Текст книги "Вершина холма"

Глава 17

Когда Майкл зашел в номер к Антуану справиться о его здоровье, пианист сидел в кровати с загипсованной ногой, опираясь на подушки. Антуан отказался остаться в палате.

– В больницах люди умирают, – сказал он Майклу и Элиоту, которые на руках донесли его до машины Сьюзен, отвезли к врачу, а потом в три часа ночи подняли по лестнице в номер. Антуан держался с галльским мужеством и не издал ни звука, хотя при транспортировке боль сильно мучила француза, несмотря на инъекцию анестетика.

Сьюзен кормила его с ложки, сидя на краю постели. В отличие от Антуана она выглядела свежей и бодрой, хотя спала в эту ночь не более четырех часов. Француз же был бледен, глаза его потухли и ввалились, но он встретил Майкла улыбкой.

– Вот тот предел, до которого мне удалось затащить Сьюзен в постель. Может быть, это стоит затраченных усилий.

– Ну, – сказал Майкл, – теперь ты хотя бы похож на горнолыжника.

– Да уж, – согласился Антуан, – отдаю тебе должное. Идея сработала. Мистер Калли не узнает, как я катаюсь. Теперь я вижу, что на тебя можно положиться во всем.

– Конечно, – подтвердил Майкл.

– Я сделал один разумный поступок. Вчера, находясь в лыжной школе, я застраховался на весь сезон от несчастного случая. Пусть я не могу ходить, но теперь у меня есть средства. Сьюзен, тебе хоть раз за всю твою богатую приключениями жизнь доводилось любить человека в гипсе? – спросил Антуан.

– Ешь яйцо, – сказала Сьюзен.

– Я вижу, ты оделся для лыж, Майкл, – заметил Антуан. – Тебе не кажется, что это бестактно по отношению к товарищу, едва вырвавшемуся из лап смерти?

– Я помяну тебя минутой молчания, когда заберусь на гору, – пообещал Майкл.

Антуан вздохнул:

– А какой чудесный был вечер, пока ты не заставил меня подняться по этой проклятой лестнице. Пианино оказалось настроенным, девушка пела как ангел.

Дверь оставалась неприкрытой, но Ева Хеггенер, прежде чем войти, вежливо постучала. Она принесла вазочку с нарциссами из гостиничной оранжереи.

– О, мой бедный дорогой гость, – обратилась она к Антуану, – не прошло и двадцати четырех часов, а он уже hors de combat[23]23
  выведен из строя (фр.).


[Закрыть]. Наверно, вам будет любопытно узнать, что вы побили все рекорды нашей гостиницы по скорости ломания ног. Надеюсь, эти скромные цветы вас порадуют.

– Большое спасибо, мадам.

– Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, просите.

– Мои славные друзья прекрасно ухаживают за мной, – сказал Антуан.

– Я вижу. – Ева холодно посмотрела на Сьюзен. – У нас в подвале есть инвалидное кресло. Если вы захотите двигаться, я попрошу двух молодых людей отнести вас вниз. У них в этом деле большой опыт.

– Возможно, завтра, – сказал Антуан. – Сегодня мне что-то не хочется вставать.

– Хорошо. Майкл, можно вас на пару слов?

Майкл кивнул:

– Антуан, доктор сказал, что у тебя хороший, чистый перелом.

– Спасибо ему за добрую весть, – ответил Антуан. – Мне было бы стыдно, если бы перелом оказался грязным.

Сьюзен поднесла к его рту ложечку с яичным желтком. Майкл вышел из номера вслед за Евой.

– Андреас ждет тебя внизу, чтобы ехать кататься, – сказала Ева, отойдя по коридору от комнаты Антуана. – Несмотря на все мои попытки отговорить его, – с горечью добавила она. – Полагаю, тебя мне тоже не переубедить.

– Боюсь, что нет, – сказал Майкл.

– К вечеру еще один номер станет похож на больничную палату. Я не буду кататься после ленча. Начну перетаскивать вещи в дом. Твой коттедж готов. Возможно, ты тоже захочешь устроиться там сегодня.

– Думаю, пока мой друг прикован к кровати, мне лучше оставаться поблизости: вдруг я ему понадоблюсь.

– У него есть эта девица.

– Она приехала в Грин-Холлоу отдыхать.

– А ты ради чего сюда приехал?

– Ради тебя, моя дорогая, – произнес Майкл, раздраженный враждебностью ее тона. – И ради всеобщего спокойствия.

– Не заставляй меня жалеть, что я встретила тебя, – тихо, со злостью сказала Ева и повернулась. Ее каблучки сердито застучали по ступенькам лестницы, ведущей на третий этаж.

Хеггенер, залитый солнечным светом, стоял перед гостиницей, держа в руках лыжи и палки. Он был в нарядных синих лыжных брюках, серой куртке и голубом вязаном шлеме, который при необходимости мог защищать от мороза шею и нижнюю часть лица.

– О, Майкл, – сказал он. – Утро такое прелестное, я хочу вобрать в себя как можно больше солнца. Очень жаль вашего друга. Боюсь, в этом сезоне он уже не покатается.

– Да, не покатается, – согласился Майкл и взял свои лыжи и палки, стоящие у стены. – Может, оно и к лучшему.

Они сели в «порше» и поехали к подъемнику.

– Ева уговаривала меня купить такую игрушку, – сказал Хеггенер, – но я объяснил ей, что стар для столь эффектной машины. Мне всегда становится грустно, когда я вижу пожилых седоволосых джентльменов, строящих из себя фатоватых лихачей. Как это ни тяжело, люди должны понимать – всему свое время, а в особенности это относится к доспехам молодости.

– Когда мне стукнет сорок, я обменяю «порше» на черный четырехдверный «фольксваген», – сказал Майкл.

Хеггенер улыбнулся:

– Вам об этом еще рано думать.

Поднявшись на гору, Майкл медленно и осторожно повел Хеггенера к самому легкому спуску. Хеггенер скользил легко и изящно, лыжи слушались его. Остановившись, Майкл заметил, что сейчас Хеггенер не страдает одышкой, а на лице у него нет следов усталости.

Трудно было поверить, что этот элегантно одетый и стройный человек обречен, по словам врачей, на смерть и уже два года не стоял на лыжах.

– Майкл, я попрошу вас об одном одолжении. Дэвид Колли говорил мне, что вы – лучший в Грин-Холлоу лыжник-акробат. Сальто и прочие трюки создают атмосферу праздника, которой недоставало этому спорту в те годы, когда я его осваивал. Вы не могли бы устроить для меня маленький спектакль?

На горе не было ни души, и Майкл подумал, что никто не обвинит его в саморекламе. Он находился в отличной форме, а снег лежал идеальный. Майкл, отдав палки Хеггенеру, покатился задом наперед, несколько раз повернулся на сто восемьдесят и триста шестьдесят градусов, набирая скорость, устремился к трамплину, сооруженному над тропинкой для пешеходов, прыгнул с него, вытянув руки в стороны и прогнув спину, словно лебедь, сделал сальто и четко приземлился, поднимая снежный веер и улыбаясь от удовольствия.

Хеггенер подъехал к Майклу.

– Боже мой, – сказал австриец, – что за зрелище! Вы могли сломать себе шею. Теперь я вижу, как опасно обращаться к вам с подобными просьбами. Вы внесли в сегодняшнее утро ноту безрассудства, спасибо вам за это.

Они спустились лишь два раза. Майкл не хотел, чтобы Ева видела мужа утомленным. Хеггенер сразу согласился с Майклом, когда тот сказал, что для начала двух спусков вполне достаточно. Хозяин гостиницы казался довольным собой, его щеки порозовели; стоя у подножия горы, он с грустью посмотрел вверх на молодых людей, мчавшихся по крутым склонам «Черного рыцаря», и сказал:

– Когда я впервые приехал сюда, я спускался везде, в том числе и по «Черному рыцарю». Это была моя любимая трасса.

– Возможно, спустя некоторое время мы сходим и туда, – дипломатично произнес Майкл.

По дороге в отель Сторз спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Превосходно, – бодрым голосом ответил Хеггенер.

Майкла поразило умение этого мужественного и сложного человека хранить в себе все свои опасения и страхи.

Когда Майкл зашел проведать Антуана, он увидел в номере француза Джимми Дэвиса. Хозяин бара извинялся перед пианистом.

– Я просил жену прибавить света на этой проклятой лестнице, но она уверяла, что это испортит атмосферу. Будто что-то еще может испортить атмосферу моего старого кабака.

– Не переживайте, мистер Дэвис, – великодушно сказал Антуан. – Я никогда не смотрю себе под ноги и часто получаю травмы.

Он коснулся длинного шрама на щеке.

– Видите?

– Антуан, вы – настоящий джентльмен, – заметил Дэвис. – Другой на вашем месте уже предъявил бы мне иск на сто тысяч долларов, это как минимум.

– Не вводите меня в искушение, мистер Дэвис, – сказал Антуан. – Майк, как вы покатались с Хеггенером?

– Отлично.

– Обидно, что я не могу присоединиться к вам.

– Нам тебя очень не хватало, – серьезно сказал Майкл.

– Послушайте, – обратился Дэвис к Антуану, – кажется, я могу кое-что для вас сделать. После того как вы… уехали вчера вечером, многие подходили ко мне и говорили, что им очень понравились ваша игра и пение. Вот мне и пришло в голову – вдруг вы согласитесь поработать в моем баре, скажем, шесть вечеров в неделю, с десяти до часу…

– Надо подумать. – Антуан сделал вид, будто что-то мысленно взвешивает. Он многозначительно посмотрел на Майкла: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

– Много я платить не в силах, – поспешно добавил Дэвис. – Но бесплатный стол обещаю, если не боитесь нажить язву. Мы можем предоставить вам небольшую комнату, которая сейчас служит чуланом. Она обойдется вам, – Дэвис проделал в уме какие-то вычисления, – в семьдесят пять долларов. Уверен, этот дворец стоит гораздо дороже.

– Верно, – согласился Антуан. Он не стал уточнять, что оплачивает гостиничные счета Майкл.

– Вы ведь можете играть в таком состоянии? – спросил Дэвис.

– Вполне, – ответил Антуан.

– Тогда по рукам?

– Что скажешь, Майкл?

Антуан вопросительно посмотрел на друга.

– В этом деле есть свои «за» и «против», – сказал Сторз, желая подразнить Антуана. – Но раз Джимми не настаивает на том, чтобы ты изменил своему вкусу…

– Я ничем не ограничиваю его репертуар, – сказал Дэвис, – лишь бы посетители не сбежали в «Монаднок». А если он уговорит Риту петь по уик-эндам, ей тоже кое-что перепадет.

– Ну, – нерешительно начал Антуан, – если вы не боитесь, что пианист на костылях повергнет вашу публику в уныние…

– Они к костылям привыкли, – заметил Дэвис. – Если в Грин-Холлоу переведутся калеки, туристы решат, что курорт потерял свой класс. Когда вы начнете?

– Сегодня вечером, если это вас устроит, мистер Дэвис.

– Договорились, Антуан.

Дэвис протянул руку, и француз пожал ее.

– После ленча я наведу порядок в вашей комнате, – пообещал он, покидая номер. На лице у Джимми сияла радостная улыбка, словно он заключил необыкновенно выгодную сделку.

– Ну, Майкл, – сказал Антуан, когда Дэвис вышел, – отныне у меня есть свой угол. Спасибо, теперь я, пожалуй, смогу вернуть тебе деньги. Хотя, – поспешно добавил он, – не воспринимай это как обещание. Тут, merci á Dieu[24]24
  спасибо Господу (фр.).


[Закрыть], никто не спрашивает у меня лицензию, профсоюзный билет, номер договора о социальном обеспечении или еще какое-нибудь нудное фашистское изобретение. Хотя, вероятно, я все же совершил ошибку, вернувшись к моему настоящему имени. Надо было придумать новое.

– Никто тебя не тронет. Джимми Дэвис накоротке с местными властями. Он понимает, что ты достался ему по дешевке. Так что по крайней мере до апреля он тебя в обиду не даст.

– Пожалуйста, не говори мне об апреле, – мрачно произнес Антуан. – А то ты становишься похож на Сьюзен. Она со школьной скамьи помнит басню «Стрекоза и муравей», и стоит мне совершить экстравагантный поступок, например, купить за сумасшедшие деньги у спекулянта билеты в театр или повести ее во французский ресторан, где цены просто грабительские, как она начинает декламировать: «La cigale, avant chanté tout l’été, se trouva fort depourvu, quand la bise fut venue». Что в переводе на английский означает: стрекоза, то есть я, пропела все лето, а зимой оказалась в дерьме. Не менять же мне характер из-за того, что она выучила в школе эту дурацкую басню! Произношение у нее, надо сказать, отвратительное.

Майкл засмеялся:

– Кстати, где она?

– Катается. Она небрежно помахала своей прелестной ручкой и оставила меня на смертном одре. Если бы эта девушка любила секс не меньше, чем лыжи, она стала бы величайшей куртизанкой после мадам Помпадур. Обещала вернуться к ленчу. Теперь, когда я прикован к кровати, она до тебя уже точно доберется.

– Верь мне.

– Человек со сломанной ногой не должен никому верить, это для него непозволительная роскошь. А особенно мужчине с твоей внешностью. Женщины в возрасте, возможно, любят инвалидов, но молодые их презирают.

– Это что, французская поговорка?

– Это убеждение человека, умудренного жизненным опытом, точнее – мое. Умоляю, не дай ей воспользоваться твоей минутной слабостью.

– Антуан, я не пойму, когда ты шутишь, а когда говоришь всерьез.

– Я тоже. В этом отчасти и заключается мой шарм. Лицом я не вышел, вот я приходится брать другим.

После ленча Майкл катался со Сьюзен. Приятная спутница, шаловливая и бесстрашная, она наслаждалась скоростью, приходила в восторг от солнечной погоды и переменчивых низких облаков, окутывавших горные вершины. Потом они зашли в «Монаднок» выпить чаю с ромом.

– Иногда я спрашиваю себя, – задумчиво сказала Сьюзен, – была бы я счастлива, если бы имела возможность кататься на лыжах каждый день. Наверное, нет. Когда я вижу людей, вся жизнь которых – один долгий отпуск, мне становится их жаль. Без работы и праздник не в радость.

– Тебе нравится твоя профессия?

– Да, я люблю ее. И даже не за конечный результат; я работаю не ради того, чтобы глупые женщины поверили в существование волшебной пудры или крема, который сделает их красивыми или хотя бы приятными. Я просто хорошо делаю свое дело. В нем всегда есть элемент неожиданности – а вдруг и правда мы найдем завтра средство, способное превратить гадких утят в прекрасных лебедей. Это стоило бы затраченных усилий, а?

– Наверное. – Майкл внимательно посмотрел на нее. В городе Сьюзен всегда казалась ходячей рекламой своей продукции, но сегодня она была без грима, даже не накрасила ногти.

– Вижу, ты заметил, что здесь я не пользуюсь косметикой. Не хочу оскорблять горы, – улыбнулась она и спросила его уже серьезно: – Ты, конечно, тут временно?

– Для меня лыжи не отдых, а работа, – ответил Майкл. – Мне за нее платят.

– Перестань, – нетерпеливо сказала она.

– В моей старой конторе было несколько мужчин, которые разделяли твое отношение к работе. Зная, что они занимаются делом отнюдь не жизненной важности и даже приносящим определенный вред, они радовались самому процессу труда и совсем не думали о зарплате. Выпив, мой шеф начинал хвастать, что по утрам он не может дождаться момента, когда сядет за свой стол, словно работа дана ему в награду. А денег он имел столько, что свободно мог позволить себе до конца жизни ничего не делать и ни о чем не беспокоиться.

– Не станешь же ты убеждать меня, что получаешь удовольствие, сопровождая на горе дам?

– Нет, не стану, – согласился Майкл. – Я выжидаю и осматриваюсь.

– Что выжидаешь?

– Просто выжидаю и осматриваюсь, – улыбнулся Майкл. – Конечно, если бы я был великим художником, поэтом, спортсменом или хотя бы считал себя таковым, я бы думал, что делаю нечто полезное, и, наверно, вел бы себя как мой шеф, рвущийся к столу. Или как Антуан, который доставляет людям столько радости своей игрой. Но я не отношусь ни к тем, ни к другим, ни к третьим. Я всего лишь жонглировал доходами, чужими доходами, хотя это и не главное, что мучило меня. После двенадцати лет работы я почувствовал, что нахожусь в пустоте. Кроме меня в этой пустоте суетились еще восемь миллионов, и все они делали вид, что не замечают ее. Здесь, хотя бы на мгновение, на пару недель или сезонов, мне удалось вырваться из пустоты. Сьюзен, – с грустью в голосе сказал Майкл. – После такого чудесного дня подобная тема кажется мне неуместной.

– Верно, – согласилась она, – тебе следовало бы похвалить меня за умение кататься, сказать, что ты покорен моей красотой и не можешь без меня жить.

– Да, следовало бы, – добродушно сказал Майкл, – но в моем характере есть, видно, изъян, не позволяющий мне это сделать.

– Знаешь, ты единственный мужчина, которому я когда-либо сама вешалась на шею, – позволь этим старомодным выражением прикрыть мою бесцеремонность. – Она улыбнулась. – И единственный, с которым я потерпела полный крах. – Она театрально вздохнула. – Если ты думаешь, что у меня с Антуаном…

– Антуан играет тут определенную роль, но не слишком значительную. Просто наши курсы и порты назначения не совпадают. Возможно, лет пять назад, когда я еще не был женат…

– Господь хранит меня от порядочных мужчин. Кстати, о порядочных мужчинах. Антуан не из их числа. – Она заговорила очень серьезно. – Пожалуй, тебе следует это знать. Да, понимаю, он забавный, талантливый, ты относишься к нему как к очаровательному клоуну, и вообще-то я ничего не имею против шутовства. Но клоуны хороши в цирке. В жизни их трюки могут выглядеть гадко.

– Антуан? – недоверчиво сказал Майкл. – Да он и мухи не обидит.

– Плохо же ты его знаешь. Поведаю тебе одну историю о нашем бедном дорогом Антуане, который и мухи не обидит. Нас познакомила моя подруга, она замужем, у нее ребенок. Она влюбилась в Антуана, рассказала все мужу, решила развестись. Антуан обещал на ней жениться. Она дала ему взаймы денег, приличную сумму. Хотя вовсе не богата, ей это было непросто. Он, конечно, ничего не вернул. В тот вечер, когда мы познакомились, он проводил ее до дома, потом позвонил мне и стал напрашиваться в гости. А спустя две недели помчался вслед за какой-то дамой в Париж. Как тебе нравится эта клоунада?

– Смешного мало, – подавленно сказал Майкл.

– Вернувшись через два года из Парижа, – продолжала Сьюзен, – он в тот же день сделал мне предложение. Если хочешь знать, дело тут вовсе не в его безумном увлечении моей красотой, как он утверждает, – просто Антуан решил стать американским гражданином.

– Зря ты мне все это рассказала.

– Пусть Антуан развлекает тебя, но никогда не ручайся за него. Он и так тебе обязан. И полагаться на него не стоит.

– Сьюзен, ты загубила чудесный день, – вздохнул Майкл. – Людям следует носить ярлыки, чтобы все сразу знали, кто есть кто. Надо будет подбросить эту идею кому-нибудь.

– Ты ничего не хочешь рассказать мне о восхитительной мадам Хеггенер? – с вызовом спросила Сьюзен.

– Нет.

– Так я и думала.

Глава 18

Майкл отложил на неделю свой переезд в коттедж, объяснив Хеггенерам, что ему не хочется покидать Антуана до тех пор, пока француз не поднимется с кровати. Он ежедневно катался с Андреасом. Майкл с удивлением отмечал, какую радость доставляет ему видеть Хеггенера крепнущим с каждым днем. Они освоили все трассы, кроме «Черного рыцаря», и делали за утро три или четыре спуска, причем Хеггенер двигался все быстрее и увереннее.

Однажды ясным, солнечным утром они спустились четыре раза, и Майкл предложил на этом остановиться, но Хеггенер покачал головой и сказал:

– Я бы хотел съехать с горы еще раз.

Поколебавшись, Майкл согласился:

– Ну, если у вас остались силы…

– Конечно, остались.

Они снова сели в кресло подъемника. Паря над деревьями вместе с Майклом, Хеггенер спросил:

– Вы ничего не замечаете?

– Вы начали кататься в полную силу, – сказал Майкл.

– Нет, другое, – возразил Хеггенер. – Вы обратили внимание на то, что я сегодня ни разу не кашлянул? Вчера вечером я выбросил все лекарства. Не знаю, правильно ли я поступил. Но за эту неделю я поправился на два фунта. Возможно, это еще ничего не значит, но все же… – Он остановился.

Потрясенный его словами, Майкл с минуту помолчал, боясь выдать голосом свое волнение. Наконец он тихо спросил:

– Андреас, как будет по-немецки «Господь нас благословляет»?

– Почему по-немецки? – недоуменно спросил Хеггенер.

– На родном языке это может значить для вас больше.

Хеггенер слегка коснулся его руки, выражая этим не то признательность, не то удивление, и произнес вполголоса:

– Wir sind gesegnet.

– Wir sind gesegnet, – повторил Майкл и бросил взгляд на спутника.

По щеке Хеггенера медленно ползла слеза.

– Вы чуткий человек, – сказал Хеггенер. – Извините меня. Я старюсь раньше срока. Плачут только старики.

«Кажется, я приехал вовремя и в нужное место», – подумал Майкл.

Через неделю Антуан уже проворно скакал на костылях. Он перебрался в комнату, пристроенную к бару. Майкл решил воспользоваться днем, когда из-за дождя и оттепели кататься было невозможно, и отвезти свои вещи в коттедж. К сожалению, потеплело именно в ту субботу, когда предполагалось провести показательные выступления дельтапланеристов и лыжные соревнования, к которым готовилась Рита. И то и другое пришлось отложить. Узнав об этом, Рита сказала Майклу:

– Не знаю, плакать мне или смеяться. Всю неделю мне снились два сна. Первый – про то, как я победила и пью шампанское из огромного серебряного кубка. А во втором сне я падаю в самом начале трассы и слышу, как весь город смеется надо мной.

– В снах дело всегда доходит до крайности, – заметил Майкл. – Следующий раз, засыпая, представь себе что-нибудь умеренное – например, ты приходишь пятой и пьешь кока-колу.

– Странно, что вы произнесли это слово, – серьезно сказала Рита. – Мой папа говорит, будто я ни в чем не знаю меры. Он считает, что вы плохо на меня влияете.

– Неужели? – удивился Майкл.

– Вы не так меня поняли, – быстро произнесла Рита. – Вы ему нравитесь, он считает, ваше отношение к мистеру Хеггенеру свидетельствует о том, что вы – человек большой души. Но папа сказал, что любой дельтапланерист – дурной пример для молодежи. – Рита засмеялась. – Когда папа уедет отдыхать, я тоже попробую. Есть в городе пара домов, над которыми я хотела бы пролететь и сбросить на них бомбы.

– Я тебя понимаю, – улыбнувшись, сказал Майкл.

– Папа против того, чтобы я выступала в баре. Он считает, я еще слишком молода и успех может вскружить мне голову. А мама – за. Голос достался мне от нее, мы иногда поем в церкви дуэтом. Отец ворчит, но серьезно с мамой не спорит. С ней никто не спорит. Он хочет осенью послать меня с братом в колледж учиться на юриста. Папа говорит, что человек, который живет в современном мире, должен знать свои права и что юристу легче их отстаивать. Тем не менее мама уговорила его пойти в бар и послушать мое первое выступление.

– Когда оно состоится?

– В следующую субботу. Мы с Антуаном готовим программу. Он замечательно чувствует музыку, этот одноногий француз. Никогда бы раньше не подумала, что он умеет сердиться, если не выполняешь его указания.

– Мистер Дэвис хорошо тебе заплатит?

– Я не знаю, что такое хорошо. В церкви я пою просто так. Он обещал мне десять долларов за вечер, я должна петь три раза в неделю. Это ведь неплохо, правда?

– Да, неплохо, – согласился Майкл и подумал: «Придется поговорить с этим скупердяем».

– Мне очень жаль, что вы уезжаете отсюда, – сказала Рита, провожая Майкла до места стоянки набитой вещами машины. – Без вас гостиница будет уже не та. Вы так человечно ко всем относитесь. Большинство приезжих и понятия не имеют о человеческом отношении. Нам, обслуживающему персоналу, есть что рассказать о некоторых из наших гостей, чьи имена и фотографии не сходят с газетных страниц, о тех, кого пресса называет общественными лидерами. У вас бы волосы встали дыбом.

Она улыбнулась, помахала рукой, и Майкл тронулся.

Чтобы уведомить хозяев о своем появлении, Майкл сразу подъехал к главному дому, который явно претендовал на сходство с особняком, характерным для американского Юга: высокие белые колонны тянулись до второго этажа. Дом выглядел солидно, но плохо вписывался в суровый вермонтский пейзаж. Майкл видел дом впервые. Он нажал кнопку звонка. Дверь открыл Андреас Хеггенер. Утром Майкл предупредил его, что сегодня о лыжах и речи быть не может, а также сказал о своем переезде; Хеггенер попросил Сторза подъехать к дому и выпить с ним.

– Заходите, сосед, заходите, – сказал Хеггенер.

Он был, как всегда, со вкусом одет, седые волосы и бородка – расчесаны, успевшее загореть лицо – чисто выбрито. Майкл увидел на Хеггенере рубашку со стоячим воротничком, галстук, свободный вельветовый костюм и начищенные до блеска коричневые туфли. Возможно, семидесятилетняя служанка действительно плохо слышала и не владела другими языками, кроме немецкого, по чистила обувь она превосходно.

Хеггенер провел Майкла в гостиную, где одна большая стена была снизу доверху заставлена книгами; рядом стояла лестница-стремянка. Великолепный старый персидский ковер закрывал большую часть пола, а на противоположной стене, среди других картин, висели полотна Кандинского и Кокошки. Благодаря совершенным с Трейси походам в музеи и на выставки Майкл узнал работы этих художников, но чтобы не выглядеть в глазах Хеггенера человеком, претендующим на знание живописи, он лишь сказал: «Какая милая комната».

Перед застекленной дверью, ведущей на веранду из красного кирпича, находились столик для триктрака и два кресла с высокими спинками. Прибранная, скромно обставленная комната свидетельствовала о педантичности Евы и ее любви к порядку.

«Когда мне будет столько лет, сколько Хеггенеру сейчас, – подумал Майкл, – я соглашусь жить в такой комнате, но до тех пор – нет».

Хеггенер подошел к серванту, где хранились бутылки и бокалы, ведерко со льдом и серебряный кувшин с томатным соком. Майкл следил за тем, как Хеггенер бросил в шейкер кубики льда, залил их водкой и соком. Он действовал ловко и умело, ему явно нравился процесс приготовления напитка. Закрыв шейкер серебряной крышкой, он сделал несколько резких движений и налил коктейль в два расширяющихся книзу бокала. Протянув один бокал Майклу, он поднял второй:

– Ну что, мой любитель немецкого языка, – prosit.

– Prosit, – повторил Майкл.

– Да, – Хеггенер сделал первый глоток, – Ева считает этот напиток варварским, а мне надоело ее австрийское вино.

Никогда еще, даже в столь мягкой форме, Хеггенер не критиковал при Майкле вкусы жены.

– Она поехала к ветеринару, – сказал Хеггенер. – Бруно нужно сделать какой-то укол. Но этот скромный подарок – от нас обоих, на тот случай, если вы почувствуете себя одиноко в маленьком коттедже.

Он торжественно вручил Майклу коробку с литровой бутылкой «Джонни Уокера».

– Спасибо, – сказал Майкл и поставил виски на журнальный столик. – В самый раз для холодного зимнего вечера.

– Садитесь, садитесь. – Хеггенер подошел к карточному столику. Он сел в одно из двух деревянных кресел и жестом предложил Майклу другое. – Я люблю тут сидеть и смотреть в окно, – сказал Хеггенер. – Вид открывается чудесный, даже в такое хмурое утро. – Он прочистил горло, словно собираясь сделать важное заявление. – Догадываюсь, – сдержанно добавил он, – что Ева уговаривала вас прекратить кататься со мной.

– Пару раз она затрагивала этот вопрос.

– Она мне сказала об этом.

Хеггенер отпил коктейль.

– Надеюсь, расхождение наших мнений не вызвало у вас чувства неловкости.

– Если бы я думал, что лыжи могут навредить вам, я бы так прямо и сказал.

– Ева – женщина с характером, она привыкла добиваться своего. Фанатично верит врачам. Чего нельзя сказать обо мне. Я сомневаюсь даже в том, так ли уж необходим Бруно этот укол, который делает ему сейчас ветеринар. – Он улыбнулся. – Да, чуть не забыл отдать вам ключ от коттеджа. – Хеггенер порылся в боковом кармане пиджака и извлек оттуда массивный железный ключ. Он подержал его на ладони, как бы взвешивая, и снова улыбнулся. – Ему не меньше ста лет. При необходимости им можно пользоваться как оружием. – Он протянул ключ Майклу. – Одного вам хватит?

– Пока я его не потеряю, – ответил Майкл. Он не сомневался, что у Евы есть второй.

– Видимо, мне не удастся покататься с вами на следующей неделе, Майкл.

– Очень жаль.

– Спасибо за вежливость. Ева настаивает на том, чтобы я поехал в Нью-Йорк и лег на обследование в колумбийскую пресвитерианскую больницу. Она слышала, там есть один доктор… – Хеггенер пожал плечами. – Время от времени она узнает о новом враче, – устало пояснил он. – В тот вечер, когда я выбросил все лекарства, у нас произошла сцена, каких еще не бывало. Она обвинила меня и, простите, вас в желании приблизить мой конец. Я говорю это для того, чтобы вы были готовы – она может заявить нечто подобное и вам.

Майкл не стал говорить, что Ева уже не может удивить его ни словами, ни поступками.

– Я еще не дал согласия. Но в конце концов, ради спокойствия… – Хеггенер не завершил фразу. – Зато вы получите возможность больше кататься с красивой мисс Хартли. Удивительно, что она не замужем. Такая обаятельная и хорошенькая молодая женщина.

– Она дорожит свободой.

Хеггенер понимающе кивнул.

– Это состояние легко переоценить. Помните старую поговорку – «Лучшее – враг хорошего»? Вы, кажется, женаты? Я не слишком любопытен? – поспешно добавил он.

– Нет, что вы. Насколько мне известно, мой брак ни для кого не секрет. Последнее время мы живем раздельно.

– Вы скучаете по своей жене, я не ошибаюсь?

– Да, – с трудом выговорил Майкл. – Вы правы.

– Если вам тяжело говорить об этом, мы сменим тему.

– Она требовала, чтобы я отказался от некоторых вещей, а я не мог этого сделать.

Он многое знал о своем собеседнике, ставшем его другом, за которого он нес ответственность. «Будет только справедливо, если и Хеггенер узнает кое-что обо мне», – подумал Майкл.

– Моя жена, так же как и ваша, считала, что я стремлюсь укоротить свою жизнь. Началось все с медового месяца, когда я упал на соревнованиях по скоростному спуску – не рассчитал свои силы, пошел на риск… – Слова, сдерживаемые с того самого времени, как они с Трейси расстались, хлынули из него потоком. – К несчастью, на ее глазах разбились два моих товарища-парашютиста, я прыгал вместе с ними. Я вовсе ее не обвиняю, как и вы, вероятно, не обвиняете Еву, но она хотела отнять у меня именно те минуты, в которые я чувствовал, что жить стоит. Если бы я уступил ей и сохранил наш брак, все равно он превратился бы в вечную пытку.

– У каждого из нас своя пагубная страсть, – сказал Хеггенер. – У вас, у меня, у Евы, у вашей жены. Мы живем этими страстями, и они же приводят нас к гибели. Через них мы выражаем себя, хотя порой нас понимают превратно. Мать Евы, так же как и ее брат, покончила с собой. По словам отца, в детстве, когда Еве в чем-то отказывали, с ней случалась истерика, а порой она убегала из дома, и ее приводила обратно полиция. Боюсь, дело тут в наследственности, но трудно сказать, какова роль самих генов, а какова – обстоятельств, благодаря которым тот или иной ген проявляет себя и приводит к беде. Бывают продолжительные затишья, когда Ева весьма сдержанна, а в ее душе подспудно нарастает напряжение. Это периоды красоты и спокойствия. Но она всегда готова к бегству, как в детские годы. Если она сорвется, я знаю, она погибнет сама и погубит меня. Будь я абсолютно честен, я в первый же день посоветовал бы вам уехать. Ева находится на грани сумасшествия. «На грани» – не то слово. Временами она теряет разум, потом приходит в себя. Я удерживаю ее изо всех сил. Психиатры, стационары, столь дорогие, что никто не называет их истинным именем – психушки. Вы, мой бедный друг, – средство, которое решили испробовать в этом году. Наверно, я эгоист. Сейчас я должен посоветовать вам сесть в набитый вещами автомобиль, который стоит у порога, и уехать отсюда навеки. Но я этого не сделаю. Возможно, вам не спасти Еву, но меня вы спасаете. Я не виноват в том, что вы оказались в Грин-Холлоу. Вас прислало само Провидение. И у вас, опять-таки благодаря Провидению, нашлись, видно, свои причины здесь задержаться. Поэтому пусть все остается как есть.