Текст книги "С миру по нитке. Поэтические переводы"

 
Пел О’Дрисколл. Туман накрыл
Камыши вдоль озер, полей.
Дикий селезень с уткой плыл
По угрюмой воде Харт Лейк.
 
 
Стали темными камыши,
Скрылся дальний озерный плёс.
А он пел о своей Бриджит,
Блеске мягких её волос.
 
 
Так он ехал и пел о ней,
Звон волынки плыл над водой.
В мире не было веселей
И грустней мелодии той.
 
 
Вот он грезит: в кругу друзья,
И невеста среди друзей.
Вот он видит её глаза,
И нет глаз веселей и грустней.
 
 
Вот толпа окружила его,
И звучала вокруг хвала.
Подавал ему друг вино,
А подруга хлеб поднесла.
 
 
Но, отринув толпы азарт,
Увела Бриджит за рукав
В угол к старцам с колодой карт
В их костлявых худых руках.
 
 
Винный воздух в себе таил
Приговор той поры ночной.
Он подсел к старикам, забыл
Обо всем за игрой хмельной.
 
 
Про злой дух и не думал он,
С ним играл весельчак на вид.
И под свадебный перезвон
Кто-то в круг потянул Бриджит.
 
 
И красивейший из парней
С ней уплыл, как на парусах,
Грудь и плечи прильнули к ней
Руки спрятались в волосах.
 
 
Встал О’Дрисколл, колоду прочь…
Только вмиг испарился сон,
И исчезли, как дым, та ночь,
Парни, девушки, танцы, звон…
 
 
Ехал он вдоль озер, полей,
Плыл мотив над седой водой.
В мире не было веселей
И грустней мелодии той.
 

Rudyard Kipling

1865–1936

 
The white moth to the closing bine,
The bee to the opened clover,
And the gipsy blood to the gipsy blood
Ever the wide world over.
Ever the wide world over, lass,
Ever the trail held true,
Over the world and under the world,
And back at the last to you.
Out of the dark of the gorgio camp,
Out of the grime and the gray
(Morning waits at the end of the world),
Gipsy, come away!
The wild boar to the sun-dried swamp,
The red crane to her reed,
And the Romany lass to the Romany lad
By the tie of a roving breed.
The pied snake to the rifted rock,
The buck to the stony plain,
And the Romany lass to the Romany lad,
And both to the road again.
Both to the road again, again!
Out on a clean sea-track —
Follow the cross of the gipsy trail
Over the world and back!
Follow the Romany patteran
North where the blue bergs sail,
And the bows are gray with the frozen spray,
And the masts are shod with mail.
Follow the Romany patteran
Sheer to the Austral Light,
Where the besom of God is the wild South wind,
Sweeping the sea-floors white.
Follow the Romany patteran
West to the sinking sun,
Till the junk-sails lift through the horseless drift,
And the east and the west are one.
Follow the Romany patteran
East where the silence broods
By a purple wave on an opal beach
In the hush of the Mahim woods.
“The wild hawk to the wind-swept sky,
The deer to the wholesome world
And the heart of a man to the heart of a maid,
As it was in the days of old”.
The heart of a man to the heart of a maid —
Light of my tents, be fleet.
Morning waits at the end of the world,
And the world is all at our feet!
 

Редьярд Киплинг

1865–1936

У русскоязычных читателей имя Редьярд Киплинг ассоциируется со знаменитыми Маугли и Рики-Тики-Тави. Широко известный английский писатель, поэт и новеллист Редьярд Киплинг родился в Бомбее, в Британской Индии, в семье профессора местной школы искусств Джона Локвуда Киплинга и Алисы Макдональд. Имя Редьярд он получил, как полагают, в честь английского озера Редьярд, где познакомились его родители. Ранние годы, полные экзотических видов и звуков Индии, были очень счастливыми для будущего писателя. Но в возрасте 5 лет вместе со своей сестрой он отправляется на учёбу в Англию. В течение 6 лет он жил в частном пансионе, хозяйка которого (Мадам Роза) плохо обращалась с ним, наказывала. Такое отношение так сильно повлияло на него, что до конца жизни он страдал от бессонницы.

В 1907 году Киплинг становится первым англичанином, получившим Нобелевскую премию по литературе.

 
Прилег мотылек на нежный цветок,
Гвоздику нашла пчела,
Цыган и цыганка вдвоём – на восток,
Покуда земля цела.
 
 
Покуда земля летит из-под ног,
Покуда верна тропа,
Цыганка не разбирает дорог —
Цыганку ведет судьба.
 
 
Табор леса кострами обжег.
Во тьме, в дорожной пыли,
Цыганка за суженым – путь далек.
Рассвет на краю земли.
 
 
Боров нырнул в болотную топь,
Журавль угодил в тростник.
Бродяга среди нехоженых троп
С бродягой идти привык.
 
 
Пятнистый змей средь камней пропал,
С оврагами слился лось,
Цыганку с цыганом ведет тропа
Под ливнем, под светом звезд.
 
 
Судьба позовет и тропу оборвет,
Раскинет морскую гладь.
За другом подруга – вперёд, вперед,
Хоть мир повернется вспять.
 
 
Цыганский знак поведёт их вновь,
По звездам пойдут корабли.
За кровью цыганской цыганская кровь
Умчится на край земли.
 
 
Цыганский знак в тот край позовет,
Где ветер большой рукой
Вздымает волну и гоняет лед,
За айсбергом – путь морской.
 
 
За знаком цыганским в туман густой —
На запад, на юг, на восток,
Где Бог огромной метлой златой
Разгладил, как шелк, песок.
 
 
Цыганский знак им укажет причал,
Где вечер с зарей слились,
Где парус, качаясь в косых лучах,
Глядит в голубую высь.
 
 
За ветром ястреб уйдёт в полет,
Олень диким чащам рад,
А сердце Его к Её сердцу прильнет,
Как было сто лет назад.
 
 
И сердце Его к Её сердцу прильнет,
Забрезжат огни вдали.
Земля под ногами у них плывет —
Рассвет на краю земли.
 

 
At two o’clock in the morning, if you open your window and listen,
You will hear the feet of the Wind that is going to call the sun.
And the trees in the shadow rustle and the trees in the moonlight glisten,
And though it is deep, dark night, you feel that the night is done.
 
 
So do the cows in the field. They graze for an hour and lie down,
Dozing and chewing the cud; or a bird in the ivy wakes,
Chirrups one note and is still, and the restless Wind strays on,
Fidgeting far down the road, till, softly, the darkness breaks.
 
 
Back comes the Wind full strength with a blow like an angel’s wing,
Gentle but waking the world, as he shouts: ”The Sun! The Sun!”
And the light floods over the fields and the birds begin to sing,
And the Wind dies down in the grass. It is day and his work is done.
 
 
So when the world is asleep, and there seems no hope of her waking
Out of some long, bad dream that makes her mutter and moan,
Suddenly, all men arise to the noise of fetters breaking,
And every one smiles at his neighbor and tells him his soul is his own!
 

Предполагается, что это стихотворение относится к циклу стихов Киплинга для школьного курса истории Англии, написанных в 1911 году. Оно завершает главу, рассказывающую о периоде с 1377 по 1485 годы (от Ричарда II до Ричарда III).

 
Если ты в два ночи окно распахнёшь, послушай:
Поступь Ветра всё громче, шагает за солнцем он.
И ты чувствуешь – ночь уйдёт и рассвет потушит
Лунный блеск, шорох ночи и шелест тенистых крон.
 
 
На лугах коровы жуют – тоже ждут рассвета,
Пробуждаются птицы в плюще, начиная петь.
И не спится Ветру – спешит, он идёт по свету,
Гонит ночь вдоль дорог, расколов о земную твердь.
 
 
Крылья ветра, что крылья ангела, крепче, крепче.
Вот он солнце зовёт: – Свети нам! Свети! Мы тут!
Льется свет на поля, и птицы поют, щебечут.
Умер Ветер в траве, сделав день, завершив свой труд.
 
 
Когда мир в безнадежном сне, как в цепях недуга,
В сновиденьях тяжелых бормочет и стонет он,
Люди встанут вдруг, улыбнутся они друг другу
И услышат оков разорвавшихся долгий звон.
 

Lewis Carroll

1832–1898

 
I’ll tell thee everything I can;
There’s little to relate,
I saw an aged, aged man,
A-sitting on a gate.
“Who are you, aged man?” I said.
“And how is it you live?”
And his answer trickled through my head
Like water through a sieve.
 
 
He said, “I look for butterflies
That sleep among the wheat;
I make them into mutton-pies,
And sell them in the street.
I sell them unto men,” he said,
“Who sail on stormy seas;
And that’s the way I get my bread
A trifle, if you please.”
 
 
But I was thinking of a plan
To dye one’s whiskers green,
And always use so large a fan
That they could not be seen.
So, having no reply to give
To what the old man said,
I cried, “Come, tell me how you live!”
And thumped him on the head.
 
 
His accents mild took up the tale;
He said, “I go my ways,
And when I find a mountain-rill,
I set it in a blaze;
And thence they make a stuff they call
Rowland’s Macassar Oil
Yet twopence-halfpenny is all
They give me for my toil.”
 
 
But I was thinking of a way
To feed one’s self on batter,
And so go on from day to day
Getting a little fatter.
I shook him well from side to side,
Until his face was blue,
“Come, tell me how you live,” I cried,
“And what it is you do!”
 
 
He said, “I hunt for haddocks” eyes
Among the heather bright,
And work them into waistcoat-buttons
In the silent night.
And these I do not sell for gold
Or coin of silvery shine,
But for a copper halfpenny,
And that will purchase nine.
 
 
“I sometimes dig for buttered rolls,
Or set limed twigs for crabs;
I sometimes search the grassy knolls
For wheels of hansom-cabs.
And that’s the way” (he gave a wink)
“By which I get my wealth
And very gladly will I drink
Your honor’s noble health.”
 
 
I heard him then, for I had just
Completed my design
To keep the Menai bridge from rust
By boiling it in wine.
I thanked him much for telling me
The way he got his wealth,
But chiefly for his wish that he
Might drink my noble health.
 
 
And now, if e’er by chance I put
My fingers into glue,
Or madly squeeze a right-hand foot
Into a left-hand shoe,
Or if I drop upon my toe
A very heavy weight,
I weep, for it reminds me so
Of that old man I used to know
Whose look was mild, whose speech was slow,
Whose hair was whiter than the snow,
Whose face was very like a crow,
With eyes, like cinders, all aglow,
Who seemed distracted with his woe,
Who rocked his body to and fro,
And muttered mumblingly and low,
As if his mouth were full of dough,
Who snorted like a buffalo
That summer evening long ago,
A-sitting on a gate.
 

Льюис Кэрролл

1832–1898

Многие стихотворения Кэрролла – ни что иное, как пародии на известные в то время скучные нравоучительные стихи и поэмы. Песня Белого рыцаря из книги «Алиса в зазеркалье» – пародия на длинное стихотворение Вордсворда «Решимость и независимость», в котором есть строка «Я всё сказал вам, всё, что мог». Своей песне Кэрролл дает и другие названия: «Глаз трески», «Сидящий на вратах», «Старый-старый дед», «Пути и средства».

Пародируя героев Вордсворда, Кэрролл одновременно приглашает читателя «заглянуть в зеркало жизни» и увидеть там столь же пародийную и в то же время грустную пару, какими были Старый-старый дед и Белый рыцарь. Есть версия, что в обоих героях Кэрролл видел и самого себя.

 
Я расскажу всё, что смогу,
Речь ни о чём пойдет:
Однажды старый-старый дед
Присел на край ворот.
Спросил я: – Кто ты, старый дед?
Откуда и куда?
И полетел его ответ,
Как в решето вода.
 
 
– Я бабочек ловлю сачком,
Тех, что в колосьях спят,
Пеку с бараньим пирогом.
За пенс продать их рад.
Я продавал их господам,
Что бороздят моря.
Хоть и пустяк, скажу я Вам, —
Хлеб не получишь зря!
 
 
Я ж план вынашивал, решив
Подкрашивать усы
Зеленым, веером прикрыв
Ус каждый для красы.
Рассказ не слушал, как тут знать,
Правдив он, или ложь?
Решил я деду по лбу дать:
– Как всё-таки живешь?
 
 
– Еще я способ приберег, —
Старик продолжил речь,
– С горы бегущий ручеек
Могу легко зажечь.
«Макасса Ойл», держу пари,
Используют мой труд,
Хотя всего по фунта три
Мне на обед дают.
 
 
Вот, что заботило меня:
Как тесто пожирней
Готовить, чтоб день ото дня
Я делался пышней.
При этом деда тряс я так,
Что весь он посинел:
– Как, дед, живешь? Ответь, чудак!
Каких ты мастер дел?
 
 
– Варю из вереска я щи,
В пруду ловлю треску,
И делать кнопки на плащи
Из глаз трески могу.
Их не продать за золотой,
За шиллинг не продать,
Зато за медный грош простой
Девятку смог отдать.
 
 
Я крабов прутиком извлёк,
А если повезёт,
Ватрушка, старый кошелёк
Порой перепадет.
В траве холмов, в тени густой
Легко мне клад найти.
Такой вот способ мой простой
Богатство обрести.
 
 
Придумал я, как ржавый мост
В кипящем мыть вине!
Дед подмигнул, затем всерьез
Сказал на ухо мне:
– Порой не ем, порой не сплю,
Однако способ есть:
За Ваше здравье утолю
Я жажду, Ваша честь.
 
 
Услышав это, старика
Я стал благодарить:
За то, что рассказал мне, как
Богатство раздобыть,
Что, описав своё житье,
За здравье славное моё
Решил зачем-то пить…
 
 
И вот теперь, попав впросак
Рассудку вопреки,
И ногу правую в башмак
От левой вдев ноги,
На палец камень уронив,
Или случайно клей разлив,
С досады вспомню вмиг,
Как грустно голову склонив,
Сидел один старик —
Старик, чей голос мягким был,
Чья речь была длинна,
Чей взгляд потухший не слепил,
Как полночью луна,
Кто так сопел, как старый бык,
Кто тестом залепил язык,
Качался кто туда-сюда,
Чье тело сгорбила беда,
Чья голова была седа…
 
 
Старик, что в летний вечер тот
Присел на край ворот.
 

 
“You are old, father William,” the young man said,
“And your hair has become very white;
And yet you incessantly stand on your head —
Do you think, at your age, it is right?
 
 
“In my youth,” father William replied to his son,
“I feared it might injure the brain;
But, now that I’m perfectly sure I have none,
Why, I do it again and again.”
 
 
“You are old,” said the youth,” as I mentioned before,
And you have grown most uncommonly fat;
Yet you turned a back-somersault in at the door —
Pray what is the reason for that?”
 
 
“In my youth,” said the sage, as he shook his grey locks,
“I kept all my limbs very supple
By the use of this ointment – one shilling a box —
Allow me to sell you a couple?”
 
 
“You are old,” said the youth, “and your jaws are too weak
For anything tougher than suet;
Yet you finished the goose, with the bones and the beak —
Pray, how did you mange to do it?”
 
 
“In my youth,” said his fater, “I took to the law,
And argued each case with my wife;
And the muscular strength, which it gave to my jaw,
Has lasted the rest of my life.”
 
 
“You are old,” said the youth, “one would hardly suppose
That your eye was as steady as every;
Yet you balanced an eel on the tend of your nose —
What made you so awfully clever?”
 
 
“I have answered three questions, and that is enough,”
Said his father. “Don’t give yourself airs!
Do you think I can listen all day to such stuff?
Be off, or I’ll kick you down stairs.”
 

Стихотворение «Папа Вильям» – это пародия, на стих Роберта Сузи «Утехи старика, и как он этого достиг». Юноша, задающий вопросы, заносчив и свысока смотрит на человека почтенного возраста. Старик же терпеливо отвечает на дурацкие вопросы. У Роберта Сузи это было так:

 
«– Ты старик, папа Вильям! – Воскликнул юнец, —
Твои редкие кудри седы.
Но как крепок! Здоровьем ты пышешь, отец,
В чем причина? Ответишь ли ты?»
 

Стихотворение «Папа Вильям» появляется в книге «Алиса в стране чудес» во время встречи с курящей кальян гусеницей:

 
– Ты старик, папа Вильям! – Воскликнул юнец,
– Твои кудри белы, словно мел.
А стоишь вверх ногами, Ты прав ли, отец?
В твои годы! Ведь есть же предел?!
 
 
Папа Вильям сказал, – Было мало мне лет,
Опасался мозги потерять,
Только в старости понял, мозгов-то и нет!
Разве важно теперь, как стоять?
 
 
– Ты старик, папа Вильям, как я говорил!
Стал ты толстым и круглым, как мяч.
Что же сальто вращаешь в проёме двери?
В чем причина? Ты разве циркач?
 
 
– В мои юные годы качал я не раз
Эти мускулы, как только мог,
Есть и средство отличное – чудная мазь.
Покупай за три пенса, сынок!
 
 
– Папа Вильям, давненько беззубым слывёшь,
Эту правду не скроешь, отец!
А гуся и с костями, и с клювом грызёшь.
Как ты можешь? Ответь, наконец!
 
 
– Это просто! Есть способ один у меня,
Дёсны точатся с давней поры.
С твоей матушкой не жил без спора ни дня.
Нет зубов – ну а дёсны остры.
 
 
– Папа Вильям! Все знают, ты не молодой,
Старец, попросту говоря.
А бываешь до ужаса мудрым порой:
На носу ты вращаешь угря!
 
 
– Мне терпения не занимать, сынок,
Я выслушивал весь этот бред!
А теперь помолчи – и беги со всех ног,
Пока не схлопотал ответ.
 

 
Five little girls, of Five, Four, Three, Two, One:
Rolling on the hearthrug, full of tricks and fun.
 
 
Five rosy girls, in years from Ten to Six:
Sitting down to lessons – no more time for tricks.
 
 
Five growing girls, from Fifteen to Eleven:
Music, Drawing, Languages, and food enough for seven!
 
 
Five winsome girls, from Twenty to Sixteen:
Each young man that calls, I say “Now tell me which you mean!”
 
 
Five dashing girls, the youngest Twenty-one:
But, if nobody proposes, what is there to be done?
 
 
Five showy girls – but Thirty is an age
When girls may be engaging, but they somehow don’t engage.
 
 
Five dressy girls, of Thirty-one or more:
So gracious to the shy young men they snubbed so much before!
 

 
Five passe girls – Their age? Well, never mind!
We jog along together, like the rest of human kind:
But the quondam ”careless bachelor” begins to think he knows
The answer to that ancient problem ”how the money goes”!
 

В Британии 1800-х женщина не могла наследовать или владеть собственностью. Полную ответственность за материальное положение семьи нёс мужчина. В стихотворении «Игра в пятерки» Льюис Кэрролл, с иронией описывая своих сестёр, следит за тем, как меняются взгляды женщин и мужчин на протяжении жизни.

 
Пять пухленьких малюток играют на ковре
В домике уютном или во дворе.
 
 
Пять кукол краснощёких – десятков пять на всех,
Делают уроки, теперь не до потех.
 
 
Пять тоненьких прелестниц, и двух десятков нет —
Язык, рисунки, песни, ночь, поцелуй, рассвет.
 
 
Пять ароматных лилий – ещё не двадцать пять…
Что, женихи, решили, которую сорвать?
 
 
Пять быстроногих с норовом, уже за двадцать пять…
Ах, предложенья вздорные! Принять, иль отказать?
 
 
Пять интересных женщин, давно за тридцать пять…
Красоткам необвенчанным что делать? Просто ждать?
 
 
Пять элегантных женщин – за сорок. Ах надежды!
Вы к юношам застенчивым нежны – не то, что прежде.
 

 
Пять… седина из-под чепцов. Их возраст? Суть не в этом.
Мы вместе бегаем трусцой, как все под лунным светом.
Что ж бывший холостяк-транжир? Теперь ответ найдет он
На тот вопрос, что стар, как мир: «Куда летят банкноты»?!
 

 
The sun was shining on the sea,
Shining with all his might:
He did his very best to make
The billows smooth and bright —
And this was odd, because it was
The middle of the night.
 
 
The moon was shining sulkily,
Because she thought the sun
Had got no business to be there
After the day was done —
“It’s very rude of him,” she said,
“To come and spoil the fun!”
 
 
The sea was wet as wet could be,
The sands were dry as dry.
You could not see a cloud, because
No cloud was in the sky:
No birds were flying overhead —
There were no birds to fly.
 
 
The Walrus and the Carpenter
Were walking close at hand;
They wept like anything to see
Such quantities of sand:
“If this were only cleared away,”
They said, “it would be grand!”
 
 
“If seven maids with seven mops
Swept it for half a year,
Do you suppose,” the Walrus said,
“That they could get it clear?”
“I doubt it,” said the Carpenter,
And shed a bitter tear.
 
 
“O Oysters come and walk with us!”
The Walrus did beseech.
“A pleasant walk, a pleasant talk,
Along the briny beach:
We cannot do with more than four,
To give a hand to each.”
 
 
The eldest Oyster looked at him,
But not a word he said:
The eldest Oyster winked his eye,
And shook his heavy head —
Meaning to say he did not choose
To leave the oyster-bed.
 
 
But four young Oysters hurried up,
All eager for the treat:
Their coats were brushed, their faces washed,
Their shoes were clean and neat —
And this was odd, because, you know,
They hadn’t any feet.
 
 
Four other Oysters followed them,
And yet another four;
And thick and fast they came at last,
And more, and more, and more —
All hopping through the frothy waves,
And scrambling to the shore.
 
 
The Walrus and the Carpenter
Walked on a mile or so,
And then they rested on a rock
Conveniently low:
And all the little Oysters stood
And waited in a row.
 
 
“The time has come,” the Walrus said,
“To talk of many things:
Of shoes-and ships-and sealing-wax
Of cabbages-and kings —
And why the sea is boiling hot —
And whether pigs have wings.”
 
 
“But wait a bit,” the Oysters cried,
“Before we have our chat;
For some of us are out of breath,
And all of us are fat!”
“No hurry!” said the Carpenter.
They thanked him much for that.
 
 
“A loaf of bread,” the Walrus said,
“Is what we chiefly need:
Pepper and vinegar besides
Are very good indeed —
Now if you’re ready, Oysters dear,
We can begin to feed.”
 
 
“But not on us!” the Oysters cried,
Turning a little blue.
“After such kindness that would be
A dismal thing to do!”
“The night is fine,” the Walrus said,
“Do you admire the view?
 
 
“It was so kind of you to come!
And you are very nice!”
The Carpenter said nothing but
“Cut us another slice:
I wish you were not quite so deaf —
I’ve had to ask you twice!”
 
 
“It seems a shame,” the Walrus said,
“To play them such a trick,
After we’ve brought them out so far,
And made them trot so quick!”
The Carpenter said nothing but
“The butter’s spread too thick!”
 
 
“I weep for you,” the Walrus said;
“I deeply sympathize.”
With sobs and tears he sorted out
Those of the largest size,
Holding his pocket-handkerchief
Before his streaming eyes.
 
 
“O Oysters,” said the Carpenter,
“You’ve had a pleasant run!
Shall we be trotting home again?”
But answer came there none —
And this was scarcely odd, because
They’d eaten every one.
 

Баллада «Морж и Плотник» обрела широкую известность во всём мире. Ведь с печальной историей о странной паре Морже и Плотнике и доверчивых устрицах можно провести множество аналогий и не только в Викторианской Англии. Вместо прекрасного путешествия и приятного разговора Морж и Плотник, еще до начала своей обширной программы, съедают незадачливых устриц.

Зато обещание Моржа и Плотника выполнил О. Генри. Он повел так и неначатый Моржом разговор в повести, которую и назвал: «Короли и капуста». В ней присутствуют все герои парадоксальной баллады.