, отдышавшись, перекрестилась на иконы в переднем углу.

– Что ж, – тихо сказала она. – Видно, Рая, доля наша такая. Делать нечего, будем жить.

Свекровь тут же переехала в дом Раисы, взяла все домашние заботы на себя и дала возможность молодой женщине спокойно работать в две смены. И пошла-потекла жизнь. Пресная, вволю сдобренная слезами, не всегда сытная, горькая вдовья жизнь.

Одна радость осталась для Раисы – сын. Василий всей статью в отца пошел – высокий, сильный, широкоплечий. Хороший парень вырос: честный, трудолюбивый, жалостливый. Мать и бабка Васю гордо наследником величали, а он их жалел, старался помогать во всем.

Но самый большой, особенный талант открылся в парне неожиданно. В классе шестом готовились ученики школы к конкурсу, посвященному Дню Победы. Каждый рисовал то, что хотел: кто-то бой на окраине села, кто-то танки, идущие в атаку, кто-то подбитый вражеский самолет.

Что изобразил сын, Раиса даже и не видела, работала в тот день во вторую смену на заводе, а когда пришла, он уже спал давно. Но через неделю на пороге их дома появился учитель рисования. Достал из большой серой папки альбомный лист и протянул смущенной женщине.

– Посмотрите, что ваш сын принес на конкурс.

На листе, словно живой, сидел сгорбившийся солдат на обочине дороги. Рядом лежали вещевой мешок и автомат. Уставший, запорошенный пылью немолодой солдат задумчиво смотрел вдаль. Словно отдыхал после боя или вспоминал погибших друзей. Было что-то щемящее и трогательное в этом детском рисунке. Раиса внезапно всхлипнула и еле сдержала накатившиеся слезы.

– Вот-вот, – улыбнулся учитель, – и я о том же. У вашего сына талант. Такими способностями не каждый человек одарен.

Мальчишку после победы на конкурсе стали в селе звать Васька-художник. Оформление школьной стенгазеты поручили ему, библиотекарь уговорил написать плакаты, завуч из города привезла новые краски и кисти, учитель принес из дома книги о великих художниках. Все старались, как могли, помочь парнишке.

Годы бежали быстро. Ведь поговорка «День и ночь – сутки прочь» – не пустые слова. С какой скоростью сменяются времена года… Только вчера встречали Новый год, а уже конец марта или июня. Вчера еще в школу ходили, а теперь…

После школы Василий, как и многие сельские парни, отправился в армию, строго наказав матери не плакать и не горевать. А вернувшись, сразу поступил в техникум, причем выбрал, к изумлению матери, кузнечное дело. И не пожалел о своем выборе.

День и ночь проводил в возрожденной им же сельской кузнице. Сам выбирал наковальню, инструменты, кузнечный горн. В совершенстве овладел нелегким кузнечным мастерством. Но кроме так необходимых в крестьянском хозяйстве болтов, шпилек, скоб, подков, лестниц, засовов для дверей, кованых сундуков и серпов, он с бесконечной любовью занимался художественной ковкой. Вот где пригодились его талант, чутье, вкус.

И пошла гулять по просторам слава о небывалом таланте молодого кузнеца, и посыпались заказы со всей области.

Раиса тихо радовалась успехам сына. Втайне надеялась, что черная полоса, наконец-то, закончилась, стала светлой, обещающей легкость и радость. Но в жизни не все можно спланировать. Говорят, что на роду написано, от этого не уйдешь. Не избежишь предназначенного, предначертанного.

Как-то летом в село приехали студентки архитектурного института на летнюю практику. В округе Никольского до сих пор осталось много малых церквушек и больших храмов, разрушенных войной, временем и человеческим забвением. Как, впрочем, и по всей России.

Вот и решили студентки составить каталог храмов и усадеб, нуждающихся в реставрации. Влюбился Василий в одну из них. Ни спать, ни есть не мог. Один свет в окошке оказался – эта девчонка городская. Да и она вроде всем сердцем к нему потянулась. Поженились. Феденька родился.

И тут она вдруг загрустила. Скучно ей стало в глуши. Покормит ребенка, и сидит у окна, молчит, на сад смотрит. А однажды собрала вещички, написала записку, и днем, когда малыш уснул, сбежала. Никого дома не оказалось, никто ей не помешал, не остановил.

Уже вечерело. Июньский день долог, светел, ярок. Но и ему, как и всему на свете, приходит конец, и наступающий прозрачный вечер поглощает солнце, сменяет удушливый день на синий сумрак и обещает короткую беспокойную ночь.

Потом и летняя ночь, наполненная ароматами цветов, деревьев, вздохами уставшей реки, шепотом камыша, вскриками петухов и лаем деревенских собак уходит незаметно и поспешно.

Летом вообще все почему-то легко и беспечно, спокойно и радостно. И прошлое уже кажется не таким ужасным, и настоящее уже не так тревожит, и каждый взрослый отчасти становится ребенком, потому что летом особенно верится в чудеса…

Глава 30

Вера подошла к храму. Неторопливо вошла в ограду, поднялась на крыльцо и остановилась на паперти.

Наступил первый день июля. Назойливо жужжали пчелы, старательно исполняя свою вечную работу, порхали яркокрылые бабочки, что-то шептали листья огромных лип, без умолку трещали бестолковые сороки, скачущие по камням дорожки. Но все это не нарушало странного спокойного величия, царствующего здесь, в ограде сельского храма.

Посмотрела на колокольню, вздохнула и, потянув на себя высокую тяжелую дверь, вошла в притвор. Здесь царили тишина, полумрак и прохлада. Не задерживаясь, девушка хотела пройти дальше, но дверь распахнулась, и прямо ей навстречу вышел священник.

Растерявшись от неожиданности, Вера остановилась, чувствуя ужасное смущение, потупилась. Отец Степан, поняв ее замешательство, сам подошел к ней.

– Вы что-то хотели? – негромко спросил он.

– Нет, ничего, – зачем-то проговорила Верочка. – Вернее, да, хотела. Извините.

Легкая улыбка на миг осветила лицо мужчины.

– Что же хотели?

Вера нахмурилась, понимая, что выглядит смешно.

– Поговорить.

– Хотите здесь поговорить? Или выйдем на улицу? Давайте-ка в дом пройдем. Похоже, разговор предстоит долгий.

– Даже не знаю, – пробормотала девушка. – Неудобно…

– Если вас только это останавливает, значит, идем.

Они вышли из полутемного притвора на паперть, и девушка даже прищурилась от ослепительного солнца, сразу принявшего их в свои объятия.

– А ведь мы с вами знакомы. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь.

– Ага, значит, это вас я привез в село? И зовут вас Вера? Не изменяет мне память?

– Не изменяет, – ей вдруг стало легко и свободно.

Вера не могла отделаться от мысли, что человек, стоящий рядом с ней, никак не связывался в ее воображении с образом приходского священника. Он казался утонченным, начитанным, умным, внимательным. Его естественная красота невольно притягивала взгляд, заставляла застывать в недоумении и опускать глаза.

Он был слишком светским что ли… В то же время в его взгляде читалось столько мудрости и горечи, в его словах звучало столько благоразумия, доброты и спокойствия, что и образ сельского священника не вызывал отторжения.

Совершенно запутавшись в своих разбегающихся мыслях, Вера даже головой замотала, чтобы вернуться в реальность. Это движение не укрылось от пристального взора отца Степана, и он усмехнулся в бороду.

– Отгоняете сомнения?

Вера отчего-то нисколько не смутилась на этот раз, лишь вздохнула.

– Когда-нибудь расскажу вам и о своих мыслях, и о своих сомнениях, и о своих страхах. Но сегодня я пришла за другим.

Они подошли к небольшому белому дому под черепицей в глубине сада. Священник распахнул дверь.

– Прошу вас.

Домик внутри оказался еще меньше, чем смотрелся снаружи.

– У вас просто стерильная чистота здесь, – поразилась Верочка.

– Да, есть такая слабость.

Вера незаметно скользнула взглядом по комнате. Большой иконостас в переднем углу, горшки с цветами на окнах, на столе кипельно-белая скатерть, в углу на тумбочке небольшой телевизор. И книги, книги, книги… Повсюду. На полках, на комоде, в книжном шкафу, на диване…

– Ого, сколько книг. Любите читать?

– Очень, – священник светло улыбнулся. – Без книг я не я. – Он подошел к столу, отодвинул стул. – Присаживайтесь. – Сам устроился напротив на диване. – Так что же вас привело ко мне?

Вера, присев на краешек стула, кашлянула, собираясь с мыслями.

– Ой… А как мне вас правильно называть? Извините, что задаю такие глупые вопросы, но я никогда близко со служителями церкви не общалась. Как правильно? Батюшка? Отец Степан?

– Называйте, как вам удобно. Можно и так, и по-другому. А можно по имени-отчеству – Степан Алексеевич.

– Я буду по имени-отчеству, мне так проще. Извините, если это неправильно.

– Перестаньте все время извиняться. Лучше вернемся к вашему делу. Я слушаю.

И вдруг Вера поняла, что не знает, с чего начать. Она молчала, подбирая нужные слова, выискивая подходящие эпитеты. А потом мысленно махнула рукой и выпалила сразу главное.

– Нас с сестрой бросила мать.

Отец Степан не пошевелился, только в глазах вспыхнула искра.

– Как бросила? Двоих сразу? Вы в детском доме выросли?

– Нет-нет, все не так. Я сейчас по порядку.

Она, глубоко вздохнув, стала медленно рассказывать отцу Степану все с самого начала.

Говорила долго. Иногда останавливалась, закрывала глаза, вспоминая мелочи, иногда смахивала непрошеные слезы, иногда переходила на шепот. Степан не перебивал. Смотрел на девушку и физически ощущал ее душевную боль, ее муки, страдания и сомнения.

– Вот такая грустная история, – завершила свои откровения Вера.

– Вера, – Степан развел руками, – давайте честно скажем: не такая уж она и грустная. Вы с сестрой выросли в хорошей, доброй семье. Вас любили и баловали. Вы не остались в детском доме, не испытали нужды, воспитывались в ласке и достатке. Бог не оставил вас и вашу сестру. Мне кажется, вам грех жаловаться.

Вера, давно привыкшая к таким реакциям, упрямо поморщилась и свела брови на переносице.

– Степан Алексеевич, я и не жалуюсь. Я и сама знаю, что у меня прекрасная мама, и был лучший отец. И они моя семья навсегда. Я только хочу найти ту женщину, которая нас бросила. Просто найти.

– Для чего? – жестко перебил священник.

– Посмотреть ей в глаза. Понять, чем мы ей не угодили, что такого могло произойти, что она отказалась от двоих детей сразу? Что с нами было не так?

– А может, чтобы осудить ее? Высказать свое презрение? Вы не имеете права ее судить. Помните «Не судите да не судимы будете»? – Он встал, прошел по комнате. – Вы, спрятавшись за своей категоричностью, не видите другого. Не допускаете, не хотите понимать. А может, с ней что-то случилось? Может, она болела или ее кто-то обидел? Может, ее пожалеть надо, простить?

– Поймите, Степан Алексеевич, я ведь не ищу наказания для нее, не собираюсь устраивать судилище. Да и кто я, чтобы кого-то судить?

– И это правильно, – кивнул Степан. – Тогда что? Для чего эти поиски?

– Мне это нужно. Просто нужно! Как воздух. Знаете, я только хочу посмотреть ей в глаза. Услышать ее правду.

– Вера, – Степан невесело улыбнулся, – жизнь так устроена, что у каждого из нас своя правда. Своя. Эта правда рождается из наших убеждений, пристрастий, увлечений, образования, окружения. Из многих факторов. Вы разве не замечали, что даже на одни и те же вещи разные люди смотрят по-разному? Потому что у каждого из них своя логика, свои мысли. Своя правда.

– Да какая своя? – взорвалась Вера. – Извините. Ну, может быть, и так. Но я своего дела не оставлю. Я уже почти месяц в Никольском провела. Десятки людей встретила, со многими поговорила. Никто ничего не знает. Никто! Как же так? Где-то же эта женщина родилась, училась. Кто-то ее воспитывал, растил. Где-то она жила или умерла. Ведь человек не иголка, какой-то след должен остаться. Пожалуйста, помогите мне. Моя квартирная хозяйка сказала, в церковно-приходских книгах все записывали, особенно раньше. Рождение, смерть, венчание, крещение. Вот я и хочу попросить вас разрешить мне посмотреть церковные книги. Вдруг найдется зацепка? Пожалуйста…

Степан размышлял над словами девушки. Ему нравились ее упорство, волнение и уверенность в своей правоте, но что-то его тревожило. Как-то все неказисто, темно и запутанно в этой истории. Слишком много неизвестных собралось в одном уравнении. И потом… Вдруг то, что они невзначай обнаружат, будет иметь негативные последствия, разрушит жизнь девушки и ее сестры? Сломает семейную гармонию…

Священник провел ладонью по лицу, словно стирая следы сомнений. Конечно, следовало прислушаться к внутреннему голосу, трубящему о пустоте и бесполезности затеи, но он чувствовал, как внутри его зреет, крепнет решение. Конечно же, надо помочь, ведь все равно никто на всем свете заранее не уверен, что лучше – узнать правду или всю жизнь прожить в неведении.

– Хорошо, – решительно кивнул он. – Я сделаю все, что в моих силах. Помогу, но не обещаю результат. – Опережая возражения, предупредил: – Сейчас уже нет таких книг. Нет официальных метрических книг. Во-первых, в такие книги заносились записи не о фактах рождения или смерти, а о регистрации церковных обрядов, и, во-вторых, официально такие книги велись до тысяча девятьсот двадцать первого года. А потом, когда государство отделилось от церкви, все подобные функции отошли к ЗАГСам.

– Да? – Вера чуть не заплакала от досады. – Значит, нечего изучать? А в чем же вы собирались мне помочь?

– Не спешите. И не впадайте в уныние – это, кстати, один из грехов. В каждой церкви, конечно, ведутся записи. Ведь и раньше, когда государство запрещало и крестины, и венчание, люди тайно ходили в церковь, крестили младенцев, отпевали умерших. Все записывалось, выдавались даже свидетельства о крещении. Жизнь ведь не стоит на месте, правда? Все есть и сейчас. И, кроме всего прочего, наш дьякон – человек очень строгих правил, любит контролировать, фиксировать события. Пишет в толстых тетрадях, говорит, для себя. Есть и какие-то листы, старые папки. Давайте посмотрим, вдруг что-то всплывет.

Она, кивнув отцу Степану, медленно вышла из комнаты и, прислонившись к дверному косяку, отчего-то поежилась, словно попыталась скинуть окутавшую ее пелену, паутину, сотканную из удивительного обаяния, пленительной харизмы и невероятной доброты этого странного одинокого отшельника, служителя церкви и просто человека с печальными синими глазами.