Текст книги "Своя правда"

Глава 34

Жизнь Зины разделилась на «до» и «после». Этой чертой, расколовшей ее размеренную жизнь на две половинки, стал договор, подписанный с фирмой «Макет» об оформлении детского отделения.

Теперь Андрей, на правах руководителя, появлялся в больнице чуть ли не каждый день. Она в его присутствии словно теряла возраст, опыт и самообладание. Будто маленькая девочка то краснела, то бледнела. Нервничала, пряталась, сбегала куда-то…

Андрей ей нравился, но отчего-то Зина не могла найти в себе силы признаться ему в этом. А он, словно поддразнивая, вел себя ровно, независимо и довольно смело. Чего только ни придумывал, чтобы задеть ее, заставить улыбнуться, сбросить маску показного равнодушия.

На совещаниях, кстати, вел себя безупречно. Но после работы становился шаловливым мальчишкой, который во что бы то ни стало должен покорить высокомерную школьницу.

Чего только ни вытворял… То звонил в шесть утра и декламировал: «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…», то на тротуаре, прямо перед ее окнами, во всю ширину проезда чертил надпись белым по черному: «Зина, жизнь прекрасна!», то громадную корзину с цветами перед ее дверью оставлял.

Работа кипела, детское отделение менялось на глазах. Вкус оформителей и изысканность выбранных эскизов очень нравились Зинаиде и ее заместителям. Детское отделение получалось уютным, теплым, светлым и жизнерадостным.

Общительная Зинаида по-прежнему старательно избегала Андрея, виделась с ним только на совещаниях, официальных приемах и еженедельных планерках. При встречах усердно отворачивалась, демонстративно не садилась рядом, не глядела в глаза и находила повод не подавать руку.

В разговорах с Соней она бесконечно жаловалась на Андрея, ругалась, передразнивала его, сетовала на надоедливость, стонала и критиковала. Ей все не нравилось: и ходит он не так, и смотрит плохо, и работает спустя рукава. И надоедлив, и смешлив, и приставуч, и говорлив.

Соня, прислушиваясь к этим жалобам, поначалу удивлялась. А потом осознала, что подруга влюбилась, и бросилась ей звонить.

– Зина, скажи правду.

– Какую правду? – Зина явно сердилась.

– А ты не злись, – не сдавалась Соня. – Ты ведь влюбилась в него! Я поняла. Влюбилась, да?

– Господи, – завопила Зина, – прекрати нести чушь! Соня, ложись спать…

– Зиночка, но ведь это прекрасно, я так за тебя рада!

– Иди спать, – заорала подруга и бросила трубку.

Все разрешилось само собой. Как, впрочем, чаще всего и бывает. Судьбу ведь не обманешь. Она сама знает, по каким тропкам нас провести, где поддержать, где наказать, а где соломку подстелить. Судьба не всегда злодейка, и даже, чаще всего, не судья. Она наш спутник, товарищ и попутчик. И мы идем по дорожке, уже протоптанной ею для нас, несем груз, уже подготовленный, слушаем слова, уже не раз произнесенные.

Судьба – не фатальное предначертание, а путеводная звезда. Мы следуем за ней с первого нашего вздоха и до последнего всхлипа. Она разрезает пуповину матери и закрывает глаза у смертного ложа. Она все знает про нас, помнит наше прошлое и видит будущее. И главное, она никогда не предаст. Наша судьба всегда с нами. За спиной. А быть может, на шаг впереди. У каждого по-разному. Кто как заслуживает.

Утро того июльского дня Зинаида запомнила навсегда. Июль, насквозь пропитанный ароматами полевых трав, компотов из свежих ягод, цветущих гортензий и городской пыли, уже отсчитал половину своего срока. Жара горожан не отпускала, лишь изредка освежая улицы крупными каплями теплых дождей. Все, кто мог, прятались за стенами домов, кофеен, магазинов, освежаясь холодными лимонадами и соками. Зато по вечерам город, освещенный миллионами огней, наполнялся галдящими толпами молодежи, прогуливающихся стариков, хохочущих детей, изнуренных жарой туристов.

Ремонт в детском отделении затягивался из-за недофинансирования. Зинаида металась между городским отделом здравоохранения, банками и больницей. Измученная бесконечными разборками и недовольная замечаниями начальства, она срывалась на подчиненных.

Так случилось и то памятное утро. Планерка, назначенная на девять, началась без четверти десять. Сначала ждали прораба подрядной организации, потом никак не могли дозвониться до экономиста, а затем оказалось, что заместитель по хозяйству, вышедший на минутку, исчез на двадцать минут.

Когда все заняли, наконец, свои места, Зина, уже кипящая от гнева, сумела взять себя в руки. Сцепив зубы, чтобы не сорваться при присутствующих, она более-менее спокойно провела планерку. Зато после, отпустив всех, отчитала своего зама. Тот онемел от неожиданности, но уже через минуту пришел в себя и, не чувствуя своей вины, вступил в горячую перепалку со своей начальницей.

Возмущенный хозяйственник выскочил из кабинета, хлопнув дверью, а заведующая, отвернувшись к окну, внезапно расплакалась. Зина, привыкшая все держать в своих руках, ощущать себя сильной и умелой, вдруг поняла, что жутко устала. Она плакала, как в детстве. Ладошкой вытирала слезы и всхлипывала, содрогаясь всем телом. Ей было стыдно, что она не сдержалась, сорвалась на подчиненного. Хотелось пожаловаться кому-нибудь…

В дверь постучали.

– Можно? раздался знакомый голос.

– Только этого мне не хватало, – пробормотала Зина. – Что нужно?

– Зина, что такое? Что-то случилось? – встревоженно спросил Андрей.

– Отстань ты, ради бога, – всхлипнув, резко выдохнула Зинаида.

Он неторопливо обошел вокруг нее, встал лицом к лицу и внимательно поглядел в ее заплаканные глаза. Она упрямо молчала, старательно отводя взгляд. Андрей терпеливо ждал. Когда Зина попыталась отвернуться, он, вздохнув, ласково и крепко-крепко обнял ее. Прижал, заплаканную, к себе, и замер, слушая ее дыхание. Она, растерявшись от неожиданности, оцепенела, уткнувшись ему в плечо, а потом вдруг судорожно всхлипнула и опять заплакала.

– Ну, все, все… Тихо, тихо, – едва слышно повторял Андрей.

И началась для Зинаиды другая жизнь. Не новая, а другая. Наполненная чем-то таким, чего она раньше и не знала. Безмолвным счастьем, о котором и говорить-то не хочется, да и не надо.

Счастье любит тишину, слышали?

Глава 35

Она чувствовала, что умирает. Не говорящая ничего уже почти тридцать лет, она только мысленно пересказывала себе свои сны, читала молитвы и просила прощения. Глядя на немногочисленных обитателей ее пристанища, не испытывала желания с кем-то общаться. С этими ей не о чем было толковать, а для других, помнящих ее молодой, радостной и счастливой, она давно умерла.

Тридцать лет тяжкой работы, бесконечных мыслей о потерянном, проклятий и сожалений, горьких раскаяний и ночных рыданий сделали ее бесчувственной, приучили к равнодушию, изменили ее сущность, перелопатили опустошенную душу.

Иногда, лежа на жесткой постели в отведенном ей углу, она всю ночь глядела в потолок и не могла найти ответы на крутящиеся в голове вопросы: «Кто я? Почему я здесь? Когда потерялась? Когда оступилась? Почему не противилась судьбе? Где все близкие? Почему не умерла до сих пор? Для чего живу?»

Слезы текли по иссохшим щекам рано состарившегося лица, выплаканные глаза, давно потерявшие былую яркость, горели сухим огнем ненависти и отчаяния. Морщинистые руки, покрытые толстыми узловатыми венами, то сжимались в кулаки, то складывались в щепоть для наложения креста…

Последние полгода что-то совсем надломилось в ней. Стал болеть желудок, часто шла кровь из носа, сводило судорогой ноги и руки. В груди не билось, а трепыхалось, словно пойманная птица, сердце. Смерти она не боялась, искала в ней избавления от своих жестоких душевных страданий. Днем ей, выполняющей самую грязную работу, не оставалось времени для сожалений и раскаяний, а вот ночью приходили кошмары…

Сегодня случилось то, чего она боялась больше всего. Всю ночь ей снился сон о ее прошлом. И он оказался таким ярким, осязаемым и зримым, будто она и впрямь вернулась на тридцать четыре года назад. Туда, где много солнца и можно громко смеяться, туда, где живут люди, а не призраки, и сбываются любые мечты.

Она глянула на небо. Едва светало. Летом рассветы ранние. Тихие. Дивные. Сначала сполохи вьются у самого края горизонта. Постепенно, набирая силу, они сливаются в тонкую полоску, подсвечивающую еще темный непроглядный небосвод. Затем эта чуть заметная полоса светлеет, краснеет и начинает быстро поглощать густую тьму. Вспыхивает рассвет, и солнце, вступающее в свои права, по-хозяйски выплывает на небо. День начинается с алой улыбки зари, и нет ничего лучше на свете, чем эта предрассветная тишина, когда вся природа замирает в ожидании каждодневного чуда пробуждения солнца.

Она вздохнула, закрыла глаза и отвернулась к стене. Еще есть немного времени. Можно полежать, свернувшись клубком, как в детстве, которое стало таким далеким и размытым, что и вспоминается-то с трудом.

Она прикрыла глаза, и вдруг коварная память, которая в последнее время все чаще наказывала ее, подсовывая эпизоды прошлого, опять окутала дымкой легкого туманного то ли сна, то ли бреда, сотканного из расплывчатых и неясных кадров детства и юности…

Аллочка родилась в очень патриархальной семье. Ее предки, давным-давно покинувшие село, когда-то выбрали для жизни старое урочище. Первые поселенцы сложили крошечный домик из бревен, огляделись, да так и остались там навсегда, околдованные царствующими в урочище безмолвием, пустынностью и безмятежностью девственной природы. И теперь в том месте, где неподалеку от устья реки когда-то основались их предки, расположилась старая пасека. А тот первый домик, которому уже насчитывалось, наверное, два века, так и стоял до сих пор на поляне, чуть поросший мхом и изъеденный плесенью.

Со временем хутор прирастал новыми постройками: сараями, бараками, складами, погребами. Дети, подрастая, хутор не покидали, становились помощниками. Семья крепла. По округе пошла гулять слава о богатом хозяйстве Семеновых. Возле них время от времени селились люди: во времена колхозов даже отстроили неподалеку бараки для лесорубов. Потом лесничество свои заимки поставило в нескольких километрах, да все отчего-то долго не выдерживали. Отдаленность от села, необходимость много и тяжело работать, вечная тишина, комариное нашествие по весне и лету, голодные волки, подвывающие у самых окон, вынужденное уединение – все это пугало людей, непривычных к лесной жизни.

А Семеновы жили. Ведомые поначалу крепкой и властной рукой прапрадеда, потом прадеда и деда, они укоренились на этой земле, полюбили устроенный быт и прочно держались друг за друга, свято веря в нерушимость семейных уз. В годы Советской власти, на удивление многим, сразу вступили в колхоз, организовав на своей территории колхозную пасеку. Поставляли мед, в конфликт с властями не вступали. Так и пересидели в лесу власть Советов. Колхозы развалились, а пасека осталась, став неотъемлемой частью хозяйства Семеновых.

Высокий забор защищал пасеку и старый хутор от ветра, от непрошеных гостей, от любопытных глаз и от любителей позлословить. Овеянная легендами и тайнами, пасека стала местом, которое недолюбливали и старались обходить стороной. Старики еще помнили, что в гражданскую войну в урочище прятались белые офицеры, а в Отечественную партизаны привозили на пасеку раненых. Шептались, что на хуторе пленного немца закопали, что когда-то должника запороли насмерть.

Аллочка родилась уже в пятом или шестом поколении хуторян, росла спокойной и вдумчивой. Мать рано научила ее читать. Но когда пришла пора в школу идти, мнения родителей разделились. Старый пасечник ни за что не хотел отпускать дочь жить в селе у родственников, поэтому мать с отцом приняли решение Аллочку возить в школу. С тех пор каждое утро отец запрягал телегу и сажал на нее свою любимицу. Позже, когда на хуторе появилась машина, девочку пересадили туда, и уже старший брат Алексей отвечал за ее доставку.

Когда Алле исполнилось пятнадцать, отец умер. Не болел, не жаловался, а просто однажды прислонился к стене сарая, побледнел, всхлипнул и упал. На смену умершему отцу пришел сын. Старший брат Аллочки, законный наследник, стал новым хозяином и главой рода. А исполнилось новому хозяину тогда уже без малого сорок лет.

Близких он держал в строгости, работникам и поденщикам спуску не давал, провинившихся наказывал показательно, чтобы другим неповадно было. Младшую сестру любил, но виду не подавал. Считал, ни к чему баловать девчонку.

Аллочка училась очень хорошо. Школу посещала с удовольствием, дружила с одноклассницами и мечтала стать медсестрой. Ей хотелось лечить людей, помогать старикам, облегчать боль, утешать и исцелять. Об институте она пока не помышляла, здравомыслящая девочка понимала, что сейчас ей туда не поступить. Решив поступать в медучилище, она начала уговаривать брата, понимая, что в ее жизни все теперь зависит от него.

Мечты пятнадцатилетней девочки казались ему большой глупостью. Но перечить ей не стал. Через месяц, отлично сдав все экзамены в школе, Алла сложила в чемоданчик свои вещи и, получив благословение рыдающей матери, уехала на попутной машине в город.

Так и закончилась счастливая ее жизнь. Оборвалась.

Глава 36

Федор пропал под вечер. Лидия с Еленой Сергеевной только собрались ужинать, как зазвонил телефон. Тетка недовольно покачала головой.

– Ну, ни днем, ни ночью нет покоя от этих телефонов. Вот времена настали! Поесть спокойно не дадут.

Лидия, примирительно чмокнув ее в щеку, подняла трубку.

– Да? – улыбка сползала с ее лица. – Что? Баб Рая, что случилось? Вы плачете? Алло, алло! Баба Рая, что случилось? Я не пойму, вам плохо? Федор? Как это? Когда?

Елена Сергеевна, нахмурившись, отложила вилку, встала из-за стола и подошла к племяннице.

– Что там, Лидочка?

– Ой, теть Лен, – племянница опустила трубку.

– Да говори же ты! Ну? Лида! – Елена Сергеевна схватилась за грудь.

– Федька пропал, – прошептала Лида.

– Да что ты? Когда?

– Не поняла ничего. Баба Рая плачет, говорит, соседи на поиски пошли… – Лида схватила кофту и кинулась к двери. – Теть Лен, я туда побегу.

– Стой, детка, я с тобой. Помогу чем-то. Хоть со старушкой посижу. В беде людей бросать нельзя.

Все оказалось гораздо хуже, чем они предполагали. Федор пропал под вечер. Вернее, это обнаружилось под вечер, а когда на самом деле мальчишка исчез, никто и не знал. Баба Рая, покормив его обедом, ушла в огород, Василий, как всегда, пропадал в кузнице, выполняя срочный заказ. Федор, привыкший к полной свободе, остался дома, клятвенно пообещав бабушке далеко от двора не отлучаться.

Когда старушка вернулась часов в шесть, дом оказался пуст. На зов Федор не откликался, голос не подавал, на угрозы бабы Раи не реагировал. Перепугавшись, старушка кинулась к соседям, надеясь там найти озорника, но и те только руками разводили. Муж соседки прошел по ближним дворам, поговорил с детьми, проехал на велосипеде по берегу речки. Парнишка как сквозь землю провалился.

Вот тут-то взрослые и забили тревогу. Позвонили Василию, вызвали полицию, крикнули ближайшим соседям. Когда Лида с Еленой подошли ко двору, там уже собралось так много народу, что Лидия растерялась.

– Страшно мне, теть Лен…

– Не бойся, детка, Бог ничего страшного не допустит. Они и так уже много горя хлебнули, – Елена Сергеевна незаметно перекрестилась.

В горнице пахло то ли корвалолом, то ли валерьянкой. Бабушка Рая лежала на кровати с мокрым полотенцем на лбу, рядом сидела фельдшер, измеряющая давление. На пороге Лида столкнулась с Василием. Он, осунувшийся, поблекший и сразу постаревший, напоминал богатыря из русской сказки, который случайно оказался в этой крошечной комнате.

– Василий, вы меня помните? Помните? – Лидия схватила его за руку.

– А почему я должен вас не помнить? Вы же Лида? Мамина правая рука…

– Василий, я услышала во дворе, что люди собираются на поиски, делятся по группам. Возьмите меня с собой.

– Да вы что? – мужчина оторопел. – Куда вы в ночь пойдете? Сидите вон с мамой.

Но Лида так вцепилась в его рукав, что он опешил. А она, и сама того не замечая, внезапно перешла на «ты».

– Ну, возьми, что тебе стоит?

Василий от неожиданности замер, но, не выдав своего удивления, пожал плечами.

– Ну, иди, жалко что ли.

Разделившись в группы по два-три человека, люди двинулись в разные концы села. Мужчина, стихийно возглавивший поиски, кивнул Василию и махнул рукой в сторону околицы.

– Идите туда. Там у развилки дерево растет, груша. От нее дорога налево, в сторону старого хутора. Походите, покричите. Там много оврагов еще от войны осталось, окопы рыли.

– Ой, это же дорога на нашу пасеку, – обрадовалась Лида. – Я там все знаю. Пойдемте.

Василий вздохнул и глянул на Лиду вопросительно.

– Так пойдем или пойдемте? Ты уж определись, а то и так тяжело, а тут ты еще со своими перепадами: то «ты», то «вы»!

– Ой, я так волновалась, – Лида покраснела до корней волос, – что совсем контроль потеряла над собой. Но если вы не против, давайте на «ты», да?

– Хорошо. Давайте на «ты».

Он пошел вперед. Лидия выдохнула и кинулась за ним вдогонку.

Летний день увядал. Прозрачные сумерки надвигались медленно, осторожно, крадучись. Они поплыли сначала по верхушкам деревьев, повисли клочьями, запутавшись в кустах, и, наконец, разошлись сизым туманом по оврагам, перелескам и низинам. Как только уставшее солнце коснулось горизонта, стало резко темнеть и повсюду легли длинные сумрачные тени. Повеяло ночной прохладой, насквозь пропитанной запахом реки, сыростью низин и цветущих луговых трав. На темном глубоком небе вдруг разом вспыхнули миллионы светлячков, которые, разрастаясь, стали огромными звездами, освещающими путникам дорогу.

Лида с Василием торопились. До развилки дошли еще засветло. Там, у раскидистой дикой груши, остановились, огляделись и, свернув налево, оказались под сенью огромных вековых деревьев, растущих вдоль дороги, ведущей на старый хутор.

– Кажется, сто лет прошло с тех пор, как я здесь ходила, – поежилась Лида.

Василий, переживающий за сына, оглянулся.

– Страшно?

– Нет, – Лида пожала плечами. – Просто ночью в лесу как-то неуютно.

– Вот-вот, – мужчина нахмурился и огляделся. – А Федька где-то совсем один. Давай-ка вот что сделаем…

Они разошлись по обе стороны дороги, но так, чтобы видеть друг друга. Василий достал из сумки, висящей на плече, два фонаря, один отдал Лиде.

– Иди шагах в пяти от меня. Дальше не отходи, потеряешься. Смотри по сторонам, особенно туда, где овраги.

Уже совсем стемнело. Мрачное небо, опрокинувшееся на густой лес, пугало своей непроницаемостью. Звезды, обычно ярко освещающие дорогу, сегодня не светили, а лишь обозначались едва заметными точками. Лес, окутанный ночной тьмой, казался странным живым существом. То там, то здесь кто-то ухал, поскрипывал, скрежетал.

В темноте все звуки обострялись, ямы и перелески углублялись, страхи усиливались. Представлялось, что за каждым деревом прячется что-то неведомое, грозное, страшное. Везде чудились притаившиеся дикие звери, пристально следящие за непрошеными гостями.

Лидия шла по едва заметной тропинке, постоянно наклоняясь и оглядываясь. Время от времени они с Василием останавливались, прислушивались и громко звали Федора. Василий заходил в самый бурелом, лазил под огромные коряги, спускался в заросшие бурьяном овраги. И все звал и звал сына, окликал его уже охрипшим голосом, пытался привлечь светом фонарика. Время от времени он перезванивался с другими группами, но, услышав отрицательный ответ, только глубоко вздыхал и все шел и шел вперед.

Темнота уже давно поглотила все вокруг. Даже большие кусты становились трудноразличимыми. Лида, зацепившись за длинный корень старого дуба, упала со всего маха на землю. Колено, пропахавшее землю, покрытую сухой травой, обломками коры деревьев, гнилыми листьями и кусками веток, сразу вспухло, стало гореть и саднить. Приподнявшись, женщина почувствовала, что встать на ногу не может. Василий, подбежав к ней, наклонился и осветил фонарем колено.

– Ого! Всю кожу содрала. Больно?

– Угу, – кивнула Лида. – Ничего страшного. Ты не думай, я обузой не буду.

– Да я ничего такого и не думаю, – хмуро глянул на нее мужчина. – Давай, посажу тебя на пенек. Посиди несколько минут. Салфетки есть или платок?

– Есть платок носовой. А зачем?

– Колено перевязать.

В темноте Лида даже лицо мужчины видела плохо, она попыталась рассмотреть его глаза.

– Как ты?

– Нормально, – голос у него дрогнул. – Если с Федькой что-то случится…

– Даже не думай, – Лида вскочила, забыв про колено. – Не произноси! Мы найдем его, вот увидишь!

– Спасибо тебе, – прошептал Василий.

Прошло еще часа три. Лида совсем обессилела. Видно было, что и Василий еле двигается.

– Надо ребятам позвонить, – прошептал он осипшим голосом. – Пусть на сегодня заканчивают поиски. Все равно ничего не видно. Завтра продолжим.

У Лиды зазвонил телефон. Недоумевая, она достала его из кармана, глянула на экран.

– Сергей. Брат. Не дай бог с отцом что… Да? Сережа? Что такое?

Василий прислонился спиной к стволу высокой сосны и молчал, дожидаясь конца разговора. Он чувствовал, что Лида очень волнуется. Даже в темноте видел, как поблескивают ее глаза. Вдруг нахмурился, прислушался и подошел ближе.

– Мальчик? Какой мальчик? Федор? Да ты что? А что он там делал? Слава богу! – Лида махнула рукой Василию, подзывая подойти еще ближе. – Хорошо. Сережа, спасибо! Завтра приедем. – Она нажала на кнопку отбоя и кинулась к Василию. – Все, все! Нашелся! Ура!

Василий вдруг почувствовал, как ком в горле прервал его дыхание и, стыдясь своей слабости, отвернулся. Лида подошла, обняла его сзади, прислонилась щекой к его широкой спине и погладила по плечу.

– Да ты что, не волнуйся. Уже все в порядке.

Они стояли так несколько секунд, а Лидии показалось, что вечность. И усталость исчезла, и колено уже не болело так сильно, и сердце радостно колотилось…

Наконец, Василий, вздохнув, обернулся. Сначала позвонил друзьям, чтобы прекращали поиски и возвращались домой. А потом улыбнулся.

– Ну, напарница, рассказывай, где сын нашелся.

Оказывается, Сергей, старший брат Лидии, увидел мальчишку на дороге, ведущей в хутор со стороны станции. Сергей возвращался из города и еле разглядел в темноте крохотную фигурку парнишки. Выскочив из машины, мужчина подхватил ребенка на руки, довез до хутора и там учинил ему строгий допрос.

Но мальчик и не скрывал ничего. Рассказал, что он из села, а шел в урочище, чтобы набрать там, в ключе, целебной воды. Слышал, мол, от друзей, что в урочище из ключа бьет вода лечебная, поэтому там партизаны лечились. Хотел Федька бабушке Рае ноги полечить, чтобы она могла без палочки ходить. А отправился один, чтобы сюрприз бабуле сделать.

– Молодец, сын, заботливый, – уставший Василий гордо улыбнулся. – Но ремня получит.

Глубокой ночью Лидия с Василием добрели до маленького домика с высокими ставнями. Елена Сергеевна давно ушла домой, бабушка Рая сидела во дворе под вишней.

– Оставайся у нас, – предложила она Лиде. – Я тебе на диване постелю. Куда же ты ночью пойдешь.

– Я провожу, – Василий улыбнулся.

– Сам на ногах еле держишься, – возразила старушка. – Завтра и проводишь. Ложитесь все спать, рассвет уже вот-вот в окно постучит.

Лида долго лежала без сна. Прислушивалась к плывущей тишине. Размышляла о дне минувшем. И отчего-то вдруг возникло у нее странное ощущение, будто она, наконец, вернулась домой.