Текст книги "Танго на цыпочках"

Тимур заказал много всякой всячины, и для меня, и для Васи, которая принялась за еду с жадностью оголодалой кошки. Ела она аккуратно, как и надлежало сказочному существу, а мы ждали. Тимур тот вообще любовался Светланкой, словно картиной работы великого мастера. Влюбился. Наверное, мужчинам нравятся такие, как Света, хрупкие и нежные. Мне стало обидно – будь у меня такая внешность я ни за что в жизни не стала бы наркотики принимать, я бы нашла себе мужа, который любил бы меня сильно-сильно, как любят книжные герои книжных же героинь. Только внешность у меня не Светланкина, у меня своя, а, значит, с принцем, рыцарем и иже с ними, придется обождать, хотя… Я и сама пробьюсь. Я взрослая и самостоятельная.

– Лара хорошая была. Мы дружили. – Света, наконец, соизволила заговорить. – Она меня от Шныря защищала.

– С кем еще она дружила?

– С разными людьми… У нее много друзей было. Я огорчилась, когда она умерла. А Шнырь испугался.

– Почему? – Салаватов буравил Светланку взглядом. От былой влюбленности не осталось и следа.

– Точно не знаю. – На этот инквизиторский взгляд Света ответила рассеянной улыбкой. – Он не обсуждает со мной свои проблемы. Он ни с кем ничего не обсуждает. Шнырь злой, а Лара добрая была, Лара меня любила. А Шнырь… Он как-то обмолвился, что Лара отвесила пинка одному серьезному человеку, за то и поплатилась. И что воровки должны понимать, на что идут.

– Воровки? – Похоже, Тимур удивился. Я благоразумно помалкивала.

– Он так сказал. Вам лучше у Алика спросить, Лара ему принадлежала.

– Как это принадлежала? – Теперь я окончательно потеряла ориентацию, как это Лара могла кому-то принадлежать, она была сама по себе, она всегда говорила, что человек свободен от рождения, а рабство – это выдумка. Того, кто хочет быть свободным, невозможно сделать рабом. Но Свету вопрос не смутил, похоже, ей вообще такое чувство, как смущение, было неизвестно.

– Обыкновенно. Я работаю на Шныря, а Лара на Алика. Это классно, Алик своих девочек бережет, а Лара настоящей звездой была. Когда она умерла, я хотела попроситься к Алику. Чтобы он выкупил мои долги у Шныря и к себе взял, я бы классно работала, но Алик куда-то пропал.

– И Алик пропал. – Тимур задумчиво потер ладонью щеку.

– Кто такой Алик? – Мне надоел этот разговор, в котором я играю роль дурака, точнее дуры, они понимают, о чем говорят, я же сижу и ушами хлопаю.

– Алик – это Алик. – Логично ответила Света.

– А фамилия?

– Не спрашивала. – Она взяла с тарелочки пирожное и, откусив небольшой кусочек – феям не пристало откусывать огромные куски, это удел невоспитанных хомо сапиенсов – аккуратно промокнула губы салфеткой.

– Но кто он такой?

– Хозяин. Но мне кажется, что Алика больше нет.

– Почему?

– Предчувствие такое. – И, уставившись стеклянными голубыми глазами в Тимура, фея попросила. – Дай на дозу, пожалуйста. Я заработала!

Тимур

С некоторой натяжкой визит можно было считать успешным, Шнырь был дома, Шнырь соизволил помочь – правда, пока не совсем ясно, что на кассете и поможет ли она разобраться в хитросплетениях Лариной жизни.

Кассету Тимур решил посмотреть один, кто знает, что на ней, а Ника и так из последних сил держится. Тает прямо на глазах, того и гляди станет как эта беловолосая наркоманка.

– А тебе какое дело?

– Да так. – От Сущности Тимур отмахнулся, она, вернее, оно не обидится, поймет.

– У тебя видик есть? – Деловито осведомилась Ника.

– Нет.

– Я видела.

– Он сломан. – Соврал Салаватов.

– А вдруг…

– Вдруг только кошки родятся. Помолчи.

Она засопела и уставилась в окно, будет теперь игнорировать до самого дома, делать вид, будто бы до Салаватова и кассеты ей нет никакого дела, а у самой от любопытства щеки горят. Ничего, перетерпится – перехочется, от любопытства не умирают, кассету Тимур посмотрит в другом месте, а там уж и решит, что с ней делать.

Машина остановилась у подъезда, но Ника сделала вид, будто намека не понимает.

– Иди домой. – Велел Салаватов.

– А ты?

– А я попозже. У меня дела. Свои дела. – На всякий случай уточнил он. – И вообще, либо ты слушаешься и делаешь, что говорю, либо сегодня же выметаешься из моей квартиры, да из моей жизни тоже!

Ника, не ожидавшая подобного выпада, побелела, потом побагровела, и выскочила из машины, точно пробка из бутылки шампанского.

– И зачем ты так с ней?

Вместо ответа Салаватов нажал на газ, успеется еще с оправданиями, и вообще, имеет он право на дурное настроение или нет?

– Ну и дурак. – Пробурчала Сущность.

Мой дневничок.

Бред. Перечитываю и сама удивляюсь, какой же это все-таки бред. Неужели это я писала? Ну, почерк мой, значит, все-таки я. Ничего не помню, в голове пусто-пусто, а на душе легко. Снова Алик. Умом я понимаю, что ему нельзя верить, а вот тело, оно не просто верит – оно тянется к Алику, томимое жаждой. Эту жажду не утолить водой, не выжечь огнем, она будет существовать ровно столько, сколько буду существовать я сама. Она часть меня, иногда кажется, что лучшая часть. Доза, доза, доза… Умри, но достань, иначе ад.

Нефтяное море в легких и сердце, которое бьется из последних сил, но тебе совсем не хочется, чтобы оно билось. Тебе все равно. Приходят люди, знакомые и незнакомые, что-то говорят, что-то требуют, но ты не слышишь. В голове одна-единственная мысль – достать дозу. С нею все становится хорошо, мир прекрасен, жизнь прекрасна, я сама прекрасна.

Колеса – это еще ерунда. Мне было так плохо, что я едва не умерла. И Тим, как назло, в командировку укатил, а с Ники никакого толку, лишь плакать и могла. Зато Алик приехал и мигом решил проблему. О, он очень хорошо умеет решать чужие проблемы. Как сейчас помню. Столовая ложка воды, белый порошок плавает на ее поверхности сказочным островом, пока Алик кончиком ножа не разрушает остров. Вода становится белой, словно от извести, только это совсем не известь. Зажигалка. Простая, копеечная, полупрозрачная, газа остается лишь на половину, но Алик утверждает, что нам хватит. Алик прав. Пламя лижет ложку и белесая жидкость закипает. Я чую странный запах, он манит, обещая забвение. Сейчас. Скоро. Я забуду, какой грязной была. У меня снова будут крылья и краски, снова увижу свой собственный рай. Мне так хочется полететь. Скорее…

Пластиковый шприц в упаковке. Одноразовый – Алик брезглив. Резиновый жгут пережимает вену, немного больно, но я терплю, рай того стоит. Вены синими линиями проступают на коже. Ну, скорее же, не хочу больше ждать. Игла похожа на бабочку. У бабочки есть хоботок, у иглы тоже. Он вгрызается в синюю линию, а в шприце – брюшке ядовитой бабочки появляется кровь. Правильно, мы с ним одной крови, он и я.

Небо снизошло до меня, или это я снизошла до неба?

Ангелы ползут по желтому рассвету, глупые крыла солнце заслоняют. Снова я одна руки поднимаю…

Доминика

Я была так зла, так зла, что не замечала ничего вокруг. Ну, Тимур, ну, молодец, теперь понятно, кто он такой. Хам. Зэк. Просто урод. Впрочем, нет, на урода Салаватов не тянет. Он высокий и весь такой из себя… А я – дура, что с ним связалась. И вообще только дура способна влипнуть в такую историю.

И только дура способна забыть сумочку с ключами в машине.

– Дура. – Произнесла я в слух и нажала на ручку, просто от злости и безысходности. И дверь открылась, прямо, как в сказке. Дверь открылась, а за дверью…

За дверью никого не было.

Неужели я, выходя из дому, забыла закрыть? Но нет, закрывал Салаватов, точно помню: ключ заело в замке и ему пришлось возиться минут пятнадцать, но дверь закрылась, а теперь? Теперь она открыта, и это значит, что сюда кто-то заходил.

Я стояла на пороге, не решаясь зайти в квартиру. А если там…? Да там может быть что угодно! Труп, чемодан с героином, пистолет, вор, убийца… Коленки подкашивались со страху, а еще такое чувство, будто за шиворот высыпали пригоршню льда.

Ну же, я смелая, я войду в квартиру, и, что бы или кто бы там не находился, не испугаюсь. Не убьют же меня средь бела дня, это, право слово, чересчур.

Пусто! Господи, как хорошо, что здесь пусто, что никого-никого нету! Я едва не расплакалась от облегчения, и, свинтив крышку со стоявшей на столе бутылки «Бонаквы» – холодная, просто прелесть – осушила ее одним глотком. Все-таки эти «странные» происшествия раскачивают психику. Тимур просто плохо закрыл дверь, а…

А в воздухе пахло «Черной магией», тонкий, еле-еле уловимый аромат ночи дрожал, затухая, еще минута-другая и он полностью исчезнет. Но я-то буду помнить о запахе злого колдовства, принесенного в дом неведомой ведьмой, которая с неизвестно какой целью выдает себя за мою погибшую сестру.

Это не Лара, нет, не Лара, Лара умерла.

«– Ну и что?» – ленивыми каплями падали на пол лепестки черной розы. Черную магию делают непременно из черных-черных роз, а еще из тягучего дегтя и когтей летучей мыши.

Господи, откуда такие странные мысли? Это похоже на безумие, надо будет попросить Тимура, чтобы он нашел врача. Пусть специалист скажет, схожу я с ума или уже сошла. Запах «Черной магии» стал сильнее. Теперь я могла его видеть: ленты-змеи, материализуясь в воздухе, тянулись ко мне. Нет, не хочу! Прочь от меня!

Прочь из квартиры! Я бросилась к дверям, но на пороге стояла Лара.

– Ты куда? От судьбы не убежишь, пойдем со мной.

– Куда?

– Я научу тебя летать. – Пообещала Лара.

Тимур

Розовую сумочку на переднем сиденье Салаватов заметил не сразу, пришлось возвращаться, не заставлять же ее торчать перед запертой дверью, еще, не приведи боже, случится что-нибудь, а ты потом отвечай.

– Перед кем?

– Перед совестью.

– А она у тебя есть? – Поддела Сущность.

– А ты мне на что?

Крохотная сумочка помещалась в ладони. Интересно, кто придумал, что женские сумочки должны быть маленькими? Да что в нее влезет-то? Помада и ключи? И ради этого таскать с собой нелепый розовый кошелечек на длинной веревочке? Все-таки женщины – совершенно непостижимые создания. Как бы не порвать эту ерундовину ненароком.

Салаватов раздраженно толкнул дверь в подъезд: нет других забот, кроме как бегать за девчонкой, которая свои вещи разбрасывает где попало.

Дверь в квартиру была открыта нараспашку. Черт побери, а это что значит?

– Ника?

В воздухе витал странный запах. Духи и что-то еще… Что-то сладкое и смутно знакомое… Опасное.

– Ника! Ника, ты где?

Вот теперь Салаватов испугался по-настоящему.

– Ника, отзовись!

Она не отозвалась. Она не слышала. Она стояла на балконе и смотрела вниз. А потом… Потом Ника решительно перекинула ногу через перила.

– Стой!

Сумочка полетела куда-то в угол, но Тимуру было не до сумочки. Нику он вытащил в последний момент, когда она, сидя на перилах, уже вытянула руки вперед.

– Дура, господи, дура! Идиотка!

Салаватов тряс безвольное тело, чувствуя, как предательски дрожат руки. Еще бы минута, и все… Конец… Этаж, конечно, не восьмой и не девятый, но внизу асфальт, и хитрый кованый заборчик. Страшно подумать, что бы с ней было, если бы…

Если бы не сумочка. Проклятая розовая сумочка размером с крупное яблоко. Хозяйка этой сумочки висела в руках большой мягкой игрушкой, голова раскачивалась из стороны в сторону, а из широко распахнутых глаз катились крупные слезы.

– Ника? – Тимур перестал трясти. – Ника, девочка моя, что случилось?

– Тимур, это ты?

– Я.

– Тимур, это она! Она сказала, что я должна… Она сказала, что пришло время! – Ника обеими руками вцепилась в майку, словно испугалась, что Тимур может исчезнуть. – Тимур, не уходи, пожалуйста. Мне страшно!

– Не уйду.

– Спасибо. – Ника, уткнувшись носом в майку, заревела во весь голос.

Год 1905. Продолжение

Нельзя сказать, чтобы Юзеф Охимчик визиту Палевича обрадовался, но отговариваться занятостью не стал. Да и не было у него никаких таких особых дел, не считая чаепития. К чаепитию Палевич присоединился, хоть его и не приглашали. Ну, в некоторых случаях можно и без приглашения обойтись. Юзеф, видя подобное самовольство, граничащее с невоспитанностью, нахмурился. Но вот на лице появилась вежливая улыбка.

– Добрый день. – Поздоровался Аполлон Бенедиктович, усаживаясь за стол.

– Ну, нельзя сказать, что добрый. Вчерашнее происшествие не дает мне покоя. Ужасно, ужасно! Я ночью глаз не сомкнул, только закрою глаза, и ее вижу… Как пани Наталия? Переживает? – В голосе Юзефа промелькнуло раздражение. Надо полагать, ревность, ведь не его, будущего жениха и защитника, попросили остаться, а Палевича, человека пришлого.

– Переживает.

– Николай, Николай… В жизни не подумал бы, что он на такое способен. Вы ведь хотите узнать, как это случилось?

– А вы видели? – В свою очередь поинтересовался Аполлон Бенедиктович. Он и в самом деле собирался задать вопросы, однако не ожидал подобной готовности к сотрудничеству.

– Нет. Неужто вы думаете, что, если бы я присутствовал, убийство произошло бы? Я бы ни за что не позволил Николаю тронуть Магду. Это… Это… – Пан Юзеф, не найдя подходящих слов, всплеснул руками. – Это невозможно!

– И что вы видели?

– Ох… Не много, право слово. Николай начал буянить и Магда увела его из комнаты. Она и раньше так делала, Николя довольно часто напивался, а Магда жалела Натали, которая тяжело переживала позор братца. Вот. И Магда всегда уводила его прочь, Камушевский слушался ее, понимаете?

– Простите, но не совсем.

– Он был влюблен в нее, об этом все знали.

– Так уж и все?

– Достаточно было взглянуть на него в присутствии Магдалены, Николай глаз с нее не спускал.

– А она?

– А что она? – Пан Охимчик запыхтел, точно еж. – Зачем ей этот мальчишка, который даже пить нормально не умел, каждый раз напивался до невменяемого состояния. Вот и вчера, вы же сами видели, как он себя вел. Возмутительно!

Аполлон Бенедиктович поспешно закивал, и Юзеф, ободренный поддержкой в лице следователя, продолжил.

– Они удалились, обычно Магда возвращалась быстро, а тут, понимаете ли, задержалась. И вы с Наталией ушли. Какая-то приватная беседа?

– Да.

– Извините, что интересуюсь, любопытство, знаете ли, грешен.

– Безгрешных нету.

– Ваша правда. – Охимчик заерзал на стуле, точно ему вдруг стало неудобно сидеть. – Я вот с рождения грешен. Пошел за вами… Не подслушивал, что вы, этого и в мыслях не было!

– Конечно, конечно. – Аполлон Бенедиктович сделал вид, будто верит, хотя ни на минуту не усомнился, что, будь такая возможность, Охимчик бы подслушал разговор. А, может статься, и подслушал, теперь ведь не узнаешь.

– А потом крик раздался, я прибежал на него чуть раньше вас.

– И что увидели? – Это был самый важный момент, Палевич и дышать-то перестал, ожидая ответа, а доктор, как назло медлил. Морщил лоб, шевелил бровями, гладил пальцем усы.

– Магдалену. И Николя. Он кричал.

– Уверены?

– Да. Пожалуй, да.

– А где он стоял?

– Над ней. Вот, знаете, так, у изголовья стоял, наклонившись. Я и не сразу-то понял, что произошло, признаться, первая мысль была… неприлична. Я же не видел, что Магда мертва. А потом Николя повернулся и… Кровь. У него руки были в крови, и она тоже вся в крови была, и на полу, везде кровь! Мне сегодня всю ночь кровь снилась. Я-то человек привычный, приходилось и раны всякие видеть, и по живому резать, но с подобным кошмаром сталкиваюсь впервые.

– То есть, вы уверены, что девушку убил Николай?

– А кто же еще? – Искренне удивился Охимчик. – Кроме него некому. Или вы меня подозреваете?

Признаться, у Аполлона Бенедиктовича возникала подобная мысль, однако навряд ли у доктора хватило бы времени убить, а потом переодеться в новую одежду, не заляпанную кровью. Да и где бы ему взять точно такой же наряд. Нет, Охимчик к убийству непричастен.

– Как ни печально осознавать, но Николай – убийца. Будет суд?

– Вы намерены свидетельствовать против Камушевского?

– Это мой долг. – Охимчик склонил голову, демонстрируя, что исполнение сего долга не доставит ему радости, но и уклоняться он не станет. Лицемер.

Аполлон Бенедиктович попытался загнать раздражение вглубь, разговор с Охимчиком еще не окончен, хотя на лице последнего написано явное отвращение к беседе. Небось, полагает, будто сказал все, что нужно, и недоумевает, с чего это уважаемый господин следователь не торопится уезжать. Пожалуй, в другое время при подобных обстоятельствах Палевич и закрыл бы дело, но серые, полные искренней мольбы, глаза пани Наталии не позволяли отступить. Не сейчас, не сегодня. Да и со смертью старшего из братьев разобраться следует.

– Чаю? – Запоздало спохватился Юзеф.

– Не откажусь, на улице прохладно, а у вас тут самовар горячий.

– Спасибо пани Терезе за заботу. Знакомы?

– Имел честь. – Палевич очень надеялся, что словоохотливой, гостеприимной старухи нет дома, ее присутствие за столом излишне, разговор ожидается непростой, и Охимчик это чует.

Чай Юзеф принес сам, не поленился на кухню сходить. Горячий напиток дразнил ароматом меда и каких-то неведомых Палевичу трав, будем надеяться, что Юзеф не подсыпал яду.

– Чабрец и малина. – Пояснил Охимчик. – Пани Тереза просто чудо.

Некоторое время пили молча. Юзеф исподлобья следил за каждым движением следователя, и в то же время изо всех сил старался делать вид, будто его совершено не смущает визит. Врет доктор, боится он, вон как усы подрагивают, а на лбу испарина, надо полагать, не от чаю пани Терезы выступила, и красные пятна на щеках не просто так, они тоже говорят, что Охимчик нервничает. А с чего бы? Уж ему-то чего боятся, когда к событиям в доме Камушевских он прямого отношения не имеет. Или имеет? Когда нервозность Юзефа достигла критической отметки – явно задрожали руки. Совсем как у деревенского пьяницы, ухватившего вожделенный стакан с самогоном, Палевич решил начать беседу.

– Весна в это году поздняя выдалась…

– Ваша правда, – поспешно ответил пан Охимчик. – Совсем недавно потеплело, а до того морозы и морозы, прям напасть какая-то…

– Вроде волков.

– Что? Ах, вы про это. – Показалось или Юзеф в самом деле облегченно вздохнул. Нет, ну, конечно же, показалось, с чего бы ему испытывать облегчение, когда разговор завернул на волчью тему. Волки ж это совсем рядом с оборотнем.

– Про это.

– Волки всегда тут водились, и каждый год они то овцу зарежут, то корову…

– То человека.

– От чего не было, того не было. На людей не нападали, даже зимой, в морозы, а уж по весне-то и подавно, зачем им человек, когда в лесу зверья хватает?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. – Охимчик шумно отхлебнул из кружки. – Это не волк Олега убил, и не оборотень.

– Не верите в оборотня?

– А вы, вы верите? – В голубых глазах Юзефа Палевич увидел вызов. Вот чудо, с чего бы доктору храбриться. – Не верите. И правильно делаете, нету оборотня, и не было никогда.

– А Вайда, которую в лесу бросили, как же? Неужто врет легенда?

– Все легенды врут, одни больше, другие меньше. – Охимчик постучал пальцем по подстаканнику. – Коли вам так уж интересно, то могу рассказать, как все было на самом деле.

– А вы знаете?

– Знаю. Сейчас поймете откуда. Итак, князь Богуслав, вернувшись домой, обнаруживает, что его предполагаемая невеста понесла от другого. Того другого он убил – сущая правда – а Вайду после извращения князя никто больше не видел. Так?

– Так.

– И дальше появляется сказка, будто бы Богуслав бросил бедняжку в лесу, на растерзание волкам. Так?

– Так.

– Не так. – Юзеф усмехнулся с видом победителя. – Это чернь выдумала, на самом деле князь оставил ее в поместье, просто запер, чтобы разговоры не шли. Он насмешек боялся очень, вот и сидела Вайда под замком, пока не пришел срок рожать.

– И родила?

– Двойню. Мальчики. Сама Вайда при родах померла, ну, в те времена явление не редкое, а вот дети получились красивые и здоровые.

– И князь их вырастил? – Предположил Аполлон Бенедиктович. Надо сказать, история в изложении поселкового доктора выглядела куда как менее кровавой, зато гораздо более убедительной. И вправду, неужто князь Богуслав таким зверем был, чтоб беременную девушку в лесу бросать. Дикость какая!

– Не совсем так. Тут надо вспомнить, что у Богуслава была жена, немка, ее Каролиной звали, женщиной она была набожной, но некрасивой, и детей ей Господь не дал, оттого князь и развод получить жаждал, чтобы род не прервался. Но после предательства Вайды – а он расценил ее поступок именно как предательство – веры к женщинам у Богуслава не осталось, понял, что глупо менять одну жену на другую. Он поступил проще. В церковной книге значится, что Каролина Камушевская третьего верасня года тысяче шестьсот шестьдесят пятого от рождества Христова родила сына Августа. Между тем нигде нет ни слова о том, что Каролина была беременна, а это событие важное, о нем непременно упомянули бы.

– Думаете? А если она слазу боялась, береглась либо вообще из поместья уезжала?

Юзеф от предположений Аполлона Бенедиктовича лишь отмахнулся.

– В тот же день третьего верасня года тысяче шестьсот шестьдесят пятого от рождества Христова родила и некая панна, родная сестра убитого князем боярина. Тоже мальчика, которого нарекли Кшыштофом. Панна та была девицей незамужней, оттого прослыла в округе распутницей. Ей многое пришлось пережить, но от мальчика, которого она любила, как родного, она не отказалась. Молчите? И вопросов никаких не возникло?

Как ни странно, но вопросов действительно не возникло, пан Охимчик изложил историю вполне понятно. Князь Богуслав попросту разделил детей, одного мальчика усыновил, другого отдал родной сестре убитого им же отца, то ли в награду, то ли в наказание.

– Август стал наследницей всего состояния Богуслава, ему достался и дом, и награбленные князем сокровища – поверьте, раньше в поместье целые подвалы были забиты золотом и драгоценностями, само поместье, фабрики в Лодзи, заводы около Менска и Городни. А Кшыштоф рос под проклятьем незаконнорожденной, и после смерти приемной матери ему не осталось ничего, кроме долгов. Разве ж это справедливо?

– Это было давно.

– Но история имеет продолжение. Не сомневаюсь: вы уже все поняли.

– Кшыштоф ваш прадед.

– Прапрадед. – Поправил Юзеф, – даже можно еще несколько «пра» поставить. Теперь вы понимаете, что я имею такие же права на поместье, как и Олег? Мой брак с Натальей лишь попытка восстановить справедливость. Две ветви рода вновь объединятся.

– Но Олег не стал слушать.

– Он – глупец. Жадный глупец и сноб. Видите ли, он не мог допустить, чтобы к его драгоценной сестре сватался какой-то доктор. А я всего в жизни добился сам, тогда как ему с рождения достался и титул, и деньги, и возможности. Окажись он на моем месте, еще не известно, выжил бы или нет! А он посмел заявить, будто бы я – безумец. Я – безумец! – Юзеф замолчал, пытаясь успокоиться, видимо, давнишний разговор ранил его куда сильнее, чем можно было бы предположить.

– Я безумец, тогда как он такой же незаконнорожденный, как и я. Мы были равны, просто ему больше повезло. Когда я упомянул об этом, Олег пришел в ярость, он избил меня, представляете?

– Ужасно.

– Я обратился с жалобой в полицию, но они лишь посмеялись. Вам следует навести здесь порядок!

– Всенепременно. – С чистым сердцем пообещал Аполлон Бендиктович. – Скажите, а Наталья знает о… О вашем происхождении.

– Нет.

– Отчего же?

– Ну… – Охимчик смутился. – Мне бы не хотелось, чтобы она думала, будто бы мною движет меркантильность. Она милая девушка, добрая, не чета братьям, те настоящие выродки, что один, что другой. Я надеюсь, что теперь, когда меж нами не осталось больше преград, Натали согласится стать моей женой, я буду хорошо заботится о ней. Женщине не следует оставаться одой, понимаете?

– Понимаю. – Аполлон Бенедиктович понял одно: любовью тут и не пахнет, Охимчик одержим идеей занять «подобающее» ему место. Ни мало не задумываясь о том, что события двухсотлетней давности вряд ли могут служить достаточно веским аргументом сегодня. Зато с оборотнем хоть прояснилось, нету оборотня, как и предлагалось.

– И вообще я имею право на все!

– И на золото?

– Какое золото? – Пан Охимчик насторожился, точно лис, почуявший запах охотника.

– То, которое князь Богуслав Камушевский на болотах потерял.

– А, проклятый клад… – Юзеф засмеялся, будто бы услышал донельзя забавную шутку. Смех у него был неприятный, похожий на кашель чахоточного больного, и Аполлон Бенедиктович испытал сильное желание пересесть подальше, чтобы не заразится этим смехом-кашлем.

– Хотите сказать, что его не существует? Еще одна сказочная история?

– Отчего же, существует, однако ж найти его не возможно.

– Проклятье?

– Да Господь с вами, какое проклятье, все гораздо банальнее. – Юзеф, засунув руки в карманы жилета, насмешливо поглядел на Палевича, словно на неразумного мальчишку, который, начитавшись дешевых романов, рвется искать пиратский клад. – Вы представляете, какие здесь места? Болота и леса, леса и болота. Тысячу лет можно землю рыть без всякого толку. А вообще история интересная, если вам любопытно, могу рассказать.

– Буду благодарен.

– Это скорее мне вас благодарить следует, не часто встретишь благодарного слушателя. Впрочем, вернемся к кладу. Его существование не подлежит сомнению, остались документы, большей частью записи в церковной книге. Знаете сей милый обычай записывать все, что происходит вокруг, хотя должно́ регистрировать лишь рождения, браки и смерть. Именно благодаря чужому любопытству имеем полный список пропавших вещей, надо сказать, список весьма и весьма внушительный, один черный лотос стоит баснословных денег.

– Что за лотос?

– Брошь в виде цветка лотоса, украшенная черными алмазами, изготовлена по личному эскизу прадеда Богуслава, пожелавшего сделать супруге необычный подарок. Алмазы подбирали пять лет!

– Впечатляет.

– О, да, согласен, Камушевские всегда умели швырять деньги на ветер. – Пробормотал Юзеф. – Там кроме этой броши много еще добра было. Богуслав забрал из дому все более-менее ценные вещи.

– Но для чего? – Гипотеза Федора о том, что князь хотел умилостивить оборотня, критики не выдерживала, кому, как не Богуславу, знать, что оборотня не существует.

– Бежать собирался. Да, да, Богуслав Камушевский, князь и дворянин собирался трусливо укрыться за границей.

– Была причина?

– Была. Он имел неосторожность участвовать в заговоре против короля. А тот, как это часто бывает с заговорами, провалился, и сообщники были казнены. Богуслава предупредили, иначе он разделил бы участь остальных заговорщиков. И поделом!

Ненависть Юзефа Охимчика к давно умершему князю выглядела, по меньшей мере, странно. Аполлону Бенедиктовичу доводилось сталкиваться с людьми душевнобольными, одержимыми некой мыслью, которая полностью овладевала разумом и жизнью человека. Однако поселковый доктор не выглядел сумасшедшим. Впрочем, у каждого человека свои причуды, пускай и такие дикие, как эта ненависть.

– Предатель, вор и убийца не стоит жалости. Его добро, утерянное ныне в болотах, было награблено во время войны, отнято у тех, кто слабее. Не удивительно, что замаранное кровью золото отомстило грабителю. Думаю, Богуслав планировал уехать ненадолго, год-два, измена бы забылась, простилась, король сменился или появились бы другие заговорщики, в общем, он бы вернулся. А золото прятал, чтобы конфискации избежать или просто сохранить на будущее, через границу такой груз не потащишь.

– Ваша осведомленность поражает.

Охимчик, самодовольно усмехнувшись, пояснил.

– Признаться, раньше у меня имелась мысль отыскать клад, вы не поверите, сколько времени я на эту идею угробил. Во всей Российской империи не отыщется человека, который знал бы о жизни Богуслава больше меня. Я изучил все, что можно было изучить, надеясь отыскать зацепку. Он умер на обратном пути, успел спрятать клад, а, значит, золото до сих пор лежит, ждет своего часа… О, эта мысль до сих пор не дает мне покоя, хотя с возрастом я стал разумнее.

– Действительно. – Аполлон Бенедиктович не стал спорить. И в самом деле, чем искать в лесах упрятанный Богуславом Камушевским клад, проще жениться на его прапраправнучке и на правах супруга получить и имущество, и имя.

– Тело князя нашли на дороге, что соединяет Княжий остров с землей. Вы по ней сюда ехали. А, знаете, что интереснее всего?

– Что?

– То, что никто не знает, вывез ли Богуслав золото в лес или же спрятал его на острове.

– А вы как думаете?

Губы Охимчика сложились в любезную улыбку.

– К несчастью, даром провидца не обладаю. Да и стоит ли гоняться за проклятым кладом, если…

Юзеф выразительно замолчал. Аполлон Бенедиктович мысленно возблагодарил Господа за подаренное терпение, которого хватило до конца беседы.

Доминика

Длинный и тяжелый день продолжался. За окном темно, но спать совершенно не хочется. Я уже выспалась, тогда Тимур уговорил лечь, я легла, заснула, а вот теперь, когда наступила ночь, проснулась. Это было неправильно и нелогично, но правильность и логика давным-давно ушли из жизни.

Лежу на кровати под легким одеялом – несмотря на летнюю жару меня трясет, стоит лишь подумать, что могло бы произойти, если бы… Если бы не сумочка. Моя любимая розовая сумочка на длинном ремешке-цепочке, забытая в машине. Тимур вернулся и спас меня. Он снова меня спас, а теперь упорно пытался разобраться в происшествии.

– Итак, давай с самого начала.

– Давай. – Я готова была отвечать на его вопросы столько, сколько понадобится, только бы Салаватов оставался в квартире, с ним спокойнее, в его присутствии Лара не появится, не причинит мне вред.

Салаватов сидит в кресле, вытянув ноги. На коленях – журнал, в руке кружка с чаем, на лбу две вертикальные морщинки.

– Значит, дверь была открыта?

– Была.

– А как ты поняла, что она открыта?

– Нажала на ручку, она и поддалась. Ну, внутрь пошла, как обычно.

– Ты вошла?

– Вошла.

Салаватов нахмурился еще больше, предполагаю, что он сейчас обо мне думает. Сама думаю примерно то же. Дура я, последняя идиотка, следовало бежать прочь и как можно дальше, а не соваться внутрь. С другой стороны, кто мог знать? Никто. И, если бы не сумочка, забытая в машине, Тимур не вернулся бы, а я… Он утверждает, будто я собиралась спрыгнуть с балкона. Не помню. В голове ватный шарик, мятый, перекрученный, и болезненный. Шарик есть, а воспоминаний нет.

– Она была в квартире? – Тимур специально не называет имя, щадит мои нервы, спасибо. Он вообще хороший, он меня спас, а я плохо думала о нем, теперь стыдно.

– Она была в квартире? – Тимур терпеливо повторил вопрос. Я сегодня такая рассеянная, просто жуть.

– Нет. Мне показалось, что в квартире никого не было, я еще решила, что это ты дверь не запер.

– Дальше.

Дальше? А дальше я почти не помню. Кажется, выпила воду и почувствовала запах «Черной магии».

– Какую воду? Из-под крана?

– Нет. На столе бутылка стояла, «Бонаква». Холодная. – Тело согласно отозвалось, оно тоже помнило вкусную холодную воду, утолившую жажду. На улице-то жара, пить хочется постоянно, и тогда тоже хотелось.