Текст книги "Танго на цыпочках"

Скинув подушку на пол – полегчало – я рассмеялась, жизнь идет, нечего прятаться, нужно… Что именно нужно делать, чтобы не отстать от жизни, додумать я не успела: взгляд упал на тетрадь, раскрытую на зашифрованной странице. Она лежала… боком, ну, не то, что вверх ногами, а именно боком, то есть повернутой на девяносто градусов. А глаза выхватили первое слово.

«Ангел».

Лара умудрилась придумать шифр простой и вместе с тем действенный: она писала слова не в ряд, слева направо, как пишут нормальные люди, а в столбик. Столбик к столбику, буква к букве и, если пытаешься прочесть текст, выходит полная нелепица. А, поверни тетрадь, и все становиться понятно.

Прочесть? Марек ждет, не следует его обижать, в конце концов, будет вечер, будет свободное время, тогда и прочту в тихой, спокойной обстановке, когда над душой никто не стоит.

Даст бог, пойму, кто есть ангел и зачем он спит.

А еще почему пики козыри.

Мой дневничок.

С. звонила. Господи, мне так плохо, а она сказала, будто мы не должны больше встречаться. Как это, не должны? Она разрывает связь? Она хочет избавиться от меня, хочет вычеркнуть меня из своей новой, благополучной жизни. Вот просто взять и вычеркнуть, словно фамилию из старого блокнота.

Умру без нее.

Тимур

Ника выглядела жизнерадостной, настолько жизнерадостной, что Салаватова разбирала злость: рядом с ним она и улыбалось-то редко, а, стоило появиться этому красавчику, и, пожалуйста, все печали, все проблемы позабыты.

– Ревнуешь. – Поддела Сущность.

– Не хватало. – Пробормотал Тимур.

– Что? – Ника повернулась к нему, в одной руке бутерброд с ветчиной и нежно-зелеными листьями салата, в другой чашка с чаем. Улыбается, а в глазах безмятежное счастье. – Ты что-то сказал?

– Нет. Тебе показалось.

Ника пожала плечами и вновь повернулась к Мареку, вот уж кто не страдал от недостатка внимания. И что женщины находят в таких вот типах, да он на педераста похож, небось, и косметикой пользуется. Салаватов слышал о существовании специальной косметики для мужчин: разные там крема для век, для щек, для носа, для пяток.

– Ты просто ревнуешь.

– Ладно, ревную, ну и что с того?

– Ничего. – Сущность, не ожидавшая подобной откровенности, растерялась. – Тогда борись.

– С кем?

– Не с кем, а за кого. Если она тебе так нравится…

– А тебе нет?

– Я – твой здравый смысл, мне не может нравиться девица, которая втягивает тебя в дурно пахнущую историю, а потом убегает к подозрительному типу.

– Тим, с нами пойдешь?

– А? – Задумавшись, Салаватов пропустил вопрос.

– Спрашиваю, пойдешь купаться? – Ника щурилась, как кошка, что следит за суетливой воробьиной стаей и прикидывает, стоит ли охотиться или лучше валяться на солнце, дожидаясь, пока воробьи сами подойдут поближе.

– А надо? – Тимуру не улыбалось присутствовать на сей идиллистической картинке в роли глупого воробья.

– Как хочешь. – Она снова улыбнулась и снова не ему, а Мареку, тот самодовольно улыбнулся в ответ. – Жарко будет.

– Тогда пойду.

Салаватова больше всего порадовало вежливое недовольство, промелькнувшее на холеной морде соперника. Марек, похоже, рассчитывал на отказ. Ну уж нет, подобного удовольствия Тимур ему не доставит.

– Значит, купаться! – Подвела итог Ника. – Верите, я тысячу лет не купалась!

К вящему сожалению Салаватова Марек держался с элегантной небрежностью наследного принца, он умудрялся одновременно и вести беседу и не обращать на собеседника внимания. Тимур ощущал себя студентом, которому «посчастливилось» оказаться в одной компании с болтливым и самоуверенным профессором.

На Нику небрежение не распространялось, напротив, Егорин окружил девушку заботой и вниманием. Настроение портилось, как молоко, забытое в жаркий день на столе.

– Здесь замечательные места. – Вещал Марек. – Осторожно, яма. Дорога не очень удобная, не успели заасфальтировать, да и, признаться, мама желала, чтобы все здесь оставалось, как раньше. И колодец засыпать не позволила, хотя отец настаивал.

– Какой колодец? – Ника, кажется, готова была слушать этого типа вечно. А ее рука в лапе Марека смотрелась… неправильно она смотрелась.

– Есть здесь колодец. Наверное, еще со времен старой усадьбы остался, отец говорил, что вроде бы как в доме водопровод сделать пытались, а потом идею забросили, а колодец остался. Страшная, я тебе скажу, штука – однажды сам чуть не провалился…

– Ух ты, смотри, Тим, как здесь классно! – Ника взвизгнула и захлопала в ладоши. А посмотреть было на что, пологий берег, чистенький, в отличие от того, к которому привез – «приплыл»? – Митрич. Желтый песок, украшенный – по-другому и не скажешь – редкими камнями настолько правильной формы, что поневоле создавалось впечатление, будто бы их нарочно подбирали. И вода… прозрачная, чистая вода, сквозь которую видны и овальные ракушки, и мелкий песок, и даже большой, заросший зеленой тиной камень.

А чуть в стороне виднелась пресловутая пристань: обыкновенный деревянный настил, закрепленный на трех врытых в землю столбах. У пристани весело покачивалась на волнах небольшая моторка пижонского красного цвета.

Ника моментально изъявила желание прокатиться, искупаться и позагорать, причем все сразу. Плавала она с дельфиньей ловкостью, и так же искренне веселилась, а потом, заявив, что будет загорать одна и без купальника, убежала куда-то за пристань.

– Забавная девочка. – Марек продемонстрировал великолепную тренированную улыбку. Загорать он не стал, и от купания воздержался, несмотря на собственные заверения, будто бы вода в озере высший класс.

– Хорошая. – Говорить с господином Егориным не хотелось, да и о чем с ним разговаривать? В морду дать, это можно, а вот беседы беседовать… Лучше уж молча валяться на песке, расслабляясь под горячими лучами солнца. Однако господин Невялов, по всему, испытывал острую необходимость излить душу.

– Умненькая. И ладненькая. Сладкая кошечка.

– Кошечки в подворотне мяукают.

– Нежный, да?

– Нежный. – Не стал спорить Тимур. В данный момент он сожалел о двух вещах: о том, что Ника не простит, если с этим красавчиком произойдет небольшой несчастный случай, и о том, что он не додумался захватить солнечные очки. Солнце слепило глаза, приходилось прикрывать ладонью, а лежать в таком положении не очень-то удобно.

– Отпусти ее.

– Чего?

– Отпусти, говорю. Давай поговорим, как мужик с мужиком. – Предложил Марек. – Она молодая, красивая, богатая. А ты?

– А я старый, уродливый и бедный в придачу.

– Вот видишь. – Егорин юмора не понял.

– Что вижу?

– Не придуривайся. Ты прекрасно понимаешь, что ты здесь лишний! Твое присутствие мешает…

– Кому? Тебе?

– А хоть бы и мне! Девочка нравится мне, я нравлюсь ей, чего ты лезешь? А?

– Она или ее деньги? – Лежать надоело, и Тимур сел.

– Какая разница? Мы подружимся, поженимся, чего еще надо?

– Ничего. Ты прав. Муж-красавец – вот мечта каждой нормальной девушки. Она сидит дома, жарит котлеты, стирает, утюжит, а он в это время прогуливает ее деньги в компании девиц помоложе да покрасивше. А потом, как деньги закончатся, и развестись можно будет. Подумаешь, она горевать станет? Ничего, погорюет и успокоится.

– Утрируешь. – Марек поморщился, словно породистый кот, узревший дохлую крысу.

– Разве?

– Со мной она хотя бы выползет из раковины. Вся ее жизнь – тесная серая раковина, унылая и бесперспективная. Пусть хотя бы немного поживет, как человек.

– Где тебя так лапшу на уши вешать научили?

– Так не тебе же, – нимало не смущаясь, парировал Марек. – Брось, ты же нормальный мужик, ты же видишь, что она на меня запала, стоит пальцем поманить, и сама в постельку прыгнет.

– Хочешь в морду?

– Не хочу. – Егорин даже отодвинулся, однако, разговор не прекратил. – Ладно, давай серьезно, сколько ты хочешь?

– В смысле? – В данный момент времени Тимур хотел убраться в тень: плечи неприятно покалывало, знать, слишком долго на солнце сидел, вот и, пожалуйста, чует его сердце, что без солнечного ожога не обойдется: вечером кожа покраснеет и каждое прикосновение будет причинять боль. А все из-за болтуна.

– Ну, пять штук. Пять штук баксов за то, чтоб ты убрался с острова.

– Чего?

– Ладно, десять. Но это потолок, больше дать не могу. Хотя, если не сразу… Пятнадцать. Идет? С нее ты столько не поимеешь, да и ждать придется, пока в права наследования войдет, пока покупателей на квартиру или коллекцию найдет… И прими во внимание тот факт, что девочка, получив бабки на руки, вспомнит о тебе. Ты кто? Зэк. А она – богатая наследница, такую в любой компании с распростертыми объятьями примут. Ей понравится: дискотеки, клубы, магазины, друзья… новые, прошу заметить, друзья. Они быстро подскажут, что зэку в одной с ними компании делать нечего. И она с тобой расстанется, возможно, немного пострадает, как над любимой сумочкой или босоножками – бабы обожают лить слезы по пустякам – но тебе от этого легче не станет. Нет, ты, конечно, можешь нажать на жалость, припомнить славное прошлое, совместные походы в зоопарк. И, вероятно, некоторое время подобная тактика будет приносить плоды, но, вопрос, как долго? Так не лучше ли поступить, как нормальный мужик, и дать ей свободу.

– С тобой?

– А хоть бы и со мной. Я, во всяком случае, ее не обижу, будет заниматься, чем пожелает, но только под присмотром.

– То есть, – уточнил Тимур, – я – неподходящая пара, а ты – подходящая.

– Вот именно! – Марек вскочил. – Вот именно, что я – подходящая пара по всем параметрам. Я выведу ее в свет, я позабочусь о воспитании, образовании, я прослежу, чтобы ее научили подбирать одежду, делать макияж, вести себя в обществе, чтобы…

– А ей это надо? – Салаватов закрыл глаза, пытаясь утихомирить красную пелену, ярость алым клубком дыма клокотала внутри, наверное, когда-то давным-давно из-за такого же дымного клубка случился Большой взрыв, и родилась Вселенная.

Главное, чтобы и сегодня до взрыва не дошло. Вселенная Вселенной, но Марек взрыва точно не переживет. Егорин же, не чувствуя опасности, трещал сорокой, расписывая, как плохо Нике будет с Салаватовым и как хорошо с ним, с Мареком. Господи, сделай так, чтобы он заткнулся, иначе…

У Тимура скулы свело от злости. Этот тип относится к Нике, точно к зверушке, редкостной, дорогой, но абсолютно безмозглой зверушке, которая не в состоянии сама принимать решения.

– Ты подумай, ладно? Пятнадцать штук на дороге не валяются. А за нее не волнуйся, все чин чином будет, свадьба, платье, лимузин…

– И когда?

– Ну… – Марек вдруг замялся, словно услышал неприятный вопрос. – У меня тут одна проблема… знаешь, как бывает, когда… в общем, не важно, я разберусь. А ты подумай.

Единственное, над чем собирался думать Тимур, так это над вопросом: стоит ли пересказывать Нике сию занимательную беседу или нет. Решил, что не стоит: она все равно не поверит, еще сочтет, что Салаватов клевещет на «родственника».

– Может, в тень пойдем? – Предложила Сущность. – А то потом больно будет…

Год 1905. Продолжение

Заснуть удалось лишь на рассвете, пани Наталья успокоилась еще раньше, кризис минул и, судя по всему, девушка выживет, однако…

Они сами виноваты. Ее слова не давали покоя. Кто виноват? Почему столько крови? Бред или… Нет, не возможно. Аполлон Бенедиктович изо всех сил гнал страшные мысли прочь. Заподозрить пани Наталью в столь ужасных вещах? Да он просто подхватил здешнее безумие, которое распространяется по воздуху подобно инфлюэнце. Однако, несмотря на все старания, мысли продолжали преследовать Палевича даже во сне, превращая последний из отдыха в настоящую пытку.

А потом в дверь постучали, и сон исчез. Аполлон Бенедиктович же ощутил себя совершеннейшим стариком.

– Аполлон Бенедиктович, – Мария осторожно, точно опасаясь вспышки хозяйского гнева, заглянула в комнату, – вы снедать будете?

– Нет, спасибо. Как пани Наталья?

– Лучше. Доктор приезжали с Федором, сказали, что теперь на поправку дело пойдет. Порошки свои оставили. – Служанка фыркнула, выказывая собственное отношение к порошкам и микстурам.

– Почему не разбудили? – Аполлон Бенедиктович почувствовал, как возвращается вчерашнее мрачное раздражение. Какого черта эта баба взяла на себя право решать, что хорошо, а что плохо для Натальи? Палевич сам хотел побеседовать с врачом, а тут эта никчемная заботливость. Или тупость?

– Ну, так не добудились. Вы спали, як убитый. Но доктор сказал, что еще заедут сегоння. А сейчас вас дама какая-то спрашивает.

– Какая?

– Не ведаю. Просила, чтоб вы, значит, спустились, а представиться не захотела. Только не из наших она, городская. – Судя по выражению лица, городских дам Мария любила еще меньше, чем врачей вместе с их лекарствами. – Платье на ней бесстыжее!

– Ладно, сейчас. В кабинет проведи и чаю подай. Я спущусь.

Заглянув в комнату к Наталье, Аполлон Бенедиктович убедился, что с той действительно все в порядке. Девушка мирно спала, и видно было, что болезнь отступает. Кожа бледная, но уже без желтизны, лихорадочный румянец исчез и дыхание спокойное, ровное. Осторожно притворив дверь, Палевич спустился вниз, не дело мучить даму ожиданием. Однако, к его удивлению в кабинете никого не оказалось. Ну и как это понимать? Мария к шуткам не склонна. Значит, неизвестная женщина ушла, не дождавшись?

– Тысяча чертей! – Выругался Палевич.

– Не стоит призывать бесов, они ведь могут и явиться.

Аполлон Бенедиктович обернулся, уже зная, кого увидит. Девушка, стоявшая на пороге комнаты, была очень красива. Рыжие волосы, зеленые глаза, личико фарфоровой пастушки… Вот только платье на сей раз скроено по последней моде. Плотная зеленая ткань – под цвет глаз – оттеняет белизну кожи, а изящная шляпка с кокетливой вуалеткой придает весьма светский вид. И ничего мистического, загадочного, странного.

– Добрый день. – Аполлон Бенедиктович поздоровался первым.

– Здравствуйте.

Если и были сомненья, то это ее «здравствуйте» окончательно их развеяло. Невозможно не узнать голос, похожий на серебряные колокольчики.

– Можно мне войти? – Гостья смотрела в пол, предоставив Палевичу возможность вдоволь любоваться фазаньим пером на шляпке.

– Прошу вас.

Она шагнула внутрь с видом революционерки, которую на допрос ведут. Руки в шелковых перчатках сжимали ридикюль, а щеки горели румянцем.

– Да вы присаживайтесь. – Аполлон Бенедиктович подвинул гостье стул. Села она не глядя, куда и на что садится, Палевич, видя подобную растерянность, только хмыкнул.

– Я… Меня… – Бормотала девушка, не поднимая глаз.

– А волк где?

– Дома. – Машинально ответила она. – Он… Он смирный, он никого не тронул бы… Вы узнали?

– Подобную красоту не скоро забудешь. – Палевич решил быть галантным. – Хотелось бы узнать ваше имя.

– Диана.

– Богиня-охотница? Что ж, ваша красота явно имеет божественное происхождение.

– Вы смеетесь?

– Что вы, я более чем серьезен.

– Можно мне воды? Пить очень хочется.

Пила она долго, маленькими глоточками, точно пыталась таким вот нехитрым способом оттянуть неприятную беседу. Аполлон Бенедиктович терпеливо ждал, рассматривая гостью. Молода, образована, манеры хорошие, платье… Пожалуй, насчет последней моды он погорячился, наряд хоть и выглядит почти как новый, но, приглядевшись, можно заметить кое-какие детали, вроде сального блеска на рукавах и мелких, светлых пятен на юбке. И перчатки уже чиненные.

– Вы, вы простите меня, пожалуйста, что тогда я…

– Я не сержусь.

– Спасибо.

– У вас были веские причины.

Она кивнула, соглашаясь.

– Поделитесь?

– Мне нужна помощь, мне очень-очень нужна ваша помощь!

– Я к вашим услугам, мадам. Или мадемуазель?

– Мадемуазель. – Она слегка порозовела. – Понимаете, дело в том… Мне сложно объяснить, но… Юзеф и я.

– Это он вас попросил?

– Да.

– Почему?

– Он полагал, что ваше присутствие, оно, как бы, излишне… Что, если вы уедете, то пани Наталья согласится выйти за него замуж. Он считал, что вы мешаете.

– Ей вы тоже показывались?

– Да. Юзеф, он подобрал мне платье, и научил, что говорить. Но я всего-то пару раз и появилась! Я никому не причинила вреда, я… – Она все-таки разразилась слезами и сразу стала некрасивой, словно дешевая побрякушка, с которой стерлась позолота и вылезло истинное нутро. Фарфоровым пастушкам нельзя плакать.

Аполлон Бенедиктович утешать женщин не умел да и не любил, посему просто сидел, дожидаясь, когда же потоки слез иссякнут. Раздражения или злости не было, только жалость и еще, пожалуй, легкая брезгливость, но скорее к Охимчику, чем к этой несчастной влюбленной дурочке. У нее должна имеется веская причина для визита, если Диана решилась явиться сюда, рискуя собственной свободой.

Наконец, она успокоилась, промокнула платочком покрасневшие глаза, тоненько вздохнула и заявила.

– Юзеф пропал. Уже третий день, как пропал. Я все ждала, ждала, когда же он появится, а он не приезжал. У меня деньги закончились, и… – Диана беспомощно махнула рукой.

– Ну-ка, давайте-ка поподробнее. – Прекратившиеся после визиты доктора, Аполлон Бендиктович отнес на счет беседы, которая должна была состояться между Натальей Камушевской и Охимчиком. И, говоря по правде, обрадовался несказанно. Пан Юзеф не тот человек, чьи визиты способы доставить удовольствие.

– Юзеф и я, мы встретились три года назад. Я актриса. Вернее, – она смущенно порозовела, – артистка цирка.

– И волк?

– Дрессированный. Тува безобидный и добрый, и ко мне привязан, поэтому я и забрала его с собой, он уже старый, чтобы выступать на арене, и, если вам сказали, будто бы я украла его, то не верьте, он сам со мной пошел! Его нельзя назад отдавать, он погибнет! – Диана с таким жаром защищала своего необычного спутника, что Палевич позавидовал волку, подобную любовь непросто заслужить.

– Успокойтесь, никто не собирается его отбирать. Тува, значит?

– Тува. Они с Юзефом быстро подружились. И я тоже.

Аполлон Бенедиктович слова о дружбе понял по-своему, но уточнять не стал, она и без того смущена и растеряна, чтобы вытаскивать на свет божий грехи. Да и какие у нее могут быть грехи: обычная влюбленная женщина, которая пошла на поводу у любимого, надеясь… кстати, а и в самом деле, на что она надеялась? Если Охимчик собирался жениться на Наталье Камушевской? где здесь место для рыжеволосой Дианы, столь удивительно похожей на сгинувшую столетья тому Вайду?

– Мы вместе жили, как муж и жена. Юзеф говорил, что нужно потерпеть, и мы навсегда будем вместе.

– Вы верили?

– Конечно. Как я могла ему не верить. – Действительно, как?

– А потом он приехал сюда. Мне пришлось бросить цирк, и денег почти не стало, а Юзеф точно с ума сошел, жениться захотел на этой… Наталье. Она ведь даже не красивая!

На взгляд Палевича робкая хозяйка старинного поместья была куда привлекательнее Дианы-охотницы.

– Юзеф надеялся, что, женившись на ней, – имя соперницы Диана упорно отказывалась произносить вслух, – он станет богат.

– А вы?

– Он любит меня! Меня и только меня! Он говорил, что и после его свадьбы наши отношения не изменятся, что будет даже лучше: появятся деньги и я буду жить, ни в чем себе не отказывая. Он на ней только ради денег жениться хочет, а любит меня. Юзеф хороший!

Ну, с данным утверждением Аполлон Бенедиктович мог бы и поспорить, у него добропорядочность пана Охимчика вызывала сомненья. Однако, Диана вряд ли согласится выслушивать нарекания на возлюбленного, потому Палевич лишь кивнул, не то соглашаясь, не то просто для поддержания беседы.

– Юзеф ухаживал за ней, да без толку, она не говорила ни «да», ни «нет», держала его на поводке: то отпустит, то снова к себе призовет, якобы для дружеской беседы. Тогда он и решил, что не плохо было бы поторопить события.

– И появился призрак Вайды.

Диана виновато опустила головою.

– Сначала я не хотела, страшно было да и… неправильно, вроде как я собственными руками его другой отдаю. Но Юзеф убедил, что так будет лучше для всех. Сказал, что, если я не хочу помогать ему, значит не люблю, а только притворяюсь, чтобы деньги вымогать. А мне его деньги не нужны, мне он сам нужен, понимаете?

– Понимаю. – Аполлон Бенедиктович не кривил душой, он и в самом деле неплохо понимал рыжеволосую красавицу-циркачку. Палевич согласен был взять Наталью в жены и без денег, это было бы даже лучше, намного, намного лучше, если бы у нее не было ни копейки. Тогда никто не стал бы упрекать его в корыстолюбии.

– А он пригрозил, что бросит, что зачем я нужна, если не люблю.

– А вы любили?

– Да. Он… Он особенный, понимаете? Я не смогла бы жить без него. В первый раз было страшно. Юзеф утверждал, что в доме никого, кроме Натальи нет, что мне ничего не угрожает, но я все равно боялась. Темно и вообще… А все и в самом деле прошло хорошо. Мне даже в дом заходить не пришлось: помахала ей рукой, когда она выглянула в окно, и все. А в доме Тува помогал, знаете, какое у него чутье? Он человека за милю чует! И умный, только говорить не умеет.

– Зато улыбается. – Аполлон Бенедиктович, припомнив ухмыляющуюся волчью морду, поежился: очень уж человеческая у зверя улыбка выходила.

– Улыбается. – Согласилась Диана. – Он умный.

– Ключ от дома где брали?

– Юзеф давал. Вернее, он привозил в одно место, оно не далеко, а потом пешком к дому вел, и открывал дверь.

– Сам ждал вне дома?

– Да. Мне очень-очень стыдно, но, умоляю, найдите его, я чувствую: случилось нечто ужасное. Юзеф попал в беду! Это она виновата! Она!

– Не кричите.

Диана виновато замолчала. А Палевич мысленно вычеркнул одну из загадок дома. Вот вам и призрак Вайды. До чего ж мерзки и отвратительны методы Охимчика, когда тот найдется – а в том, что доктор непременно найдется, Аполлон Бенедиктович не сомневался – Юзефу придется ответить за все.

– Диана, послушайте… – Палевич собирался задать жестокий вопрос, но что поделать, слишком серьезное дело, чтобы заботится о нежных дамских чувствах. – Кроме вас у Юзефа не было… пассий?

– Простите? – Она покраснела.

– Доводилось ли вам слышать что либо о госпоже Магдалене Олиневской?

– Кто вам сказал? – Диана зашипела от злости. – Это ложь! Досужие сплетни, Юзеф любил только меня, меня одну. Не верьте им. Никому не верьте.

Доминика

Марек предсказывал бурю, и предсказание сбылось. К четырем часам дня жара достигла пика, воздух, насытившись влажностью, был неприятен, горячая роса потом оседала на коже. А небо чистое-чистое, ни облачка, ни тучки…

Гроза налетела на остров, словно разбойничья татарская орда на беззащитные русские села. О Золотой орде я только читала, но, глядя на тяжелые серые тучи, точно из свинца отлитые, видела не атмосферное явление, а закованную в железо конницу, что во весь опор несется вперед, томимая желанием смять, уничтожить, разодрать вражеские рубежи в клочья. В завывании ветра слышится лязг оружия, лошадиное ржание, и топот призрачных копыт. Я почти вижу, как они взбивают в пыль мутную озерную воду, сминают камыш, гнут деревья, которым случилось вырасти на путь бури. Удар грома заставил небеса вздрогнуть.

– Ника, очнись! – Тимур силой отодрал меня от окна. – Не стой столбом, нужно окна позакрывать, двери, и подпереть бы чем не мешало, а то повыносит, как… – сравнение Салаватова было ярким, емким и нецензурным, но, главное, вывело меня из ступора.

– Окна ставнями закроем. – распорядился Марек. – Ты, сестричка, изнутри, а мы снаружи. Вдвоем быстро управимся.

Следующие четверть часа я металась по дому, закрывая окна, двери, форточки, в общем, все, что можно было закрыть. Марек вместе с Салаватовым укрепляли снаружи деревянные щиты, которые по замыслу архитектора должны были защитить стекла. Судя по звукам, доносящимся извне, ребятам приходилось нелегко. Вернулись они мокрые, продрогшие до костей, но довольные.

– Успели. – Заявил Марек, отряхиваясь. Тимур, пофыркивая, словно тюлень после купания, руками стирал с волос воду.

– Часто здесь такое?

– Да не то, чтобы часто, но бывает. – Марек, совершенно не стесняясь меня, стянул майку. Впрочем, мужчина с такой фигурой, вряд ли знает, что такое стеснение. Его хоть сейчас можно в музей отправлять, приток посетительниц гарантирован.

– Это от сезона зависит. Иногда, если повезет, то вообще без бурь обходится, а бывает и…

Дом содрогнулся от фундамента до крыши, такое ощущение, будто в стену ударил гигантский кулак.

– Свечи бы найти. – Озабоченно произнес Марек. – Генератор генератором, но свечи не помешают. Точно знаю: где-то на кухне имеется запас.

В подтверждение его слов о необходимости альтернативного освещения, лампочка под потолком испуганно мигнула.

– Свечи и полотенце. – Салаватов, решив последовать примеру моего родственника, тоже стянул майку. Правда, от Марека с его рельефной мускулатурой и дорогим южным загаром, Тимура отличала худоба и некая неуклюжесть, нескладность, точно Салаватова сложили как мозаику, из разных кусочков, и теперь пытались выдать за единое целое. Мышцы-лианы, ребра-ветки, и шрам на груди. Странный шрам. Страшный шрам. Почему я раньше не замечала его?

– Ника, хватит пялится. – Недовольно пробурчал Тимур. – Лучше полотенце принеси.

– А еще лучше два, пока мы тут лужею по полу не растеклися. – Марек свою просьбу подкрепил улыбкой, от которой сердце предательски ёкнуло. Вот подхалим! Ну, уж нет, улыбкой меня не возьмешь, я не девочка на побегушках.

– Лучше всего, мальчики, если вы пойдете и переоденетесь. Одним полотенцем тут не обойтись. И даже двумя.

– А тремя?

– И тремя.

Странно, но они подчинились, разбрелись, оставляя после себя мокрые следы на полу, по комнатам. Мне же достались две мокрые майки – вот нахалы! – одна стильная, с драконом сзади и китайскими – японскими? – иероглифами спереди. От нее пахло дорогой туалетной водой. Вторая – обычная, со знакомым пятном от вишневого сока – сегодня Салаватов сок опрокинул – и запахом табака. Тимур постоянно курит.

Тимур, Тимур, Тимур…

Майки я развесила на спинке дивана – пусть сохнут – и пошла на кухню. Сто против одного: мои «мальчики» не откажутся от горячего чая. Заодно и свечи нашлись – в том же шкафчике, где лежала заварка, сахар, спички и молоток – надо полагать самые необходимые для выживания предметы.

Буря набирала обороты, стены дрожали под ударами ветра, стаканы на полке позвякивали, выражая таким образом возмущение и страх, и только чайник, равнодушный к творящемуся вокруг безобразию, важно пыхтел, выплевывая клубы горячего белого пара.

– Чай, это хорошо. – Первым на кухне появился Марек. Выглядел он так, словно весь вечер провел в кресле перед камином, покуривая трубку и рассуждая о глобальной политике. Или же, на крайний случай, на площадке для гольфа. Новые джинсы сидели столь же хорошо, как и старые, белозубая улыбка вызывала острые приступы зависти, а чуть влажные волосы пребывали в восхитительном беспорядке. Вид у Марека был по-разбойничьи лихой, хулиганистый и лукавый.

– Чай, это замечательно! – Повторил он, усаживаясь на табурет. – А когда сей благородный напиток подает прекрасная женщина, он обретает поистине удивительные свойства.

Что требовалось доказать – подхалим. Но с Мареком легко, можно трепаться, не задумываясь о словах, о том, что ненароком можешь обидеть или разозлить. Марек, как мне кажется, вообще обижаться не умеет.

Салаватов объявился через несколько минут и доверительная, легкая атмосфера моментально улетучилась. Тимур улыбался, но я кожей ощущала неискренность этой улыбки. Так, наверное, улыбается акула-людоед несчастному серфингисту, который, позабыв о правилах безопасности, заплыл слишком далеко. Серфингистом в данном конкретном случае была я.

– Чаевничаете? – Осведомился Тимур таким тоном, будто мы с Мареком не чай пили, а предавались разврату прямо на кухонном столе.

– Будешь? – Спросила я, хотя больше всего на свете мне хотелось двинуть чайником по пустой Салаватовской башке.

– Наливай. – Буркнул он. Тоже мне, одолжение делает.

– Кстати, чай, безусловно, вещь хорошая, но чай с коньяком – еще лучше будет. – Марек попытался разрядить обстановку. – И сам по себе коньяк не плох. Может, по стопочке? В баре есть.

– Можно и по стопочке.

– А что-нибудь, кроме коньяка, имеется? – Пусть кто угодно говорит, будто коньяк – благороднейший из спиртных напитков, но я его не люблю: горло дерет, желудок жжет, и запах, ко всем бедам, препротивнейший.

– Сама посмотри. Бар ведь в твоей комнате. – Марек развел руками, словно извиняясь за столь необычное расположение бара. Два варианта напрашиваются: либо моя мать была тайной алкоголичкой, либо жадной.

– Там за картиной, вернее, картина – это наружная стенка бара, – пояснил мой новообретенный родственник, – специально так делали. Строители виноваты – что-то в планах напутали, а переделать руки не доходили. Неудобно, конечно, но как есть. Захочешь – перестроишь на свой лад.

– Значит, вам коньяк?

– Коньяк. – Подтвердил Марек, Салаватов просто кивнул, выражая согласие. Он изо всех сил старался выглядеть равнодушным, словно монах-отшельник, который пятнадцать лет провел в уединенной пещере. Ладно, пусть психует, только бы с Мареком не задирался.

Бар, спрятанный за картиной – сюжет подходящий, с пузатыми, оплетенными лозой винными бутылями и бокалами, наполненными красным напитком, предположительно, вином – радовал душу нестройными рядами бутылок разной формы, размеров, цветов… Одного коньяка нашлось аж три сорта, я выбрала ту, что покрасивше. Для меня нашлась уютная, темно-зеленого стекла бутылка ликера «Бэйлис».

Я уже собиралась закрыть бар и уволочь добычу на кухню, когда заметила лежащую на полу фотографию. Наверное, из бара выпала. Нагнувшись – бутылки пришлось поставить, чтобы не мешали – я подняла снимок. Вдруг что-то важное?

С глянцевого кусочка бумаги на меня смотрел до невозможности красивый Марек – оказывается, ко всем своим достоинствам, он еще потрясающе фотогеничен! Одной рукой Марек приветственно махал кому-то, полагаю, что фотографу, другой обнимал девушку. Интересно, кто она? Лица не видно, девица отвернулась от фотографа, стояла, уткнувшись Мареку в плечо. Платиновые волосы рассыпались по плечам, короткая юбка позволяет любоваться длинными ногами неземной красоты.

Я ощутила укол ревности. Марек ухаживает за мной, но в то же время, разве я, серая и обыкновенная в состоянии составить конкуренцию этой красавице? Хотя, с чего я взяла, что они еще встречаются. Может, фотография старая, и стеснительная девица давным-давно исчезла из жизни Марека.

Она исчезла, а я… не знаю, хочется ли мне входить в его жизнь. Намеки Марека с каждым разом становились все более откровенными, он вел себя, словно глухарь на току, который вертится, кланяется, курлычет перед самкой, не замечая ничего вокруг. Безусловно, подобное внимание льстит, и Марек – мужчина привлекательный, видный, умный, а я? Я – серая курица, клуша домашняя, я столь же далека от него, как Солнечная система от Магелланова облака. Тимур гораздо ближе, понятнее и надежнее, что ли? Рядом с Салаватовым я чувствую себя спокойно, не нужно думать о том, как ты выглядишь, не размазалась ли помада, не потекла ли тушь, не растрепалась ли прическа…