Текст книги "Приключения Пиноккио. История деревянной куклы"

XXXI
Спустя пять месяцев блаженного Ничегонеделанья к своему величайшему удивлению Пиноккио за мечает, что…

Наконец фургон, светясь всеми огнями, подкатил совсем близко, причем абсолютно бесшумно, потому что его колеса были обернуты паклей и ветошью.

В фургон были впряжены двенадцать упряжек маленьких осликов, все, как один, одного роста, хотя и различной масти.

Одни были серые, другие – белые, третьи – в крупную крапинку, словно в перчинах с солью, а четвертые разрисованы в синие и жёлтые полосы.

Но самое упоительное было то, что на ногах у всех двадцати четырёх крошечных осликов были не подковы, как у других нормальных вьючных животных, а белые кожаные сапожки, какие бывают у завзятых столичных модников.

Кто же сидел у этого фургона на козлах?

А как вы думаете? Вот и вообразите себе Господинишку, мордатенького, толстенького, пузатенького, мягонького круглячка с масляный, как шар, физиономией, схожей с розовым яблочком, с беспрерывно дёргающимся и смеющимся ротиком, и с тоненьким голоском-фальцетиком, схожим с мяуканьем мартовского кота, заискивающе выпрашивающего какие-то вкусняшки у своей хозяйки.

Он тоже был в сапожках и в белой манишке.

Все мальчишки были им совершенно очарованы и взапуски прыгали в его фургон, чтобы он их отвёз в ту настоящую Страну Блаженства – блаженную страну, которую можно отыскать на географической карте под таинственным, зовущим названием Страна Разгула.

И посмотрите, фургон быстро наполнялся и скоро был уже весь забит мальчишками восьми-двенадцати лет. Он был набит ими так, как не набьёшь при всём желании бочку с селёдками. Поэтому мальчишкам внутри было страшно тесно и неуютно, сжатые со всех сторон, они едва дышали, но при этом не было никого, кто бы кричал «ой-ёй-ёй» и тем более, никто не жаловался на тесноту. О, как поднимала их над землёй, как окрыляла прекрасная мечта очутиться через каких-то несколько часов в чудесной стране, где нет ни одной книги, ни одной школы, ни одного учителя! Эти прекрасные места делали их столь счастливыми и радостными, что они уже совсем не боялись ни усилий, ни тягот, и утратили аппетит, жажду и сон!

Тут сверху раздался хлопок бича и крик: «Стоп-машина!» и фургон встал. Дико кривляясь и ломаясь перед публикой, Господинчик в сапожках обратился к Фитилю с ухмылкой:

– Скажи-ка мне, мой красавчик, и ты тоже хочешь отправиться с нами в дивную Счастливую Страну?

– Конечно, хочу, хочу, хочу!

– Но, сударь мой, я должен сконцентрировать ваше внимание, моя красотуля, на том, что в фургоне более нет мест… Как вы видите, фургон переполнен желающими попасть в Страну Счастья!.. И как нам прикажете с вами быть-с?

– Неважно! – возразил Фитиль, – Мне многого не нужно! Коль уж в фургоне нет мест, тогда моё место будет на дышле.

И, прыгнув, как заправский циркач, он очутился у дышла.

– А ты, малышок, родненький! – с лживой льстивостью Господинчик наклонил голову к Пиноккио, – Что тебе надобно? С нами хочешь ехать или здесь останешься прозябать всуе?

– Я останусь! – ответил Пиноккио, – Мне надо домой. Мне надо учиться, делать успехи в школьных предметах, в общем, делать всё, как другие приличные ребята!

– Бог в помощь!

– Пиноккио! – снова не выдержал Фитиль, – Да послушай же ты меня, дурилка, не ерепенься ты, поезжай с нами, знаешь, как мы весело, как классно заживём?

– Нет, нет, нет!

– Да ты послушай же, дурилка карт онная, говорят тебе, поезжай с нами, и мы заживем весело! – хором крикнули разом четыре голоса из фургона.

Поезжай с нами, дурии-и-и-ииииилка, и мы ох как весело, как классно заживем! – подхватили хором все сто голосов из фургона.

Пиноккио показалось, что все почему-то поют какую-то древнюю арию из неизвестной сумасшедшей оперы.

– А коль послушаюсь, и с вами я поеду, то что тогда мне скажет добрый друг, моя прекрасная и ласковая Фея? – неожиданно для себя тоже пропел Деревянный Человечек, испытывая какие-то смутные сомнения и колебанияотносительно состояния свой психики.

– Не думай ни о чём! Зачем там много думать? Об этом передумано давно! Подумай лучше ты о том, что вместе мы отправляемся в Счастливую Страну, где будем бегать радостно, как дети, не отличая вечер от утра и скоро будет так по всей планете. Ура! Ура! Ура! Ура! Ура!

Пиноккио трагически молчал, он не знал, что сказать в таком случае и только горестно вздыхал. Один раз вздохнул, другой, еще раз и ещё раз. И тут, пожав плечами, после третьего вздоха он наконец-то робко сказал:

– Ну, если можно, раздвиньтесь чуть-чуть. Я тоже с вами еду.

– Все места заняты! – развёл руками Господинчик, – но, дабы ты убедился, сколь тебя уважают и как тебе рады-радёшеньки, я готов по-дружески уступить тебе своё кучерское кресло!

– А сами вы куда?

– Я пойду пешочком, рядом с фурой! Мне не привыкать! Я воспитан в смирении! В ногах, милые мои, правда, в ногах!

– Нет, это невозможно! Я не могу это допустить, простите, но я, пожалуй, сяду к одному из осликов на спину! – сказал Пиноккио.

Тут он сразу же принялся претворять в жизнь свой план и устремился к ослику – это был самый правый ослик в первой упряжке – и сразу же попытался запрыгнуть ему на спину. Но милое по виду животное внезапно развернулось и так сильно ударило его мордой в грудь, что Пиноккио полетел от него со скоростью шмеля, грохнулся на землю и стал дрыгать ногами.

Можете себе представить как грохнула от хохота куча малышей, которая сидела в Фургоне, когда они это увидели.

Один Господинчик не расхохотался и остался серьёзен, как мумия. Он тут же подбежал к строптивому животному, и притворившись, что целует его, откусил ему пол-правого уха. Вот так он наказал бедного ослика за строптивость.

Меж тем разъярённый, всклокоченный Пиноккио, тут же вскочил на ноги и ловко снова прыгнул бедному ослику прямо на спину. И прыжок был по такой строгой траектории, а полёт такой сильный и красивый, что мальчики из фургона перестали хохотать во весь рот и заорали в голос: «Да здравствует Пиноккио! Да здравствует великий Пиноккио!» – и выслед за этим грянули нескончаемые аплодисменты.

Вдруг ослик, до того стоявший довольно спокойно, поднялся на дыбы и задними ногами отшвырнул Деревянного Человечка на дорогу, а тот воткнулся головой в кучу щебня.

Хохот был такой, что от него поднялся ветер, но вечно улыбчивый Господинчик не расхохотался им вслед, а нежно

подошёл к нему, склонился над его ухом, как будто для того, чтобы ему что-то напомнить, и преисполненный любви к честному ослику, откусил ему половину другого уха. Потом он обратился к Деревянному Человечку: -Садись на него опять и ничего не бойся. Этот ослик странный, он с причудами. Но я ему шепнул на ушко одно волшебное словечко и теперь можно надеяться, что он будет вести себя сдержанно и мирно.

Пиноккио уселся ена сей раз без последствий. Тронулись. Но в тот момент как ослики побежали галопом впереди фургона, а фургон затарахтел по булыжникам мостовой. Деревянному Человечку как будто послышался чрезвычайно тихий, едва внятный голос, и голос этот говорил ему:

– Бедный ты дуралей! Дурашка! Ты думаешь, что сделал по-твоему, и всё хорошо, всё нормально, и не знаешь, как тебя заставят пожалеть об этом!

Пиноккио огляделся испуганно, расзыскивая, кто бы это мог сказать ему. Но никого рядом не было, только ослики бежали шустрым галопом. Фургон разогнался и теперь катился под уклон во всю прыть. Мальчишки в карете сначала прикемарили, а потом заснули. Фитиль храпел, как оглашенный, а Господинчик на облучке распевал ночные рулады себе под нос:

Уж дрыхнет ночью всё и вся,

Лишь я один не сплю…

Они промчались ещё с милю, и Пиноккио вдруг снова услышал тот же странный тишайший голосок, говоривший:

– Болван! Заруби себе на носу! Думай головой! Ты уже не маленький, должен понимать, что мальчики, наплевавшие на учёбу, презревшие знание и отшвырнувшие книги, плюющие на школу, презирающие учителей, готовые обходиться только игрой и развлечениями, как правило кончают очень плохо… Я это тебе не просто так говорю, у меня такой опыт, и я сильно пострадал от этого! Дурень безмозглый! Хочу тебе сказать. Послушай меня внимательно! Я плачу! И скоро настанет горкий день, когда за мной вслед заплачешь и ты! В один прекрасный день ты заплачешь так, как не плакал никогда, так, как я рыдаю теперь… иты всё поймёшь тогда и увидишь своими глазами, но будет уже слишком поздно.

Эти слова, более схожие с шелестом листьев, чем с человеческой речью, невесть кем сказанные, так страшно испугали Деревянного Человечка, что он затрясся, как осиновый лист, спрыгнул с ослика и ухватил его за морду.

И, вам не удасться вообразить его изумление, когда он вдруг увидел, что ослик плачет… плачет так, как плачут все маленькие мальчики.

– Эй, синьор начальник! Мистер Господинчик! – стал звать Пиноккио хозяина фуры, – Вы знаете… Не странно ли это? Этот ослик рыдает!

– Плачет? Ну, и пусть! Придёт час – он ещё не так у меня зарыдает!

– Но как? Это вы научили его говорить?

– Нет, что ты! Он сам выучился нескольким словам, потому что три года жил в вольере с дрессированными собаками.

– Бедненькое животное!

– Живо! Давай! Живо у меня! – понукал ослика Господинчик, -Время – деньги! Мы не можем тут долго торчать и смотреть комическое шоу, как плачет тупой осёл! Садись скорее! Хватит прохлаждаться! Поехали скорее! Ночью холодно, а дорога у нас длинная!

Пиноккио не стал спорить с таким безапеляционным приказом и подчинился безропотно. Фургон снова тронулся, и ранним утром они благополучно доехали до Страны Развлечений.

Это была странная страна, совсем не похожая ни на одну другую страну мира. Населением её были одни маленькие дети. Самым младшим было не более восьми лет, а старшим не более четырнадцати.

Улицы были полны такого неистового движения, кругом царил такой шум и крики, царило такое веселье, что можно было или заткнуть уши и глаза или свихнуться с ума. Целые стаи бездельников бродили кругом, туда-сюда. Они играли в пристенок, в орехи, в карты, в камни, в мяч, гоняли на велосипедах, грозя то и дело задавить друг друга, шумно гарцевали на скрипучих деревянных лошадках, игрались в жмурки, и гонялись друг за другом, играя в догонялки, бегали в цветастых нарядах клоунов, пускали огонь изо рта, глотали горящую вату, играли на гитарах, дули в трубы и свистели, декламировали что-то вроде негритянского рэпа, пели песни, прыгали, скакали, кувыркались, ходили по проволоке, стреляли из игрушечных револьверов и луков, ходили на руках, гоняли хула-хупы, разгуливали на неизвестных языках, важно шествовали, как генералы, с бумажными шлемами и картонными саблями, смеялись, гоготали, ржали, рыготали, пищали, кричали, орали, хлопали в ладоши, оттопыривали уши и показывали языки, кудахтали и квохтали. Короче говоря, здесь господствовала такая адская тарабарщина и какофония, такая дикая разноголосица, что стоило бы сразу заткнуть уши ватой, дабы совсем не окосеть и не оглохнуть.

На многих площадях высились большие разноцветные балаганы, они были с утра до ночи переполнены орущими детьми, а стены домов пестрели разными смешными надписями, и иной раз можно было прочитать, к примеру, написанные углём вещи: написанные углем, как например: «Да сдгавздвуют егрушки!» (вместо: «Да здравствуют игрушки!»), «Ми нэ хачем ф жголу!» (вместо: «Мы не хотим в школу!»), «Далуй арисмертику!» (вместо: «Долой арифметику!»).

Пиноккио вместе с Фитилём и другими ребятами, все те, кто прикатил вместе с Господинчиком, едва только успев вступить в город, сразу же ринулись в самое горнило суматохи и сутолоки, и через пару минут, как вы сами понимаете, стали обниматься и брататься с остальными детьми, с ходу становясь закадычными друзьями.

Где бы вы могли найти детвору счастливее и веселее их?

Вот такими были шумные и разнообразные развлечения и забавы, которые продолжались часами, днями, неделями и летели, как сон.

– Ах, какая клёвая житуха! – поднимал палец Пиноккио всякий раз, когда случайно видел Фитиля.

– Ну, теперь ты убедился, как я был прав! – отвечал Фитиль, – А ты ерепенился и не хотел составить нам кампанию! А ты забыл должно быть, что ещё недавно хотел дунуть домой к своей Фее и тянуть лямку в школе!.. Вот помни всегда – ты с сегодняшнего дня избавлен от всех этих тупоумных книжонок, школ, и поэтому круглые сутки должен возносить благодарности мне, моим советам и воли! Ты, дундук, понимаешь это? Только настоящий друг способен оказывать такие услуги таким ослам!

– Это правда, друг мой ситный, Фитилёк! Я сейчас весь состою не из дерева, а из благодарности! То, что я сейчас на самом деле счастливый мальчик, то это только благодаря тебе. А знаешь, что мой учитель говорил про тебя? Он мне всегда долдонил: «Не водись с этим проходимцем!! Фитиль плохой друг и товарищ! Общение с ним до добра не доведёт!».

– Бедный преп! – покачал головой Фитиль, – Я знаю наизусть, что там про меня болтал этот идиот, в конце концов он меня терпеть не мог и говорил про меня абы что!

– Ты добрый, благородный товарищ! – в сердцах воскликнул Пиноккио, и стал сердечно обнимать друга и даже чмокнул его в лоб.

Такая веселуха, такое разгульное житьё, с этими дурацкими играми и болтовней с утра до ночи там, где невозможно было представить ни одной книги или школы, продолжалось уже не менее пяти месяцев, когда Пиноккио вдруг проснулся однажды утром, открыл глаза и был неприятно поражен неким событием, основательно подпортившим ему обычное хорошее настроение…

XXXII
На голове у Пиноккио растут ослиные уши, а затем Пиноккио стремительно превращается в настоящего осла и горбко ревёт на всю округу по-ослиному.

Что же это было за событие?

Не подгоняйте меня, мои дорогие маленькие читатели, я всё расскажу. У меня нет никаких причин что-то скрывать от вас! Как-то раз Пиноккио проснулся рано утром, у него почему-то чесалась голова, и он, как полагается, стал чесаться. А когда он принялся чесаться, он вдруг заметил…

Как вы полагаете, мои маленькие читатели, что он заметил?

К своему величайшему изумлению, так же, как некогда он замечалсвой растущий нос, тут он заметил, что его уши вдруг удлинились на целую ладонь.

Вы помните, что у Деревянного Человечкак от рождения были совсем-совсем крошечные ушки, да такие, что их вообще нельзя было разглядеть невооруженным глазом. Стало быть, вам легко будет представить, что он почувствовал, когда вдруг обнаружил, что его уши за ночь стали длиннее, и теперь болтались, как две метёлки.

Он бросился истошно искать зеркало, чтобы понять, в чём тут дело. Не обнаружив зеркала, он придумал, что делать – налил в миску воды и посмотрел в неё. Он увидел такое отражение, что не приведи бог: увидел собственную голову, с изумительной добавкой в виде пары первоклассных ослиных ушей.

Невозможно вообразить горе, ужас, стыд и отчаяние бедного Пиноккио.

Он стучал ногами, хлопал ушами, плакал, съёживался, дрожал и лупил головой о стену. Но чем больше было его отчаянье, тем сильнее росли его уши. Вскоре он заметил, что эти уши покрылись волосами.

Его пронзительные крики услышал маленький Сурок, тот, который жил этажом выше. Сурок тут же примчался и, увидев Деревянного Человечка с такими украшениями на голове, участливо спросил:

– Дорогой соседушко! – спросил он, – Как ты дошёл до жизни такой?

– Я, кажется, заболел, милый Сурок, я очень и очень болен… У меня появилась какаято странная болезнь, от которой я в ужасе. Ты знаешь, как щупать пульс?

– Отчасти.

– Тогда пощупай, прошу тебя, мне лоб, как ты думаешь, у меня нет ли лихорадки?

Сурок лениво поднял свою правую переднюю лапку, и стал щупать пульс у Пиноккио, после чего, вздыхая, сделал вывод:

– Мой милый друг, я, к сожалению, вынужден сделать пренеприятное сообщение.

– В чём дело?

– У тебя тяжелая форма лихорадки!

– И что это за лихорадка?

– Это новая ослиная лихорадка!

– Не понимаю! Не могу понять! – зашагал вокруг него Пиноккио, который, однако же, на самом деле всё прекрасно понял.

– Тебе пояснить? – продолжил Сурок, – Да будет тебе, Пиноккио, известно, что через каких-нибудь два-три часа ты уже не будешь больше Деревянным Человечком, но, увы, не будешь и мальчиком…

– Кем же я останусь?

– Через два-три часа ты наконец станешь полным ослом, таким, точно таким же, как те, которых тот тип в белых сапожках запрягает в повозку и возит детей или на базар капусту и овощи.

– Ах, я неудачник! Почему я такой несчастный! – воскликнул Пиноккио в отчаянии, и обхватив свои уши руками, стал яростно их рвать и дёргать, как будто это были не его собственные уши.

– Милок! – сделал попытку утешить его Сурок, – Ну. что тут поделаешь! Такова твоя судьбина, видать! От судьбы не уйдёшь, как говорится! Ибо, истинно тебе сказано, что говорится в книгах мудрости – все скверные, ленивые мальчишки, которые выбросили книги на помойку и пинком выгнали учителей, проводя все дни в одних играх и забавах, рано или поздно все становятся ослами, и исключений тут нет.

– Ты правду мне говоришь? – зарыдал Деревянный Человечек.

– Зачем мне тебя обманывать? К сожалению, это в самом деле так. И все рыдания напрасны. Надо было раньше обо всём думать.

– Но чем же я провинился? В чём же я виноват? Сурок, ты веришь мне? Во всём виноват этот Фитиль.

– А что такое Фитиль?

– Мой одноклассник. Я уже хотел поехать домой, хотел стать пай-мальчиком, послушным, что там говорить, хотел продолжить учиться, хотел достичь много… но Фитиль сказал: «Зачем тебе нужно забивать себе голову такой ерундой, каким-то учением? Зачем тебе эта школа? Давай лучше рванём вместе со мной в Страну Развлечений! Там не придётся больше учиться, мы с утра до ночи будем гулять, веселиться, прохлаждаться и забавляться!

– А зачем ты послушался совета этого дурачка, этого неверного и скверного друга?

– Зачем?.. Затем, мой добрый Сурок, затем, что я всего лишь Деревянный Человечек, без ума, без разума… и сердца. Ах, если бы у меня было припрятано хоть немножко сердца, я бы тогда не убежал от моей ласковой Феи, которая меня любила, как мать, и так много сделала для меня, что мне никогда не расплатиться с ней!.. Я бы давно уже не был Деревянным Человечком, а стал настоящим мальчиком, как все остальные. Ох уж, и попадись теперь мне этот мерзкий Фитиль, я б ему задал ижицу! Я ему задам перцу!

И он ринулся к выходу. Но на пороге остановился, потому что вспомнил об ослиных ушах, и ему стало противно и страшно появляться в таком виде пред всемчестным народом. Что ему было делать? Он схватил свой большой фланелевый колпак и нацепил его на голову, нахлобучив его аж до самого носа.

Затем он пошел рыскать Фитиля. Он высматривал его и на улицах, и площадях, и около маленьких театральных балаганов, словом – везде и всюду. Но так и не нашел его. Он спрашивал о Фитиле каждого встречного-поперечного, но Фитиля никто не видел.

Тогда он побежал к нему домой и стал колотить в дверь.

– Кто там? – спросил Фитиль из-за двери.

– Это я, – ответил Деревянный Человечек, задыхаясь.

– Подожди одну минутку, я тебе сейчас открою.

Не меньше, чем полчаса дверь отворилась. И вообразите себе удивление Пиноккио, когда он увидел у Фитиля на голове большой фланелевой колпак, напяленном до самого носа!

При виде такого смехотворного колпака Пиноккио заулыбался. Он почувствовал некоторое удовлеьтворение и отчего-то подумал: «А не болен ли мой дружок той же популярной болезнью, что и я? Не ослиная ли у него открылась лихорадка?»

Но Птноккио решил временно притвориться, что он-де ничего не замечает, и он, улыбаясь во весь рот, спросил:

– Как твои делишки, мой милый Фитилёк?

– Всё у меня о-кей! Наслаждаюсь жизнью, мышь в швейцарском сыре.

– Ты это серьезно?

– Я не привык врать?

– Прости, дружище, а для чего тогда ты нацепил на голову этот дурацкий фланелевый колпак? Зачем ты закрыл уши?

– Да мне просто врач прописал, я сильно ушиб себе коленку, вот он мне и прописал… А ты, моя деревянная кукла, ты зачем напялил себе на нос этот идиотский фланелевый колпак?

– А тоже по предписанию врача, я сильно ушиб себе пятку.

– Ах, бедненький добрый Пиноккио!

– Ах, бедный мой, славный Фитиль!

После этих слов они замолчали и последовала долгая-предолгая пауза, в продолжение которой оба приятеля с издёвкой оглядывали друг друга.

Наконец Пиноккио решил прекратить это издевательство и пропел сладким голоском:

– Скажи-ка мне, о милый мой Фитиль, тебе, скажи, болеть не приводилось ушной болезнью праведных ослов?

– Мне? Конечно нет!.. А тебе?

– Ничуть! Но, честно говоря, утром я одно ухо всё-таки простудил!

– А у меня та же самая история!

– И у тебя такая же? А какое ухо у тебя простужено?

– Оба. А у тебя?

– Оба. Значит, кажись, у нас одна и та же болячка?

– Боюсь, что так.

– Сделай мне, братец, одно одолжение. Фитиль…

– Охотно, друганчик! От всей души, как говорится!

– Не будешь ли так любезен показать мне свои уши?

– Почему бы и нет? Но, извини, сначала я хотел бы увидеть твои ушки, милый Пиноккио.

– Нет уж, сначала покажи свои уши.

– Нет, дорогушка! Сначала покажи ты, а уж потом я.

– Ну, ладно! Идёт! – сказал Деревянный Человечек, – В таком случае, нам следует заключить дружеский договор.

– Извольте огласить договор, раз уж пошла такая пьянка.

– Мы по команде «Раз-два-три» должны одновременно снять наши колпаки. Согласен?

– Согласен!

– Итак, внимание! Внимание! Даю обратный отсчёт! – и Пиноккио крикнул громким голосом: «Раз! Два! Три!»

По счету «три» они одновременно сорвали с головы колпаки и бросили их вверх.

И тогда произошло нечто такое, во что при других обстоятельствах не поверил бы ни один человек, да и невозможно было бы поверить, даже увидев своими глазами. Конкретно же произошло вот что – Пиноккио и Фитиль вовсе не разбежались и не испытали ни капли стыда или печали, когда увидели, что болезнь у них одна и таже, – наоборот, они расхохотались и стали подмигивать друг другу то одним, то другим глазом, а потом затанцевали и запрыгали друг против друга, а после часа прыжков и гримас разразились самым неудержимым хохотом.

И так падали от смеха и ржали до упаду невесть сколько времени, пока внезапно Фитиль не замолчал, и не зашатался, а потом побледнел и успел только крикнуть своему другу:

– Помоги мне, спаси, Пиноккио!

– Что с тобой?

– Ой, у меня больше не получается стоять прямо на ногах! Кажется, мне карачун!

– Я тоже что-то не могу… не могу! – воскликнул Пиноккио, заплакал и тоже зашатался.

И как раз под эти слова оба они упали на карачки и принялись бегать по комнате на четвереньках, как собаки или лисы. И прямо на глазах, в то время, как они суетились и бегали, их руки стали обращаться в ноги, лица принялись вытягиваться, огрубевать и скоро превратились в морды, а их тела покрылись светло-серой, гладкой усеянной чёрными крапинками шёрсткой.

Но сказать вам, какое мгновение было самым жутким для обоих горемык? Мгновение, когда они вдруг заметили, что у них сзади стали быстро отрастать хвосты. И тут, охваченные ужасом и стыдом, они одновременно зарыдали и стали жаловаться на свою злодейку-судьбу.

Лучше бы им на сей раз помолчать! Вау, только они вознамерились заплакать, как вместо плача и нытья из их глоток сам собой вырвался громкий ослиный рёв. И с этим громким рёвом они пропели. как опытный дуэт в хоре:

– И-а! И-а! И-а!

В этот самый торжественный момент вдруг раздался стук в дверь, и с улицы кто-то закричал:

– А ну. открывайте! Это я – Господинчик, кучер того фургона, который вёз вас в эту чёртову страну! Слышите! Немедленно открывайте, иначе я вам такое сделаю, что вы у меня попляшете!