Текст книги "Поездка в ни-куда"

Он берет ручку и дописывает.

Немецкая речь

«Громила старосты к нам идет. Зачем, интересно? Этот Очко стоя еще более похож на обезьяну. И руки держит перед собой полусогнутыми, как горилла. А, разнимает дерущихся, наконец-то! Одного отшвырнул к стене, а другого схватил за ногу и поднял в воздух, как лягушонка. Ну ничего себе, какая сила! Под удар ему попасть – костей не соберешь, кулаком голову может расплющить! Откинутый к стенке встал на четвереньки и побежал к дверям, прямо как шавка. Приятели старосты кидают в него чем попало со стола и улюлюкают. Кричат: „Петух гамбургский“, „chuschkan zadrochennyj“. Странные слова! Я таких не учил. Вообще эти русские столько неизвестных слов используют, что их трудно понимать. Так, первый убежал, проскользнул в дверь. Пойманного Очко тащит к старосте. Интересно, что сейчас будет?»

Русская речь

– Ну что, suchonok, бардак устроил, теперь за него отвечай! Очко, отпусти его. Bespredelshchik малолетний! Твой koresch свалил, а тебе zapadlo? Чего молчишь, малолетка? Farschmanulsja перед фрицами, отвечай!

– Padloj буду, не я начал, люди! Это Ванька, suka, всё из-за него! Зачем вы его вообще в круг взяли? Он же косячный, обиженный по жизни, полный pidor! Мне фриц шоколадку дал, а он гоп-стоп устроил. Его прессуйте, я не при делах. Он меня подставил, suka.

– Молчи, suka, в хате kipisch поднял, получишь за это! Ничего, bespredelshchiki, не боитесь, даже при фрицах разборки устраиваете. Придется тебя опустить. Ты малолетка, а ведешь себя, как baklan. Придется тебе побыть «положительным».

– Семёныч! Чур, я первый! Уже две недели в бане не был, очень хочется…

– Кхе, blja, nah, это, молчи, Прокурор. Я че, разве сказал, как будет? Кхе, blja, че мы при фрицах разборки ведем? Ohueli все, что ли, nah. Тему закрыли, пока гостей не отпустили. Ты, это, chmo мелкое! Метнулся отсюда, nah, с тебя потом спросим. А ты, Прокурор, другого позови, и чтоб без базара. Всё, nah, продолжим принимать немцев. Это, значит, гражданин-начальник оберлейтенант, прошу прощения за случившееся zapadlo, больше не повторится. Видите, это, с каким govnom приходится работать, господин Цинобер? А с меня, кхе, спрашивают ваши из гестапо так, будто у меня здесь санаторий, а не поселуха. Русские же все тупые, только жрут и срут. На большее не годятся. Govno у нас народ, полное govno.

– А ты разве не часть своего народа?

– Я-то? Да na huja он мне нужен, этот народ! Разрешили бы мне всех расстрелять за германское гражданство и свободу, свалить отсюда чтобы, я бы лично шмалял их с утра до вечера, без перерыва на zhrachku, кхе, nah. Это вот как я вам, немцам, предан.

– А твои товарищи?

– Bratva? Да мои люди за Рейх любому пасть порвут, кхе, nah! Что скажете, босяки?

– Однозначно, Семёныч!

– Urki рулят, остальные – уроды. Фюрер – наше всё.

– Поддерживаю Адвоката. Всех козлов на фарш. А мы готовы для фюрера сверхурочно tselki рвать, чтоб они как можно больше уродов вам рожали.

– Да ты когда, Фраер, пилотку последний раз видел? Всё по баням шныряешь и мальчиков штыришь!

– А ты мне, что, завидуешь, Семёнычевский припотел? Или ты у них за маму роль отрабатываешь, Прокурор?

– За метлой следи, а то без зубов оставлю!

– А ну, ша, blja, nah! Кончай baklanit’. Потом между собой перетрете, а сейчас завяли. Видите, господин оберлейтенант, мы за вас. Все мужики как один. У нас здесь правильный порядок, фашистский. Красных нет, мы их еще лет тридцать назад кончили.

– Значит, у тебя здесь всё хорошо?

– Alles normales, как говорится.

– А почему два дня назад у вас напали на казачий разъезд? Половину вырезали! Пять казаков погибли, двое ранены, а ваш околоточный пропал.

– Да это не у нас было, а рядом, в версте от села. Малолетки-bespredel’shchiki шалят, а у нас всё тихо. Это, blja буду, не мои. А околоточный запил, наверное. Он знамо запойный: полный mudak, когда nazrjotsja. Небось у какой-нибудь schalavy залег, пока ему не полегчает.

– Учитель на вас жалуется. Говорит, обижаете его. Ты его не смей трогать, он нам подчиняется.

– Да nahuj он нам нужен, pedrila ученый! Пусть ebjot мальчиков в бане, а не мне и вам мозги, атеист чертов. Его поп Гаврило проклял, а тот на него мне шкурку принес. Эй, Адвокат, дай-ка сюда бумагу, что шнырь ученый мне давеча всучил. Че с ней делать, кхе, nah blja, ума не приложу.

Немецкая речь

«Ого, этот человекоурод умеет читать? И про какую шкуру он говорит с егерем? неужели славяне вручают шкуру животного старосте, чтобы донести на другого? Ведь проще написать. У них здесь какие-то первобытные отношения. Наверное, так жили в каменном веке до изобретения письменности. Хотя нет: ему в руки дают обычный лист бумаги. Наверное, так же выглядела бы обезьяна, если ей в лапы сунули письмо: смотрит в него и ничего не понимает, только брови хмурит и головой трясет».

Русская речь

– Это, кхе, nah blja, я не понял… А че здесь написано, почему буквы незнакомые?

– Семёныч, переверни лист, ты его вверх ногами держишь.

– Че? А, точно, теперь буквы правильные. Ты, это, Адвокат, суешь мне бумаги не так. Сиди и разбирайся, где верх, а где низ. Учить вас всех надо, босяков.

– Ну и что же в доносе учителя написано?

– Ща, господин оберлейтенант, буквы разберу, кхе, nah blja. Значится, «Довожу до вашего сведения, что священник Русской Православной Церкви Пердунов Гаврила Олегович по матери является евреем, о чем есть запись в книге регистрации гражданских актов в селе Гиблое (бывшая ИТУ №385 Северлага). Он ведет сионисткую пропаганду среди прихожан, называя их „Новым Израилем“, и призывает восстановить Русское царство во главе с митрополитом Алексеем, отказывается молиться за Рейх и фюрера, в своих проповедях учит, что всё делается по воле божьей, а не по германскому закону, и призывает верить в будущее пришествие мессии, каковым считает еврея Иисуса Христа, а не фюрера, вождя Новой Европы и германского народа. С этой целью он вступил в тайную переписку с Русской Свободной Церковью, о чем своевременно и сообщаю и прошу принять меры к пресечению его вредительской деятельности». Кхе, blja, это всё.

– Староста! И что будешь делать?

– Да hujnja всё это, гражданин оберлейтенант! Поп Гаврила тот еще pedrila, но он же ваш, мне неподсуден. Я могу эту ksivu только в гестапо передать, пусть там сами решают, кто из них жид, а кто bespredel’shchik. Хотите, прям вам отдам?

– Нет, лучше отправь в местное отделение, там разберутся. Так почему полиция и казаки не устроили облаву у вас в селе сразу после нападения?

– Че, я был не против, да только это, кхе, nah blja, народу мало. Не с кем ловить-то, у нас урядников всего пятеро. А казаки сразу деру дали, покойников нам сбросили. А нынче мы их в церковный амбар свалили до приезда вашего комиссара. Они, это, там так и лежат, никому nahuja не нужные. Вместе с мешком пельменей. Хотите взглянуть, господа немцы, что малолетки-bespredel’shchiki творят?

– А ты разве сам таким не был до того, как стал старостой?

– Ну, так чего не сделаешь, чтобы в паханы пробиться. Зато теперь я как король, nah blja, на нарах. Кхе. Девок порчу в удовольствие, никто мне не указ. С девками слаще, чем patsanam-малолеткам zhopy рвать.

– О чем он говорит, оберлейтенант? Я его совершенно не понимаю.

– У русских, парень, традиция такая сложилась. Всех мальчиков от семи до семнадцати лет старшие имеют право насиловать. Обычно это происходит в общественных банях, где все моются. У русских легальная педофилия не считается грехом или чем-то унизительным для детей. Это часть их воровского закона.

– А че, у нас всё по-честному: сначала тебя trahajut, а после ты, если захочешь, кхе, nah.

– Правильно, Семёныч. Традиции надо чтить. Верно я говорю, bratva?

– Адвокат, объясни немчику закон!

– Охотно, тем более что закон есть закон. Мы – русские, кто мы?

– И кто вы?

– Последние римляне, наследники древних римских традиций. Как в свое время сказал старец Филофей русскому царю, «Москва – третий Рим, а четвертому не бывать». Москвы уже нет, а традиция живет в народе.

– Что за традиция?

– Ну как же. Ведь чем занимались римляне? Мылись в общественных банях и trahali мальчиков. Благодаря этому они стали великой нацией, покорившей весь мир. Возродив добрый римский обычай, мы рано или поздно вернем себе былое величие. И для малолеток полезно. Пусть patsany на собственном примере постигают, что такое zhopa и как ей можно распоряжаться.

– Вы знаете, раньше я никогда и не думал, что такое возможно. Ведь задний проход нужен человеку только для того, чтобы выводить из тела экскременты. Любое иное его использование просто омерзительно. Это же очевидно. А член нам дан, чтобы мочиться, а не получать сомнительное удовольствие. Тем более что музыка или кино дарит нам такие сильные переживания, что по сравнению с ними любые физические контакты – просто ничто. Ведь эмоции и чувства есть продукт ума человека, а не тела. Значит, лишь умственные удовольствия могут доставить наивысшее наслаждение.

– Что за дурь он несет, гражданин начальник? Он че, до сих пор не знает, зачем ему писька дадена?

– Он девственник, Адвокат. Будь снисходителен. В отличие от вас, русских, мы ведем иной образ жизни. Немецкие юноши воспитываются на других нормах поведения, несовместимых с вашим тюремным законом.

– Так это можно легко поправить! Хотите, сейчас телочку ему подгоним, отличную bljad’, так он сразу поймет, что это такое. Хорошая пилотка, господин гитлерюнге, будет посильнее «Фауста» Гёте. Такой kaif! Потом стыдиться будете, что не верили в силу своей eldy.

– Нет, Адвокат. Ты сам знаешь, что законы Рейха запрещают немцам контакты с расово чуждыми элементами.

– Ну, как знаете, оберлейтенант. Наше дело предложить, а там сами решайте. У нас, в отличие от вас, мужики удовольствие получают еще и промеж себя. Парни ebut друг друга. Придут, понимаешь, в баню, помоются, побреются, а затем, по взаимной симпатии, ebutsja до usrachki, пока zhopa не заболит. И приятно, и профилактика геморроя.

– Я у вас впервые и, наверное, поэтому ничего не понимаю. Биологическое устройство человека таково, что женщина ему нужна для продолжения рода. Немцы благодаря науке решили проблему размножения без женщин, но вы-то, как недочеловеки, должны плодиться, как остальные животные, – с помощью самок. Значит, и влечение у вас должно быть к женщинам. Это заложено в природе мужского пола. Во всяком случае, именно так нас учили на уроках евгеники. Всё остальное противоестественно природе, разве не так?

Немецкая речь

– Ганс, что ты несешь, заткнись!

– Почему?

– Говори тише, на ухо!

– Что за секретность, я не пойму?

– У них, идиот, повсюду царит гомосексуализм, или мужеложство. Но одновременно, по тюремному закону, он запрещен. Понимаешь?

– Нет. Если что-то запрещено, закон нарушать нельзя.

– Ты как немец рассуждаешь, а они – русские. У них логика другая, абсурдная. Им нравится то, что запрещено. Нарушать закон, по их понятиям, круто. Представь, что тебе в приюте запретили пойти в кино, а ты сбежал и посмотрел фильм. Круто?

– Вообще-то не очень. Я не понимаю, почему недочеловекам, хоть они и не люди, приятно такое омерзительное занятие.

– Вспомни, что я говорил про русский туалет. Черная дыра, куда они испражняются, – это символ их души. Для их темных и вонючих душ анус – единственная цель вожделений. Даже в языке русских это зафиксировано.

– Это как?

– Слово «очко» означает и значок на игральной карте или кости, и узкое отверстие, и анус человека, и карточную игру. Искаженный мир. То, что для нас низко, для них, наоборот, высоко. А то, чем мы восхищаемся, для них достойно презрения. Нация уродов!

– Значит, я поставил их в трудное положение?

– Не бойся, выкрутимся. Ты их, главное, не провоцируй на агрессию: не обращайся к ним, а лучше спрашивай у меня. Я сейчас переменю тему, а они, как дети, поведутся. Слушай.

Русская речь

– Староста, а ты почему любишь портить девок, а не парней? Ведь ты же пахан, можешь всё себе позволить.

– Кхе, nah blja, верно это. Люблю я портить баб! Эх, люблю поглумиться над ихними душонками. А знаете, почему, оберлейтенант?

– Конечно же, нет.

– А че perdonit’ какого-нибудь ohujarka или objebosa, если он все равно от этого не изменится? У нас как повелось: пока ты малолетка, тебя, понимаешь, старшии perdonjat, а ты, suka, терпи, потому как твой номер шесть и ты никто, кхе, nah blja. А после можешь сам кого хошь на расправу призвать. А мне это надо – на разборки с молодыми гопниками ходить? А потом – че парню сделается, если он может любого, кто младше, опустить? Да ниче, понимаешь? Плюнуть и растереть этот стыд и обиду, что он от меня получит. Малолетка еще не мужчина, он любую обиду забудет, в отличие от мужика, кхе, nah blja, padloi буду, если не так. А потом, мужик не tselka, patsanu ломать нече, кхе, blja, а вот бабе… Бабе можно больно сделать на всю жизнь, сечешь фишку, немец, а? Обратно не вернешь. Жизнь человеку сломать – это же круто, blja буду, если не так. Представляешь, меня до гробовой доски запомнят, что бы ни случилось. Поэтому в сладость мне ломать очередную tselku и смотреть, какую она муку принимает, когда я ее силой беру, а она ничего, ваще ничего не может мне сделать. Ох, хорошо тогда мне, прям kaif ломит nevjebennyi. Ничего нет слаще, чем другому в душу srat’. А ему потом всю жизнь с моим govnom ходить, а оно в нем смердеть будет и его мучить, кхе, nah blja. Правильно я говорю, мужики?

– Верно, Семёныч! Не в padlu соседу nasrat’.

– Однозначно, Семёныч, не zapadlo, чисто по-русски.

– Согласен.

– На все сто.

– Вот видишь, оберлейтенант, народ того же мнения. Это наша любимая забава – srat’ другому в душу. Во как, nah blja!

– Нравится мучить женщин?

– Еще как! Я любой бабе господин и волен над ее телом делать всё, что захочу. Особо некрасивых я не trahaju, а так, указательным пальцем им tselki рву. И смотрю, кхе, nah blja, как они плачут. А уж после этого сначала заставляю ее свой уд сосать, а когда к нему силы прильнут, то тут ее в самую sraku по самое не балуйся дую, пока душу не облегчу. Скажете, что я жесток?

– А разве нет, староста?

– Вовсе нет, господа немцы! Я этим тварям за погубленную юность мщу. Ведь меня в баню моя же мамка-schalava свела к банщику. Продала в услуги. Денег не было, а жить как-то надобно. За мальчика тогда платили три рейхсмарки в день… Рожала, suka, от кого попало, а я своим очком с семи до пятнадцати лет расплачивался. Но вы не думайте, я не pidor – я вор в законе, не петух! А знаешь, почему, кхе, nah blja? Потому что в пятнадцать лет я купил себе шабер и выломился в люди: всех порезал, кто меня имел. И первой на перо мать-suku посадил. Она, когда умирала, кхе, nah blja, всё просила не кончать до смерти, всё рыдала: «Я о тебе, касатик мой, заботиться буду». Schalava, blja! Накося-выкуси! Позаботилась, padla, кхе, когда в баню продала. Я ей всё лицо в лоскуты порезал. Знаете, в чем сила? Сила в том, чтобы никого не жалеть. Бог, padla, нас наказывает, а чем мы его хуже, а? Вот чем?

– Но ты же староста, не бог.

– Это верно. Вы, немцы, у нас боги, сверхлюди. А я, blja, простой русский. Но возьму перо – и богом себя чувствую. Сила в моем тяжелом ножичке. С ним я настоящий мужик, перед которым любой – chmo загашенное. Я этим стальным членом всех имею! И это такой, padla, kaif, когда видишь чужой страх, когда можешь весь мир, кхе, blja nah, до смерти задолбить в sraku. Этим самым ножичком!

Немецкая речь

«Какая странная точка зрения на жизнь у этого урода. Философия неудачников: отомстить всем, кто счастливей. Словно пародия на слова фюрера: „Человек растет вместе со своими задачами“. Этот разбойник в глуши Сибири мечтает надрать задницу всему миру. А сам не может избавиться от страха быть изнасилованным своими псевдодрузьями, когда они перестанут бояться или стащат у него нож. Ненависть прямо пропорциональна страху, что ему отомстят. Презренный удел народа, лишенного всего человеческого! К чему этим недолюдям жизнь, если они даже не знают, зачем живут? Только мучают друг друга… Не сравнить с нами, арийцами, объединенными волей фюрера служить своей стране».

Русская речь

– Ох, люблю я, blja, этих сук резать. Полоснешь, значит, ей, padle, по щеке пером – считай, изуродовал. Кому она такая нужна? Только вам, немцам, на опыты, кхе, blja. Во как. Ведь любой бабе что надо, а?

– Залететь от правильного мужика, а потом ему на шею сесть. Padly. Вот у меня как – есть жена, suka. А зачем она мне – ума не приложу.

– Ну да ладно. Govno всё это, Прокурор. Стол накрыт, граждане-начальники, стаканы поданы, кхе, nah blja. Предлагаю выпить вашего немецкого шнапса за фюрера. Нехай живе, как говорят хохлы, Великая Германия и ее народ. Вздрогнем.

– Слава фюреру!

– Слава Германии!

– Слава Рейху!

– Слава.

– Господин оберлейтенант, мне можно пить эту водку?

– Можно, мой друг. Это наша, фруктовая, свою они нам не предложат. Пригубите для приличия, а то вдруг опьянеете, куда я вас потом дену.

– А можно совсем не пить?

– Нет, нельзя. Они же пьют за здоровье фюрера и за Рейх.

Немецкая речь

«Фу, какая гадость, язык обжигает. Зачем люди вообще пьют? Лучше бы кофе угостили».

Отложив ручку в сторону, Гроссман задумчиво смотрит прямо перед собой, и вдруг ему в голову приходит интересная мысль:

«Если я во сне, то я могу материализовать здесь все, что хочу. Достаточно мне что-нибудь представить, и оно должно появиться. Надо попробовать, должно получиться, если только я сам не в чужом сне».

Он сосредоточенно смотрит в одну точку, и вдруг перед ним появляется бутылка пива, только почему-то с этикеткой-полумесяцем советского образца, на которой написано «Пиво жигулевское», цена без стоимости посуды – 30 копеек, ГОСТ 3473—78, он его открывает о край стола и жадно пьет. На вкус оно с изрядной горчинкой, а послевкусие отдает воблой, точь-в-точь как пиво из его молодости.

«Как непредсказуемо действует наша память. Материализовывать пиво, вкус которого я уже забыл, – это парадоксально. Хотя необычно уже то, что я во сне пью пиво. И сам же этому удивляюсь. Господи, я же алкоголик, у меня происходит эрозия личности и расслоение сознания. Почитать, что ли, дневник Колосова. Может, там есть ответ на все мои вопросы?»

Он вынимает из стопки бумаг уже приметную ему тетрадь и открывает на оставленной в прошлый раз странице.

«31 декабря 1993. Малый Ярославец. Ну вот, еще чуть-чуть, и Новый год придет, а старый останется за порогом. Пришло время подводить итоги. Год выдался чудовищно тяжелый. Я весь год, весь год, не покладая рук, работал и работал, но так и не добился никаких видимых результатов. Весь год меня преследовали неудачи и потери. Год потерь. Я все время терял, терял и еще раз терял. Я потерял устойчивость в своем положении: отец сдал квартиру, и теперь у меня все время чувство, что я живу где-то «в уголку» и пишу – даже сейчас – на краешке стола. Меня предала и бросила Оксана. И слава богу, что это случилось во Франкфурте, где она нашла себе нового кавалера, нежели это бы случилось в России, и она старалась бы тогда вытянуть из меня все, что только можно. Я заработал под конец года геморрой, я работал весь год в школе и делал проекты Ost-Hafen, но Мираллес только посмеялся надо мной. Да, под конец я зачел себе его и остался в школе, но какой ценой – немногие платили столько за учебу, – разве только в Элевсинских мистериях; и что самое главное – я потерял веру в самого себя. Я не знаю, что мне делать, и полагаюсь только на Промысел Божий и на собственную судьбу. Я не знаю, что меня ждет в будущем, но одно знаю твердо – грядущий год будет много, много лучше и продуктивней. Следующий год будет в каком-то плане решающим в моем будущем выборе – остаться на Западе или вернуться домой. Я полагаюсь на Бога и молю о том, чтобы мой выбор был правильный. Я должен быть там, где я могу реализовать себя в работе и творить, творить, творить. Боже, как это звучит банально, но, тем не менее, это истинная правда. Единственное, чего мне не хватает в эту ночь, это моей собаки. Но ее я потерял, вероятно, навсегда, как, впрочем, и все остальное из моей прошлой жизни. Сейчас я не знаю, что меня ждет завтра и что я буду делать… и где. Единственное, что себе могу пожелать, – это счастливого Нового года. Больше сказать мне это некому.

5 января 1994. Франкфурт-ам-Майн. Вот и еще один год прошел. Я становлюсь старше, но нисколько не счастливее и довольнее своей жизнью. Минувший год не принес ничего, за исключением разве что уверенности, что тот путь, который я выбрал, не сулит мне ничего, что можно было бы считать человечески благополучием. Я снова в своей студии в Stadele, где никого нет, холодный свет и белые стены, а за окном идет зимний дождь. Я не знаю, что меня ждет, но пусть будет все как будет, хотя в душу закрадывается время от времени сомнение о том, нужно ли мне все, что я делаю. Но, как говорил Пифагор, покинув душу, никогда туда не возвращайся, ибо в ней живут пифии и демоны. Пути нет, и как же тяжела дорога восхождения к совершенству. Я должен по ней идти. Меня может утешать разве что мысль, что все ложное и фальшивое в процессе работы отвалится само по себе. Тайное знание требует невероятных усилий. Но, обретя себя, ты грозишь потерять других, точнее всех остальных. В этом году я должен начать процесс синтеза и систематизации своего знания, процесс кардинальной переработки и сведения воедино, в цельную систему моих отрывочных взглядов, мыслей и предположений. Я должен постараться закончить весь письменный, текстовый и геометрический аппарат – систему пространств и имена их демонов-вседержителей, ответственных за двери. Построить единую картину космогонии и теологии, а как следствие – астрология и иерархия сил. Сделать черновой макет рукописного гримуара, наметив все, что мне предстоит в будущем. Это должен быть год рывка вперед, качественного рывка. Продолжить разрабатывать архитектурную часть в проектах, но полагаться больше на интуицию и чувство места (да и как иначе с Мираллесом). Я обнаружил, когда возил альбом с работами в Москву, что, по сути, как ни странно, мой проект с Мираллесом был действительно довольно неплохой, качественно отличающийся от догматизма прошедшего года. Я был чересчур во власти магической силы квадрата и Цепеллинов. Наверное, нужно постараться как-то тоньше, деликатнее работать с темой ангела и Элохимов, символикой в архитектуре. Посвятить себя подготовке к служению. Помоги мне, Боже, пошли мне удачи и помощи, сведи с добрыми и отзывчивыми людьми и помоги реализовать все, что я наметил. P. S. Необходимо мне уделить внимание и живописи, заняться проработкой сюжетов и символических композиций. 12 книг о живописи (см. эскизы). Но самое главное в этом году – это научиться говорить, читать, а главное – понимать немецкий язык. В противном случае просто труба».

Сзади слышится какой-то шорох. Гроссман испуганно-нервно оборачивается и видит перед собой хозяина квартиры, абсолютно голого, грозящего ему указательным пальцем правой руки.

– Опять матери-а-а-ализовалси-и-и, – злобно тянет тот, а затем щелчком пальцев разрывает его на части, проваливающиеся во влажную темноту.