Текст книги "Приключения Пиноккио. История деревянной куклы"

XXI
Пиноккио забирает Фермер, который заставляет его быть сторожевым псом при своём курятнике.

Пиноккио, как вы понимаете, принялся плакать, визжать и размазывать слёзы на физиономии, но это, разумеется ни к чему не привело, потому что вокруг не было домов, а кругом – ни души.

Тем временем наступила тёмная ночь.

Немного от огорчения за ножку, которую чуть не отпилили острыми зубьями капкана, и немного из-за страха оказаться в одиночестве в полной темноте посреди этих жутких полей, Деревянный Человечек чуть не упал в обморок. Так бы и произошло, если бы над головой Пиноккио не появился Светлячок, который увидев его, закружился над его головой, сверкая крылышками. Тогда Пиноккио воззвал к нему:

– Ах, добрый Светлячок! Умоляю тебя! Избавь меня от этой муки!

– Бедный мальчик! – воскликнул Светлячок. Зависнув над ним и перебирая крылышками, он стараясь получше рассмотреть мальчишку, – Эй, ты! Каким ветром тебя занесло в эту глухомань, и как ты ухитрился повиснуть на этом капкане?

– Я пошёл в поле, чтобы сорвать пару гроздьев винограда москаделла, и…

– А виноград был твой?

– Нет…

– Так кто же научил тебя хапать и присваивать чужие вещи?…

– Я хотел есть.… – Голод, мой мальчик, не является оправданием для того, чтобы присваивать себе то, что нам не принадлежит…

– Что правда, то правда! – закричал Пиноккио, плача, – Но в следующий раз я уж, поверьте мне, так делать больше не буду!

В этот момент диалог был прерван звуками приближающихся шагов. Это был хозяин виноградника, который на цыпочках крался посмотреть, не попала ли в капкан какая-нибудь из этих вредных куниц, которые по ночам воровали его цыплят и ели виноград.

Каково же было его изумление, когда, подняв фонарь над головой, он вдруг понял, что вместо куницы в капкан попался маленький мальчик.

– Ах, разбойник! – закричал крестьянин, – Так значит, это ты воруешь моих кур?

– Я? Нет, это не я! – воскликнул Пиноккио, всхлипывая, – Я пошёл, чтобы сорвать только две грозди винограда!

– Не ври! Тот, кто ворует виноград, способен украсть и кур! Не говоря уж о цыплятах! Тот, кто ворует виноград, кур и цыплят, способен ограбить банк! Тот, кто ограбил банк, по пути может совершить убийство полицейского! А убийца полицейского – это всегда опасный преступник! Ты убийца, дружок! Ты совершил серьёзное преступление! – наставительно сказал крестьянин, – Придётся задать тебе такой урок, чтобы ты его запомнил навсегда! Так запомнил, чтобы у тебя навсегда всякую память отшибло! Я тебя проучу так, что ты уже никогда не попляшешь!

Открыв капкан, он схватил марионетку за шиворот и поволок за шкирку домой, как несут молочного ягненка.

Придя на гумно перед домом, он швырнул Пиноккио на землю, наступил ногой ему на шею и сказал:

– Сейчас уже поздно, и я хочу спать. Но с тобой я, как следует, рассчитаюсь завтра! А-а! Между тем, у меня сегодня сдохла собака, которая охраняла ночью мои виноградники, этот… добрый Мелампо… Но свято место пусто не бывает! Я придумал – ты сразу же займёшь его место. Будешь у меня сторожевым псом! Смотрю я на тебя и думаю, да ты был просто рождён для этого! Байстрюк ты эдакий! Ха-ха-ха!

Сказав это, он нацепил на шею Пиноккио большой, вонючий ошейник, весь в латунных шипах, и пришпандорил его так ловко, пропустив через него голову, чтобы тот не мог оторвать его, К воротнику была прикреплена длинная железная цепь, и цепь была вделана в стену ржавыми железными болтами.

– Если ночью, – поучал фермер, – пойдёт дождь, ты можешь залезть в собачью конуру, вон в тот деревянный домик, сиди там, и не отказывай себе ни в каких удовольствиях! В будке всегда есть солома, которая четыре года служила моей бедной собачке кроватью. В миске – кости! Так что, не пропадёшь! И если по несчастью прибегут воры, не забывай стоять на стрёме и лаять погромче! Гав! Гав! Гав! Понял?

После этого последнего предупреждения фермер вошёл в дом и закрыл дверь на засов, а бедный Пиноккио остался сидеть на корточках посреди гумна более мёртвый, чем живой – и всё это из-за холода, голода и страха. Он время от времени сердито запихивал руки в ошейник, который немилосердно сжимал ему горло, и говорил, рыдая:

– Вот так! Так мне и надо!… Поделом мне! Я хотел быть бездельником, бродягой, лодырем и плутом… я слишком доверял советам скверных друзей, и поэтому удача навсегда отвернулась от меня, а беды повернулись ко мне лицом и теперь преследуют меня. О, если бы я был хорошим мальчиком, как многие другие; если бы у меня было желание учиться и работать, если бы я остался в доме с моим бедным Сантой, я бы сейчас не очутился здесь, посреди полей, сторожевым псом в доме фермера. О, если бы я мог возродиться в другой жизни!… Но уже поздно, и мне нужно терпеть!

Сказав этот маленький трогательный монолог, который излился прямо из его сердца, Пиноккио залез в будку и уснул.

XXII
Пиноккио потрясает воров, и в награду за то, что он был верен, он выходит на свободу.

Он уже проспал больше двух часов когда около полуночи его разбудили шепотки и звуки странных голосов, которые он, казалось, слышал из будки, как в тумане. Высунув кончик носа из конуры, он увидел собравшихся для Совета четырёх тёмных пушистых зверей, схожихс кошками. Но это были не кошки: это были куницы, плотоядные твари, обжиравшиеся яйцами и молодыми цыплятами у крестьян. Одна из этих куниц, оторвавшись от своих товарищей, подошла к конуре и тихо сказала:

– Добрый вечер, Мелампо!

– Меня зовут не Мелампо! – ответила Деревянная Марионетка.

– А кто ты?

– Я Пиноккио!

– И чего ты тут торчишь?

– Я сторожевой пёс!

– А Мелампо где? Где эта старая псина, который всегда торчала в этой конуре?

– Он сдох сегодня утром!

– Сдох? Беда какая! Бедный зверь!… С ним было так здорово!… Но, судя по физиономии, ты сторожевой пёс по имени Гарбо.

– Прошу прощения, я не собака!…

– А кто ты?

– Я марионетка?

– А ты тут, что, вместо сторожевой собаки?

– Типа того! Я изображаю сторожевого пса!

– Что ж, предлагаю тебе тот же договорняк, что у нас был с покойным Мелампо, и ты будешь доволен, как слон!

– И что за договорняк?

– Мы будем приходить раз в неделю, как и раньше, чтобы почтить своим вниманием и навестить ночью этот курятник и унести ровно восемь кур. Из этих восьми кур семь мы съедим, а одну дадим тебе, при условии, что ты будешь притворяться спящим и никогда не станешь лаять и будить крестьянина.

– А Мелампо делал так? – спросил Пиноккио.

– Да! Он всегда так и делал, и мы всегда отлично ладили. Надеюсь, с тобой мы тоже поладим! Поэтому спи спокойно и будь уверен, что перед отъездом отсюда мы оставим тебе на даче красивую, очищенную курицу на завтрак! Мы правильно поняли друг друга?

– Даже слишком правильно!… – ответил Пиноккио и замотал головой в какой-то угрожающей манере, словно хотел сказать: «Скоро мы с вами ещё и не так поквитаемся!…»

Когда четыре куницы убедились, что Пиноккио можно доверять, они отправились в курятник, который располагался очень близко к собачьей конуре. И деревянные двери, закрывавшие вход, захлопывались одна за другой. Но они еще не все залезли как услышали, как маленькая входная дверь захлопнулась с огромной силой.

Тот, кто запечатал вход, был Пиноккио, который не удовлетворился огромным замком, так ещё и привалил дверь чудовищным валуном.

А потом он стал лаять, как собака и лаял гораздо лучше и звонче любого сторожевого псины в округе: «Хав-хав-хав! Бу-бу-бу-бу!»

Услышав лай, крестьянин вскочил с кровати, и, схватив ружьецо, прильнул к окну и крикнул:

– Что нового, Джек?

– Хав-хав! – ответил Пиноккио, – Там воры!

– Где они?

– В курятнике!

– В курятнике? Сейчас иду!

Через миг крестьянин вылетел из дому с ружьецом, подлетел к курятнику, скрутил четырёх куниц в бараний рог, засунул их в мешок и, и стоя над ними, прочитал им такую нотацию:

– Привет, друзья! Надеюсь, вы не менее меня довольны нашим нежданным знакомством? Прекрасно, что вы наконец попались мне в лапы! Я бы мог пришибить вас на месте, но я не такой бессердечный и жестокий человек, как вы, и с вами так немилосердно поступать не могу! Мне придётся проявить несвойственное мне милосердие и отнести вас завтра в село к моему знакомому трактирщику с тем, чтобы он снял с вас ваши пушистые шкурки, а сам приготовил из вас нежное, острое и пикантное заячье жаркое. Знаете, я вовсе не был обязан оказывать вам такую честь, но такие великодушные люди, как я, не так мелочны, как вы думаете, и я не буду проявлять к вам своих худших свойств…

Закончив произносить свои сентенции, крестьянин направился к Пиноккио, погладил его ласково по головке и спросил:

– Каким образом тебе удалось обнаружить этих воришек? И как так получилось, что мой верный Мелампо ни разу ничего не заметил? Интересно!

Конечно, Пиноккио мог много чего порассказать любопытному крестьянину такого, от чего бы у того упала челюсть и волосы встали дыбом. В частности, он мог бы поведать ему о позорном сговоре его верного сторожевого пса Мелампо с куницами, и уже собирался так поступить, как вспомнил, что пёс сдох и решил этого не делать, полагая, что «О мёртвых надо говорить либо хорошо, либо ничего». «Мёртвые уже мертвы, что их трогать, а тем более срамить? Мёртвые сраму не имут!».. – размышлял Пиноккио, – Хотя, между нами говоря, смердят страшно! Лучше оставить их в покое до лучших времён, а то как бы чего не вышло!»

– Ты спал или бодрствовал, когда куницы явились на гумно за цыплятами? – допрашивал его крестьянин.

– Спал, как сурок! – простодушно сказал Пиноккио, – Но куницы так громко шептались у меня над ухом, что мне пришлось проснуться, а когда куницы увидели, что я уже не сплю, одна из них подошла к моей будке и сказала мне, что если я буду спать и дальше и ничего не увижу, они дадут мне одну прелестную, хорошо общипанную курицу на завтрак, одну из восьми, которые они намеревались реквизировать в курятнике! Вы поняли? Какая наглость! И это надо так придумать, чтобы предлагать мне такое на трезвую голову? Хотя я и деревянный человечек, и голова у меня деревянная, и воспитан я не столь шорошо, как хотелось бы, и у меян куча разных недостатков, но я ещё не докатился до того, чтобы брать взятки у всяких пройдох и служить наводчиком у воришек.

Услышав такое, крестьянин хлопнул Пикоккио по плечу.

– Знаешь, сказал он, вывернув голову, как будто его мог слышать кто-то ещё, – Ты – мировой парень и твои поступки делают тебе честь! Следом за этим, крестьянин, желая выразить Пиноккио крайнюю степень своей признательности, ещё раз хлопнул его по другому плечу и сказал:

– Отпускаю тебя домой! После этого он снял с него ошейник и исчез.

XXIII
Пиноккио оплакивает смерть прекрасной девочки с лазурными кудряшками, а затем летит на Голубе к морю и бросается в море вниз головой, чтобы спасти своего отца Джузеппо.

Освобождённый от унизительного ярма, конуры и тяжёлого железного ошейника, Пиноккио, не тратя ни секунды, сразу же помчался по полям, пока не выскочил на большую проезжую дорогу, которая вела прямиком к домику Феи. С дороги ему открывался отменный вид на широкую долину, распахнувшуюся перед ним. Отсюда ему был даже виден тёмный лес, где он на своё горе столкнулся с Лисой и Котом. Особенно хорошо возвышалась над лесом крона Большого Дуба, на котором был повешен Пиноккио, но сколько он ни пытался расмотреть домик девочки с голубыми кудряшками, это ему никак не удавалось. Тягостное предчувствие поразило его в самое сердце. Со всех ног ринулся он вниз с холма, через несколько минут очутился на лугу, на котором когда-то стоял маленький домик, но увы, никакого домика там больше не было. На месте домика покоилась мраморная доска с выгравированными на ней словами:

«ЗДЕСЬ ПОГРЕБЕНА

ДЕВОЧКА С ЛАЗУРНЫМИ КУДРЯШКАМИ,

КОТОРАЯ ПОЧИЛА В ЖУТКИХ СТРАДАНИЯХ

ПОТОМУ ЧТО БЫЛА ПОКИНУТА

СВОИМ ЛЮБИМЫМ МАЛЕНЬКИМ БРАТИКОМ

ПИНОККИО»

Можете представить чувства, котоорые обуяли Пиноккио, когда он по слогам с грехом пополам читал эту эпитафию! Он ничком рухнул на землю и тысячу раз в слезах и соплях, исцеловав бедное надгробье, наконец забился в таких душераздирающих рыданиях, что на него было страшно смотреть. Всю ночь напролёт Пиноккио рыдал, а на рассвете рыдал уже без слёз. Они все высохли у него на глазах. Но горестные его крики и возгласы были столь печальны и проникновенны, что холмы откликались на них своим звонким эхом.

– О, моя незабвенная маленькая Феечка! Почему ты предпочла смерть – жизни? Почему ты умерла? Отчего я остался такой плохой, когда ты была такой хорошей? Почему ты не позволила мне умереть вместо тебя? И где теперь мой отец? Я никогда не покину его, никогда, никогда, никогда, я навсегда останусь вместе с ним, никогда я не брошу его одного! О, моя чудная маленькая Феечка! Умоляю тебя, скажи, что всё это совершеннейшая неправда, и ты не умерла!! Если ты любила своего маленького братца, если ты любишь его, прошу тебя, вернись ко мне, оживи! Разве тебе не горько видеть меня таким покинутым всеми, таким одиноким? Пусть снова придут грабители и повесят меня на дереве, пусть тогда я умру навсегда! Что делать мне одному на этом свете? Кто поднесёт мне кусок хлеба, когда у меня нет тебя и моего отца? Где теперь ночлег мой? Кто станет шить мне теперь новую куртку? О-у! В тысячу раз было бы теперь лучше, если бы я умер тоже! Да, я хочу, я мечтаю умереть! О-у-у-у!

И он попытался вырвать у себя из головы клок волос, но так как волосы были деревянные, запустить в них пятерню у него так и не получилось. Как раз в этот час над ним пролетал Городской Голубь, и увидев Пиноккио, он распростёр над ним крылья и замерев на время, крикнул ему:

– Эй, дружок, скажи мне, что ты там внизу вытворяешь?

– Разве ты слеп? Разве ты не видишь, что я рыдаю? – ответил ему Пиноккио, задрав голову к небу, и вытирая глаза рукавом куртки.

– Слушай, приятель, – не унимался Голубь, – ты не знаешь, может быть среди твоих друзей есть маленький деревянный человечек, которого зовут Пиноккио?

– Пиноккио?.. Какое-то знакомое имя!.. Где-то я его слышал… Ты говоришь, Пиноккио?.. – рассеянно повторял маленький Деревянный Человечек, и вдруг глаза его округлились, он вскочил на ноги и закричал:

– Пиноккио? Пиноккио – это я!

Удовлетворённый таким ответом, Голубь спустился на землю. Ростом он оказался не менее важного, хорошо откормленного индюка. И гонору у него было не меньше.

– Стало быть, ты не можешь быть незнаком с Джузеппо? – спросил он у Деревянного Человечка.

– Не то слово, как знаком! Так знаком, что напередподзнакамливаться не надобно! Супер-знаком! Как я могу быть не знаком со своим родным отцом? Он рассказывал тебе что-нибудь обо мне? Ты проводишь меня к нему? Где он? Он жив, скажи мне? Ну, отвечай же! Скажи мне, он жив?

– Последний раз он мне попался на глаза дня три назад, на берегу моря! -Как его туда занесло?

– Он занимался тем, что мастерил на берегу маленький ялик, чтобы переплыть Великий Океан. Бедняга вот уже более четырёх месяцев места себе не находит, странствует везде, где только можно и разыскивает тебя, а так как до сих пор ему так и не удалось тебя найти, то он бросился во все тяжкие и готов отправиться на поиски тебя в дальние страны Нового Света.

– А до моря тут далеко? – испугался Пиноккио.

– Тысяча миль. Не меньше.

– Тысяча миль? Ах, Голубь, кабы мне твои быстрые крылья! -А ты на самом деле хочешь, чтобы я тебя туда довёз?

– Каким образом?

– Верхом на мне! Ты, я надеюсь, не слишком грузный?

– Грузный? Скажешь тоже! Ты в своём уме? Я лёгок на помине, как пушинка!

И без длинных препирательств Пиноккио заскочил Голубю на спину, будто всадник на кобылу – одна нога справа, другая слева, и радостно закричал:

– Ату, кобылка, но, наддай жару, я спешу! Голубь поднялся ввысь и за пару минут достиг таких высот, что почти задевал облака. Тут Марионеткой обуяло любопытство, и она стала смотреть вниз. Лучше бы ей этого не делать! Пиноккио стало так страшно, что ни в сказке сказать, ни пером описать, голова его закружилась, и он крепко-накрепко схватился за шею своего пернатого коня, и летел, боясь свалиться с него каждую минуту. Целый день они летели, и вечером Голубь сказал ему:

– Жуть, как хочу пить! -А я жуть, как проголодался! – добавил Пиноккио, облизываясь змеиным языком, – Есть хочу!

– Давай полчаса отдохнем вон в той голубятне и потом двинем дальше, чтобы быть на взморье утром, к восходу Солнца! – предложил Голубь.

Они залезли в старую, голубятню, и увидели на полу блюдечко с водой и ветхую корзину, из которой сыпалось пшено. Ничего не могло быть так омерзительно для Деревянного Человечка, как пшённая каша, потому что его от неё всегда тошнило. Но в тот день он действительно так проголодался, что набивал и набивал этим пшеном живот до тех пор, пока он не стал круглым, а когда сожрал всё пшено без остатка, сказал Голубю:

– Вот никогда бы в здравом уме не подумал, что пшено может быть таким вкусным!

– Мой мальчик! – ответствовал ему Голубь, которому нравилось произносить длинные воспитательные тирады, – Ты должен из этого опыта почерпнуть только то, что когда мы голодны, и у нас нет ничего другого, кроме какого-нибудь пшена или хлеба, тогда самая простая пища оказывается вдруг роскошным обедом! Голод – единственный воспитатель, который не потерпит рядом с собой никаких излишеств и капризов! Голод суров и нежностей не терпит никогда!

Так подзакусив немного и изрядно поспав, они снова тронулись в дорогу. На следующее утро на горизонте показался берег моря. Голубь ссадил Пиноккио на жаркий песок и, не желая выслушивать выспренных благодарностей, тут же взмыл в небо и исчез. По берегу бегали толпы взъерошенных людей, и они вглядывались в море, истошно крича и размахивая руками.

– Что тут стряслось? – спросил Пиноккио у какой-то доисторической старушки, которая сидела в кресле-качалке возле зонтика и вязала на спицах.

– Что-что… Неужто сразу непонятно? Бедный, старый отец, потерявший сына и разум, только что отправился в море на маленькой, утлой лодчонке, так как решил, что может найти сына за морем. А ты посмотри, какое бурное сегодня море, как оно волнуется и плюётся волнами, как оно ярится и беснуется, вот-вот лодчонку перевернёт, и она возьмёт и потонет!

– Где он?

– Вон он!

И старуха показала кривым пальцем на маленькую лодчонку, которую, как жалкую ореховую скорлупку, болтали и бросали из стороны в сторону высокие, свирепые волны.

Едва-едва почти на горизонте Пиноккио различил в крошечной лодке совсем маленького сморщенного человечка.

Пиноккио пристально вгляделся в морскую даль и издал громкий, пронзительный вопль:

– Да! Это он! Это мой отец!

Тем временем море разбушевалось ещё сильнее, и свирепые волны кидали бедную маленькую лодчонку из стороны в сторону, и она то летела вниз, как будто с огромной горы, то взлетала на гору, чтобы снова слететь с неё в бездонную пучину.

А Пиноккио, как капитан, стоял на вершине скалы и криками звал своего отца и показывал ему своим носовым платком знаки спасения и потом даже стал махать колпаком.

Казалось, Джузеппо, несмотря на старый свой возраст, слабое зрение, огромное расстояние и дико мельтешащие волны, наконец увидел издали своего ненаглядного сына, тоже снял с головы шапку и помахал ею ему, словно показывая, что он видит его, и он рад бы был вернуться, но только бурное, гневливое море мешает ему управлять лодчонкой и возвратиться на берег.

Вдруг гигантская волна вздыбилась над ним, и лодчонка мелькнула в последний раз и исчезла. Все ожидали, что она вырвется из пасти волн снова, но больше она не появлялась.

– Бедняга! -замахали руками рыбаки, собравшись на взморье, – Смотри! Утонул!

Они склонили головы, пробормотали молитву и стали расходиться по домам.

Но раздался отчаянный, жуткий крик и, они, обернувшись, увидели маленького мальчугана, который стремительно кинулся вниз со скалы с криком:

– Отец! Я спасу тебя! Спасу!

Пиноккио ведь, как вы помните, был весь выструган из дерева, и потому утонуть он никак, при всём желании, не мог, и вот он поплыл, как рыба. Волны подхватили его, потом бросали, он исчезал, затем снова появлялся, тонул и выныривал. Всё дальше и дальше от берега над водой появлялась то его голова, то рука, то нога. Наконец он совсем потерялся из виду и исчез.

– Бедный малыш! – снова замахали руками рыбаки, – Что за день! Давно такого не было! Тонут и тонут! Ещё один утонул!

Они в очередной раз забормотали молитвы и разбрелись по домам.