Текст книги "Танго на цыпочках"

– А для тебя? – Осведомилась Сущность тоном утомленной жизнью и балами светской львицы.

– Не знаю.

– Что не знаешь? – Спросила Ника, которая, сидя на полу, аккуратно укладывала мятые тюбики в коробку. Ника по жизни отличалась педантичностью и стремлением к порядку. Вот Лара в подобной ситуации либо вышвырнула все это вон, либо оставила на полу, в надежде, что Ника, вернувшись из школы, уберет.

– Ничего не знаю.

Ника фыркнула, а потом вдруг призналась.

– Я тоже пыталась рисовать, кисти у Лары тайком брала, и краски. Хотела стать, как она, чтобы восхищались и любили.

– Получилось?

– Неа. Она же особенная, ее Бог талантом наградил, я же ровную линию не проведу. Такая уж уродилась, бесталанная.

– Не говори глупостей.

– Это не глупости. – Ника зачем-то понюхала кисточку и, попытавшись сковырнуть желтый шарик застывшей краски – или "охра светлая", или "кадмий желтый средний" – заметила.

– Колючая. А раньше мягкая была. Это – белочка. Еще колонок есть, и коза, но Лара больше всего белочку любила. А что мы ищем?

– Что-нибудь. – Салаватов и сам не знал, что именно он ожидал найти в Лариных вещах. Адреса, телефоны…

– Пароли, явки, кактус на окне…

– Как знать, как знать.

Мысль простая. Кто-то играет в Лару. Все эти мелкие истории, случаи, детали, придающие образу "воскресшей" правдоподобность – суть хорошее знание чужой жизни. Значит, Лара была близка с этим человеком, а, следовательно, он или она не могли не оставить след в Лариной жизни. Просто шесть лет назад Тимур не заметил его, а сейчас… Вопрос, сумеет ли он уцепить химеру за хвост.

Из кучи барахла удалось извлечь единственную более-менее ценную вещь – Ларину записную книжку. Тимур, правда, сомневался, что от этого куцего блокнотика в кожаной обложке будет польза, но и пренебрегать находкой было бы неразумно. Итого в активе имена и телефоны. Таню, Валю, Машу, Галю и прочих Салаватов отмел сразу: вряд ли Ларины подруги были в курсе ее настоящей жизни. В итоге осталось с полтора десятка непонятных номеров с пометками вроде «карт.г. В» и «парк-ая». Во втором случае на ум сразу приходила «парикмахеская», а вот «карт.г. В» – что за зверь?

– Телефон имеется?

– Имеется. – Ника складывала разбросанные Салаватовым вещи. Вид у нее был недовольный, скорее всего Доминика возмущена столь наглым вторжением Тимура в призрачную жизнь Лары, но молчит, ибо понимает, что сама послужила причиной. Это ей звонит умершая сестра, и ее с собой зовет, а не Салаватова.

– Ага, уже вижу. – Тим, с Лариной записной книжкой устроился возле телефона. Салаватова удивлял тот азарт, с которым он принялся за расследование.

– Расследование и следствие – однокоренные слова. – Вежливо подсказала Сущность. – Вляпаешься, потом не говори, что я не предупреждал.

«Карт.г. В.» расшифровывалось как «картинная галерея «Вандал»». Назваие, мягко говоря, странноватое, но встречались и похуже. Салаватов припомнил, что сия, с позволения сказать, галерея находилась в темном сыром полуподвале – место совершенно неподходящее для выставочного зала, но Лара утверждала, будто это Тимуру ничего не смыслит в искусстве, а в «Вандале» выставляются действительно неординарные и яркие личности. Имелись в виду не сами «личности», а их творения, которые, безусловно, все как одно были гениальными.

Значит, «Вандал» продолжает существовать, а вот с остальными номерами дело обстояло гораздо хуже. На месте предполагаемой парикмахерской находился цветочный магазин, еще три телефона теперь принадлежали квартирам, хозяева которых о Ларе слыхом не слыхивали, нашлась так же риэлторская контора, недавно открывшееся кафе, спортзал… В общем, полный мрак.

Ника, которая первое время сидела рядом и напряженно прислушивалась к каждому слову, давно ушла на кухню, видать, разочаровалась. Тимур, признаться, и сам потерял надежду и листал книжку из чистого упрямства. Да и что, собственно говоря, он хотел найти спустя шесть лет? Телефонный номер босса наркомафии? Список дилеров? Адреса, где хранится героин?

Адреса, где она доставала дозу. Ну, конечно, как это он раньше не додумался. Следует навестить старых Лариных приятелей, причем из другой, скрытой ото всех жизни, уж они-то, в отличие от Людочек-Манечек-Валечек и прочих институтских подружек должны быть в курсе. Потрясти их и. Глядишь, ситуация прояснится. Одно плохо – Салаватов помнил лишь один адрес и, если со Шнырем за шесть лет что-нибудь случилось, то эта ниточка оборвется. Ну да попытка – не пытка.

– Ника, я ухожу!

– Желательно навсегда. – Не преминула вставить свои пять копеек Сущность, которой не терпелось отделаться от обязанностей няньки.

– Куда? – Ника моментально насторожилась – ни дать, ни взять ревнивая жена, неотрывно следящая за супругом.

– По делам.

– Это с Ларой связано. Да? Ты что-то нашел, да?

– Нет, но…

– Я с тобой!.

– Нужна ты мне со мной, – пробурчал Салаватов, но Лара уже обувалась. Быстрая она, однако. Впрочем, возможно оно и к лучшему, пусть сама убедится, что он не врет, что Лара на самом деле была не совсем такой, как она помнит, ведь одно дело, когда говорит Тимур, и совсем другое, когда слышишь правду от кого-нибудь еще. А Шнырь, помниться, любил поболтать.

Мой дневничок.

Пришлось сделать аборт. Уроды! Ненавижу! Считают, что им все можно. Плачу третий день кряду, ничего с собой не могу поделать, слезы хоть немного облегчают душу. Сколько же на мне грязи? Я вся, с головы до ног, один большой комок грязи.

Нужно умереть, о мертвых плохо не говорят, значит, и обо мне плохо не скажут.

Стану на краю, пропасть попрошу ласково принять, нежностью своей подарить тепло, чернотою смыть грязь с души моей. Не слезами – кровью, смерти тяготеньем и печалью сладкой напою тебя. Не простишь – поймешь. Не поймешь – простишь, что тебе терять. Я – твоя печаль, я – твоя звезда, предала тебя. Растворившись сном, разлетевшись в хлам, я уйду, а ты отомстишь. Забудь. Коли лета снов нет в моих глазах. Лишь моя вина, лишь моя печаль.

В жизни смерти нет, в смерти жизнь ушла, и за нею вслед я себя спасла. Убежать, уйти, улететь листом, осень не найти, не ожить весной. Умереть, уснуть, сны в печальном сне, вечности стрела мне пронзила грудь, датский принц когда приказал уснуть. Но какой пустяк, если в смертном сне снова все не так, нет меня во мне. Нет тебя, меня, и спасенья нет, снова я одна, снова ты во мне…

Доминика

– Ты уверен, что нам сюда? – Я старалась держаться рядом с Салаватовым.

– Уверен.

В подъезде отчетливо воняло мочой. А стены – просто ужас! Синяя краска облупилась, а цементные проплешины разукрашены жизнеутверждающими надписями типа "задрали суки!". Не понимаю, как можно существовать в подобном свинарнике? У нас дом тоже не из элитных, но никому и в голову не приходит использовать подъезд вместо туалета.

Поднявшись на второй этаж – по лестнице, к счастью, Тимур не рискнул воспользоваться лифтом – Салаватов остановился напротив двери, вид которой идеально вписывался в убогий технопейзаж. Дверь мне не понравилась, даже пожалела, что пошла с Тимуром, могла бы и внизу подождать, на лавочке.

– Может, выйдешь? – Предложил Салаватов.

– Я с тобой. – В конце концов, Лара – моя сестра, и это меня пытаются свести с ума, а не его. Вынужденный визит в гости к неизвестному мне Шмырю удовольствия, конечно, не доставляет, но уж как-нибудь выдержу, постараюсь обойтись без обмороков и испуганного визга.

– Не высовывайся и делай, что скажу, понятно?

И этот двуногий танк, проигнорировав существование звонка, пнул несчастную дверь изо всех сил, та и открылась. Как в сказке. Впрочем, вонь в квартире стояла отнюдь не сказочная. Господи, неужели здесь еще и живет кто-то? От этого запаха, по моему представлению, и тараканы разбежаться должны были! Впрочем, Тимур, тот даже и не чихнул. Я же поняла, что, если зажать нос пальцами, а дышать через рот, то дышать можно. В принципе можно, а это уже достижение.

Узкий коридор, темный и забитый какими-то коробками – подозреваю, в них хозяева хранят тухлое мясо и гнилые овощи – порадовал тремя дверями. Снова сказка – налево пойдешь… кухню найдешь. Во всяком случае, неимоверно грязная газовая плита свидетельствовала о том, что сие помещение когда-то давно было именно кухней. С прошлых времен остались шторки неопределенного цвета, колченогий стол, стул и умывальник. А хозяева где? Неужели не слышали, как дверь вылетела? Сомнительно.

Вторая комната отличалась от кухни лишь отсутствием плиты и присутствием людей. Они лежали прямо на полу. Трое. Нет, четверо, субтильную девчушку, прикорнувшую у батареи, я не сразу заметила, и едва не заорала от ужаса, когда та вдруг поднялась и, протянув руки к Тимуру, залопотала что-то непонятное. А эти, которые на полу, лежат и не шевелятся, точно мертвые. В первую секунду я так и подумала, но, приглядевшись, поняла, что они не мертвые, они спят.

Зачем Тимур пришел сюда? Какая связь между этой квартирой и Ларой. И почему он не уходит, ведь понятно же, что эти люди говорить не способны, они вообще ни на что не способны. Уходить надо, пока не случилось нечто ужасное, а он стал столбом посреди комнаты. Зачем?

Девушка перешла на крик, и Салаватов бросил:

– Увянь!

К моему удивлению, она действительно увяла, осела на землю, словно хрупкий ночной цветок, застигнутый лучами солнца. Ну и бред же в голову приходит!

– Это наркоманы, да?

В коридоре было страшно, и я подошла к Тимуру. Пришлось переступить через тело одного из НИХ.

– Да.

– Им хорошо?

– Не знаю. Наверное, да.

– И ей? – Девочка у батареи не давала мне покоя, такая она была… невесомая. Фея из сказки. Светлые волосы, прозрачная кожа, глаза, похожие на разлившуюся вселенную. Такие лица рисовала Лара, такие глаза смотрели на меня со всех ее картин, она хотела смотреть на мир такими глазами.

И смотрела.

Тимур специально приволок меня сюда, специально, чтобы заставить сомневаться в Ларе. Салаватов рассматривал комнату со смесью непонимания и брезгливости. Святой, да? По какому праву он осуждает их? А если для этой девушки укол – единственная возможность быть счастливой?

– Пошли. – Сказал Тимур.

– Куда?

– Здесь Шныря нет.

– А где он есть?

– Не знаю. Надо подождать, он надолго не уходит, за хату боится.

– Этот твой Шнырь…

– Он не мой.

– Хорошо, этот не твой Шнырь, он тоже… ну, как они?

– Наркоман?

– Наркоман. – Повторила я невкусное слово. Мы заглянули во вторую комнату – пусто. Перспектива ждать неведомого Шныря не вдохновляла. Казалось, еще минута, и я навеки пропитаюсь этой вонью, но Тимур уходить из квартиры не пожелал, занял единственный более-менее целый стул на кухне, а мне стоять пришлось – на черную от грязи табуретку сесть я не решилась, ладно, не гордая, постою.

– Шнырь, он наркоман, но не такой. Колеса, травка, а вот уколы – ни-ни. Знает, чем это заканчивается. Хотя, с другой стороны, вопрос времени, может, уже и на иглу сел. И подох где-нибудь в канаве, как пес бродячий.

– Брешешь все. – Раздалось прямо над ухом. От неожиданности я подпрыгнула.

– Какие гости да без приглашения… – Шнырь, а, догадываюсь, это был именно он, выглядел так, словно готовился к участию в кастинге на роль Кащея. Высокий, метра под два и неестественно худой. Желтовато-коричневая кожа, обтягивая лысый череп, мелкими складками собиралась на шее, крупные уши слегка оттопыривались, а слишком короткая верхняя губа выставляла на всеобщее обозрение бледно-розовые десны и кривые зубы. Меня передернуло от отвращения, а Шнырь довольно заржал.

– Не нравлюсь девочке. Шнырь никому не нравится, но это сначала, а потом все бегут к Шнырю, всем нужен… Вам вот тоже понадобился, раз пришли.

– Ника, иди сюда.

Я мысленно поблагодарила Тимура и поспешно спряталась за его широкую спину.

– Ни-и-и-и-ка. – Шнырь довольно облизнулся, и меня снова передернуло.

– Здравствуй, Шнырек.

– Здравствуй, Тимка. Вышел, значит?

– Как видишь.

Молчание. Я чувствую на себе взгляд этого горе-кащея, от которого на коже остается след, вроде того, который оставляет после себя улитка. Этакая, знаете ли, длинная полоса слизи. Вернусь домой – первым делом вымоюсь, чтобы и воспоминаний не осталось. Шнырь улыбается, Салаватов молчит, словно ждет чего-то, непонятно, только чего. Раньше мы ждали Шныря, и вот он, явился, а мы опять ждем.

– Хорошая у тебя девочка. – Кащей срыгнул и почесал лапой впалый живот. – Не одолжишь попользоваться?

– Обойдешься.

– Как знать, как знать. Может, и обойдусь, а, может, и наоборот. Зачем пришел?

– По тебе соскучился.

– Да ты что? – Шнырь оскалился, это, по-видимому, означало радость и восторг от встречи со старым товарищем. – Соскучился, стало быть. А я вот, грешным делом, подумал, что тебе снова… нужно.

Мне показалось, или Салаватов напрягся?

– А что, я тебе со скидкой, по старой-то памяти отпущу. Товар – отменный, а у тебя девочка хорошая. Ты ей, как и сестричке, сам уколы делаешь?

– Закройся.

– А чего? – Шнырь продолжал скалится. – Все ж в курсах-то про Ларку, она ж натура нежная, творческая, с кем спит, того и для дела приспосабливает… Сука. – Вяло закончил лысый.

– За что ее убили?

– Убили? Ай, какая неприятность, и давно? А, ну да, давно, шесть годочков минуло, совсем плохая память стала, слабая, ничего не помню. Вот, не поверишь, что вчера было и то не помню, а шесть лет… Много воды утекло.

Тимур молчит. Тимур думает. Тимур посадил Лару на иглу. Так этот недочеловек, который меня взглядом облизывает, сказал. Верить или нет? Я не хочу верить, я уже ни во что не хочу верить. Салаватов встает и заслоняет Шныря. Теперь я совсем ничего не вижу. Возможно, так оно и лучше, зачем мне видеть урода, который клевещет на Лару, она не была сукой, она была моей сестрой.

– Слушай, Шнырь, давай по-хорошему договоримся, а? Ты ведь в курсе, с кем Лара водилась? И откуда она деньги брала? Знал же, что я канал перекрыл.

– А, может, я ей без денег давал? А чё, она мне давала, а я ей. Натуральный, так сказать, обмен! – Шнырь заржал, и я порадовалась, что не вижу этой мерзкой рожи, пусть с ним Тимур разбирается, а мне противно.

– Слушай, урод, если у тебя сейчас мозги на место не встанут, так я вправлю. Понятно излагаю?

– Грозный ты стал, Тимка, я весь аж прям трясусь от страху, гляди, обделаюсь еще, тебе ж западло с таким вонючим беседы вести будет.

Салаватов, ухватившись за несчастный табурет, поднял его над полом. Полагаю, в качестве последнего китайского предупреждения. Что ж, одобряю и поддерживаю.

– Хорошо, хорошо, не надо мебель ломать. Давай с тобой махнемся, я тебе информацию, а ты мне девочку.

– Чего?

– Оглох ты там, на зоне, что ли? Девку трахнуть дай, а то ничего не скажу. Думаешь, я ее не признал? Ларкина сеструха это, та, которая тебя подставила, в натуре, как лоха последнего. А ты, значит, вышел, и время потерянное отрабатывать заставляешь. Правильно. Ей богу, правильно! А у меня она живо в содеянном раскается и заречется на солидных людей пасть свою поганую разевать! А, хочешь, мы вдвоем? Даже прикольнее…

Табуретка разлетелась о стену, а мне стало смешно, получается, что виновата я, а не Тимур. Я собиралась мстить ему, а он имеет полное право отыграться на мне. И, возможно, еще воспользуется этим правом, кто знает, что ждет нас в будущем.

– Сука ты. – Печально заметил Шнырь, которого не слишком опечалила потеря стула. – Я ж по-хорошему хотел. Тебя ж Ларка на цепочке, аки бычка водила, а ты и рад был стараться. Теперь вот эта водить станет, и так, пока не подставит. Баб учить надо и так, чтобы помнили долго.

– Тим, – я дотронулась до Тимуровой руки, он вздрогнул, – пойдем отсюда. Он же ничего не знает, просто выпендривается. Ну, сам подумай, какие у Лары могли быть с ним дела?

Я и сама почти верила. Лара и этот тип, разве можно представить их рядом? Лара и эта квартира. Лара и девушка с прозрачной кожей ночного цветка… Салаватов вдруг схватил меня за руку. Больно же! И страшно, а, если он поддастся на уговоры, если оставит меня Шнырю в качестве платы за информацию или просто из желания отомстить?

– Слушай ты, гнида…

– Не заговаривайся! – Шнырь упреждающе поднял обе руки вверх, то ли сдавался, то ли демонстрировал несогласие с определением "гнида". – Я ж и обидиться могу. Сделка честная, без меня ты так и будешь во все стороны тыкаться, а нужную дырку не найдешь!

Лысый заржал, довольный шуткой. Смех у него был дребезжащий и противный, как и сам Шнырь. Тимур дернул за руку. Чего ему надо? Я здесь не останусь! Я кричать буду! Я…

– Сядь. – Салаватов толкнул меня на стул, и, повернувшись к Шнырю, произнес.

– А теперь ты.

– Чего? – Шнырь оскалился. – Тим, я тебя не узнаю, сам остаться хочешь? Уж не спетушился ли ты на зоне, а? Признавайся?

Шнырь двигался боком, словно гигантский облезлый краб, руки клешни плели невиданный узор, пальцы то сжимались в кулак, то превращались в хищную лапу-пятерню. А Тимур? Почему он стоит и смотрит, словно не видит ни Шныря, ни кулаков, ни узоров. Тим – моя единственная надежда, если… Может, уже пора заорать?!

Шнырь, нелепо расставив локти в стороны, рванул вперед. А в следующую секунду растянулся на грязном полу.

– Сука! – Выдохнул он, сплевывая что-то коричневое на пол. Мамочки, это, кажется, кровь! Тимур разбил ему нос! И правильно, в данном случае я была целиком на стороне Салаватова.

Дальнейшее действо походило на съемки какого-то боевика: режиссер пытается отснять дубль, а у актеров не получается и дубль приходится повторять снова и снова. Мне даже жалко Шныря стало, он раз за разом вставал и, вытерев разбитые губы ладонью, снова бросался на Тимура, и снова падал, потом вставал, вытирал, нападал и падал. Нападал и падал… Сколько можно, в конце-то концов, это уже даже не смешно. Впрочем, в этом месте смех не приживется по определению, разве только извращенный, в виде лиловых астр.

– Может, хватит? – Тимур потер кулак, Шнырь слабо мотнул башкой, кажется, он остатки мозгов подрастерял.

– Кто Ларе дурь поставлял?

– Я… – Изо рта Шныря выкатился кровяной пузырь. Гадость какая, я закрыла глаза, чтобы не видеть этого.

– Я не знаю. Я… Я ничего… Потом. Помоги.

– Кто поставлял Ларе дурь?

– Да не знаю я! – Завопил Шнырь. – Слышишь ты, урод конченный, не знаю! Понимаешь?

– Тогда какую информацию ты хотел поменять на нее?

– Тебе не все равно?

Шнырь уже сидел на полу, вытирая кровавую юшку грязным полотенцем. Пострадал он не так сильно, как я в начале подумала, видать, череп крепкий, ну нос разбит, ну, губы, подумаешь, ерунда какая. Мне вон как-то тоже разбили… сумочку отнять попытались, а я не отдавала, за что и получила. Больно, конечно, однако не смертельно, переживет.

– Итак?

– На улице… жди. – Не то приказал, не то попросил Шнырь.

Год 1905. Продолжение

Наступившее утро не предвещало ничего хорошего, пани Наталья еще отдыхала – не мудрено, вчерашний визит и непонятный монолог закончился обмороком, очнувшись от которого, Камушевская извинилась и ушла. Она забыла все, что имело место раньше, и Палевич не осмелился ее задерживать. Он лишь проследил, чтобы пани Наталья заперла дверь. А поутру, пока она спала, осмотрел дом. Бесполезно, никаких следов, кроме царапин на двери. Ближе к обеду Аполлон Бенедиктович начал задумываться, а не привиделся ли ему ночной визит: дверь и раньше поцарапать могли.

Пани Наталья нашла в себе силы, чтобы спуститься к обеду, она была бледна, однако спокойна.

– Добрый день.

– Добрый. – Палевич поклонился.

– Как вам спалось?

– А… Хорошо.

– Я рада. – Пани Наталья робко улыбнулась. – Здесь по ночам бывает… неспокойно. Я плохо сплю, но нынче, представляете, спала замечательно!

– Неужели.

– Удивительно, правда? После всего, что случилось. – Госпожа Камушевская залилась румянцем. Врет, внезапно понял Аполлон Бенедиктович. Говорит неправду, но для чего? Стыдно. Ну, конечно, как это он раньше не догадался! Она вспомнила или поняла, о чем говорила вчера ночью, вот и стыдится. Молодой девушке не престало вести подобные разговоры.

– Скажите, мне ведь это не приснилось? Что Николя… Магдалена… – Ресницы Наталии задрожали. – Это ведь было вчера?

– Было.

– Ужасно. Бедный мой Николя! Это не он! Вы должны понять, что это не он! Он бы в жизни не тронул Магду! Он любил ее, понимаете, любил!

– Тише.

– Николя не убивал! – Камушевская кричала и сама не замечала, что кричит. – Николя не убивал! – Уже тише повторила она. – Не убивал он, не убивал… Вы поверите мне?

– Я вам верю.

– Спасибо. – Наталья смахнула невидимую слезинку. – Мне очень нужно, чтобы хоть кто-то мне поверил. Скажите, мне можно будет увидеться с ним?

– Я постараюсь.

– Пожалуйста…

В ее глазах была такая искренняя мольба, что Аполлон Бенедиктович просто не сумел отказать.

– Обещаю. Завтра, я распоряжусь, чтобы вас пропустили.

– Храни вас Господь. – Девушка осенила Палевича крестным знамением. Сей нехитрый жест всколыхнул целую лавину воспоминаний. Незнакомка в черном. Предупреждение. Крест.

– Вы знаете, что это такое? – Аполлон Бенедиктович извлек из внутреннего кармана пиджака нательный крестик. Он собирался показать его еще вчера, после обеда – может, кто из присутствующих и узнал бы вещь, но печальное происшествие сломало все планы. Наталья протянула ладошку.

– Узнаете?

– Да. – В голосе ни капли удивления. – Это Олега. Как он к вам попал?

– Принесли.

– Кто?

– Не знаю. – Палевич вынужден был рассказать об утреннем визите. Пани Наталья вяло заметила.

– Это Вайда была. Она забрала Олега к себе и за Николаем вернулась. А я следующая. Она поэтому и крестик вам отдала, чтобы я готовилась.

– Вздор! – Не выдержал Палевич. – Прошу прощения, но никакого оборотня не существует, и призраков тоже не существует.

– Вы просто не сталкивались. – Наталья поднялась, белая шаль соскользнула с плеч, и Палевич бросился поднимать

– Наталья, милая моя… Простите. – Аполлон Бенедиктович почувствовал, что краснеет, точно безусый мальчишка на первом свидании. – Простите Наталья Александровна, но за сими шутками, за убийством человек стоит и это столь же верно, как то, что я этого человека отыщу.

– Вы мне поможете? – Она услышала лишь то, что хотела слышать. – Вы поможете Николя?

– Я постараюсь. Хотел бы обещать, но не могу, обещаю лишь то, что сделаю все возможное для него… И для вас. Но, Наталья Александровна, я буду задавать вопросы, которые, возможно вам не понравится. Однако, чем искреннее вы будете отвечать, тем больше у меня шансов отыскать истинного виновника.

– Я поняла. Спрашивайте, я отвечу, если смогу.

– Расскажите о ваших братьях.

– Что именно рассказать? – Наталья зажала крестик в ладони.

– Все.

– Они разные. Олег сильный, а Николя слабый. Олег никогда не мог усидеть на месте, все куда-то спешил, куда-то летел, а Николя напротив боялся покидать поместье. Николя мне ближе, он добрый, нежный… Мы с ним родились в один день, вы не знали?

– Нет.

– Правда, правда. Такое бывает, чтобы мальчик и девочка, правда, редко очень. Олег смеялся постоянно, что меня подбросили, а на самом деле должен был родиться второй мальчик. Олег любил шутки.

Наталья замолчала. Крестик темным кусочком серебра лежал на ладони.

– Они часто ссорились.

– Почему?

– Олег вообще был нетерпим к чужим слабостям. Строг, иногда даже чересчур строг, считал, что только он знает, как нужно жить правильно, а все остальные должны быть благодарны за то, что кто-то решает за них. А если кто-то начинал вдруг сопротивляться, то Олег не чурался применять силу. Однажды он сильно избил Николая только за то, что тот осмелился уехать, не спросив предварительно разрешения.

– А вас… – Аполлон Бенедиктович замолчал, не зная, как закончить фразу. Вопрос, повисший в воздухе был понятен и в крайней степени неприличен. Наталия поняла, кончиками пальцев провела по щеке и отрицательно покачала головой.

– Нет. Олег в жизни не поднял бы руку на женщину, он был строг, но не более.

– Особенно с паном Охимчиком, надо полагать.

– Что да, то да, но Юзеф сам виноват, я предупреждала его, что затея с женитьбой глупа. Доктор не может составить достойную партию княжне Камушевской. Юзеф оскорбился и решил доказать, что я ошибаюсь. Глупец. Олег ответил ему примерно то же, и на этом бы дело закончилось, если б Юзеф не стал болтать о неземной любви и препятствиях, которые Олег этой любви чинит. Чушь несусветная, не было никакой такой любви, мне просто было приятно общество пана Охимчика, а он принял вежливое обращение, как некий намек. Скажите, зачем я все это вам рассказываю?

– Порой молчание угнетает.

Наталья улыбнулась.

– Вероятно, вы правы, мне нужно выговориться, тогда станет легче. Олег разозлился неимоверно. Случилась драка и… Дальше вы, наверное, знаете. Юзеф пробовал пожаловаться на Олега в полицию, но из этого ничего не получилось.

– Что, в общем-то, логично. – Аполлон Бенедиктович явно представил себе смущение Федора, оказавшегося меж двух огней, с одной стороны князь Камушевский, богатый, родовитый и ко всему известный своим буйным нравом, с другой некий уездный доктор, пускай и пострадавший, но, тем не менее, не имеющий ни единого шанса выиграть судебное дело.

– Юзеф плохо поступил, когда начал распространять слухи, будто Олег держит меня в черном теле. Это неправда. У Камушевских просто характер такой… неуемный. Они сперва делают, а после раскаиваются, прощения просят.

– И Олег просил?

– Просил. На коленях просил, не перед Юзефом, конечно, передо мной. За то, что из-за его буйного нрава меня в округе стали считать сумасшедшей. Но я ведь не безумна?

– Конечно, нет, Господь с вами, Наталья Александровна. – Сама мысль о том, что эту женщину, хрупкую, нежную, беззащитную обговаривали какие-то… мещане – другого слова Аполлон Бенедиктович не сумел подобрать – приводила в бешенство.

– Даже Элиза приезжала, представляете? Вроде бы в гости, а я по глазам видела, что ей любопытно, все вынюхивала и вынюхивала, интересно ей было! Извините.

– Вы не любите Элизу?

– Не люблю. Она глупа и завистлива. А еще жадная очень, все считала деньги, причем не свои, а наши, Олег купит мне что-нибудь, а Элиза уже тут как тут, все интересно, где ткани брали, по чем, у кого шитье заказывали… Хозяйкой себя видела, вот и экономить пыталась. На мне.

– А вы?

– Терпела, что еще мне оставалось делать. Николя тоже ее на дух не переносил, впрочем, Элизу даже лошади, кажется, и то не любили. Она и верхом-то никогда не ездила, боялась. Что мне делать?

– Ждать.

– Ждать… – Она задумчиво провела кончиками пальцев по губам. – Ждать… Я всю жизнь чего-то жду…

Аполлон Бенедиктович поднялся. Этак и целый день можно провести за разговорами, оно, конечно, приятно, но дело не терпит отлагательств. Ежели Николай Камушевский неповинен в убийстве, то нужно искать доказательства его невиновности и как можно скорее.

– Вы уезжаете? – Наталья Камушевская смотрела со страхом и надеждой. – Вы уезжаете, чтобы найти оборотня?

– Да. То есть, не совсем.

Она кивнула.

– Но вы же вернетесь? Пожалуйста… Мне… Мне страшно оставаться здесь одной.

– Мое присутствие в доме… способно нанести урон вашей репутации.

– Глупости. Неужели вы так ничего и не поняли? У меня нет репутации. Я – блаженная, за которой нужно присматривать. И никто не удивится, если… Пожалуйста, возвращайтесь, лучше вы, чем Юзеф. Я боюсь его. Я боюсь оставаться здесь. Пожалуйста!

– Я вернусь, обещаю.

– Спасибо.

Ее робкая улыбка была достаточной наградой за все грядущие неприятности. Аполлон Бенедиктович очень надеялся, что госпожа Камушевская не заметила, какое впечатление производит на своего гостя. Ему было стыдно за свою внезапно открывшуюся слабость. Это ж надо было прожить спокойно почти полвека, чтобы теперь, на старости лет, влюбится.

Хотя, может быть, это и не любовь вовсе, а наваждение. Куда ему любить-то, поздно уже.

С этими нелегкими мыслями Аполлон Бенедиктович вышел из дома. Пора нанести визит пану Охимчику, предполагаемому жениху и предполагаемому оборотню, очень уж Палевичу не понравилось сие внезапное подтверждение давней легенды. Чересчур уж откровенно, чересчур прямо, чересчур, в конце концов, гладко.

Доминика

Мой мир рухнул давно – шесть лет тому назад, а сейчас рассыпались в прах и его остатки, жалкие руины моих воспоминаний. Тимур смотрит с сочувствием, а мне его сочувствие не нужно, мне оно как дополнительный упрек, дескать, он понимает, да что он может понять? Когда умирают боги, тяжело приходится тем, кто в них верил.

Сколько во мне пафоса, однако. Да, Лара была наркоманкой, да она кололась и тащилась от укола, да она жила от дозы до дозы, но она же не переставала при этом быть моей Ларой! Покачнувшийся мир вернулся на место. Моя сестра была больна, но болезнь – это не повод отказываться от родного человека.

Я сидела на лавочке у подъезда, пытаясь справиться тошнотой и раздражением, Тимур курил и нервно поглядывал на окна, должно быть, опасаясь, что Шнырь, решив сбежать, выберет именно этот путь. Зачем ему бегать, здесь же его квартира, не сегодня – завтра найдем.

Вместо Шныря из подъезда выпорхнула светловолосая девушка, та самая, с глазами, в который прятался целый мир. Она двигалась так, словно пыталась взлететь, а земля не отпускала. Я залюбовалась. Это воздушное существо, похожее на сказочную фею, не имеет права быть наркоманкой, она оказалась здесь случайно, она особенная.

– Вам Шнырь просил передать. – Девушка-фея протянула Тимуру кассету. Она смотрела только на него, а я задыхалась от ревности и зависти: никто никогда не смотрел на меня вот такими безумно-влюбленными глазищами.

– А сам?

– Он не придет. Он… – Девушка сделала неопределенный жест рукой. – Он ушел, ваш визит его расстроил. Шнырь сказал, чтобы вы помалкивали, ему дорога его шкура и умирать раньше срока он не желает. Ты Ларин друг?

– Да.

– Я знаю. Она рассказывала о тебе. И о ней. Ты сестра?

– Сестра. – Внезапно я поняла, что не могу отвести взгляд. У феи нежно-голубые глаза, прозрачные, точно зимнее небо, холодное, как речной лед, и внимательные. У наркоманки не может быть таки глаз, это ошибка.

– Я знаю. Лара говорила, что у нее некрасивая сестра. – Меня захлестнула обида, возможно, я и не фотомодель, но какое право критиковать мою внешность имеет она?

– Она ошибалась, – сказала девушка, – ты красивая. Не такая, как она, но красивая.

– Ты знала Лару. – Тимур схватил незнакомку за руку, та кивнула. Похоже, совершенно Салаватова не боится, похоже, она вообще никого не боится.

– Поговорим?

– Поговорим. – Стряхнув невидимую крошку с короткой джинсовой юбчонки, она заявила. – Я есть хочу.

В кафе было не так много народу, но достаточно, чтобы на нашу разношерстную компанию не обращали внимания. Со стороны забавно выглядим: мужчина бандитского вида с тяжелым взглядом, тяжелым подбородком и тяжелой же татуировкой на левом плече: кельтские узоры черными змеями обвивают руку; и две девицы, причем одна из них похожа блеклая и обычная, а вторая нереально-прекрасна. Рядом со Светланкой – нашу знакомую звали Светланой – я чувствовала себя толстой и неуклюжей, точно ледокол рядом со спортивной яхтой.