Текст книги "Своя правда"

Глава 42

Алла проплакала всю ночь. То кидалась целовать девчонок, то падала в беспамятстве на кровать, то неподвижно сидела, уставясь в одну точку. Странно, но даже сейчас она не искала путей спасения, просто оплакивала свою неудавшуюся жизнь.

Дико разболелась голова. К Ольге за лекарством идти не хотелось. Пометавшись по комнате в поисках таблеток, она схватила свою сумку и стала лихорадочно выбрасывать из нее все содержимое, надеясь хоть там найти какое-нибудь средство, снимающее боль. Вдруг из бокового кармашка выпал обрывок листка. Этот крошечный клочок, пролежавший в кармане сумки несколько лет, будто нарочно ждал своего часа.

Алла взяла его дрожащими руками, прочитала и вспомнила. Когда-то, предлагая работу, однокурсница написала: «Дом малютки» и адрес… Улица, номер дома… Аллу заколотило, как на морозе. Зубы застучали. Сердце выпрыгивало из груди. Мелькнула страшная мысль.

Под утро она сложила детские свидетельства о рождении в простой целлофановый пакет, туда же опустила единственную ценную вещь, оставшуюся от мамы, – серебряную булавку с бирюзовым камешком вместо головки. Потом одела старшую дочь, завернула младшую в одеяло, под одеяло засунула этот крохотный пакет со свидетельствами о рождении. Вздохнула и, не оглядываясь, вышла из дома в сырое предрассветное утро.

Потом, вспоминая те минуты, она удивлялась, как не сошла с ума, как набралась смелости и нажала кнопку дверного звонка. Как не упала в обморок, когда пряталась за углом, как не закричала, когда испуганная сонная медсестра заносила малышей в здание…

По прошествии многих лет она поражалась, как выстояла, выдержала и нашла в себе силы добраться до отчего дома. А тогда… Тогда она, глядя из-за угла, как вышедшая на звонок дежурная вскрикнула, подхватила детей и понесла их в здание, только шептала, глотая слезы:

– Я вернусь. Я вернусь. Я вернусь…

Через два дня Алла постучала в большой дом пасечника. Несмотря на глухую ночь, давно накрывшую хутор своим беспросветным покрывалом, дверь отворили быстро. Перед Аллой стоял сильно постаревший старший брат Алексей.

Увидев его, девушка не сдержалась, вскрикнула и кинулась к нему на грудь. Опешивший Алексей, не сразу узнав пропавшую сестру, оцепенел от неожиданности, захлопнул на ней дверь и втолкнул в комнату.

– Алка, ты что ли?

Алла так рыдала, что поначалу и слова вымолвить не могла. Ее отчаяние в какой-то момент даже испугало его. Девушка поняла, что разговора не избежать. Суровый, властный, непримиримый характер старшего брата, унаследовавшего самые жесткие черты характера своих предков, не изменился. Он холодно и грозно глядел на сестру, ожидая ответа.

Алла, встала со стула, подошла к нему, опустилась перед ним на колени, склонив голову, и всхлипнула, не сдержавшись.

– Ну? – Алексей побледнел.

– Алеша, прости меня.

– Говори, что натворила, – хрипло потребовал он. – И встань с колен, что это еще за комедия?

Она поднялась, опустила руки.

– У меня двое детей. Мужа нет. Они в доме малютки.

Алексей остолбенел, словно его ударила молния. Будто рыба, выброшенная на берег, он открывал рот, но не мог произнести ни слова. Схватившись за грудь, вскочил, опрокинул стул.

– Что ты сказала? Какие дети? – грязно выругавшись, он схватил Аллу за шиворот, тряхнул так, что у нее пуговицы посыпались, размахнулся и влепил ей оглушительную пощечину. – Ах ты… – Не в силах справиться с гневом, он продолжал бесноваться. Носился по комнате, зацепил самовар, который чудом не опрокинулся, пнул ногой перепуганную кошку. – Что ж ты, дрянь, натворила? Как посмела? Не было еще в роду пасечников потаскушек, беспутных девок! Опозорила ты наш древний род, запятнала наше имя.

– Я не виновата, – залепетала Алла, – так получилось…

– Замолчи, распутница! – сверкнул глазами Алексей. – В любом деле двое виноваты. Не крутила бы хвостом, не случилась бы беда. Горе! Горе-то какое! Оконфузила ты нас перед людьми. Перед Богом опорочила! Нет тебе прощения. Нет у меня с этой минуты сестры, и нет тебе здесь пристанища. Уходи. Ночь в сарае переночуй и уходи с петухами с хутора, – он отвернулся, словно поставил точку в их нелегком разговоре.

– Хорошо, – Алла, помертвев, кивнула. – Как скажешь, так и сделаю.

Алла так и не заснула. Сидя на тюфяке, набитом прошлогодним сеном, она вспоминала далекое детство: походы на реку в урочище, бабушкины рассказы о раненых партизанах, легенды об их пасеке, сараи, увешанные приготовленными для сушки гирляндами с белыми грибами и острым красным перцем. Казалось, все это происходило с кем-то другим.

Наконец, едва небо осветилось первыми лучами восходящего солнца, девушка встала, поправила волосы, отряхнула платье и, взяв кофту, только собралась выйти из сарая, как дверь резко распахнулась. Появившийся на пороге Алексей, угрюмый, взлохмаченный и бледный, долго глядел на нее.

– Как и сказал вчера, – проговорил он сквозь зубы, – не сестра ты мне больше. Но в память об отце нашем не могу выгнать тебя на улицу. Будешь жить здесь работницей. Имя свое прошлое забудь, опозорила ты его. Станешь теперь называться Антониной, вчера как раз был день этой святой. Голову повяжи платком, скрывай свой грех под ним. Никогда ко мне не обращайся напрямую – работникам не положено, милости и пощады не жди. И упаси тебя бог кому-то про беспутство свое рассказать – язык сразу вырву.

– Спасибо, – прошептала ошеломленная девушка.

Прошло много-много лет. В селе до сих пор не знали, сколько народу теперь на хуторе живет. Работники то появлялись, то исчезали, рождались дети, внуки… Ходили слухи, что хозяин-старик всех держит в строгости, вольностей не позволяет. Досужие бабы толковали, что постоянно сейчас на пасеке живут только Маруся, младшая дочь пасечника, Сергей с семьей, да еще какая-то женщина, которую никто никогда толком и не видел.

Болтали всякое. Никто не знал, где правда, а где ложь. Пасека, овеянная легендами и тайнами, никогда никому не открывала своих секретов. Одни сельчане утверждали, что немая батрачка – это убогая сестра пасечника, другие – что это его сумасшедшая жена, которую старик скрывает, третьи шептали, что это бабка-знахарка из заброшенного скита.

Но и соседки, и кумушки-сплетницы сходились в одном: появилась эта чудаковатая особа давным-давно, никуда не выходит, никогда платок с головы не снимает, выполняет на пасеке самую грязную и тяжелую работу и, главное, совершенно не умеет разговаривать.

Месяца через три после возвращения Аллы, теперь Антонины, на хутор приехала жена Алексея, которая с детьми гостила у своих родителей в соседней области. Чтобы та ее не узнала, Алла старательно скрывалась от родственницы, обходила стороной хозяйский дом, даже обедать в общую кухню не ходила, ела у себя в каморке.

Но как-то морозным утром, когда Антонина чистила снег на скотном дворе, из телятника с подойником, полным парного молока, вышла Поля, жена Алексея. Столкнувшись с замотанной в теплую шаль девушкой, она, боясь пролить молоко, резко затормозила и подняла недовольный взгляд на нерасторопную работницу. Только открыла рот, чтобы отчитать, и остолбенела, узнав младшую сестру мужа, которая когда-то, много лет назад, крестила их первенца.

– Алла? Это ты? Как ты здесь? Боже мой…

Растерявшаяся Антонина, спохватившись, резко оттолкнула Полю, подняла платок до самых глаз и, отвернувшись, кинулась бежать. Поля, бросив остывающее молоко возле телятника, рванулась за ней, догнала.

– Ты что, спятила? Куда бежишь? Это ты, Алла, или нет? Алка, я не ошиблась? Ты вернулась? Алеша знает?

– Не Алла я, – опустила голову работница.

– А кто же?

– Антонина, – прошептала покрасневшая девушка. – И не родственница я вам. Работница.

Поля, испуганно отшатнувшись, перекрестилась.

– Господи, ты правда не в себе? Ума не приложу, что ты несешь, но сейчас же хочу узнать, с чего ты вдруг Антониной стала. Ты где живешь, в доме для работников?

– Нет, – торопливо прошептала девушка, беспокойно оглядываясь. – Я за скотным двором в телятнике, в каморке. Только… Алексею не говори, что меня видела.

– Не скажу, – хмуро кивнула Поля и, отвернувшись, быстро пошла к хозяйскому дому.

Глубокой ночью, когда на хуторе все затихло, она пришла в телятник, обошла его с другой стороны и вошла в низкую каморку работницы.

– Не спишь? – Поля, не снимая тулупа, опустилась на колченогую табуретку и пристально глянула на Аллу. – Ну? Давай все, как на исповеди…

И Алла все ей рассказала. Плакала, кусая в кровь губы, горестно всхлипывала, и все говорила и говорила. Оглушенная услышанным, сраженная горем Аллы, Поля прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать от ужаса, и тихо плакала, вдруг осознав всю глубину трагедии.

Женщина прекрасно знала своего мужа: жесткого, непримиримого, страшного в ярости, безжалостного. Требовательный к себе, он и от других хотел беспрекословного выполнения библейских законов: не выносил лжецов, воров, лентяев и пьяниц. Поля понимала, что Алексей никогда не простит сестру.

Они долго молчали. Успокоившись, девушка объяснила Поле условия, поставленные Алексеем. Слушая ее, женщина опять заплакала.

– Прости, но не могу я ослушаться мужа. Ты ж понимаешь, он и меня накажет, если возьмусь за тебя просить. Хочешь, помогу тебе уехать? Денег дам, продуктов, вещей… Хочешь?

– Нет, – благодарно улыбнулась Антонина. – Да и куда я поеду? Это мой грех, мой крест. И нести его буду здесь, на отчей земле. Это последний раз, Полечка, когда мы с тобой разговариваем. Я зарок дала молчать, пока детей не верну. И ты молчи, и своим не рассказывай. Пусть знают, что Алла умерла где-то вдали от дома, а здесь живет Антонина, пришлая работница, немая. И не ходи сюда, забудь меня. Пожалуйста. Мне так легче жить будет.

Поля свое слово сдержала. Никогда больше она с Антониной не заговорила, даже словом не обмолвилась. Но помогала ей, чем могла: то носки теплые под дверью оставит, то платье крепкое, не новое, но теплое, удобное. То бульон горячий принесет, узнав, что работница приболела, то кусок пирога отошлет с детьми. Сама в каморку не заходила, не могла глядеть Антонине в глаза. Но всем работникам наказывала следить, чтобы немая ни в чем не нуждалась. К Антонине на пасеке все постепенно привыкли, не сторонились, видели, что она не лодырничает, самой тяжелой и грязной работы не боится.

Только однажды, не сдержавшись, Поля посмела обратиться к мужу.

– Алеша, ведь она сестра твоя! Страшно смотреть на нее: вся высохла, почернела, работает на износ. Прости ты ее, ради бога!

– Нет ей прощения, потаскухе грязной, – буркнул Алексей.

– Не по-христиански ты поступаешь. Разве можно так наказывать человека за то, что без мужа родила?

Алексей, горько усмехнувшись, хлопнул ладонью по столу.

– Да разве за это я ее наказываю? Эх, ты, а еще жена. Не взяла ты в толк, не уразумела, отчего я видеть ее не могу!

– Не за это? – Поля нахмурилась. – А за что она такой ад терпит?

Алексей вдруг сморщился, затряс бородой и сжал руки так, что косточки на кулаках побелели.

– Самый большой грех не в том, Поля, что она детей без мужа прижила, а в том, что посмела отказаться от них. Выбросила, как ненужную вещь! Я, конечно, тогда в гневе ей много чего наговорил, и правильно – ни от одного слова своего не отказываюсь. Но самое страшное для женщины – от ребенка отказаться! Паскудство это и настоящая подлость. Как после такого жить? А она живет. Я этого понять и простить не могу!

Поля, выдохнув, подбежала к нему, умоляюще заглянула в глаза, схватила за руки.

– Алеша, слава богу, оттаял ты. Может, мы заберем девочек, сами вырастим? Про нас никто ничего плохого не скажет. Пусть они у нас в семье растут, ведь в этих малышках и твоя кровь есть! Давай съездим…

Муж, насупившись, резко оттолкнул ее. Ссутулившись, прошел по горнице, постоял у окна, погладил клочкастую бороду, тяжело вздыхая.

– Уже, – прошептал он.

– Что – уже? – похолодела Поля, глядя на его осунувшееся лицо.

– Уже съездил. – Он подошел к скрипучему дивану, грузно опустился на него. – Через полгода после возвращения сестры я поехал-таки в город. Не мог бросить там кровиночек наших, не мог спать спокойно. Пришел в дом малютки, куда эта паскудница отнесла малышек, добрался до заведующей. Не хотели меня пускать, но я пробился! А тетка эта меня слушать не стала. Как узнала, кто я и зачем, сразу мне на дверь указала. Укоряла, стыдила, позорила! Потом сжалилась, поведала, что детей этих через месяц забрали, сразу обеих девочек в одну семью. Вот и вся история.

Он по-стариковски сгорбился. Отвернулся к окну и надолго замолчал. Бессильно опустив плечи, Поля тихо заплакала. Глотая слезы, бесшумно подошла к дивану и осторожно присела рядом с мужем.

Глава 43

Едва заря занялась на востоке и чуть-чуть порозовела кромка неба, как сразу в саду заголосили птицы. Обаятельная малиновка, задорный щегол, жизнерадостный зяблик старались вовсю, словно хотели предупредить весь мир о пробуждении солнца. Они то щебетали, то насвистывали, то стрекотали с таким удовольствием и наслаждением, что спать было просто грешно. Птичий гомон разбудил, конечно, и Веру. Подойдя к открытому окну, она, улыбнувшись, сладко потянулась.

– Как же не хочется уезжать!

Птицы, словно услыхав ее слова, проявили еще большее усердие: их многоголосое щебетание набирало силу, трели переливались, звенели и разлетались по всей округе.

Натянув халат, девушка осторожно вышла из комнаты, беззвучно прикрыв за собой дверь. Уж очень ей не хотелось будить Соню. На кухне уже суетилась Марина Михайловна. Оглянувшись, она усмехнулась.

– И тебе наш птичий хор спать не дает?

– Угу, не дает, – улыбнулась Вера. – Но ведь как хорошо! Спокойно, безмятежно. Такое умиротворение! Хочется, забыв обо всем на свете, закрыть глаза и слушать, слушать, слушать… И так каждое утро!

– А почему ж только утро? – хитро прищурилась хозяйка. – Есть и дневные птицы, и вечерние. И кукушка, и дятел, и дрозд. Наш край ничем не обделен, в любое время дня и года есть на что посмотреть.

– Это точно, – Вера подошла к женщине поближе. – Марина Михайловна, даже не знаю, как вас благодарить.

– Да за что же? – искренне удивилась хозяйка.

– За все, – Вера приобняла ее за плечи. – За вашу доброту, за хлеб, за ласку, за заботу, за помощь.

– Эх, Верочка, помочь-то я тебе и не смогла. А ты знаешь, что? Ты нас не забывай, еще приезжай как-нибудь. Без дела, просто так. Приезжай, как к себе домой, буду очень рада. – Марина Михайловна глянула на часы. – Семь уже! В девять договорились завтракать, что ж мы с тобой лодырничаем? Давай-ка, доставай из холодильника творог, яйца. Сейчас сырников напечем, кашу рисовую для любителей сварим. Что там еще твои родственники любят?

– Ой, да какая разница, – Вера отмахнулась. – Они всему рады будут. Тем более, здесь и правда все так вкусно.

Около девяти все дружно сели за стол.

– Как давно за моим столом не сидела такая большая компания, – засмеялась Марина Михайловна. – Дети выросли, уехали, я все одна да одна. Хорошо хоть Верочка скрасила мое одиночество.

Завтрак удался на славу. Много смеялись, вкусно ели, делились впечатлениями. Зина с удовольствием уплетала сырники, Андрей налегал на рисовую кашу. Соня с Верой уже перешли к чаю, когда в дом влетела бледная, как смерть, Лидия.

– Господи! Что такое, Лида? Что ты? – Марина Михайловна вскочила со стула.

Растрепанная, в домашних тапочках, заплаканная Лида еле переводила дыхание и молчала, прислонившись спиной к дверному косяку.

– Лида, что случилось? Тетя Лена? – Вера подбежала к ней.

– Нет, – замотала головой Лидия. – Маруся позвонила. Отцу плохо. «Скорую» не разрешает вызывать. Говорит, умирать собрался. Приказал Маруське меня позвать и батюшку, – она закрыла лицо руками и зарыдала в голос.

– Господи, воля твоя, – забормотала Марина Михайловна.

Зина, нахмурившись, выбралась из-за стола и подошла к Лиде.

– Ты тут сырость не разводи. Объясняй толком. Кто заболел, где и что с ним. Тут два врача, и «скорая» ваша может не понадобиться. Говори, куда ехать.

– Вер? Как быть? – растерялась Лида.

Вера поняла, что Лида сейчас не способна сама принимать решения, и взяла ситуацию в свои руки.

– Значит, так… Во-первых, Зина и Соня – врачи. Твой фельдшер, понятное дело, не нужен. Во-вторых, – она обернулась к сестре, – отец Лиды живет на хуторе, это больше двадцати километров отсюда. Звонила ее младшая сестра Маруся. Отец хочет срочно видеть Лиду и местного священника.

Тут уж и Андрей не выдержал:

– Так что ж мы стоим? Поехали…

– А мы в одну машину поместимся? – Соня стала вслух считать всех присутствующих.

– Лидочка, – подала голос Марина Михайловна, – это не мое дело, но ты, все же, беги за отцом Степаном. Если Алексею действительно плохо, надо причаститься и исповедаться. Все должно быть по-христиански: отец твой очень верующий человек.

Лида, услышав это, опять заплакала, но постаралась взять себя в руки.

– Да, это правильно. Но мы не сядем все в одну машину, нас слишком много.

– Слушайте, – воскликнула Вера, – а ведь при церкви есть маленькая машинка. Вот только не знаю, умеет ли батюшка водить. Если что, я сяду за руль. Значит, сделаем так… Вы езжайте на вашей машине, а мы с Лидой побежим в храм, возьмем батюшку, и на их машине приедем.

– Здравствуйте, – недовольно пробурчала Зина. – Как это езжайте? А куда? Кто нам дорогу покажет?

– Это правильно, – кивнула Марина Михайловна. – Они же не местные.

– Ничего, – махнула рукой Вера. – Сейчас выдвигайтесь к храму, здесь не заблудитесь, его из окна виден. Там нас подождете, а потом уж за нами следом. Идет?

– Идет, – согласился Андрей и обернулся к Соне и Зине. – Чего замерли? Быстро! Сумки с лекарствами в машину, и едем!

Лида так бежала до храма, что Вере, едва поспевающей за ней, показалось, сердце сейчас выскочит из груди.

– Лида, не беги так, подожди меня. Я сейчас задохнусь!

Но перепуганная насмерть Лида неслась со всех ног и, не оглядываясь, лишь крикнула подруге:

– Вер, ты не спеши. Иди, как можешь…

Батюшка, узнав о просьбе старого пасечника, сразу засобирался. Машинка, стоящая на площадке возле храма, принадлежала, оказывается, дьякону, и тот, сообразив, в чем дело, вызвался их отвезти.

Ехали быстро. Лида тихо плакала, глядя в окно. Отец Степан поначалу молчал, слушая ее горестные всхлипы, а потом, вздохнув, обернулся к ней.

– Лида, еще не время плакать. Не торопитесь. Никто не знает, сколько ему отмерено на этой земле. Не убивайтесь так. Верьте, что отец поправится.

– Он никогда не жаловался, – всхлипнула Лида. – Никогда! А тут даже вас велел позвать. И меня. А ведь он обо мне, после того, как я сбежала, слышать не хотел. Видно, дело плохо.

– Лидусь, а ты просто верь, – тихо попросила Вера.

Священник улыбнулся. Его удивительные, всегда печальные глаза вдруг засияли радостью.

– Правильно, Вера. Это как раз то, к чему и я вас призывал во время нашего разговора. Помните? «Верьте и по вере вашей воздастся вам…» Без веры тяжело жить и трудно выздороветь, нелегко бороться и горько расставаться. Бывают ситуации, когда только вера и спасает. Слышите, Лида?

– Да, – Лида кивнула. – Спасибо, батюшка.

– И вы верьте, – Степан взглянул на Веру. – Имя-то у вас вон какое: звонкое, правильное – Вера. Поэтому вам вообще грех отчаиваться. И тогда правда, которую вы ищете, сама вам откроется. Вот увидите. Вспомните тогда мои слова.

Как только свернули с дороги, сразу увидели Сергея и его жену, которые ждали у ворот хутора. Лида, выскочив из машины, кинулась к брату.

– Как он?

Сергей, смущаясь незнакомых, опустил голову и пожал плечами.

– Мне кажется, плохо. Не ест, ни с кем не разговаривает. Стонет иногда. Маруся там с ним.

– И я пойду туда, – Лида сделала шаг к дому.

– Нет. Сначала мы, – властно остановила ее Зина и повернулась к удивленному Сергею. – Я врач. Это женщина, – она кивнула на Соню, – тоже. Мы войдем первые, больного надо осмотреть, а потом уже все вы. – Зина посмотрела на жену Сергея. – Как вас зовут?

– Валя, – та сделала робкий шаг навстречу доктору.

– Очень хорошо. Не стойте Валя, время дорого. Несите теплую воду, дайте лампу посильнее, света нужно много, таз чистый на всякий случай. И идите с нами, вдруг что-то понадобится. – Глянув на остальных, Зина недовольно сдвинула брови. – Да не стойте здесь, посидите где-нибудь. Подождите, пока мы работаем. Лида, проводите всех куда-нибудь.

Вера, чувствуя неловкость ситуации, виновато улыбнулась.

– Это у них профессиональное. Они же привыкли в больнице командовать. Не обращайте внимания.

Сергей пришел в себя и засуетился.

– Правда, пойдемте в дом. Сейчас жара начнется, а там у нас прохладно. Самовар поставим, чай пить будем. С вареньем, медом, блинами. – Он обернулся к пробегающему мимо молодому парню. – Мишка, скажи там кому-нибудь, пусть нам сюда принесут мед майский, да ягод наберите, там, в лукошках стоят.

Толпясь, они вошли в дом Сергея. Вера с удивлением осмотрелась. Здесь пахло чем-то особенным: пряными травами, сеном, высохшим деревом, смолистой стружкой. Этот чудный непривычный аромат щекотал ноздри, наполнял легкие воздухом, кружил голову и создавал дивную атмосферу уюта и гармонии. Деревянные полы, выскобленные добела, холодили босые ноги, легкие шторы в мелкий цветочек поднимались к потолку, обдуваемые шаловливым утренним ветерком, аккуратная светлая горница удивляла простой, но удобной мебелью, сделанной местными умельцами.

– Это у нас Сережа такой мастеровитый, – похвалилась Лида. – Что хочешь, сделает! К нему даже из района приезжали, уговаривали кружок для детей вести.

– Может, и мне пойти к больному? – отец Степан подошел к Сергею. – Что-то наших докторов долго нет, а он ведь звал меня…

Не успел Сергей ответить, как в дом вошли Зина, Соня и молодая девушка, очень похожая на Лиду. Она спокойно всех оглядела и, доброжелательно улыбнувшись, кивнула всем сразу.

– Меня зовут Маруся. Я младшая сестра Лиды и Сережи. Что ж вы стоите, присаживайтесь. Папа уснул. Спасибо докторам, такая неожиданная помощь.

– А что с ним? – Лида, с замирающим от страха сердцем, подалась вперед. – Он будет жить?

– Не надо так волноваться, – ласково улыбнулась Соня. – А то нам придется и тебя в чувство приводить.

– А с чего ему не жить, интересно? – пробормотала Зина.

– Возраст, – залепетала Лида.

– Ну, милая моя, – усмехнулась Зина, – возраст – это не самая главная причина смерти. И в двадцать, и в сорок умирают люди.

– А что, все-таки, с ним случилось? – поинтересовалась Вера. – Ведь было плохо?

– Похоже на холецистит, – ответила Соня, – по всем признакам и общему состоянию. Но, конечно, надо обследовать. В больницу придется съездить. Надо сделать УЗИ, анализы посмотреть. И не стоит оттягивать. Хоть Зина и голосует «против» возраста, но объективные данные говорят «за»: пожилые всегда болеют тяжелее и выздоравливают дольше. Сейчас он уснул, рвоты нет, давление чуть повышено, но это не страшно.

Пока гости разговаривали, в комнату входили работницы, поспешно накрывали стол, ставили угощения.

– Давайте сначала пообедаем, – смущаясь, предложила Валентина. – А уж обещанный Сережей чай попозже, хорошо? Вы ведь не спешите?

– Да вроде бы и спешить нам некуда, – развел руками Андрей. – Домой решили завтра с утра выезжать. Так что сегодня мы свободны. Да, девчонки?

– Тогда к столу, – обрадовался Сергей.

Пока все шумно рассаживались, отец Степан подошел к Вере.

– Вы не против, если я рядом присяду?

– Да я только рада!

Усаживаясь, она вдруг заметила у шкафа, стоящего у стены, женщину в платке, которая помогала Валентине доставать с полки посуду. Вроде бы и ничего странного не было в ее поведении, но девушке она показалось необычной, чем-то явно отличалась от других работниц.

– Кто это? – Вера толкнула Лиду локтем. – Вон та, в платке?

– А, эта? – Лида отмахнулась. – Не обращай внимания. Одна из наших работниц. Она еще при нашей маме работала. Немая.

– И глухая?

– Нет, все слышит. Но не разговаривает. Мы к ней привыкли. Приблудная, откуда-то пришла еще до нашего рождения. Так и прижилась здесь.