Текст книги "Танго на цыпочках"

– С собакой.

– В доме нет собак. – В голосе пани Натальи мелькнуло удивление.

– Разрешите? Свет на минутку.

Она молча протянула кованый подсвечник. Тяжелый, неужто в доме не нашлось ничего более легкого и уместного для ночных прогулок? Впрочем, сам подсвечник Палевича интересовал постольку поскольку, ему нужно было убедиться, что ночной гость или гостья – не наваждение. Поднеся свечу к той стороне двери, которая выходила в коридор, Аполлон Бенедиктович с немалым облегчением увидел на дереве не слишком глубокие, но широкие и длинные царапины.

– А это, по-вашему, что?

Пани Наталья, увидев явные следы присутствия в доме зверя, не стала кричать или плакать или требовать охрану и немедля, нет, она с тихим стоном осела на пол.

Доминика

Я ждала, с самого утра ждала, а Лара все не звонила. Почему? Может быть оттого, что на улице день, а я читала, будто призраки появляются исключительно по ночам. Но звонила же она и днем. Не понимаю. Ведь она сама же сказала, чтобы я ждала звонка, я и жду. Голова болит, это от солнца, я плохо переношу солнце и жару вообще. Тимур вон заснул, хорошо ему, он всерьез не воспринимает, думает, будто это все шутки. Какие шутки, когда… Но с Салаватовым не так страшно, он, хоть и злой, но надежный, не бросит наедине с призраком.

С другой стороны, если это действительно чья-то идиотская шутка – не понимаю, правда, каким хладнокровным беспринципным ублюдком нужно быть, чтобы так "шутить" – то Салаватов убийца. Все вновь возвращается на круги своя, прежняя ненависть, прежние сомнения, прежние выдумки – когда-то я старательно придумывала ему оправдания, но не сумела. Точнее, все оправдания перевесил один-единственный факт: Лара – моя сестра, и убийца ее должен понести наказание, кем бы он ни был.

Сразу после больницы – тогда у меня были еще деньги, и Ларины картины, и кое-какие вещи, которые можно было продать – я закрутила роман. Мужика подцепила в баре, его звали Васей, он был женат, неплохо устроен в жизни и любил молоденьких дур, вроде меня. Вася искренне полагал, будто я влюблена в него по уши, а я просто пыталась выжить из себя Салаватова. Одно дело, когда он – жених моей сестры, тут можно лить слезы и тайно вздыхать, наблюдая за ним исподтишка и глупо хихикая над каждой шуткой, и совсем другое, когда он – убийца. Ларин убийца. Тут уж я не имела права на любовь, тут должна была остаться одна лишь ненависть. Вот я ее и растила, точно редкий, капризный цветок, а отвращение к Васе – животик, мясистые губы и неистребимый запах пота – послужило этому цветку своеобразным удобрением. Однажды я не выдержала и рассказала Васе все, что о нем думаю. Наверное, не следовало, Вася по сути неплохим мужиком был, подарки дарил, а однажды даже цветы принес…

Тимур во сне хмурится, серьезный такой, даже смешно. А Лара не звонит.

Вечером – девять часов, по-моему, это вечер, даже если за окном все еще светло – вечером мы поссорились. Из-за пустяка, ерунды какой-то, на которую в другое время и внимания не обратили бы. Я была зла на Лару – она так и не позвонила, на лето, на жару, на головную боль, из-за которой тяжело было не только думать, но и дышать, и на Салаватова. Он проспал целый день, а, проснувшись, стал читать мои газеты и комментировать прочитанное. Вот на какой-то из статей мы и срезали. Он доказывал, что…

Впрочем, не важно, что он там доказывал. Не прав был и все. Мог бы и уступить, видел же, в каком я состоянии. Слово за слово – и я высказала Тимуру все, что о нем думала. Господи, Господи, Господи… Да он же вышвырнет вон из квартиры, и тогда Лара позвонит домой и будет ругаться. Я не могу, когда она на меня ругается.

Пришлось извиняться. Ненавижу извиняться, особенно если чувствую, что права. Салаватов выслушал молча, кивнул и ушел курить на балкон, а мне еще хуже стало. Мы же съездили на кладбище, как она просила. Я розы привезла, ей нравились розы, тогда почему не звонит?

На часах уже почти девять. Тимур, лежа на кровати, смотрит телевизор, меня игнорирует. Обиделся, значит. Но я же извинилась! Чувствую себя полным ничтожеством: за что ни возьмись, все из рук валится. Правильно Лара говорила: бесталанная я, и никчемушница, даже извиниться толком не умею. Лара бы на моем месте давно помирилась, и не она бы прощения просила, а он.

Ненавижу себя.

Телефон молчит. Не выдержав, проверяю, есть ли гудки – а, вдруг, на линии обрыв? Гудки есть, продолжаю ждать.

Тимур, бросив что-то резкое в спину, уходит на кухню. Снова я одна, я и телефон, и невидимый поводок между нами. Раздражение выплескивается через край, если не дать ему выход – умру, лопну от злости в прямом смысле слова. Или череп от боли треснет.

Тимур

Вечером жара спала, стало легче дышать, и мысль о еде не казалась столь уж отвратительной. Наоборот, Тимур понял, что, если немедленно не съест хоть что-нибудь, то непременно помрет. Прямо на диване и помрет. Или на кухне, у холодильника, в котором вдруг потерялась банка с килькой. Килечка в томате, его любимая, и хлебушек свеженький, и помидорчик с огурчиком… Салаватов аж застонал, предвкушая удовольствие.

– Жрать будешь? – Поинтересовалась Ника, вечно ей надо все испоганить, сидела бы дальше у своего телефона, точно шавка, поджидающая хозяйку, у дверей магазина, так ведь нет – на кухню приперлась, то ли его караулить, то ли своим видом на нервы действовать. От тихой девочки Доминики, которая утром трогательно обмакивала розы салфеткой, чтобы не сгорели, не осталось ничего. Девушку словно подменили за то время, пока он спал. Любое предложение в штыки встречает, а из-за дурацкой статьи о дурацких же полтергейстах, ворующих со склада железнодорожные рельсы, вообще поругались. Дурдом.

– Не жрать, а кушать. Хочешь? – Тимур протянул ей горбушку хлеба, и баночку поближе подвинул. В данный момент у него не было желания ссориться или отношения выяснять, хотелось просто сидеть и кушать кильку в томатном соусе, закусывая хрустящим огурчиком, и наслаждаться вкусом, тишиной и прохладой, которой завтра не будет.

Ника хлеб взяла и, дотянувшись вилкой до жестянки, выковыряла жирное рыбкино тельце. Некоторое время ели молча, Доминика даже повеселела, и Салаватов расслабился. Оказалось, зря.

– Из-за чего вы ругались? – Спросила Ника, облизывая жирные пальцы. – Ну, я же помню, что вы все время ссорились, только не помню из-за чего.

– А Лара что говорила?

– Говорила, что ты ущемляешь ее свободу, хочешь полностью поработить ее, подчинить себе, а это неправильно. – Доминика зевнула и потерла глаза. По всему видно: спать ей хочется неимоверно, уже которые сутки на ногах, да и нервы у девочки не железные, того и гляди сорвется. Сказать, чтобы легла и выспалась, пока есть такая возможность – кто знает, чего их в будущем ждет, так ведь не послушает же. Самостоятельная очень. Будет сидеть, скатывая из хлеба шарики, зевать и долбить его вопросами, точно дятел сухое дерево, до тех пор, пока не рухнет под стол от усталости. Или Тимур, не выдержав напора, не сбежит.

– Ты собственник?

– Нет.

– Тогда в чем дело? Не молчи.

В чем дело? Дело было не в чрезмерной ревнивости Салаватова или в его желании подчинить Лару своей воле, дело было в героине. Между Лариным "хочу" и Тимуровым "нельзя" пролегла тонкая граница белого порошка. Непреодолимая черта. Адский рубеж, впрочем, Лара называла героин "райским" порошком, выходит, и рубеж тоже райский. Салаватов упрямо втолковывал "ты должна завязать", а она слышала лишь одно слово – "должна", и взрывалась в праведном негодовании, утверждая, будто никому ничего не должна, а, если и должна, то уж точно не Тимуру. Тогда он попробовал шантажировать, угрожая, что разорвет отношения, но, оказалась, на отношения Ларе плевать было, разрыва она не боялась. Она вообще ничего не боялась. Салаватов говорил о смерти, он в ответ предлагала разделить смерть на двоих, во имя любви, во имя вечности. Лара не желала понимать, что ему такая вечность не нужна, ему хватает и реальной жизни, ей же требовался свой собственный мир и собственные крылья из белого порошка.

– Не молчи, а то мне спать хочется.

– Иди и спи.

Ника лишь фыркнула, еще чего, жди больше, так она и уйдет, оставив Тимура наедине с воспоминаниями, это ведь и ее воспоминания тоже.

– Ты говоришь, что не убивал… – Доминика погладила темную поверхность столешницы, скатывая хлебные крошки в одну кучу. – Но тогда кто?

– Хороший вопрос. А, главное, какой неожиданный. – Пробубнила Сущность.

– Не ерничай, – приказал ей Тимур. – И вообще помолчи пока.

Сущность, пробурчав нечто относительно особенностей Салаватовского интеллекта, послушно заткнулась. Вот и умница, а вопрос действительно хороший, такой хороший, что Тимур за шесть лет до ответа не додумался.

– Кто тогда? – Не сдавалась Ника. – У нее не было врагов, кроме… – Доминика, сообразив, что чуть не ляпнула откровенную ложь, пристыжено замолчала.

– Договаривай уже: "кроме тебя". Ты ведь это хотела сказать? Я был первым и, можно сказать, единственным врагом твоей сестры. Так, что ли?

– А, хочешь сказать, не так? – Ника даже раскраснелась от обиды. А глаза-то, глаза! Сверкают, точно болотные огоньки в ночи.

– Лара ссорилась с тобой. Она вообще мне сказала, что с тобой разойдется, она даже уехать хотела!

– Куда?

– На Мальту! Кажется, на Мальту. Или на Мальдивы? Не помню. – Ника, опустив голову, гоняла хлебные крошки по столу. Со стороны это выглядело забавно. Со стороны вся эта ситуация выглядела забавно. Кухня, пустая банка из-под кильки в томате, сольничка с трещиной, бумажные салфетки, хлебные крошки и два усталых, раздраженных человека.

– Вспомнила. Лисий остров. Остров, понимаешь? Остров у меня с Мальтой ассоциируется, а она собиралась на Лисий остров. Она там с подругой побывала и понравилось очень.

– Никогда о таком не слышал.

– И я. – Призналась Ника. – Она не мне говорила, кому-то другому, я просто услышала… случайно.

Тимур с изумлением смотрел, как она краснеет, сначала заполыхали предательским багрянцем уши, потом щеки и напоследок шея. Даже на подбородке появилось крупное малиновое пятно.

– Ну да, да! Я подслушивала! – Ника закрыла лицо руками. – Мне стыдно, но я подслушивала. Не специально, она просто не знала, что я дома. Лара говорила, что совсем скоро она освободится… правда, я не совсем поняла от чего она освободится, ее же никто не держал. В общем, освободится и уедет на Лисий остров, и чтобы этот второй, с кем она разговаривала, не беспокоился, денег хватит до конца жизни.

– Погоди, – Тимур вдруг понял, что ощущает ставшая на след гончая. – Когда это было?

– Не помню.

– Ника, милая, давай, вспомни, это важно.

– Ну… – Она прикусила мизинец и зажмурилась. – Дня за три до… До смерти. Я ведь, я еще поэтому решила, будто… Ну, она же бросила бы тебя, и уехала с кем-то другим…

– А почему ты решила, что она разговаривала не со мной? – Тимур совершенно точно знал: такого разговора между ним и Ларой не было, и про Лисий остров он впервые слышит, однако Никины впечатления сейчас единственная ниточка.

– Не знаю. Она не называла имени, но я сразу решила, что это не ты. С тобой она по-другому разговаривала.

– Как?

– Уверенно. Надменно даже, а тут как-то заискивающе, будто выпрашивала внимание у этого человека. Она в него влюблена была и боялась, что он откажется ехать. – Уверенно заявила Доминика, выгребая хлебной корочкой остатки масла из банки. – Так разговаривают только с теми, кто очень-очень дорог и кого боишься потерять. Прости.

За что прощать? За не вовремя сказанную правду? Лара была влюблена и собиралась сбежать со своим избранником на Лисий остров, но ее убили. Побег не состоялся.

– Потом уже… После суда и… – Ника вдруг запнулась, точно поперхнувшись хлебной крошкой, – и другое… меня некоторое время не было дома. Но когда вернулась, я все ждала, что он позвонит, придет, поддержит. Сутками сидела у телефона, как сегодня.

– А он не позвонил.

– Не позвонил. – Ника потерла кончик носа, словно таким образом пыталась отогнать слезы. – Я вот думаю, что, наверное, он ее не любил. Она любила, а он нет. Так часто бывает.

Бывает, и не часто, а почти всегда. Вот Тимур, он ведь тоже любил Лару, обожал до потери памяти, до предательской дрожи в коленях, до готовности прощать все и даже больше, а она? Считала, что так и должно быть. Лара не отвергала его любовь, она ее попросту игнорировала.

– Что ты еще знаешь о нем?

– Ничего. Я даже не совсем уверена, что это "он", а не "она". Я ведь имени не слышала, и вообще слышала очень мало, Лара, догадавшись, что она не одна в квартире, разговор свернула.

– И не выясняла потом?

– Нет. Мне… Мне стыдно было. Ларины друзья они… они особенные, а я кто?

Ларины друзья – подонки и паразиты, которые гуляли на Тимуровы деньги и при этом фыркали ему же в лицо. Дескать, бизнесмен, толстосум, куда ему понять высокие материи искусства и сложные терзания тонкой души творца. При этом творцы жрали водку, ничтоже не сумняшеся, запивали ее пивом или шампанским – выбор напитков определялся "творческим" настроением – потом блевали и, мучаясь похмельем, изрыгали друг на друга тонны яда. Если бы не Лара, которая нежно называла тварей сиих "богемой", Тимур живо разогнал бы эту шайку по домам.

Если бы не Лара… Они на героин ее подсадили. И убили потом. И этого "принца" следует искать в той же тусовке.

– Зачем. – Вяло осведомилась Сущность, которая уже отчаялась достучаться до Тимурова разума.

– Затем.

Мой дневничок.

Алик слово держит, досняли картину – отдыхаю месяц или даже больше. И бабки платит, неплохие, между прочим. Откладываю, зачем – сама не пойму. Хотя, на что мне их тратить, когда нас Тимур содержит, да и отцовские запасы еще есть, знаю только, что деньги лишними не бывают. Плохо, что таблетки перестают действовать, а тогда такая тоска наваливается, что хоть вешайся. Кругом одни уроды. Мужики совсем офигели, думают, что раз я в кино снимаюсь, то каждому давать должна? Ладно, Алик меня на крючке держит, Федор Федрыч, режиссер наш, с ним нельзя ссорится, но какого ко мне все эти операторы, осветители и прочая шушера лезет? Пожаловалась Алику, тот только посмеялся.

Зарастаю грязью, я физически чувствую, как она остается на мне, врастает в кожу, в душу, в сердце. Тимур и тот противен, хотя он-то ни в чем не виноват.

Мужиков вообще ненавижу. Тупые, похотливые животные. Не могу писать, стоит взять кисть, и руки словно каменеют, хочется сидеть и плакать.

Доминика

В пакете, который я наконец-то решилась вскрыть, оказался фотоальбом, наш с Ларой старый фотоальбом, с ободранными краями, трогательно-слюнявыми щенками на обложке и дарственной надписью «Ларочке на день рожденья от Машули!». Помню, Ларе подарок дико не понравился и, обидевшись на Машку за небрежение – подарки для Лары следовало выбирать необычные, оригинальные или, по меньшей мере, дорогие – не разговаривала с ней недели две. А альбом мне отдала, сказав, что для меня он в самый раз.

Я не протестовала, мне альбом понравился, особенно фото на обложке – два крошечных щенка, похожих друг на друга, пытаются выбраться из плетеной корзинки. Я даже какое-то время фотографии собирала, трепетно раскладывала и оставляла внизу глупые надписи, вроде «Мы с Ларой, Москва, 1999 год». Занятие в скором времени надоело, и фотки пошли уже без подписей, а потом альбом и вовсе куда-то запропастился.

Лара забрала с собой? Мысль шальная и нелогичная. Тимур же на пальцах доказал, что Лара умерла, это просто кто-то, прикрываясь ее именем, сводит меня с ума. Но альбом, откуда у этого гипотетического «кого-то» наш фотоальбом?

Открывать страшно, что внутри? Фотографии, как раньше или еще один неоспоримый факт Лариного возвращения? Альбом я разглядывала минут пятнадцать, да, я – трусиха, и мне требуется время, чтобы собраться с силами и заглянуть внутрь. Итак, считаю до трех. Один, два… два с половиной… два с четвертью…

Да ладно, в конце-то концов, сколько можно в детство играть! Разозлившись на себя, я мужественно открыла альбом. Ничего. Пусто. Ни одной фотографии, только подписи и остались. «Лара и Алик». «Лара и белое счастье». «Лара на съемках «Спящей красавицы»»… Бред, ерунда какая-то, Лара никогда в жизни не снималась в кино, уж я-то знаю, она бы непременно похвасталась. «Спящая красавица», это такой детский фильм, да? А что такое «белое счастье»? И про Алика слышать не доводилось. Артем среди знакомых был, Артур тоже, может, имеется в виду Лешка? Алексей – Алекс – Алик? Была бы фотография, я б точно сказала, а так…

А так я перевернула весь альбом с нулевым результатом. Пусто. Глупость какая, зачем присылать мне пустой фотоальбом со странными подписями, очередной трюк неизвестного шутника? Ладно, покажу Тимуру, может, он догадается, что означают эти странные надписи.

Посылку с того света он рассматривал с таким выражением лица, что я сочла за благо отойти подальше, все-таки Салаватов – личность нервная, еще наорет. Правда, чем его разозлил альбом – не понятно. Впрочем, сам альбом мне тоже не понятен, а вот Тим, судя по его виду, знает гораздо больше, чем говорит. Спросить? А он ответит?

Я тихонько сидела в кресле, ожидая, когда Салаватов закончит осмотр. Долго он копается, разве что в лупу не рассматривает, а у меня на языке вертится тысяча вопросов, но задам я их чуть позже, пусть он сначала успокоится.

– Выброси в мусорное ведро. – Вынес свой вердикт Салаватов. – Хотя нет, погоди, спрячь лучше, думаю, он нам пригодится.

– Для чего?

– Фотографии вставлять. У тебя есть фотографии?

– Какие? – Я окончательно перестала его понимать, если шутит, то шутит неудачно.

– Всякие. В общем так, чудо мое, завтра… Завтра… Что у нас завтра?

– Среда.

– Хороший день, но я не о том. В общем, завтра мы едем к тебе и осматриваем, во-первых, квартиру, во-вторых… Ларины вещи остались?

– Конечно. – Я даже возмутилась, как он мог подумать, что я способна выбросить ее вещи.

– Значит, посмотрим их тоже.

Тимур

Фотоальбом со щенками оказался неприятным сюрпризом, гораздо более серьезным свидетельством воскрешения Лары, чем все звонки вместе взятые. У свидетельства плотные страницы с пластиковыми кармашками, в которые полагается вставлять снимки, и дарственная надпись. Ника сказала, будто пакет с альбомом прислали почтой, и Тимур гадал: правда эта или очередной хитрый ход в непонятной ему игре. Для хода чересчур мудрено, для правды – слишком откровенно.

«Белое счастье», «Спящая красавица» – с этим все понятно, «счастье» – это героин, белый порошок, который приносит радость. «Красавица» – фильм. Порнофильм. Про эту часть Лариной жизни Тимур знал очень-очень мало, точнее, почти совсем знал, пока не началось следствие, вот тогда все и всплыло, и «Спящая красавица», и «Белоснежка», и еще пяток лент с невинными названиями и отнюдь недетским содержанием. Самое забавное – никто не поверил, что Тимур не знал. Ну, конечно, это же так глупо – жить с девушкой, считать ее своей невестой и не знать, что она – порноактриса. «Порноневеста» – идиотски пошутил один из… Впрочем, не важно, что было, то было, не стоит вспоминать.

А вот Ника, знает или нет? На личике детская растерянность и искреннее любопытство, впрочем, девочка – хорошая актриса.

– Вся в сестру. – Вякнула Сущность и тут же скрылась, дабы избежать хозяйского гнева. Знает же, что Тимуру эти воспоминания неприятны.

Ника-Ника-Доминика, что же с тобой делать-то?

В прихожей очень вовремя зазвонил телефон.

– Ну, чего сидишь? Тебя, небось.

Ника лишь глубже вжалась в кресло, похоже, она не испытывала ни малейшего желания общаться с умершей сестрой. А придется. Тимур, двумя пальцами подняв ее за шкирку – весила она не больше котенка – потащил в коридор.

Ника

Хамло и быдло! Урод законченный. Придурок. По какому праву он обращается со мной подобным образом? Я еще терпела все его плоские шуточки, косые взгляды и упрямое молчание, однако хватать меня руками за шею, это, право слово, уже чересчур.

Впрочем, стоп. Здесь – Тимурова территория и он вправе поступать, как ему заблагорассудится, вот выставит меня, тогда…

– Трубку бери. – Приказал Салаватов, и рука сама потянулась к аппарату.

– Алло?

– Здравствуй, Ника.

– Здравствуй.

По голосу чувствовалось Ларино раздражение.

– Ты где гуляла? Я звоню, звоню, а ты трубку не берешь. Ты начала меня избегать?

– Нет.

– Ложь. Ты стыдишься, стесняешься, что я была не такой, как тебе казалось. – Она обиженно замолчала.

– Лара…

– Что Лара? Что Лара? Только и могла твердить «Лара» да «Лара»! А сама, небось, рада, что избавилась от меня. Ничего, скоро мы снова будем вместе.

– Я не хочу…

– Не хочешь… Никто не хочет умирать, все боятся, а, на самом деле, в смерти – истинный покой, истинное наслаждение, и скоро ты это поймешь. Потерпи немного.

– Лара, зачем мне умирать?

– А зачем люди вообще умирают? – Голос потеплел, в нем появились медовые нотки, от которых у меня по коже побежали мурашки. – Им надоедает жить и раз… Смерть. Ты ведь хотела… Пробовала… Пыталась, но не вышло, но теперь, милая сестричка, у тебя все получится. Ты должна умереть и, если надеешься, что Тимур спасет, то, вынуждена предупредить – если он станет вмешиваться, то…

– Умрет?

– Нет. Его время еще не пришло, смерть нужно заслужить, а Салаватов вернется туда, куда пришел. Дай ему трубку. – Попросила Лара. – Дай трубку, я знаю, что он рядом.

Тимур кивнул. Он что, слышал? Или по выражению лица догадался? Скорее всего. Я никогда не умела скрывать чувств. А вот на Салаватова смотри – не смотри, ничего не поймешь, лицо каменное, в глазах – ледяные пустыни Арктики, Антарктики и обоих полюсов. Правда, не совсем уверена, что это не одно и то же.

Слушал он минут пять, причем молча – «угу» и «ага» – не в счет – а потом взял и повесил трубку.

– Ну?

Тимур пожал плечами.

– Что она сказала?

– Ничего.

Значит, делиться со мной информацией Салаватов не желает, только я не отстану, помирать-то не охота, пусть даже за чертой меня ожидает вечное счастье, в которое, впрочем, не слишком-то и верится.

Тимур прошествовал мимо, точно океанский лайнер мимо захудалой рыбацкой шлюпки. На кухне спрятаться решил, подлый трус? Внезапно мне стало смешно. Нет, ну сами подумайте, два взрослых человека живут так, как хочется не им, а какому-то голосу в телефоне. Призрак… С каждым днем я все больше начинаю сомневаться в его существовании. Если думать, что призрак – чья-то шутка, то она затянулась. Если это не шутка, тогда что?

Ответ сам пришел на ум. Если не шутка, тогда угроза. Меня собираются убить, о чем любезно предупреждают.

Тимур

Разговор получился непростой, был момент, когда Салаватов почти поверил, что Лара жива, не хватило пустяка – искренности. Вот оставалось в глубине души этакое неприятное ощущение, что тебя дурят. На первый взгляд все вроде бы так, а, стоит копнуть глубже, и…

Нет, звонит не Лара и даже не ее призрак. Звонит человек и у человека этого имеется цель, которая неким непостижимым образом касается Никы и его, Тимура. Но в чем заключается эта цель? Убить? Свести с ума? Чересчур сложно, есть и гораздо более простые способы избавиться от неугодного человека.

Однако сколько Салаватов не пытался придумать подходящее объяснение, в голове оставалась блаженная пустота. А еще внимательный Никин взгляд натирает затылок, ну нельзя же так смотреть, право слово.

– О чем думаешь?

– Ни о чем.

– Ага.

Это ее «ага» совершенно ничего не означало, Ника таким вот нехитрым способом пыталась поддержать беседу, но вот Тимуру совершенно не хотелось беседовать. Девушка обиженно засопела и, забравшись на кровать с ногами – носочки белые, детские с красными кубиками сбоку, а на правой коленке темное пятно, где она только успела синяк поставить? – принялась нервно листать книгу. Судя по тому, что книгу Ника держала вверх ногами, текст ее не интересовал.

– Спать пора.

– Не могу. – Она отбросила книгу в сторону. – Не могу спать, все время ее вижу. И слышу, что это я виновата, что, если бы раньше заглянула, то могла бы спасти. А я плеер слушала и не заглянула! И она умерла! А ты…

– Сел. – Подсказал Салаватов.

– Сел. – Повторила Доминика. – Как тебе там… было?

– Плохо. – Рассказывать подробности Тимур не собирался, Ника же не желала довольствоваться малым. Ника желала знать. Малахитовые глаза влажно блестели, от ее выжидающего, внимательного взгляда становилось неуютно.

– Ты говоришь, что не убивал. Но тогда почему признался в конце?

– По кочану. Лучше книжку почитай. Или телевизор посмотри.

Она не шелохнулась. Ждет, ну и пускай себе ждет на здоровье. Почему признался? Да потому, что добрый дяденька адвокат четко разъяснил разницу между шестью и шестнадцатью годами. Или больше. Адвокат сумел найти подходы к обвинению, и приговор стал тем консенсусом, к которому в результате долгих споров, пришли стороны. Вопли Салаватова о своей невиновности никого-то и не интересовали. Это уже потом он понял, что каждый второй – если не каждый первый – отрицал свою вину, а улики против Тимура были железные, даже железобетонные. И адвокат, который говорил, что Салаватов еще легко отделался, не врал. Только вот Тимуру от этого было не легче.

– Завтра пойдем к тебе.

– Зачем? – Кажется, она испугалась, интересно, с чего бы, вроде бы он пока ничего ужасного не предложил.

– Там увидим. А теперь спать.

Доминика подчинилась, она всегда была очень послушной девочкой.

Год 1905. Продолжение

Привести пани Наталью в чувство оказалось задачей не из легких: на похлопывание по щекам она не реагировала, нюхательных солей Аполлон Бенедиктович с собою не возил, а холодную воду госпожа Камушевская сочла бы оскорблением. Ох уж эти женщины. Посему Палевич ограничился тем, что, подняв хозяйку дома на руки – она оказалась удивительно невесомой, словно сотканной из предрассветного тумана – положил ее на кровать.

Бедная, бедная девочка, сколько же всего ей пришлось пережить, а сколько еще предстоит. Следствие, судебное разбирательство, не приведи господь, суровый приговор брату и слухи, слухи, слухи… Порою сплетни ранят гораздо сильнее ножа или пули.

– Вайда? – Пани Наталья открыла глаза. – Вайда?

Аполлон Бенедиктович откашлялся, чтобы обратить на себя внимание. А ну как она ничегошеньки не помнит и сейчас закричит со страху? Но госпожа Камушевская, сев на кровати, лишь кивнула, надо думать, благодарила за участие.

– Вайда была здесь? Вы ее видели?

– Нет.

– А я видела. У нее волосы рыжие, помните, я вам рассказывала? – Наталья обняла себя, совсем как маленький ребенок, лишенный родительской ласки.

– Помню. Но ее здесь не было.

– А кто был?

– Никого не было. Вам показалось.

– Да? Знаете, – панночка встала с кровати и, покачнувшись, точно березка под ветром, оперлась рукой о стену, – мне в последнее время часто кажется. Я вижу, а другие нет. И Олег ее не видал, хотя она прямо напротив его стояла. Я предупреждала, но он не поверил, представляете?

– Вы присядьте. – Аполлону Бенедиктовичу было боязно отпускать ее одну, а если снова сознание потеряет, и, не приведи Господь, на лестнице. Или тварь, что дверь поцарапала объявится, или еще чего произойдет. Нет, не доверял Палевич этому дому, больно коварный он, молчаливый и хитрый, того и гляди обманет.

– Голова кружится. И болит. Она в последнее время часто болит, я даже думать не могу. – Камушевская присела на край кровати и, сложив руки на коленях, уставилась на дверь. Страшный взгляд, вроде и смотрит, но Аполлон Бенедиктович голову на отсечение мог бы дать, что пани Наталья ничего не видит. Да и говорила она словно бы не с ним, а сама с собой.

– Болит, болит. Страшно, когда болит. И в доме страшно, пусто, а я не люблю, когда пусто. Почему все уехали?

– Вам плохо?

– Вы добрый. Я бы хотела, чтобы у меня муж был такой же добрый. Мужчины жестоки к тем, кто слабее, даже Николя, когда из себя выходил, мог плохо сделать, а вы не такой. Вы бы никогда меня не обидели. У вас есть жена?

– Нет. – Палевич, словно зачарованный, смотрел в ее глаза. Жена… Когда ему женится-то, а теперь уж поздно, вроде сорок три и не великий возраст для мужчины, и сил полно, а мысль о женитьбе глупой кажется. Да и на ком… Вот если бы такая, как она, чистая, нежная… Пень старый, размечтался на ночь глядя.

– Вы не старый, вы взрослый. – Доверительно прошептала Наталья. – Они другие, глупые, а вы мудры. Жаль, что вы никогда не догадаетесь сделать мне предложение. Никто никогда не догадается. Я ведь с оборотнем повенчаться должна.

– Зачем?

– Чтобы спастись. Если повенчаюсь, он меня пожалеет, а откажусь – убьет, как Олега.

– Глупость.

– Не глупость, – Наталья затрясла головой, и волосы темной волной разлетелись по плечам. Она похожа на Матерь Божию, на все иконы сразу, Господи, помилуй и спаси от этой красоты.

– Если охотник не убьет оборотня, умру я. Знаете, что он сделает?

– Что? – Поскольку Камушевская перешла на шепот, громкий, настороженный шепот, то и Аполлон Бенедиктович заговорил в полголоса, чтобы не нарушить атмосферу.

– Душу заберет, вот. Пока я ее прячу, но он обязательно найдет и отнимет. Вот если бы вы убили его… Убейте. – Серые глаза светились нежностью. – Убейте или заберите меня отсюда, пока не поздно.

Тимур

Салаватов и сам не знал, чего ждать от этой вылазки на чужую территорию. Наврядли в Лариных вещах, сохраненных Никой, сыщется что-либо ценное, но попробовать стоило. Да и любопытно было поглядеть на жилище Никы.

Ее квартира изнутри походила на… Да ни на что она не походила! Дикие цвета, дикая обстановка – пародия на нормальное человеческое жилье. Тимура эти сине-лиловые обои, фиолетовая люстра и высокохудожественные хромированные трубки вместо нормальной мебели раздражали несказанно. Как можно существовать в подобной обстановке? Не удивительно, что у девочки крыша едет. Да и не подходит внутреннее убранство квартиры к Нике. Вот Лара здесь смотрелась бы гармонично, а Ника… С Никой прочно ассоциировались светлые стены и тяжелая удобная в своей громоздкости мебель, а еще пейзаж с горами или заросшим ряской прудом и много-много милых дамских безделушек, но никак не голые узкие полки и цветные пятна в рамке. Хотя, присмотревшись к картине, Салаватов узнал Ларину руку. Ну, теперь все понятно, девочка, делая ремонт, пыталась подражать старшей сестре, отсюда и это режущее глаз несоответствие между хозяйкой и жилищем.

Лариных вещей оказалось не так и много – две коробки, яркий пакет с ковбоем и надписью "Marlboro" да целая стопка тетрадей. Надо полагать, конспекты, Лара ведь училась.

В коробках бережно хранились краски – мятые тюбики с загадочными надписями "краплак красный темный "УСВ"", "окись хрома", "зеленая "ФЦ"" или вот еще "кадмий желтый светлый". Интересно, кто их придумывает, эти названия, и зачем обзывать тот же зеленый "окисью хрома"? Глупо. А художникам в этих "марсах", "хромах" и "жженых охрах", верно, чудилась некая тайная музыка. Вот кисточки, волоски слиплись и одеревенели, теперь кисточки стали похожи на колючие, грязные палочки из дерева, пригодные лишь для того, чтобы землю в вазонах взрыхлять. Растрескавшийся уголь рассыпался в руках, измазав пальцы черной пылью. Этот мусор давно пора было выкинуть, но Ника не разрешит, для нее все, что каким-либо образом с Ларой связано, свято по определению.