Текст книги "Механическое сердце. Искры гаснущих жил"

– Бомбу бросили в старый колодец. – Брокк поднялся. Под ногами захрустел песок, и, отзываясь на слабый этот звук, зашатались стены. Человек поспешно отодвинулся от прохода. – Взрыв произошел, но в замкнутом пространстве.

И под землей, вернее – под водой.

– Вода не погасила пламя. – Брокк осторожно коснулся балки, которая изменила цвет, странно побелев. – Но и пламя не сумело раскрыться полностью.

– И что было?

– А что бывает, когда вы льете воду на раскаленный камень?

Вода превращается в пар.

– Истинное пламя не так просто убить. – Брокк провел ладонью по поверхности дерева, гладкой, обваренной. – Образовался пар. Очень много пара, запертого в малом пространстве. И он нашел выход.

Через колодец.

Оттого и разрушения не столь велики, как могли бы быть.

Брокк покинул склад, и стоило оказаться снаружи, под дождем и ветром, как за спиной что-то протяжно заскрипело, раздался хруст, и стена склада осыпалась-таки. Филипп вздохнул и, отбросив доску, которую до сих пор держал не то оружием, не то опорой, вновь за трубкой потянулся.

– Кто бы ни принес бомбу, – Брокк стер с ладони сажу, – он выбрал весьма неудачное место для нее.

Разрушить древнее здание, в котором нет ничего ценного?

– Или удачное? – осторожно поинтересовался следователь, покусывая чубук трубки. – Скажем, если… хотел только напугать. Ну или проверить, как оно будет…

Возможно. Но тогда как это вяжется с сегодняшним взрывом? В двух бомбистов, действующих независимо друг от друга, Брокк не верил.

– Мастер, – человек вновь подошел слишком близко, – а вот допустим, если кто-то принес бомбу, думая, что на складах никого нет… а потом увидел, что тут есть люди… и пожелал бомбу унести…

– Мог бы унести и подальше.

Филипп кивнул, но продолжил:

– А если времени не было? Вот, скажем… вы же не станете уверять, что бомбу сделал человек?

– Не стану. – Брокк решил не вдаваться в подробности. Создать механизм человеку под силу, но заряд – здесь Олаф верно сказал – дело рук узкого специалиста.

– Если тот, кто сделал бомбу, поручил ее отнести… а исполнитель…

– Увидел людей и передумал?

Совестливый какой исполнитель. Только почему-то совестливость какая-то избирательная.

– Передумал… передумала. – Филипп грыз чубук трубки, уже не скрывая раздражения. – Женщина, мастер… у нас есть свидетель. Он видел женщину, которая шла к складам с коробкой в руках. А потом вернулась и уже без коробки.

– И что вам не нравится?

Дождь иссяк, но небо не спешило проясняться. И ветер, прежде порывистый, вовсе разыгрался. Он сминал темную поверхность реки и, зачерпывая горсти воды, швырял их на пристань. И «Леди Дантон», все еще привязанная к пирсу, покачивалась на волнах, ударяясь высоким бортом о мешки с песком. Вздымались доски пристани, скрежетали, но держались.

– Все не нравится, мастер… бомба, которая взорвалась, но так, что от взрыва этого, уж извините, никому ни жарко ни холодно. Женщина… кто в такое дело бабу втянет? И свидетель…

– А с ним что не так?

Брокк ощущал некую несуразность, которую не мог выцепить.

– Место пустое, – охотно отозвался Филипп, выпустив, наконец, трубку изо рта. – И людишки здешние, уж поверьте на слово тому, кто в Нижнем городе два десятка лет проторчал, не особо полицию любят. А тут вдруг свидетель… сам объявился, и, главное, толковый такой… художнику нашему эту девицу преподробненько расписал.

Ночь. Темнота. И дождь, пусть и не сильный.

– Как разглядел-то? – завершил список сомнений Филипп.

– Так допросите вашего свидетеля.

– А не выйдет, – со смешком отозвался следователь. – С ним местные работали… я ж недавно тут… помощники Кейрена его допросили и выпустили на все четыре стороны. Идиоты.

Брокк мысленно согласился с подобной оценкой.

– И вот как теперь найти его? А главное, знаете что? Сам Кейрен исчез куда-то… наши его и дома искали, и у полюбовницы его… уж извините, что так откровенно. И в клуб заглядывали. А он, поганец, как сквозь землю провалился!

Филипп сплюнул.

А Брокк понял, что именно не давало ему покоя: запах. Тонкий, едва уловимый аромат меда, которого не должно было быть на этом месте. Откуда взялся?

Чай.

Холодный чай с медом. И серебряный ком металла, некогда бывший флягой.

Ошметки ткани, по странной прихоти судьбы сохранившей серый цвет, но сделавшиеся неестественно хрупкими. Клок рассыпался в руках, однако и этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы понять: Кейрен из рода Мягкого Олова был на взорванном складе.

Глава 13

Остаток дня Кэри бродила по дому.

Из комнаты в комнату, уже забывая, бывала ли в них прежде. Она касалась чужих вещей, пытаясь среди них найти успокоение, но память не отпускала.

– …Посмотри на меня, – голос Сверра звучал в ушах, и Кэри зажимала их, отворачиваясь.

Зря. Будет только хуже. Он всегда добивался желаемого, и сейчас жесткие пальцы впились в подбородок.

– Открой глаза, Кэри. Не выводи меня. Пожалуйста.

Большой палец прочертил линию над бровью.

– Разве я когда-нибудь обидел тебя? – Он сам отвечает себе: – Обидел. Но не специально. И ты знаешь, что с тобой я пытаюсь быть другим. Если бы ты помогла…

Почти просьба, но Сверр замолкает, а Кэри открывает глаза. На него сложно смотреть.

– Вот так, милая.

– Я не хочу туда идти. – Просить бесполезно. И прятаться тоже.

Жаловаться? Леди Эдганг не услышит. А отец слишком боится Сверра, чтобы перечить ему.

– И я не хочу, чтобы ты там была, – соглашается он, но не убирает руку. Его тепло ощущается сквозь тонкую ткань перчаток. – Но у меня дела. И встречи. Ты же не хочешь, чтобы я подвел своих… друзей.

Друзей у него нет. Есть те, кто готов пойти за Сверром.

– Не упрямься, Кэри. На тебе будет маска. – Он сам подает ее, черную, обтянутую шелком, гладкую и холодную. – И я никому не позволю тебя обидеть.

– Зачем я нужна?

Ответ известен:

– Потому что мне так хочется.

Сверр не привык отказывать себе в желаниях. И, надев маску, сам завязывает ленты. Его пальцы, нырнув под темное покрывало волос – парики он выбирает красивые, но Кэри ненавидит эти чужие волосы, – задерживаются на плечах дольше дозволенного. Кэри начинает бить дрожь. А он, наклоняясь к уху, закрывает глаза и дышит, втягивая аромат ее страха.

Позже он протянет ей флакон с духами, дешевыми, купленными в аптекарской лавке. Цветочный смрад их привяжется плотно, перебивая собственный запах Кэри. Но и эта маска не будет казаться надежной.

– Почему? – Его дыхание щекочет шею, и губы едва-едва не касаются кожи. – Почему ты меня так боишься?

– Не тебя, но…

…того, кто прячется в нем, глядя на мир светлыми безумными глазами.

Этот кто-то, не имеющий имени, появляется в сумерках, чаще – на полную луну. Он приносит с собой запах крови и побуревшие перчатки, которые оставляет на постели Кэри. Он идет по коридору, приговаривая:

– Раз-два-три-четыре-пять…

И слуги, едва заслышав его голос, прячутся, а дом притворяется мертвым.

Скрипит половица, предупреждая Кэри.

Она просыпается, но только затем, чтобы закрыть глаза. Она слышит его, стоящего за порогом, дышащего шумно, с каким-то болезненным присвистом. И протяжный, едва различимый ухом звон колокольчика, висящего над дверью. Он придерживает колокольчик, чтобы Кэри не проснулась.

И любуется ею.

Иногда подбирается к кровати, наклоняется, и тогда Кэри ощущает его запах, тяжелый, звериный и смешанный с вонью спиртного.

Он сбрасывает перчатки и садится у кровати, осторожно кладет руку на простыню, и пальцы его тянутся к ладони Кэри, но никогда не касаются. А он, склонив голову к плечу, раскачивается и напевает песенку, глупую детскую песенку о потерянном времени.

– Помоги мне, – шепчет он. – Пожалуйста…

Кэри помогла бы, но не знает как. А он уходит незадолго до рассвета.

– Я понимаю. – Сверр убирает локон, выбившийся из-под сетки для волос. – Я и сам иногда… хочу себя остановить. Не получается.

Он лжет.

Не пытается, возможно, когда-то, когда он лишь вернулся из Каменного лога, привнеся в себе того, другого, Сверр и сдерживался, но это было давно.

Если и вовсе было.

– Но тебе, Кэри, нет нужды бояться. Тебя, – он вновь подчеркивает это слово, – я никогда не трону. Мне хватит… иных игрушек.

– А я не игрушка?

– Ты – нет, – он критически осматривает ее наряд, серый и скромный, проводит пальцами по воротничку, пробегает по пуговицам, – ты моя сестра. И я тебя люблю.

Его любовь была хуже ненависти.

– Те девушки…

– Не думай о них, – набросив на плечи Кэри плащ, Сверр бережно закалывает полы его брошью. – Всего-навсего люди… людей и так слишком много. Прошу вас, леди. Карета ждет.

Всегда наемная.

Пара лошадей. И старый экипаж, не единожды крашенный, но все равно какой-то облезлый. Он скрипит и покачивается, подпрыгивая на мостовой, и Сверр кривится. Его раздражают запахи, которых в подобных экипажах остается множество. Он разбирает их и мрачнеет, все сильнее стискивая руку. Назавтра появятся синяки, но их не будет видно – у всех платьев Кэри длинные рукава.

И глухие вороты.

Неторопливо катится карета. И сквозь тонкие стены ее проникают звуки города, который меняется. Кэри не видит перемен, но слышит их, обоняет. Вот дорога становится хуже, и в грохот колес вплетаются крики уличных торговцев, мальчишек-газетчиков и дребезжание ручной шарманки. Проникает запах свежего хлеба, который тянет за собой вонь канав и резкие ароматы аптекарских лавок. А Сверр молча достает заглушки для носа.

Дальше будет хуже.

Голосов снаружи станет больше. И дворовые мальчишки с гиканьем, воплями полетят за экипажем. Кто-то, самый смелый, запрыгнет на козлы, попытается добраться до дверей с криком:

– Миста, дай деньгу!

И Сверр, если ему случится быть в настроении, бросит в окно мелочь. Снаружи донесется визг – за деньги будут драться. А экипаж двинется дальше, по хитрому лабиринту темных улочек. Выстроившиеся вдоль них дома похожи друг на друга, над дверями их горят красные фонари, а в окнах, огромных, в пол, выставляются девицы. Они же выходят на улицу, полуголые, накрашенные и раздраженные.

Экипаж останавливался, и Сверр, выбравшись первым, любезно подавал Кэри руку.

– Ну же, маленькая, не смущайся. – Сверр сам поправлял маску и капюшон плаща, но Кэри чувствовала на себе настороженные и злые взгляды.

В ней видели соперницу.

И желали смерти.

Свистели. И отворачивались. Или же подходили, но тогда Сверр скалился, и эти несчастные женщины, чья жизнь проходила в лабиринтах Красного квартала, чуяли исходившую от него опасность.

– Почему твои встречи нельзя провести в другом месте? – Кэри старалась не глазеть по сторонам. И не думать о том, что, если случится встретить кого-то знакомого, кто Кэри узнает, несмотря на плащ и маску, ее репутация будет загублена.

– Где? Дома? Или в клубе? Чтобы спустя четверть часа весь город знал, с кем и для чего я встречаюсь?

Сверр крепко держал ее за руку, хотя Кэри и не пыталась вырваться.

– А здесь не узнают?

В заведении мадам Лекшиц Сверру были рады всегда. И встречать его выходила сама хозяйка, женщина весьма внушительных габаритов. Она предпочитала яркие наряды, высокую прическу – Кэри подозревала, впрочем, что мадам Лекшиц носила парик, – украшала страусовыми перьями. Обнаженные плечи ее покрывал толстый слой золотистой пудры, а пухлые, в младенческих перетяжках руки, были украшены связками браслетов.

– Дорогой, ты снова решил меня навестить! – восклицала она, и Сверр кланялся. – И девочка твоя…

Она грозила ему пальчиком и смеялась. От смеха внушительная, почти полностью обнаженная грудь мадам Лекшиц мелко подрагивала.

– Моя, – серьезно повторял Сверр, обнимая Кэри. – И только.

– Знаю, знаю…

Мадам окидывала Кэри быстрым цепким взглядом и приговаривала:

– Приходи один… у меня новенькие, такие сладкие девочки… просто прелесть!

– Всенепременно!

И Кэри старалась не думать о том, что Сверр заглянет. Не сегодня и не завтра, но когда луна наберет силу, и тот, кто прячется в нем, вновь потребует крови. И тогда Сверр выйдет на охоту, чтобы вернуться за полночь и бросить на кровать Кэри пару побуревших от крови перчаток.

А мадам… что получит она?

Деньги.

– Идем, дорогой. – Мадам поворачивается, она двигается неторопливо, и широкие юбки ее колышутся, метут не слишком-то чистый пол. – Уже все собрались. Только вас и ждали… мы уж начали опасаться, что вы не явитесь.

Этот завуалированный упрек Сверр пропускает мимо ушей.

– Но я сказала, что ты явишься. – Веер раскрывается. Он похож на огромное белое крыло, и огоньки свечей – а мадам не раз повторяла, что только свечи способны создать нужную атмосферу, – приседают под порывом ветра. – Ты у нас всегда немного опаздываешь. И, видишь, оказалась права!

Она ведет на второй этаж, по узкой лестнице, ступени которой скрипят. По коридору, застланному темной ковровой дорожкой. Мимо запертых дверей. Из-за них доносятся звуки, которые заставляют Кэри краснеть. Сверр же злится и прибавляет шаг.

Эта дверь отличается от прочих показной нарочитой роскошью, и мадам Лекшиц останавливается перед нею, касаясь сложенным веером ручки.

– Твоей девочке как обычно? – спрашивает она, и Сверр кивает. Он расстегивает брошь и снимает плащ, придирчиво осматривает платье, и мадам фыркает:

– Ты бы еще платок сверху накинул. И так всю красоту скрыл. Как ты с ним живешь, милая?

К счастью, Кэри запрещено отвечать.

Плащ остается в руках мадам Лекшиц, а Сверр открывает дверь. Прежде чем впустить Кэри, он напоминает:

– Веди себя хорошо.

Вернее, правильно.

Войти и смотреть на пол. Кэри успела выучить узор на здешнем паркете, каждую дощечку с ее щербинками, царапинами и пятнами. На паркет часто выплескивают пиво или эль, порой проливают коньяк. Роняют бокалы и давят осколки сапогами.

– Ну наконец-то! – Над самым ухом раздается грубый осипший голос: – Сколько можно ждать?

– Столько, сколько нужно, Полковник.

Здесь нет имен, только клички, и Кэри старается не думать о том, откуда они взялись. И вправду ли этот мрачный, вечно недовольный не-человек, прихрамывающий на левую ногу, имеет воинское звание.

– Садись.

Он ударяет тростью по ножке стола. И скрипит старое кресло, которое отодвигает Дирижер. Этот, как и Кэри, носит маску и, следовательно, опасается быть узнанным.

– Прошу вас, леди. – Голос у него мягкий, шепчущий, и Кэри он внушает иррациональный страх. Она присаживается и смотрит уже не на паркет, но на зеленое сукно стола. По левую ее руку – коробка с запечатанными колодами карт. По правую – с фишками.

– Милая леди вновь почтили нас своим присутствием. – У Мясника печальное отрешенное лицо и удивительно тонкие руки с белой, почти прозрачной кожей. Волосы длинные, до плеч и локонами.

Он всегда говорит очень тихо, с грустью, даже когда выигрывает. И нельзя понять, рад он выигрышу или нет. Вот проигрыши его огорчают, и серые глаза опасно темнеют. А Полковник, видя эту темноту, оглаживает трость. И Кэри почти догадывается, что под деревянной оболочкой трости скрыт узкий клинок. Впрочем, в этом месте догадки лучше оставлять при себе.

– Хватит языками чесать, – ворчит Полковник, но без обычного раздражения.

Он не любит женщин и с присутствием Кэри смирился как с неизбежным злом. И он, пожалуй, единственный, кто вообще обращает на нее внимание. И еще Ригер.

Этот держится в стороне и, кажется, боится остальных. Он последним занимает место за столом и, прежде чем сесть, бросает нервные взгляды на соседей, словно опасаясь, что сегодня ему будет отказано в игре. И злясь на себя за слабость, он храбрится:

– Эй, мышка-малышка, поцелуй на удачу!

Мясник вздыхает, а Полковник не дает себе труда скрывать недовольство. Ему не нравится Ригер, слишком шумный, нарочито несерьезный и неудачливый.

– Начинаем. – Сверр занимает место по правую руку Кэри. И сам подает ей колоду, выбрав из нескольких наугад. Он никогда не играет, но получает удовольствие, наблюдая за чужой игрой.

Распаковав колоду, Кэри перекидывает листы карт, отрешаясь от всего – голосов за стеной, слишком тонкой, чтобы спрятать звуки этого места; поскрипывания стула под Полковником, нервных подрагиваний пальцев Дирижера, мечтательного взгляда Мясника…

Карты и она, Кэри, существуют сами по себе.

– Раздавай уже, – ворчит Ригер, ерзая на месте.

И Сверр кивает.

Карты ложатся на сукно. И Ригер принимает свои сразу, Полковник проводит по рубашкам жесткими пальцами и убирает руку, словно передумав играть. Мясник подвигает по одной. Дирижер – стопкой и разглядывает каждую пристально…

Игра, начавшаяся незадолго до полуночи, тянется до утра.

Перерывы коротки.

И Ригер, который начинает проигрывать сразу, требует подать выпивку. Полковник ходит по комнате, его трость считает половицы, стучит громко, раздражающе. Мясник просто откидывается на спинку стула. Он сидит, скрестив руки на груди, и разглядывает игроков сквозь длинные ресницы.

Сверр уходит.

А Кэри пересаживается в кресло, стоящее в углу комнаты, возле окна, забранного мелкой решеткой. Она сидит, по-прежнему не глядя на игроков, а те делают вид, что не замечают Кэри. Разве что Ригер на третьем или четвертом перерыве, разогретый неудачами и спиртным, подходит.

– Что, мышка-малышка, снова мне не фартит? – Впрочем, и он не настолько теряет край, чтобы нарушить незримую границу. Он становится между Кэри и остальными. – Ничего, вот увидишь, отыграюсь…

Отыгрываться у него не выходит. И Сверр, вернувшись в игровую комнату, теснит Ригера к двери. Но Ригер – меньшее из зол… чужаки, которым случается попасть в круг избранных, – куда хуже. Их предупреждают о неписаных правилах, но всегда находится кто-то достаточно наглый, чтобы правилами пренебречь, как тот парень с массивной золотой цепью на шее.

Он следил за Кэри на протяжении всей игры, и Сверр дичал, чувствуя его внимание. Сдерживался. Улыбался. И только рука, легшая на плечо Кэри, тяжелела.

– Не переживай, милая, я скоро, – сказал Сверр, когда объявили перерыв. И усадив Кэри в ее кресло, подал чай.

Он ушел, а чужак подобрался вплотную. Он стоял, сунув одну руку в карман жилета, новенького, сшитого из плотной блестящей ткани. Пальцы другой гладили цепь.

– Сколько он тебе платит, цыпа? – поинтересовался чужак.

Кэри промолчала.

– Я дам больше. Если сойдемся, конечно…

Полковник крякнул, и трость его громко ударила о стену. Дирижер мягко заметил:

– Вы нарушаете правила, юноша.

– Отвянь, – сказал чужак.

– И вправду, к чему вставать на пути чужой глупости, – миролюбиво произнес Мясник, подпирая подбородок сложенными щепотью пальцами.

Чужак же потянулся к маске.

Коснуться он не успел. Сверр оказался вдруг в комнате и, схватив чужака за горло, отбросил к стене.

– Ты чё? – Человек попытался встать, и Сверр позволил ему, но только затем, чтобы развернуть и ударить головой о стену. Он поймал парня за цепь, перевернул ее в руке, намотав на пальцы, и цепь впилась в толстую шею, но выдержала. Сверр же спокойно, с улыбкой, смотрел, как дергается человек, сучит ногами и пытается сунуть пальцы под цепь. Губы его хватали воздух, а лицо наливалось кровью, губы синели.

– Хватит, – попросил Полковник.

Сверр зарычал…

– Милая, – Мясник смотрел на сцену с явным удовольствием, – вы бы попросили его остановиться. Нам лишние трупы ни к чему.

И Кэри, преодолев странное оцепенение, ею овладевшее, поднялась. Она подошла к Сверру – три шага, и каждый дался с трудом.

– Пожалуйста. – Она коснулась его. – Отпусти.

– Пожалуйста, – отозвался Сверр, отбрасывая человека. – Отпускаю. Дома поговорим.

До дома его не хватило. Остаток вечера Кэри чувствовала на себе нервный раздраженный взгляд. И руку Сверр с плеча не убирал, едва сдерживаясь, чтобы не сдавить его. Он ушел, не попрощавшись с мадам Лекшиц, плащ швырнул в лицо Кэри, велев:

– Одевайся.

А в экипаже сдавил руки.

– Кто он?

– Не знаю, – спокойно ответила Кэри.

– Знаешь. – В волосах Сверра проступили иглы живого железа, которое рвалось, требуя выхода. Он сдерживался, из последних сил, но сдерживался. – Иначе почему просила отпустить?

Пальцы впивались в запястья. И снова останутся синяки, но…

– Пожалуйста, Сверр. – С ним следовало разговаривать мягко, и тогда Сверр услышит.

Возможно.

– Я впервые увидела его здесь. Но… я не хотела, чтобы ты его убил…

Ждет.

– Не при мне.

Смотрит. И пятна живого железа расплываются по щекам.

– Я… мне неприятно было бы… – Кэри осторожно подбирала слова. – Видеть его смерть. Чью-либо смерть. Я ведь…

Она всхлипнула, и пальцы разжались.

– Прости. – Сверр обнял ее, прижав к себе. – Прости, маленькая моя, я вновь напугал тебя… прости… он меня разозлил.

Его злили все, кто приближался к Кэри.

– Забудь о нем. Он больше не появится.

Сверр гладил ее по волосам, а Кэри и вправду расплакалась. Она устала бояться его…

– Не плачь, – продолжал уговаривать Сверр. – Он того не стоит. Он больше не тронет тебя… никто не тронет тебя. Веришь? Я не позволю.

– Я… не хочу больше там появляться…

Потому что однажды найдется кто-то, кто снимет маску. Или догадается, не снимая. И репутация Кэри будет погублена. А у нее ничего нет, кроме репутации.

– Зачем я тебе?

– Затем, что я так хочу, – повторил старую отговорку Сверр. – И затем, что ты мне нужна.

Он поцеловал ее в лоб. И отстраниться не позволил.

– Я ведь люблю тебя, Кэри. А ты любишь меня. Верно?

– Да.

Когда-то она и вправду его любила.

– Если кто-нибудь узнает…

Сверр расстегнул манжеты и принялся разглаживать кожу на ее запястьях, словно желая стереть еще не проступившие синяки.

– Я его убью, – пообещал он. – Любого, кто посмеет причинить тебе вред…

И снова не сдержал обещания.

Он сам нарушил собственное правило и привел Ригера в дом.

– Кэри, милая, развлеки гостя, – велел он, и Кэри не посмела ослушаться. Ей хотелось убежать, но… она заставила себя шагнуть навстречу и улыбнуться.

– Добрый день, – сказала Кэри, радуясь тому, что во время Большой Игры она не разговаривала вовсе, и значит, голос ее будет не знаком Ригеру.

И следует унять дрожь в руках: та девушка в маске не имеет к Кэри никакого отношения.

– Я слышал, что у Сверра есть сестра, – заметил Ригер, кланяясь, но при том он не спускал с Кэри цепкого взгляда, – однако не думал, что она такая красавица!

Милая вежливая ложь.

И разговор, сложенный из случайных фраз. Им обоим не интересна погода, но о чем еще беседовать? О Королевском театре, в котором Кэри так и не случилось побывать?

Или о последних дворцовых сплетнях.

…вы слышали о том, что…

…какая вопиющая наглость…

Он старался притворяться милым, но Кэри ему не верила. Она готова была поклясться, что Ригер узнал ее, и когда Сверр, разобравшись со своими делами, наконец вспомнил о госте, Кэри выдохнула с облегчением.

– Премного рад был познакомиться, – сказал Ригер, вновь кланяясь. Обе руки он прижал к животу, отчего поклон вышел забавным. – Сверр, твоя сестра – чудо. Скажи, кто тот счастливчик, кому она достанется в жены?

Это было сказано нарочно. И по тому, как потемнело, исказилось с трудом сдерживаемой яростью лицо Сверра, Кэри поняла: Ригер подтвердил свою догадку.

Он пробыл в кабинете отца недолго. И Сверр сам проводил гостя к двери, а вернулся злым…

– Что ты ему наговорила? – Он вцепился в плечи и тряхнул.

– Ничего. Я делала то, что ты мне велел. Развлекала гостя.

В последний миг Сверр придержал руку, и пощечина получилась звонкой, но не болезненной. Губы треснули, и Кэри слизала капельку крови.

– Он меня узнал, – повторила она, не позволяя себе отвести взгляд. И Сверр дрогнул первым.

– Извини. – Он провел мизинцем по лопнувшей губе, снимая кровь. – Ты же знаешь, как мне неприятна сама мысль о том, чтобы с тобой расстаться.

Знает.

И понимает, что Сверр никогда не отпустит ее.

– Я подумал, что ты захотела уйти… намекнула этому…

– Он мерзок.

– Мерзок, – согласился Сверр, не убирая пальцы. – Отвратителен просто, но при всем том безусловно полезен.

– Зачем он тебе?

Кэри опустилась в кресло, пытаясь унять дрожь в руках.

– Это наши дела, милая сестрица. – Сверр присел на ковер и голову запрокинул. Он смотрел на Кэри снизу вверх со странной болезненной нежностью, которая пугала ее сильнее обычных приступов. – И ты ошиблась, он не мог тебя узнать.

Кэри покачала головой и, преодолев страх, коснулась светлых волос. Сверру это нравилось.

– Нет. Он… промолчал. Пока, но я…

– Почуяла, верно?

– Да.

– В тебе наша кровь. – Перехватив ее руку, Сверр провел по ладони большим пальцем, он играл с линиями ее судьбы, следуя им и вычерчивая новые. – Хоть ты и выродок, но в тебе наша кровь. Она подсказала?

– Да.

– Не бойся. – Сверр прижался к ладони губами. – Ригер будет молчать. Я ему нужен не меньше, чем он мне.

– А если…

– Верь мне, Кэри. Пока я жив, Ригер не раскроет рта.

Вот только Сверр не предполагал, что жить ему осталось не так и долго.

Кэри вздохнула.

Хватит.

Надо остановиться. Успокоиться. И решить, что делать дальше. Выбор в общем-то не так уж и велик. Промолчать и заплатить?

Пятьдесят фунтов – не такая уж большая сумма…

Кэри сняла с полки фигурку оленя. Серебряный. И веса немалого. Конечно, пятьдесят фунтов за него не дадут, но в доме найдутся и более ценные вещи.

Воровать у мужа? Противно. И повертев оленя – фигурка явно нуждалась в чистке, – Кэри вернула его на место. Конечно, можно просто попросить денег. Соврать про платье, шляпку, шубку… она давно научилась говорить то, что мужчины готовы слышать. Но и лгать Брокку не хотелось.

Он, конечно, зануда.

И сноб.

И муж отвратительный, но… дело ведь не в нем.

– Платить нельзя, – сказала Кэри самой себе и зябко повела плечами.

Сквозило. Старые рамы рассохлись, и из невидимых щелей тянуло холодом.

– Нельзя платить, – повторила Кэри чуть более уверенно. – Он не отстанет.

И пятидесяти фунтов ему хватит ненадолго. Ригер вернется. Сколько потребует в следующий раз? Сто? Сто пятьдесят? Он будет приходить снова и снова, выматывая нервы, пока однажды не попросит слишком много.

– Сверр бы его убил. – Кэри коснулась оленухи, тоже серебряной и потемневшей от времени. Проведя пальцем по каминной полке, Кэри поморщилась: пыли было изрядно.

Убить…

Она никогда никого не убивала, но…

…наверняка в доме мадам Лекшиц по-прежнему собираются игроки. Выйти из дому. Нанять экипаж.

Добраться.

И попросить о встрече.

Вряд ли муж заметит ее отсутствие. И Кэри чувствовала – ей не откажут. Но что попросят взамен на помощь? И не получится ли, что она попадет в зависимость от человека, куда более опасного, нежели Ригер с его жаждой наживы и мечтой об огромном выигрыше?

Нет.

Нельзя и думать о возвращении.

– Остается одно. – Она оставила оленье семейство, подвинув фигурки друг к другу, – это показалось правильным. – Признаться.

Брокк… она слишком мало знает о своем муже, чтобы понять, как он поступит.

Разозлится?

Несомненно.

Кэри подошла к окну, затянутому серым кружевом мороза. Осень досчитывала последние дни. И скоро день рождения…

…Сверр всегда ждал полуночи и пробирался в ее комнату, ставил на подушку коробку, перевязанную синей лентой. Трогал кончик носа и, когда Кэри открывала глаза, говорил:

– С днем рождения, сестренка.

Его подарки были просты, но…

…Сверра больше нет. И подарков тоже не будет. И самого дня рождения…

– Я его ненавижу. – Кэри сжала кулаки, до боли в пальцах, в коже, смятой ногтями. – Ненавижу. Из-за него все…

Она признается. Дождется Брокка, сколь бы надолго он ни задержался у своей любовницы. И хорошо бы ему вернуться в настроении… тогда, возможно, он разозлится не очень сильно.

Что сделает?

Будет кричать? Ударит? Какая разница… хуже, чем тогда, когда Сверр сорвался, точно не будет. И если так, то Кэри выдержит. Правда, в отличие от Сверра, вряд ли муж станет просить прощения.

И носить Кэри шоколадное печенье.

Розы.

Стеклянный шар с бабочкой внутри. И, сидя у постели, не будет читать вслух…

Сверра нет.

Кэри прижалась лбом к холодному стеклу и заморгала часто-часто. Что с ней происходит? Почему сейчас, здесь ей невыносимо больно оттого, что Сверр умер?

Она ненавидела его.

И все-таки любила.