Текст книги "Каратель"

И где-то здесь что-то было. Важное. Теплое.

Живое.

Кто-то. Я чувствовал, что здесь кто-то есть. Предчувствие было резким и отчетливым.

Первая дверь была приоткрыта. Я толкнул ее шире.

Да, это была спальня. Слева провал в ванную комнату, впереди – выход на веранду, с разложенным шезлонгом, желто-зеленая зебра. Большой шкаф, вделанный в стену, распахнут, в череде нарядов первое платье почти слезло с вешалки, подолом на полу, и везде – на огромной кровати, на стульях, на оттоманке – женские вещи. Мне не сюда.

Следующая дверь была закрыта. Я осторожно нажал на ручку, решаясь, открывать или нет – кажется, предчувствие еще оживилось. Кажется, там кто-то есть…

Но кто? Кто-то из пленников, или кто-то из тех, кто их охраняет?

Ручка подалась, дверь не была заперта. А вот у дверей дальше – ручки были другие. Не львиные головы, сверкающие позолотой, а строгие стальные ручки, под которыми широкие пластины с настоящими замками. И двери-то тоже другие. Похожие, но другие. Если здесь дерево, то там всего лишь хороший шпон – поверх стали.

Я шагнул…

Из-за спины, издали, из-под лестницы, как сквозь вату – хлопок.

Так могла бы хлопнуть створка огромных дверей, если бы я, когда входил, не прикрыл ее осторожно, а оставил саму по себе…

Адреналин встряхнул меня. С глаз упала пелена. В голове стало ясно.

Передо мной – ряд запертых дверей. За ними зеленая гостиная, уходившая за углы коридора, там можно спрятаться…

Сзади, приглушенные коврами, взбирались быстрые шаги – словно удары кулачков в подушку – слишком быстрые, чтобы я успел добраться до конца коридора.

Я метнулся через коридор в приоткрытую дверь, скользнул по стене прочь от двери – и слишком поздно понял, что сделал ошибку.

Комнат не для пленников здесь, кажется, всего две. В той, что напротив, кто-то есть. И значит…

Я бросился в проем ванной комнаты, а шажки ватно протопали по коридору прямо к этой двери.

Кто-то вошел внутрь, и дверь с тихим стуком закрылась. Громко щелкнул язычок замка.

Я вслушивался в едва слышные шаги. Ковры гасили звуки. Но все-таки что-то слышно. И слышен шорох одежды. Вжикнула молния.

Раздевается? Судя по звукам, кто-то легкий. И по весу, и по движениям. Женщина.

Когда я понял – не знаю, чем больше, слухом или предчувствием, – что она замерла у окна, я решился выглянуть.

К куче одежды на оттоманке прибавились голубые джинсы, только что стянутые. На ковре валялись кожаные сапожки, которых здесь раньше не было.

Да, у окна. Женщина. Совсем девчонка.

Я ее уже видел. У морга. Одна из тех двух молоденьких жаб. Невысокая, хрупкая, с совсем светлыми волосами.

Стоя у огромного окна, к которому примыкала стеклянная дверь на широкую террасу, залитую солнцем, она сонно глядела куда-то в небо, и медленно раздевалась. Пыталась.

На ней осталась одна лишь блузка из красного шелка, но расстегнуть пуговицы было для нее непростым делом. Руки двигались медленно, пальцы едва сжимались, пуговица раз за разом выскальзывала из ее пальцев, не желая выходить из петельки.

Тогда она – движения тягучие, сонные – стала вытягивать шпильки из прически. Вытащив, просто разжимала пальцы, и шпильки падали на ковер. А она сама двинулась вдоль окна, покачиваясь из стороны в сторону. Листок, танцующий в струях ветра.

Но она не была пьяна. Она уже почти спала, хотя еще двигалась. Болото чужого сна почти засосало ее. Она шла по комнате кругами, что-то напевая себе под нос, распуская волосы. Уселась на кровать, все еще пытаясь расстегнуть блузку, но завалилась вбок. Подтянув ноги, свернулась клубочком. Возилась на кровати, сонно урча от удовольствия мягкой постели, пытаясь залезть под мохнатое покрывало. Но она лежала на нем, а сонные руки были слишком слабы.

Давай, милая, давай, засни же, наконец…

Она вдруг села на кровати.

– Ой! – сказала она. – Дурочка, кто же спит, не смыв краски? Это так негламурненько… – Она грустно покачала головой. – Ужасно негламурненько… Ванна, ванна, ванна! – пропела она и опустила ноги на пол. Теперь я видел ее со спины. – Я должна принять ванну… Все правильные девочки принимают ванну…

Ванна…

Я оглянулся. Стеклянная колба душа, огромная ванна. Не спрячешься.

Она опять принялась за пуговицы блузки, но сдалась, и стала стягивать ее через голову.

Я быстро выскользнул из ванны и беззвучно пошел по ковру, молясь, чтобы она запуталась в этой чертовой блузке, и так сидела в ней, с шелковым мешком на голове.

Но шелк легко соскользнул с нее.

Я замер, боясь шагнуть.

Я мог бы пройти до двери бесшумно, невидимо и неслышно для нее… Но это была не просто сонная девчонка. Я боялся не звука. Я боялся своего движения. Импульса, бегущего по нервам, сокращения мышц, усилившегося тока крови, – проявлений, которые сделают жизнь моего тела еще заметнее.

Я стоял в пяти шагах позади нее – в пяти шагах от жабы. Она вздрогнула и выпрямилась. По ее спине, по тому, как медленно она начала оборачиваться, я понял, что она что-то почувствовала…

Но обернувшись наполовину, она замерла. Забыла о том, что собиралась сделать.

Я тоже почувствовал. Сон менялся.

Теперь в ледяном болоте плавали не только образы женщин, но и мужчин. Не решаясь отдаться на волю сонных волн целиком – засосет! – я все равно что-то чувствовал.

Что-то неуловимо похожее на выставку собак – только здесь хвастались не собаками, а слугами. А потом…

…давящий запах свечей из жира, и прыгающие отблески огня, и мускулистый торс, горящие глаза и цепкие, жадные руки, властные, но не грубые, и так приятно им покориться – спуская с цепи зверя, чтобы потом опять потуже затянуть ошейник и сделать послушным…

Она встала. Вытянулась вверх стрункой. И, мурлыча как кошка, одной рукой сжала грудь, другой заскользила по животу, все ниже, выгибаясь назад, блаженно закинув голову…

Гибкая, тонкая, хрупкая… Под флером чужого сна, где сплетались десятки тел, и уже не мурчали – уже охали, стонали, выли…

Почти наяву я чувствовал, как сладко обнять эту тонкую талию. Откинуть прочь ее мягкие сонные руки, и, стиснув эту кошечку за талию…

Я зажмурился, закусил губу.

Хорошо бы, да. Прекрасно. Упоительно!

Но еще лучше – выбраться отсюда. Живым. Эта сука не безобидная кошечка – это чертова жаба.

Выбраться, пока она не пришла в себя. Мне нужно в коридор. Где комнаты для пленников, где Старик. Я должен вытащить его отсюда.

Я двинулся к двери – но слишком резко. Дрожащее от возбуждения тело утратило точность. Что-то скользнуло по ноге сзади. Я отстранился, замер – но слишком поздно. С оттоманки за моей спиной что-то все шелковисто потрескивало, потрескивало, потрескивало, сползая на пол…

Она обернулась.

По мне скользнул сонный взгляд. Если она и удивилась, то едва-едва – сквозь дрему и мечты, разлившиеся вокруг. Остановилась на моем лице.

– Кривоносенький… Не видела тебя раньше… Новенький?.. Вечно вы во сне колобродите…

Она и сама бормотала сквозь сон.

Я стоял, стараясь глядеть на нее тупым осоловелым взглядом, и молился, чтобы она не заметила, что цвета моей одежды лишь схожи с настоящими, чтобы не вгляделась в узел галстука с поддельным вензелем… а изнутри жаркой волной накатывала похоть.

Она была совсем рядом, маленькая и свежая, мешаясь с волнами сна, где было много таких же красивых тел, только взрослее, еще красивее и роскошнее, в окружении таких же совершенных мужских тел…

Уголок ее губ пополз вверх в косой ухмылочке.

– Вечно сюда шляетесь… Вечно взглядом спинку трете, попочку полируете…

Все улыбаясь, она пошла вокруг кровати.

В ее глазах было слишком много сна, чтобы она могла заметить, что вензель на галстуке поддельный. Если что и жило в ней сейчас, так это соски маленьких грудей. Острые пупырышки на ярко-розовых сосках, маленьких и четких, как медные монетки. Одна ее рука все еще была между ног, чуть перебирая пальцами.

Теперь она была так близко… Такая гибкая, такая податливая…

Жаба, чертова жаба! Может убить меня одним касанием!

Но ее приоткрытые губы, и глаза с поволокой – поволокой сна, и похоти, и покорности… Сумасшедшая мысль окатила меня, примирив похоть и страх: не все касания убивают. А потом она уснет… Я тихо уйду, и даже смогу пройти дальше по коридору, найду Старика…

Она потянулась ко мне, всем телом, поднимая руку – не то желая схватить меня за лацкан плаща, не то маня, не то…

Желание накатило на меня – тупое, животное, неистовое, сладчайшее желание, – отстраняя все. Где-то на задворках сознания скользнула мысль, что это не мое желание, не мое собственное желание, – это желание моего тела, пробужденное ее жабьей рукой, почти коснувшейся меня… Они умеют не только рвать нити жизни, но и подтягивать их, натягивать до звона, до предела наполнив жизнью…

Но это была всего лишь мысль. Призрачная, неважная мысль – среди захлестывающих волн чужого сна и моих собственных ощущений. Чувства обострились. Я чувствовал каждое касание одежды по коже. Удары пульса, нетерпеливую дрожь мышц, а сильнее всего – ее запах. Ее духов, ее волос, ее кожи, ее желания. Я был возбужден, как жеребец перед случкой, пятиногое чудовище.

Остались только она – и я. Две части мира, созданные быть одним, и нет ничего естественнее этого – и желаннее.

Ее талия притягивала мои руки, первая ступень движения, что важнее всего остального мира…

И тут по ее лицу, сминая похоть и сон, прошла рябь удивления.

Ее глаза больше не ловили мой взгляд, ушли в сторону. Вбок и вниз, по моей руке. Все удивленнее.

Животное желание накинуться на нее, вонзиться в ее тело, – отступило, стало не таким жгучим. Нити жизни, натянутые ею до предела, перестали звенеть от напряжения, перестали быть прутьями непреодолимой клетки. Способность мыслить пробилась сквозь них, и вернулась воля делать то, что я должен сделать.

Она уставилась на мою руку. Не знаю, видела ли она это глазами, или всего лишь рефлекторно глядела туда, где чувствовала. В стыке большого пальца с ладонью, где внутри меня разрасталось касание другой жабы. Невидимое для меня, но заметное ей.

Сон сходил с нее. Подняв брови, она глядела на мою руку, не понимая, как совмещается это – и одежда слуги, и нахождение здесь, сейчас, рядом с ней, посреди разлитого вокруг сна той…

Я шевельнул рукой, ее глаза скользнули следом. Она глядела на мои пальцы, пока я поднимал руку, пока опускал в карман, провожала взглядом руку даже под кожей плаща. Завеса плаща не смущала ее, как не смущала и моя кожа, и моя плоть – она следила не за моей рукой, а за тем, что было в руке, столь необычное, такое удивительное для нее.

Лишь когда я вытащил руку из кармана, она вскинула глаза на меня – хотя теперь-то ей следовало глядеть на мою руку. На то, что я достал.

Я видел ее глаза, еще живые, уже почти пробудившиеся, удивление переплавлялось в страх – и я знал, что еще через миг будет поздно. Так же легко, как возбудила меня, она может и убить.

Наши движения слились. Ее вскинутая ко мне рука – и мой палец, потянувший крючок Курносого.

Ее отбросило назад, почти обезглавленную. Я это больше почувствовал, чем увидел. Мои глаза рефлекторно закрылись, когда грохнул выстрел, и тут же в лицо мне брызнуло.

Подпиленная пуля должна была разнести ее голову в клочья, как переспелый арбуз, но когда я открыл глаза, она еще была жива. Почему-то пуля ушла ниже, чем я целился. Не в переносицу, а в подбородок, разворотив шею. Ее тело билось на полу, и она еще что-то чувствовала.

А грохот выстрела все не стихал – уже не в воздухе, раскатывался между висков ледяным эхом. Оно не стихало, росло, набирало силу… Холодный студень, равномерно заполнявший весь мир, вдруг собрался в ледяную паутину, паутина натянулась, обернувшись стальной сетью – и лопалась, нить за нитью. Ледяные обрывки стегали меня, обжигая холодом и болью.

Отзвук того, что чувствовала жаба, все еще бившаяся на полу предо мной.

Отражение того, как это чувствовала другая чертова сука.

Она проснулась. И ее пробуждение было ужасно. Не привычное ленивое выскальзывание из сна в проступающую реальность – а бокал кислоты в лицо. Ее слуги чувствовали ее желания, словно стали ее частью, а она чувствовала их – мысли, желания, ощущения…

И сквозь призму ее чувств, через ее ледяные нити – чувствовал я.

Потом стало легче. Жаба наконец-то затихла.

И тут же паутина начала протягиваться заново – но теперь не сонная, не мягко-ленивая. Жесткие нити, цепкие, как колючая проволока. Выдирая из сна всех слуг. Ледяным бреднем продирались через мир вокруг, через их сознания, отыскивая…

что случилось?!

Я почувствовал, как ледяной шип попытался воткнуться в меня – но я уклонился от ее касания, дал шипу соскользнуть. И ее касание совсем ушло. Лишь эхом я успел почувствовать, что она сосредоточилась на ком-то из своих – на ком-то, кто не противился ее влиянию, а жаждал его и сам помогал отыскивать в себе то, что нужно было ей. Он был уверен, что может ей помочь…

Я выскочил из комнаты в коридор – и прямо на меня распахнулась дверь.

Высокая блондинка, совершенно голая. Вторая жаба.

Ее взгляд ткнулся мне за плечо, на то, что осталось от ее подружки. Затем рванулся вверх, к моим глазам – и соскользнул ниже, к револьверу… или к тому, что она почувствовала внутри моей руки.

Я вскинул Курносого, чтобы влепить ей в голову пулю – но справа что-то двинулось. Из гостиной в конце коридора выскочил мужчина. Черные брюки, лиловая рубахи расстегнута на три пуговицы, распущенный пурпурный галстук, кое-как натянутый пиджак… а под ним кобура, рука жадно рвала бретельку застежки, добираясь до рукояти пистолета.

Я спустил курок, не поворачивая руку – после поворачиваться! сначала этой твари в голову! – а потом уж… Я приказал пальцу вжать крючок, но кисть, предплечье, вся правая рука – стали куском мягкого теста. Под тяжестью Курносого рука падала вниз, а пальцы отказывались сжиматься, и слабость накатывала на все тело.

Чертова сука! Все равно тебя это не спасет, тварь…

Подогнулись колени. Споткнулось сердце, задержав удар.

Но я устоял.

Я смог вскинуть руку. Пальцы почти не слушались, пластилиновые колбаски. Все-таки я вжал спусковой крючок.

Грохот выстрела слился с треском дерева. Дверь захлопнулась передо мной, вспучившись занозами там, где угодила пуля. Кажется, за дверью вскрикнули – но если ее и ранило, не смертельно. Подпиленная пуля через дверь не так страшна. Особенно когда по ту сторону двери вовсе не беззащитная девушка…

Краем глаза я поймал другое движение – еще один вскинутый пистолет, только на этот раз целились в меня, из конца коридора.

Я шарахнулся к стене, падая на колени, забиваясь в угол между полом и стеной, – за миг до того, как по коридору прокатился грохот выстрела. Я уже вскидывал руку, чтобы выстрелить в ответ…

Но за его спиной был еще один, такой же растрепанный, но тоже с пистолетом наизготовку.

Я метнулся к противоположной стене, вспышка выстрела подстегнула меня. Дверь вспучилась еще одной пробоиной.

И снова грохот, громче, двугорбый – и две вспышки, почти слившиеся в одну. Две пули ушли в пол, где я прижимался к стене миг назад.

У противоположной стены я задержался только для того, чтобы посильнее оттолкнуться и рвануться обратно к пробитой двери, перекатываясь на бок и разворачиваясь. Назад! Прочь!

Не вставая, на четвереньках я бросился к лестнице. Позади застучало из двух пистолетов. Даже спиной я чувствовал горячие нити, тянувшиеся ко мне, раскаленные кусочки, втыкавшиеся в пол позади, змейкой подбираясь ко мне, повторяя все мои движения, настигая, – но я был уже у лестницы и рыбкой нырнул вниз.

Ссыпался по лестнице на локтях и коленках. После выстрелов в ушах гудело. Позади бухали, как сквозь вату, тяжелые шаги.

Они выбежали к лестнице, когда я был у двери. Пихнул тяжелую створку плечом и выскользнул в открывшуюся щель. За спиной одновременно грохнули два выстрела, над головой лопнуло и посыпалось стекло, но я уже бежал вдоль стены.

За угол – и прочь! В лабиринт кустов, альпийских горок и японских мостиков. Там им меня не поймать, не угнаться!

Я несся, едва касаясь земли. Разбивая поплотневший воздух руками, глотая его, как нежнейшее суфле – холодом обжигая горло, но остужая огонь в груди.

Я бы обогнал гончую сейчас. За углом дома, уже далеко позади, снова посыпалось стекло, грохнула створка двери, – уже едва слышно, отдаленная от меня кустами, беседкой и шумом ветра в ушах. Они крупнее меня, сильнее, опытнее – но старше и тяжелее. Им меня не достать. Не догнать!

Оскалившись от натуги, еще сильнее разогнавшись, в один прыжок с рывком руками я взлетел на верхушку забора, перекинул тело на ту сторону, приземлился с кувырком и рванул дальше. Прочь, прочь, прочь…

Они меня потеряли.

Я это понял, когда ледяные нити, обвисшие было – вновь натянулись. Стали жалящими, как сеть из колючей проволоки, и пошли бреднем, процеживая…

Собирала ли она своих слуг? Натягивала ли она их поводки, чтобы скомандовать им всем сразу? Или искала меня среди них?

Я отрешился от кустов, что летели передо мной, от слепящего солнца, от неба, от горящих легких и от ударов земли в ноги. От мыслей, от желаний, от себя.

Сжался, забился внутрь, – подводная лодка, ушедшая в глубину, пропуская над собой сеть тральщиков.

Только от ее ледяных щупальцев некуда было спрятаться. Они были всюду, липкие, занозистые…

Осторожно я попытался вывернуться, проскользнуть меж них, не потревожив. Но она почувствовала меня. Щупальца вздрогнули, зашевелились быстрее, стягиваясь ко мне, сжимаясь…

И некуда было уйти от них. Только сжаться еще сильнее, затаить огонек разума.

Смотреть – но не видеть. Звуки – пропуская навылет. Двигаться – куда несет. Оцепенев внутри. Почти пропав, растворившись в том, что вокруг…

Ноги сами несли меня. Какой-то кусочек подсознания, какая-то трудолюбивая частичка сама извлекла из памяти, как я сюда бежал. И тем же путем провела обратно.

Оказалось, что я как-то промчался по участку, мимо дома, где чуть не попался, снова через забор – и впереди уже нависал дом с двором-колодцем, где меня ждала машина… когда чертова сука подцепила меня. Выцедила меня из гомона сознаний ее слуг. Нашла место в своей паутине, где бился чужой мотылек.

Щупальца обвились вокруг меня, стиснули виски ледяной хваткой, сдавливая – на этот раз точно. Больше не соскальзывая на схожие черты других сознаний. Именно меня. Ледяные шипы втиснулись в виски, подслушивая мои ощущения, мысли, желания – и уже начиная менять их. Перехватывать мою волю…

Я вышвырнул ее прочь, больше не прикидываясь, что меня здесь нет. Выровнял ощущения и закрылся наглухо.

На миг она оторопела. Я чувствовал отголоски ее эмоций, они сочились через ее холодное касание к моим вискам – как дребезжание оконного стекла от грохота грузовика на улице. Она была ошарашена. Все-таки неплохо я таился, выходит.

А потом она навалилась. Навалилась всерьез – но и я был готов. Я прислушивался к малейшему изменению, шедшему извне, и вышибал его прочь. Разрывал каждое ее липкое касание, вырывался из цепких ледяных колец. Теперь можно! От центра поселка я уже далеко. Метров сто пятьдесят, а то и больше. А она все еще там. Сидит неподвижно, в своей постели, или мечется по комнате, натыкаясь на вещи, ничего не видя – потому что целиком в ледяных щупальцах, что налетали на меня.

Она сильна, ужасно сильна – но даже для нее это слишком далеко. Она тоже это поняла. Щупальца перестали выискивать щелки. Стянулись в один мощный таран – и ударили в одном месте. Не выбирая, где защита слабее. Не пытаясь перехватить мою волю, а вбивая в меня какой-то образ…

один?

…чтобы рикошетом выбить реакцию-ответ. Я ни за что не отвечу ей сознательно, и она это знает, но подсознательная реакция всколыхнется во мне, а ей только этого и надо. Она подслушает. Узнает даже помимо моего желания…

Один? Ты один?

Все-таки она высекла из меня ответную искру, против моей воли.

Ты один? Кто-то еще пришел с тобой?

Кто-то еще…

Тоска и отчаяние колыхнулись в глубине, и я ничего не мог с этим поделать. Губы кривились в усмешке. Кто-то еще…

Мгновенный всплеск далекой радости – ее радости – и тут же она попыталась развить успех, сунуться глубже, уже не за ответом, а чтобы навязать свою волю…

Но я ждал. Я тоже собрался воедино, сосредоточился на том кусочке сознания, куда стягивались ее многочисленные щупальца, сливаясь для единого удара. Ее наскок – и мой щит, такой же слитный…

Отзвук ее злости – не смогла – и ее касания сошли с меня, как убегающая волна…

И далеким эхом: дрожанье холодных нитей, раскинувшихся вокруг. Натягиваясь одна за другой, пока не натянулись все. Она дергала всех своих слуг, как псов за поводки.

Я задыхался от бега, ноги налились колючей тяжестью – но я добежал. Вот он, проход во внутренний двор-колодец. Вон оно, черное с пурпурным отливом крыло «мерина».

Чертова сука не привыкла закрываться. Она не давила на меня, но ее касания были разлиты вокруг. Сквозь них я чувствовал все, что она кидала в своих слуг – и тащила от них к себе.

Десятки чужих сознаний, призраки в неимоверной дали… Дрессированные псы. Вскинулись, ловя ее желание. И сорвались с мест.

Прорванная плотина. Десятки тел, хлынувших к этому черному «мерину», в этот двор-колодец, подслушанный в моем сознании.

Сюда. Ко мне.

Мои пальцы дрожали, когда я ловил ключ зажигания. Хорошо, что я не стал вытаскивать его, когда уходил. Не знаю, с какой попытки попал бы сейчас в крошечную щель замка.

Поворот – и тихая дрожь разлилась по машине. И холодный прилив в висках. Сильнее, чем раньше. Она уже не сидит на месте. Она приближается, и приближается быстро.

Господи, зачем я загнал машину в угол двора? Зачем?! Я выкручивал руль, газовал туда-сюда, выкатывая «мерина» к выезду со дворика, а ледяной прилив в голове набирал силу.

Очень быстро. Слишком быстро. Идет? Бежит? Или ее уже успели подтащить к машине? Несколько секунд – и будет здесь.

Наконец-то я вырулил из дворика. Рванул машину под аркой. Как с трамплина «мерин» выпрыгнул на подъездную дорожку, сбегавшую к улице. Сбив створку ворот, разметав кусты живой изгороди, не переставая газовать, с визгом шин развернулся на главной дороге. Вперед! К серым воротам в конце улицы.

Забор и черная полоса тени под ним. Между мной и прозрачным небом, в котором плавает солнце. Все ближе…

И тут она навалилась. Несколько бесконечных секунд я ворочался в ее щупальцах, сжимавшихся, как кольца удава. Меня спасло только то, что она была еще далеко. Слишком далеко, чтобы могла проглотить меня сразу, за один раз. Я выскользнул, невредимый…

Нет, мне лишь показалось, что выскользнул. Целиком она меня не подмяла, но какой-то маленький кусочек, самый краешек, на который обычно я вообще не обращаю внимания… «Мерин» почти встал на дороге. Правая нога, вместо того чтобы жать на газ – оказалась правее и ниже, уткнувшись мыском в коврик.

В зеркале заднего вида улица пуста, но я чувствовал, что она движется за мной. Все ближе. Сосредоточившись на ноге, я выжал газ – и тут руки рванули руль в сторону. «Мерин» скакнул к краю дороги, подпрыгнул на бортике, пока я напрягся, сознательно вывернул руль обратно.

Почувствовал, как опять напряглась нога, собираясь спрыгнуть с педали… Я удержал ногу на месте, одновременно заставляя руки не дрожать, не рвать руль туда-сюда – слушаться меня, а не ту, что дергала за невидимые ниточки в моем мозжечке, раз уж не получилось завладеть мной целиком.

Руки на руле, нога на газу, но вдруг начала шалить левая нога, выжимая тормоз, пока правой я боролся за то, чтобы дать ходу…

Рывками. То быстрее, то медленнее. Совсем встав – и снова рывком вперед. Приближаясь к забору. К спасительным воротам.

Она нагоняла меня быстрее.

Борясь с ней за каждое движение ногами и поворот руля, я сбросил с руля одну руку, выдрал из кармана плаща брелок. Почувствовал, что она подслушала мое движение, через миг сообразила, зачем я это делаю, попыталась заставить мои пальцы разжаться, – даже бросила мои ноги, лишь бы разжать пальцы… брелок выпал, но она опоздала. Клавишу я вжал. Далеко впереди в черноте забора появилась щель. Узенькая, потом в шаг, в два…

Освободившаяся от давления нога вжала газ, и «мерин» пошел быстрее. К воротам, откатывающимся в сторону. Преодолевая подъем, разгоняясь. Быстрее… Быстрее!..

Впереди уже широкий проем – в сияющее небо. Хватит, чтобы проскочила машина. Уже близко, совсем близко… Мне бы только вырваться отсюда. Там уж ей меня не спеленать, не догнать!

Ворота замерли и пошли назад, съедая проем. Вцепившись в руль и оскалившись, будто это могло помочь мотору разгонять машину, я проехал последние метры – щель стала уже, но мне хватит. Должно хватить!

Я вывернул вбок, к самому краю ворот, чтобы скользнуть точно в проем. Грохнуло, отламываясь, боковое зеркало справа, и тут же второе, совсем близко – слева налетела створка ворот, закрывая проход. Врезала в бок машины.

Но переднее крыло уже снаружи – в океане света, нацелившись в небо…

Со скрежетом «мерин» продирался вперед. Машину протащило вбок, вжало в боковой столб, но и створка ворот поддалась – я видел, как она загнулась, «мерин» продавливал ее, вырываясь на свободу, отвоевывая сантиметры…

Все медленнее и медленнее. Загнувшись, створка промяла бок «мерина», вгрызлась в стальной лист, сцепилась с ним намертво. Мотор рычал, внизу визжали колеса, – но все без толку. Машину зажало.

А створка ворот все наезжала. В дверцу давило, и с хрустом металла, мелкими рывками она уступала. Лопнуло стекло в дверце, окатив меря стеклянными окатышами. Через миг лопнуло справа.

Но вылезать что в мою дверцу, что в дальнюю – их даже не открыть. Здесь створка ворот, там опорный столб. Я стукнул в лобовое стекло, но оно держалось и не собиралось лопаться. А из-за спины, с затылка на виски, накатывали холодные волны, все сильнее.

Я чувствовал ее касание, но она не давила, слава богам. Что-то другое занимало ее. Не я.

Ворота сдавливали машину, корпус со стоном уступал. Я перелез между сидений назад. Отжал ручку задней дверцы и ударил в нее ногами. Со второго раза она поддалась. Я выскочил наружу, закинул ногу на заднее крыло, забрался на него, уже хватаясь руками за крышу машины…

Что это было – интуиция? Предчувствие?

Я замер, уже почти вскочив на крышу – в шаге от того, чтобы вырваться за ворота, на свободу… подставив спину.

Я понял, почему она не трогала меня. И почему ворота закрылись. Я развернулся вправо, вскидывая Курносый – точно в тот миг, когда распахнулась дверь проходной.

Охранник выбегал с пистолетом в руке, но он опоздал. Пуля ударила его в голову и толкнула обратно. Он упал на пороге, из дверей остались торчать ноги.

Остальные были уже близко. Не только сука. Краем глаза я различил их – темные фигурки на дороге, в паре домов от меня. Близко, очень близко, но мне достаточно лишь взобраться на крышу машину – и съехать на передний капот.

С капота на землю. Все! Вырвался!

Вместо темной тени под стеной – простор, вздымающийся левее холмом и деревьями, и небо, чистое небо… Ветерок… Жизнь!

Я хотел бежать туда, но не смог даже двинуться.

Стоило мне шагнуть – попытаться шагнуть, поднять бедро и двинуть ногу вперед – как с задней стороны бедра напряглись все мышцы, останавливая ногу.

Я попытался преодолеть эту силу, но мышцы с задней части ноги натянулись стальным тросом. Нога дрожала от напряжения. Едва-едва продвинулась на полшага, но дальше уже не шла.

Когда же она успела, тварь… Когда же я отвлекся и дал ей забраться так глубоко, что даже не чувствую, как она делает это…

Я перенес вес на непослушную правую ногу, двинул левой – но опять все мышцы сзади напряглись, не давая шагнуть.

Зато рука поднималась сама собой.

Правая рука.

Поднимая Курносого к лицу – только видел я его непривычно, не со стороны рукояти, а заглядывал в черный носик…

Я пытался напрячь руку, выпрямить, отвести Курносого от себя – я чувствовал, как напрягся послушный трицепс, разгибая руку, но мой бицепс не желал расслабляться, и он был сильнее. Она напрягла его так, как я сам никогда бы не смог. Мне казалось, бицепс вот-вот лопнет от напряжения, или мышцы вырвут сухожилия из суставов… Рука тащила Курносого вверх.

Натянулись жгутами мышцы в предплечье. Я напрягал одну половину мышц, вывернуть руку наружу, – чертова сука напрягала все мышцы-антагонисты, разворачивая кисть внутрь. Помимо моей воли, в обход ее, вцепившись где-то напрямую в мозжечок. Рука дрожала от напряжения, суставы выкручивало и ломило от боли, а Курносый поднимался к голове.

Я попытался разжать пальцы, бросить его, – но она сжимала револьвер моими пальцами. Пальцы намертво вжались в рукоять. Я чувствовал, как в пальцах напрягаются мышцы – подчиняясь не мне, а тому кусочку меня, где зацепилась чертова тварь. Минуя сознание, напрямую дергала за нервные окончания… Это непросто, должно быть – сороконожка, считающая каждый свой шаг. Но чертова тварь делала это.

Я стиснул в кулак левую руку, врезал по правой, чтобы выбить револьвер, – но на полпути рука замедлилась. Как судорога прошла по плечу, руку дернуло назад. Вместо удара – рука ткнулась в рамку Курносого. Сползла по стволу, уже совсем не слушаясь меня, и легла поверх правой.

Пальцы стиснулись. Теперь две руки тащили револьвер к голове.

Я дернул головой назад, но револьвер неумолимо поднимался.

Какой-то миг я еще изо всех сил пытался сопротивляться ей – тянул вниз плечи, локти, запястья… Но это все было бесполезно. Если и был у меня шанс – то не здесь, здесь мне ее уже не вытеснить, а вот…

Сокращая мышцу за мышцей, она подняла руку, подтянула Курносого к моим губам, как я ни задирал голову. Ствол ткнулся в губы.

В глаза било солнце, а мушка лязгнула в зубы, уперлась в нёбо. Кислый вкус железа на языке…

Указательный палец тянул крючок.

Я пытался разогнуть его, замедлить, заставить давить не так сильно – но он сгибался, будто поверх него лег чужой, невидимый палец, твердый, как сталь, и давил, давил, давил, взводя курок…

Я боролся до последнего. До мига, когда понял, что курок вот-вот взлетит – чтобы тут же упасть, ударив бойком по капсюлю. До мига, когда почувствовал, что чертова сука так сосредоточилась на моем указательном пальце, что ослабила контроль над остальными мышцами.

Совсем немного приспустила поводья, но мне и нужно-то совсем немного… Пальцы левой руки чуть разжались, заскользили по титановой раме, нащупывая…

Два щелчка слились в один.

Курок уступил нажиму. С мягким крррак поднялся – и тут же упал, чтобы послать пулю мне в рот.

Но боек ударил в пустоту. В воздух.

Раньше щелкнула клавиша выброса барабана. Я достал ее непослушными пальцами. Успел!

Барабан отскочил в сторону. Подпружиненный стержень выкинул из камор патроны. Гильзы улетели вниз, блеснув на солнце. Звонко запрыгали по асфальту.