Текст книги "Танго на цыпочках"

– Да, да, конечно, конечно. Алексей Владимирович рассказывал об этой трагедии. Примите мои соболезнования. Что может быть ужаснее потери близкого человека! Я слышал, будто вашу сестру убили почти у вас на глазах! Тимур, должно быть, очень сильно любил ее, если все это время был рядом с вами. Приношу свои извинения за слова в его адрес, теперь я все понял, все осознал… Он поддерживал вас в трудное время, а я…

– Тимур все это время сидел. – Ехидно заметила Сущность, – он самому себе был не в состоянии организовать поддержку.

– Может, не надо? – Попросил Салаватов.

– А кто тебе кроме меня правду-то скажет? – Почти искренно возмутилась Сущность. – Так и будешь плавать в море розовых соплей, вытирая слезы васильковым парусом надежды…

Злая она, Сущность, вернее оно. Злое оно, но справедливое. А разговор с каждой минутой становился все интереснее. Подслушивать, конечно, не хорошо, но иногда весьма и весьма полезно.

– Хотя… Постойте-ка! – В голосе Марека появилось удивление, граничащее с ужасом. – Но ведь Алексей Владимирович упоминал, что причиной трагедии стал именно жених вашей сестры!

– Да.

– И этот человек сейчас находится рядом с вами? Убийца и садист, лишивший жизни близкого вам человека?

– Это ошибка. Тимур не виноват.

– Неужели?

– Да. Не виноват. Это из-за меня следствие… ошиблось. И Тимур… он…

– Сел.

– Сел. – Повторила Ника. Ника-Доминика, смешная девочка с зелеными глазами и хвостиками, которая вынуждена оправдываться перед каким-то непонятным типом, что выдает себя не то за родственника, не то за претендента в женихи. Последняя мысль Тимуру не понравилась, причем настолько не понравилась, что руки сами сжались в кулаки.

– Только он не виноват. – Поспешно напомнила Ника и, словно опасаясь, что Марек не поймет, добавила. – Не виноват.

– Сложно поверить.

Сомнение этого хлыща раздражало. Да кто он такой, чтобы судить?

– Козел. – Выдвинула гипотезу Сущность. – Козел и бабник. Слышишь, как охмуряет?

– Слышу. – Мысленно отозвался Салаватов. – Заткнись.

– Для меня, конечно, достаточно одного вашего слова, но… Даже если он, как вы говорите, был не виновен в смерти вашей сестры – я искренне опечален этой трагедией, жаль, что мама так упорно боялась встречи с вами, многих бед можно было бы избежать… Да… Но, простите за назойливость, вы не допускаете мысли, что он умело задурил вам голову, прикидываясь невинной овечкой?

– Зачем?

– Чтобы отомстить. Может статься, что именно в вас он видит причину… ошибки следствия. Именно вас винит в том, что ему пришлось отбывать наказание за преступление, которого он не совершал.

– И что?

– И то, – теперь голос Марека был полон уверенности, – что он может навредить вам.

– Глупости!

– Отчего же? Никогда нельзя быть уверенным в другом человеке. Порой случается, что те, кого мы любим больше жизни, предают. Что уж говорить об остальных? Что говорить о человеке, который потерял годы жизни, страдал, быть может, терпел унижения…

– Я сейчас заплачу. Слушай, где он был, когда мы адвоката искали, а?

– Не мешай. – Попросил Тимур, и Сущность послушно замолчала. От прочувствованной речи Марека хотелось смеяться, неприлично ржать во весь голос, чтобы аж слезы на глазах выступили. Это ж надо было придумать: «страдал, терпел унижения». Такое ощущение, будто речь идет не о банальном уголовнике, а об известном революционере, радетеле за народное благо, которого царская охранка упрятала «во глубину сибирских руд» на веки вечные.

– Кто знает о потаенных мыслях, что скрываются за его вежливостью.

– Тимур не причинит мне вреда. – Ника сердилась, ее раздражение, прикрытое вежливыми словами, походило на острые колючки, спрятанные между нежных розовых бутонов.

– Виноват. Не судите строго рыцаря, который осмелился нарушить покой вашего существования с единственной целью: спасти прекрасную даму ото всех опасностей сразу. Но, – о горе! – поблизости нет ни одной опасности, что же делать рыцарю?

– Поэт! – Завистливо вздохнула Сущность.

– Придурок. – Успокоил ее Салаватов.

– Но опыт подсказывает, что порой под золотым руном овцы может скрываться волчий оскал. Прежде чем моя принцесса метнет молнию, которая, вне всяких сомнений, сожжет мое сердце, умоляю: пусть она еще раз подумает.

– Над чем? – Похоже, Ника совершенно запуталась в обилии поэтических образов. Интересно, как Марек выпутается? Впрочем, выпутается, он скользкий, как спагетти в сливочном соусе, найдет способ убрать соперника с острова и сохранить при этом собственное лицо. Вот Марек откашлялся, словно кандидат в президенты, который на последнем публичном выступлении собирается обратиться к народу с речью, что повергнет всех соперников в прах, а его вознесет к престолу. Тьфу, что за напасть, эти образы-сказки и длинные предложения, оказывается, заразны.

– Тимур… Я, конечно, понимаю, что вас с ним многое связывает…

– Тебе такое, небось, и не снилось.

– Но, Ника, милая, хорошо подумайте, уместно ли его присутствие здесь. Я бы так хотел познакомиться с вами поближе… – Намек прозвучал весьма и весьма двусмысленно. Салаватов даже зажмурился от ярости. Красная пелена перед глазами – предупреждение. Еще одно слово в том же духе, и Тимур, наплевав на все возможные последствия, разорвет этого дамского угодника на клочки.

– Думаю, нам найдется о чем поговорить, что рассказать друг другу. Ваша мать… Моя мама… Она была удивительной женщиной, она постоянно помнила о вас, и мне очень хотелось бы, чтобы ты…

– Он уже и на «ты» перешел!

– Чтобы ты… – Марек продолжал разливаться соловьем, – узнала ее так же хорошо, как знал я. Но присутствие этого… господина странным образом на меня действует. Я изо всех сил стараюсь не замечать его придирки, но хамское поведение, эти откровенные взгляды, которые он бросает на тебя, словно на какую-то девицу с непотребного квартала… Я не в состоянии обуздать собственную ярость. Прости, Ника, но, если он останется, я вынужден буду уехать, ибо не хочу оскорблять тебя пошлой дракой.

Воцарилась тишина. Слышно было, как тяжело, натужно гудит шмель, пытаясь сесть на розовый цветок клевера. Шмель был тяжелый, а цветок наоборот, маленький, какой-то недоразвитый, и на тонкой ножке. Стоило полосатому шмелиному телу перенести свой вес на цветок, как тот начинал раскачиваться из стороны в сторону, точно пытаясь стряхнуть насекомое. Шмель тут же взлетал и повторял попытку.

Сейчас Ника скажет Мареку, чтобы он убирался домой, подальше от деревянного дома, зеленой лужайки и толстого шмеля вместе с полюбившимся ему цветком клевера. На острове наступит мир и покой.

– Я… Я попрошу его уехать. – Сказала Ника, и Тимур почувствовал себя шмелем, у которого земля уходит из-под ног.

– Завтра. Хорошо?

Она у этого козла еще и разрешения спрашивает? Да выставить его надо пинком под зад, чтобы не крутился под ногами!

– Поумерь пыл, выставляют не его, а тебя, чтобы ты не оскорблял своим присутствием тонкую душу господина Егорина.

– Иди к черту! – Посоветовал Тимур, то ли сущности, то ли Мареку, то ли себе самому, и, развернувшись, зашагал прочь от дома. Услышанное следовало обдумать в тишине и спокойствии.

– А потом вернуться и начистить рыло этому типу. – Согласилась Сущность.

Мой дневничок.

Алик пришел в ярость. Он что-то подозревает, но доказать ничего не докажет: кроме нас с Викой на базе куча народу, пусть-ка докажет. Правда, эта скотина ударила меня безо всяких доказательств, но ничего, мы еще сочтемся.

Доминика

Тимур к Мареку отнесся с подозрением, граничащим с откровенной враждебностью. Я уже жалела, что позвала Салаватова с собой, пусть бы в деревне дожидался, ничего с ним не стало бы, а то маячит на горизонте с мрачной рожей и бросает на бедного Марека испепеляющие взгляды. На грубость нарывается, честное слово.

Впрочем, Марек тоже хорош, дождавшись Тимурова ухода – кажется, тому приспичило остров осмотреть, начал разговор. Сначала я готова была говорить с Мареком о чем и о ком угодно, красивый, воспитанный, не то, что некоторые, да и любопытство мучило, но потом оказалось, что Егорин может быть пренепреятнейшим собеседником. Ну, с какой стати он к Тимуру прицепился, все выспрашивал, кто да что. И подозрения эти. Мне они казались глупыми, надуманными, притянутыми за уши.

С другой стороны… С другой стороны, если подумать… Почему я вдруг и сразу начала доверять Салаватову? Хоть убей, не помню, когда я решила, сама, без подсказки «призрака», что Тимур достоин доверия. Помню, как ненавидела. Крепко, до головных болей и истерик. Как клялась убить, а потом вдруг поняла, что смерть – слишком мягкое наказание. Как разрабатывала план, каждый день, каждый шаг продумывала, проживала, пробовала на вкус, перекраивала по тысяче раз. Доживала план до финала и радовалась, радовалась, радовалась, как сумасшедшая. Разве такая ненависть может исчезнуть?

Выходит, что может. Испарилась, точно спирт из открытой бутылки. Но когда это произошло?

Не знаю. Не помню.

Мысли, описав круг, вернулись к первоначальной проблеме. Интересно, Салаватова можно считать проблемой или нет? Наверное, можно.

А, что, если Марек прав? Что, если все эти «звонки» с того света – дело рук Тимура. Этакая изощренная месть. Салаватов лучше, чем кто-либо другой знает мои слабые места.

Нет, не правда. Марек клевещет, а я слушаю.

Но зачем ему наговаривать на человека, которого он видит впервые в жизни. Или не впервые? Что я знаю о Мареке кроме того, что он сам о себе рассказал?

Так, стоп! Я становлюсь натуральным параноиком.

Впрочем, как сказал один известный человек – жаль, что не помню, кто именно: даже если вы параноик, это еще не значит, что за вами не следят.

Ужинать решили на террасе, мы с Тимуром еще утром навели порядок, подмели, помыли, он стол вытащил, стулья… с них-то разговор и начался.

– Эти стулья мама покупала. – Марек благоговейно погладил дерево. – Ей нравилась такая мебель, легкая и красивая. Она сама была легкая и красивая…

– Как стул. – Пробурчал Салаватов. Хам трамвайный, никакого чувства момента.

– Если вам угодно такое сравнение, то да. Мебель, она ведь тоже разной бывает. Согласитесь, глупо сравнивать топорную работу какого-нибудь слесаря станочника Верхнезуйской мебельной фабрики и творение рук великого мастера, к примеру Томаса Чиппендейла.

– Чип и Дейл – это круто.

– Тимур!

– А что Тимур? Тимур ничего, Тимур совершено не против считаться мебелью. Главное, чтоб человек хороший был, так?

Салаватов совершенно невозможен. Как можно вести себя так, словно все вокруг тебе чем-то обязаны? Впрочем, несмотря на мои опасения, ужин прошел вполне мирно. Тимур большей частью молчал, зато Марек говорил за двоих, рассказывая, какой замечательной женщиной была моя мама. Не знаю, очень хочется верить, но обида мешает. Вот раньше я не обижалась, росла с отцом, теткой и Ларой, которая заменяла мне всех родственников сразу, и была довольна. А теперь? Откуда этой обиде взяться-то, но все равно, сидит внутри маленький червячок, нашептывает на ухо гадости. Дескать, если бы мама хотела со мною встретиться, то встретилась бы, нашла бы способ. А она предпочла сбежать, бросив меня в чужой семье. Правда, про то, что семья чужая, я узнала не так и давно.

Обидно.

От обиды даже листья салата кажутся горькими. Все вокруг уверены, что мне можно лгать. Ну и ладно, ну и пускай…

– Место бесподобное, вы не находите? – Осведомился Марек.

– Угу. – Место действительно замечательное, но я не в том настроении, чтобы любоваться прелестями окружающего нас пейзажа.

– Я люблю приезжать сюда летом, бывало, разожжешь на берегу костер, сидишь, слушая ночь, сверчки поют, жабы квакают, лес шумит…

– Комары звенят, кровь жрут. – Пробубнил Тимур, не отрывая взгляд от тарелки. Марек запнулся.

– Да здесь почти нет комаров! Зато рыбалка классная! Я сам вот таких карасей вытаскивал! Не веришь?

– Верю. – Отмахнулся Салаватов. Похоже, прелести местной рыбалки были ему до одного места. Понимаю, меня Марек тоже раздражать начал.

– Да просто городскому человеку, который в жизни не выбирался за пределы железобетонного короба квартиры, не понять простых человеческих радостей.

– Не понять.

– Ты просто издеваешься!

Неужели и до него дошло? Я сразу поняла, что Тимур решил подоставать гостя. Вмешиваться не стану, я ж не рефери, а тут не ринг, взрослые, сами разберутся. А, если не разберутся, им же хуже.

– Остров маленький, но здесь есть такие места… – Марек, сложив руки на груди, вздохнул, демонстрируя, насколько здешние места ему дороги. – Если хотите, то я с удовольствием покажу вам… Тебе, Ника.

Взгляд проникновенный, прямым рейсом в душу, а я не верю. Ну вот чудится мне нечто этакое… недоброе. Или это паранойя уже? Марек – красивый, умный, воспитанный парень, а внимание ко мне – это всего-навсего естественное желание понравится новой родственнице. И, наступив на горло недоверчивости, я почти с пионерского готовностью согласилась:

– Я с удовольствием посмотрела бы.

Салаватов хмыкнул и отвернулся. Гад. Хам и гад.

– Конечно, конечно… Я устрою экскурсию. Ты же ничего здесь не знаешь.

– Ничего, что темнеет? – Поинтересовался Тим.

– Да что ты, темнота только городских пугает, тех, кто с островом не знаком. Я здесь по любой тропинке с закрытыми глазами пройду! И Нику проведу. Что темнеет, это даже хорошо, тут все по-особенному будет! В жизни экскурсию не забудете.

Он говорил с таким пылом, с такой увлеченностью, что мне стало стыдно за собственные гадкие мысли. Марек – умница, а я черствая ленивая особа, которой лень задницу от стула оторвать. Совесть отвесила такого пинка, что я вскочила, словно солдат перед генералом, и бодро поинтересовалась:

– Ну, идем?

– Вы себе как хотите, а я здесь посижу. Или полежу, ночью спать надо, а не по лесам бегать в поисках приключений на… Ну, вы поняли. – Салаватов зевнул. – Мазь от комаров захватите.

Мне почудилось, или он и в самом деле улыбался. А в глазах ни намека на усталость. Врун.

Прогулка же получилась замечательной! Великолепной! Романтичной. Небо чистое, ясное, как личико младенца, тонюсенький месяц свысока смотрит на землю, а звезд столько, что и не сосчитать. Марек же говорил, говорил и говорил. Рассказывал о маме, о себе, о работе. Он был тактичен, мой названный брат, ни одного неудобного вопроса, на который мне не хотелось бы отвечать, ни одного намека, ни одного упрека.

– Это место напоминает мне сад возле бабушкиного дома, – Марек присел на поваленный ствол, нимало не беспокоясь о чистоте брюк, – где я когда-то играл в Робин Гуда и храброго исследователя джунглей. Смешно вспоминать, какими неуклюжими мы были в детстве.

– Да. – Согласилась я, хорошо, что он не знает, насколько неуклюжей была я.

– Мы приезжали сюда, даже когда земля еще не принадлежала нам. Отцу хотелось сделать приятное маме, он очень сильно любил ее, вот и раскопал про остров, про то, что здесь когда-то находилось поместье князей Камушевских, и пообещал выстроить новый дом. И выстроил, правда, собственными глазами увидеть не смог, умер за месяц до окончания строительства.

– Мне очень жаль.

– Зато, всякий раз, возвращаясь сюда, я словно возвращаюсь в свое детство… тот, бабушкин сад, уже не существует, зато есть остров, а, значит, воспоминания не утрачены. Детство – самая чудесная пора, неправда ли?

Я промычала что-то неразборчивое. Конечно, для Марека детство – чудесная пора, предполагаю, что он и раньше был красавчиком, этаким ангелочком, при виде которого руки сами тянуться, чтобы погладить крошку. Тетеньки ахают, дяденьки смущенно хмыкают в усы, воспитатели в детском саду ставят в пример другим, учителя прощают все. Мареку повезло. От собственного детства у меня остался горький привкус крови во рту: имелась у меня такая дурная привычка, при малейшем волнении прикусывать губу до крови. А волновалась я часто. Помню, однажды, на Новый год, мне сшили наряд Снежинки. Красивое платье из белоснежного тюля, расшитое серебряными бусинками и перьями. К платью прилагалась корона из дождика и туфли на самом настоящем каблуке, которые отец привез из-за границы. Лара уложила волосы и даже позволила накрасить губы своей помадой. Я казалась себе самой красивой снежинкой на елке, казалась до тех пор, пока не услышала, как одна учительница говорит другой: «Какие разные девочки. Ларочка – красавица, а Ника… Ее и нарядное платье не спасет». В классе меня не любили: уродина к тому же тупая и тихая, такой не грех и книжкой по башке зарядить. К своему уродству я привыкла, как привыкают маленькой зарплате, вечно тесным туфлям или осенней непогоде, и на одиночество не жаловалась. Постепенно я даже научилась получать удовольствие от одиночества. С самой собой гораздо интереснее, чем с Анькой из параллельного класса, или прыщавым хулиганом Петькой, или… список бесконечен.

– Ты задумалась. – С легким упреком произнес Марек.

– Детство…

– Детство, детство, ты куда ушло. – Пропел он хорошо поставленным голосом. Ну не может у одного человека быть столько талантов! Почему так получается, что одним все, а другим ничего.

Внезапно я подумала, что из Марека и Лары получилась бы идеальная пара.

Лара-пара.

Смешно.

Мой дневничок.

Свадьба С. произвела на меня гнетущее впечатление. Нет, я не ревную, наши с ней отношения лежат в совершенно иной плоскости, но… Но он ее не достоин. М. не подозревает, какое сокровище ему досталось, он самодовольный павлин, слишком смазливый, слишком слабый. Опасаюсь, сумеет ли он сохранить С., она ведь такая хрупкая.

С С. что-то происходит, не могу понять. Больше не приходит, не звонит, на мои звонки тоже отвечает через раз. И эти глупые отговорки, дескать, простуда, учеба, муж. Она избегает меня? Но почему? Я же не причиню ей вреда. Это то же самое, что причинить вред самой себе.

Душа улетает. Ни дня без укола. Салаватов в ярости, но мне плевать на его ярость: Салаватов не страшен, он же сам тогда укол сделал, непонятно, чего теперь кочевряжится. Врачи… На фига мне врачи, когда мне нужна только С.? Без нее конец, без нее не выбраться. Дрянная девчонка украла душу.

Доминика

Тимур ждал нас на террасе. Хорошо, что темно и выражения лица не рассмотреть. Предполагаю, по шкале Марека оно бы заняло место между пунктами «вызывающее» и «оскорбительное». Или «оскорбленное»? Впрочем, я его не оскорбляла.

– Как погуляли? – Поинтересовался Салаватов. Равнодушно так, будто ему абсолютно все равно: хорошо мы погуляли или плохо.

– Вечер замечательный. – Дипломатично заметил Марек.

– Ночь уже.

– Действительно. – Марек потряс часами у меня перед носом, точно желал продемонстрировать, что на дворе и в самом деле ночь. Сама вижу: темно, луна, звезды, значит, ночь.

– Если позволите, я удалюсь в свою комнату, люблю просыпаться вместе с солнцем, а вот ложится поздно, увы, не привычен.

– Ничего, люди ко всему привыкают.

Мне захотелось треснуть Салаватова по голове. Ну как можно быть таким тупым, толстокожим хамом. Марек изо всех сил…

Марек не доверяет Салаватову, так почему Салаватов должен доверять Мареку? Ох уж эти мужчины, вечно они решают, кто сильнее. С уходом Марека на террасе стало тихо и пусто. Кузнечики стрекочут, воздух пахнет влагой, цветами и табаком – Тимур снова курил. Курит. В темноте зажегся огонек – зажигалка, и в следующую секунду появилась красная точка – сигарета. Запах табака стал отчетливее, однако не раздражал. Он прекрасно вписывался в ночь, подобно тому, как тонкая нота цветущего жасмина вписывается в картину новых духов.

Интересно, кто-нибудь пытался рисовать запахи? Хотелось бы воочию увидеть эти картины.

Свет в окне погас, наверное, Марек спать лег. Да и мне пора, нечего засиживаться, завтра новый день. Замечательный теплый беззаботный день. Марек обещал показать пристань и пляж, где нет камыша и вода такая прозрачная, что можно разглядеть каждую песчинку.

Мы подплыли с другой стороны острова, вот и пришлось через камыши продираться.

Марек обещал прокатить на катере. У него собственный катер имеется, наверное, это классно иметь свой собственный катер, в любой момент можно сесть и уехать, вернее, уплыть к другому берегу.

– О нем думаешь? – Вопрос Салаватова мне не понравился. И тон, которым этот вопрос был задан. Какое ему дело, о ком я думаю?

– Не злись. – Примиряющее сказал Тимур.

– Я не злюсь.

– Злишься. Я чувствую, что злишься.

– Ну и что?

– Ничего.

– Тогда я спать.

Красный огонек дрогнул и погас. Было в этом нечто фатальное, сродни глобальной катастрофе.

– Он мне не нравится. – Заявил Салаватов.

– Ты ему тоже. Он тебе не доверяет.

– Ну, и когда ты попросишь меня уехать?

– С чего ты взял? – А у самой коленки дрожат. Я ведь собиралась поговорить с Тимом, но сейчас, когда он первым завел речь об отъезде, мне стало страшно. В конце концов, Салаватов мой… коллега, мы с ним такое дело распутали, вернее, он распутал, я же, как и полагается героине, путалась под ногами.

Путалась-запуталась.

Таким образом, что мы имеем? Надежного, как нефтяной танкер последнего поколения, Тимура и красавчика-Марека, сладкого, обходительного, но пугающе-незнакомого. Кому я доверяю больше?

Салаватову.

Но Марек… Он уедет, а, между тем, мы только-только начали узнавать друг друга. Без него остров станет скучным местом. Да и не в острове дело, дело во мне, в том, что Марек мне нравится. Безумно нравится, и, боюсь сглазить, но, кажется, я ему тоже симпатична.

Он не раз повторял, что мы с ним не кровные родственники. Не просто так же он заострял внимание на этом факте.

Итак, Марек мне нравился. Да и какая, скажите, девушка станет возражать против подобного поклонника? А с учетом того, что девушка мужским вниманием не избалована… Но без Тимура мне будет как-то не по себе, я привыкла к его постоянному присутствию, задумчивой физиономии, мощным рукам и кельтским узорам. Не хочу выбирать, хочу, чтобы они оба остались.

– С чего ты взял, будто я попрошу тебя уехать?

– С потолка. – Тим усмехнулся. – Ладно, Ник, хватит притворяться, я тут лишний. С самого начала лишний, понимаешь?

Понимаю, лучше его самого понимаю. Это только в анекдотах третий не лишний, третий запасной, в жизни по-другому. И Мареку я обещала, что Тим завтра уедет. Марек даже вызвался подкинуть Салаватова до лодочной станции, чтобы тот мог спокойно уехать в Бахтинск. Наверное, решение было разумным и устраивающим все стороны, но, видит Бог, меня трясло от одной мысли о том, что придется остаться одной.

Марек… Марек чужой.

– Не уезжай. – Голос предательски дрожит, точно я маленькая девочка, которой безумно страшно оставаться одной в большой пустой квартире, где много темных уголков и скрипят половица, а из приоткрытого шкафа выглядывает морда фантастического зверя.

– Оставайся, Тим. Пожалуйста, не надо уезжать. Мы… Мы вместе уедем, как приехали. Потом. Позже. Через семь… Через шесть дней. – Наконец, все сказано и можно вдохнуть спокойно. За страх и детский лепет немного стыдно, но Салаватов поймет, Тим всегда меня понимал, даже раньше, когда почти не обращал внимания, но все равно понимал.

За это понимание его и полюбила. И сейчас, наверное, тоже…

Не знаю. Совсем запуталась.

– Смотри. – Предостерег Салаватов. – Потом жалеть будешь, что не выставила, когда была такая возможность.

– Не буду.

– «Не буду». – Передразнил он. – Спать иди.

Мне приснился горбатый карлик в шутовском колпаке с золотыми колокольчиками. Карлик прыгал и корчил рожи, а потом достал из-за пазухи колоду карт.

– Сыграем? – проскрипел он в самое ухо, и колокольчики на колпаке задребезжали, словно дырявые кастрюли в тележке старьевщика. – Это дама.

У червовой дамы было шикарное платье из алого бархата и Ларино лицо.

– И это дама. – Рядом легла еще одна карта: дама трефовая в черном наряде и смешной короне. Лара? Еще одна Лара? Нет, не Лара, эта женщина просто похожа на мою сестру. Наверное, это Вика.

– Это тоже дама.

На сей раз мне было позволено увидеть себя саму в удивительно красивом платье. Огненно-рыжее, с желтыми ромбами.

– Дама пик бьет всех! – Возвестил карлик, швыряя поверх трех карт четвертую. Я хотела посмотреть, кто она, пиковая дама, но карта упала рубашкой вверх.

– Дама пик – старшая! – Карлик шлепнул меня по протянутой руке. – Дама пик… Дама пик…

– Кто она?

– Она – ангел. Под землею, под травою, под полярною звездою ангел спит… Белый ангел, черный лотос. Еще не нашла?

– Нет.

– Плохо, плохо… Пики козыри. Достань лотос, козырем станешь. Это король.

В этом странном раскладе у королей не было масти, да и короля только два: Марек и Тимур.

Тимур и Марек.

Пики и червы. Почему? Не знаю, во сне легко обходится без логики.

– Две дамы и два короля. О-ля-ля! – Карлик с отвратительнейшими ужимками запрыгал вокруг стола. В этот момент он больше всего походил на уродливую обезьяну, выряженную в диковинный наряд.

– Почему дамы две? Их же четыре?

– Ты плохо смотрела. Две. Две дамы… – И точно, на столике остались лишь моя и вторая, пиковая карта, да короли. – Две дамы, два короля. Какой интересный расклад? Кто выиграет? Пики козыри!

– Почему?

– Потому, что они пики, глупая. – Карлик расхохотался, и я проснулась. Голова раскалывалась от боли, а в горле першило. Никак ангина? Вот тебе и прогулка под луной, вот тебе и романтика, небось, к обеду температура прыгнет, горло распухнет так, что глотать не смогу, а тут еще и сны идиотские снятся.

Пики козыри. Идиотизм.

Год 1905. Продолжение

Как и предупреждал доктор, кризис наступил ночью. Аполлон Бенедиктович, несмотря на все свои старания, задремал, однако, как только Наталье стало хуже, очнулся. Она металась по кровати и бредила, звала, стонала, говорила что-то ломким болезненным голосом. Открытые глаза казались черными, а волосы седыми.

– Наташенька, милая моя. – Аполлон Бенедиктович, испугавшись, что она может упасть с кровати, схватил девушку за плечи. Хрупкое тело выгнулось, словно дорогая сабля дамасской стали. Несмотря на болезнь, а, возможно, и благодаря ей, у панны Натальи хватало сил, чтобы отбиваться.

– Мария! Мария!!! – Палевич кричал, надеясь, что Мария услышит. Он же просил далеко не уходит, просил остаться, предчувствуя, что помощь понадобится. – Мария!!!

Наталья, захрипев, вдруг прекратила сопротивление. Она была вся мокрая, точно под дождь попала, но это не от дождя, это от пота. Скорее нужно сменить белье и растереть больную настойкой, которую доктор оставил. Аполлон Бенедиктович подхватил девушку на руки, когда эта Мария еще придет, а тут каждая минута на счету. Наталью он перенес в свою комнату – там белье сухое.

Девушка находилась в том странном состоянии, когда не понятно в сознании она или нет. Глаза открыты, но в них пустота, на лице улыбка, но за ней все та же пустота.

– Это ты? – Вдруг спросила она.

– Это я, милая, ложись. – Аполлон Бенедиктович, как умел, укутал ее одеялом.

– Темно. Вокруг все время темно и страшно. Птичке певчей много крови. Деревья видели. И дождь. Дождь шел. Новой жертвы королева…

– Ты бредишь.

В открытую дверь заглянула Мария, растрепанная, сонная, здоровая. Палевич кивком указал на мокрую Натальину рубашку, брошенную на кресло.

– Ох ты, Господи. – За жалостливый взгляд, брошенный Марией на девушку, Аполлон Бенедиктович готов был убить служанку. Нечего жалеть, Наталья выживет, они вместе выживут, только нужно кризис перетерпеть.

– Темно, темно на ангела могиле. Я знаю, где, я знаю, кто. Он пришел за мной?

– Нет, что ты, здесь никого нет.

– Нет. Никого нет. Души тоже нет, она потерялась в темноте. Я не люблю, когда темно. Почему так много крови было?

– Это сон.

– Пусть он закончится, скажи тому, кто присылает сны, что мне такой не нужен. Остались двое. Он не найдет меня.

– Конечно, не найдет, я тебя спрячу. – Пообещал Аполлон Бенедиктович, проводя рукой по волосам. – Я тебя ото всех спрячу.

– Спасибо. – В серых глазах мелькнуло нечто, похожее на сознание. – Спасибо. Я расскажу тебе про клад. Я знаю, где похоронен ангел. А они… Они сами виноваты.

– Кто?

– Все. Они все виноваты. Но почему же столько крови…

Доминика

Прикрываясь больным горлом, я провалялась в кровати до полудня. На самом деле мне было неудобно перед Мареком за невыполненное обещание, и перед Тимуром за то, что я вообще дала такое глупое обещание Мареку. Воображение с готовностью рисовало картины грандиозных ссор, в которых была виновата я и только я.

Лучше уж пусть они как-нибудь сами разберутся, я же пока с дневником разберусь. Да, стыдно, но Салаватову я соврала, сказав, что дневник полностью расшифрован. Не полностью, осталась ерунда, какие-то полстранички, исписанные мелким Лариным почерком, но весь ужас в том, что на этих несчастных страницах использовался другой шифр. Я сидела. Я думала. Я чертила схемы и все без толку – буквенная абракадабра оставалась буквенной абракадаброй. Наверное, на этих страницах находится важная информация, если Лара поменяла принцип шифровки. Может быть, там сказано, как найти могилу ангела?

Пики козыри… Бред.

В дверь вежливо постучали. Никак Марек – Салаватов себя церемониями не утомляет, он, если уж стучится, то делает это так, что дверь ходуном ходит.

– Войдите. – Тетрадь на всякий случай засунула под подушку и поспешно скорчила рожу, которая должна была продемонстрировать гостю нечеловеческие страдания, испытываемые мною.

– Доброе утро. – В комнату вошел Егорин, вежливый, как церемонемейстер ее величества королевы, и оглушительно красивый, словно новогодний салют.

– Доброе. – Просипела я в ответ, гадко горло моментально перестало болеть, должно быть, присутствие Марека благотворно сказывалось на моем организме. – Горло вот… болит.

– Уж не заболела ли ты? – Поинтересовался Марек тоном заботливой нянюшки. – Температура есть?

– Не знаю. Не мерила.

– Это зря. Нельзя относиться к себе с таким небрежением. Сейчас померяем температуру, потом попьем горячего молока с рыбьим жиром…

– С чем?!

– С рыбьим жиром. – Марек, присев на кровать, принялся щупать мой лоб. – Температура, если и есть, то небольшая.

– Я не хочу жир! – Меня аж передернуло, только представьте, горячее молоко и жир. Бр-р, это даже не гадость, этому даже названия еще не придумали.

– Надо.

– Я уже выздоровела.

– Неужели? – Не поверил Марек.

– Выздоровела. Я и не болела, мне просто… просто хотелось поваляться в кровати, запрещено, разве?

– Нет, конечно, не запрещено. А мы тут уже волноваться стали.

– Зря. – Я чувствовала, что стремительно краснею, и ничего не могла поделать. Стыдно-то как, взрослая, а веду себя, как избалованное дитя.

– Значит, поход на пляж не отменяется? – Поинтересовался Марек.

– Сейчас спущусь.

Он намек понял и, выразив надежду, что мое присутствие скрасит скромную трапезу – надо думать, в виду имелся обед, вышел. Ф-фу, давно не ощущала себя такой дурой. Страус я, вернее, страусиха, толстая и глупая, при любой опасности засовывающая голову в песок.