Текст книги "Приключения Пиноккио. История деревянной куклы"

XXIV
Пиноккио спасён. Он высаживается на острове Пчёл-Тружениц и обнаруживает там Фею.

Не теряя надежды так или иначе спасти своего отца, Пиноккио всю ночь

напролёт плыл по морю. О, что за ужасная ночь была! Даже я никогда не испытывал божее жуткой ночи! Дождь, как во времена Всемирного Потопа, град величиной с яйцо, чудовищные раскаты грома и убийственные слепящие молнии всю ночь сопровождали его!

На рассвете прямо перед его глазами оказалась белёсая

береговая полосу. То был одинокий остров посреди бушующего моря.

Изо всех сил грёб Пиноккио, пытаясь добраться до берега, но всё было напрасно. Налезая одна на другую, гигантские волны играли его лодчонкой, словно она была какой-то жалкой щепкой или соломинкой. К счастью для него, огромная волна, видимо, увидела деревянного человечка и решила пожалеть его. Она налетела на него вскоре вместе с лодкой с размаху выбросила их на берег.

При этом он так сильно полетел на берег и так сильно стукнулся о камни, что чуть-чуть не переломал себе все руки и ноги. Но как только волна ушла, он сразу успокоился, подумав:

«А ведь всё могло кончиться много хуже! Я ещё, честно говоря, легко отделался!»

Между тем небо на глазах прояснилось. Солнце выглянуло и засияло вовсю, и море стало тихим и ласковым, как ягнёнок.

Пиноккио всюду развесил разложил свою одежду для просушки и стал оглядываться по сторонам: чем чёрт не шутит, в а вдруг да появится в этом огромном, необозримом пространстве одна-единственная лодчонка с одним-единственным любимым человеком? Но как он ни пучил глаза, как ни напрягал зрение, он не видел вокруг ничего, кроме высокого неба, бескрайнего моря и двух-трех белых парусов, которые плыли так далеко от него, что они казались мухами на подоконнике.

– Эх, узнать хотя бы, как называется этот остров! – стонал Пиноккио, – Узнать бы хотя бы то, не живут ли здесь, на этом острове нормальные, приличные люди, то есть такие, у каких нет привычки вешать детей на ветках дубов кверх ногами! Но как и у кого я могу узнать это? И найдётся ли здесь вообще хоть кто-то живой?

При мысли, что он остался один-одинёшенек в такой бескрайней и необитаемой земле, Пиноккио столь согнулся и опечалился, что готов был зареветь благим матом. И тут он смотрит, и видит совсем близко от берега плывущую по своим делам огромную Рыбу. Вид у неё был такой, как будто она только что выиграла в лотерею миллион золотых цехинов.

Не ведая, как Рыбу зовут. Деревянный Человечек окликнул её требовательным возгласом:

– Эй вы! Синьора Рыба! Разрешите мне задать вам один вопрос?

– Нет проблем! Милости просим! – ответила Рыба, оказавшаяся на деле здоровенным Дельфином с таким кладезем галантности, какого вряд ли сыщешь во всех морях мира.

– Не будете ли вы столь любезны сказать, есть ли на этом острове деревни или города, где можно без особых проблем достать чего-нибудь из еды, только без опасения быть съеденным самому?

– Без всякого сомнения! – чмокнул губами Дельфин, – И, кстати, одна такая деревня тут совсем под боком!

– А как туда можно добраться?

– Элементарно! Иди сначала прямо, потом поверни налево, сверни направо, потом передохни, потом, если ты свернёшь, куда – помню, то иди, не сворачивая по маленькой, извилистой тропке следом за своим носом, и ты её никак не минуешь! Ну, а если минуешь, то значит – не судьба!

– Еще вопрос, плиз! Вы, как я понимаю, день и ночь, не переставая, плаваете по морям, так вот, вам случайно не попадалась ли по пути ли маленькая, утлая лодчонка с моим отцом?

– А кто твой отец?

– Мой отец – лучший из всех мыслимых отцов всего мира, точно так же как я – самый худший сын из всех возможных.

– Буря была?

– Была!

– Гром гремел?

– Гремел!

– Молния блистала?

– Так точно! Блистала!

– Ну, а чего ж ты меня спрашиваешь? Сам не знаешь? Поди. утонул твой отец на своей лодке! Раз – всё! Утонул! Во время страшной ночной бури маленькая лодка, как пить дать, утонула. Это тут на каждом шагу! Кто-то поплыл на лодке куда не надо и утонул! Ищи-свищи его! Кто виноват?

– А мой отец?

– Видит бог, скорее всего он, прежде чем утонуть, он был благополучно проглочен Страшной Акулой, которая тут с незапамятных времён рассекает, шустрит и сеет смерть и запустение в наших рядах! Такие дела!

– А эта Большая Акула – она огромная? – спросил Пиноккио, начиная колотиться от дикого страха.

– Гипер-огромная! ответил Дельфин, попытавшись ластами показать чудовищные размеры акулы, – Если у тебя всё хорошо с фантазией, я могу попытаться описать тебе её размеры… Только приготовься получше, чтобы не упасть в обморок! В общем, на круг, если брать в целом, и не размениваться на частности, что бы тебе не болтали другие, знай – она в полтора раза больше пятиэтажного дома и обладает такой широкой и объёмистой пастью, что в неё вполне может въехать целый состав с дымящимся паровозом и пара слонов на привязи.

– Мамочки! – в ужасе вскричал Деревянный Человечек, глядя на свои мокрые штанишки. Тут он быстро оделся и снова обратился к Дельфину:

– До свидания, синьора Рыбина! Прошу прощения за напрасно потраченное на меня время, сто тысяч благодарностей за вашу искренюю любезность и понимание!

Не тратя впустую ни секунды, он отправился в путь и спешил так, что сначала шёл стремительным шагом, а потом и вовсе побежал. При этом малейший шум вокруг заставлял его останавливаться и оборачиваться в испуге, так он боялся, что его может догнать Акула величиной с полтора пятиэтажных дома, со слонами и с целым дымящим поездом в пасти.

Наконец спустя полчаса путешествия он добрался до деревни, носившей название «Деревня Трудолюбивых Пчёл». Улицы этой деревни сразу поразили Пиноккио – они сплошь кишели людьми, которые деловито сновали по улицам

туда-сюда, ни разу не поднимая глаз от земли. Здесь Все работали, все трудились на износ, все что-то непрерывно делали и жужжали. От некоторых, особо запарившихся, и в самом деле шёл пар. Даже с увеличительным стеклом, даже с телескопом, не говоря уже о микроскопе здесь нельзя было найти ни одного бездельника, лобтряса или лентяя.

Пиноккио осмотрел на деревню с холма, и всё здесь ещё больше удивило его.

– Одно мне ясно! – роезюмировал свои впечатления лодырь Пиноккио, – Этот рай не для меня! Нет! Эта деревня не для меня! Я не рожден для такого труда! Пусть лучше труд будет рождён для меня!

Работать Пиноккио совершенно не хотелось, а эти старые прописи о том, что кто не работает, тому не надо есть, вызывали у него вообще тошнотворное омерзение. А есть ему уже к тому времени хотелось изрядно. К том времени он уже не ел двадцать четыре часа, его прежде круглый живот втянулся и мерзкая пшёнка в миске представлялась ему желанным королевским блюдом.

Голод – не утка! Что делать?

У Пиноккио про запас оставалось всего две возможности насытиться: склонить голову и пойти искать какую-нибудь подённую работёнку, или заняться нищенством, одеться в обноски с чужого плеча и попрошайничать на большой дороге, и таким образом раздобыть сольдо-другое или кусок хлеба на обед.

Попрошайничество ему претило, потому что было стыдно, так как отец ему прекрасно втолковал, что заниматься этим имеют право одни старики и калеки, все же остальные двуногие обязаны работать и не рассчитывать на сладкую, медовую дармовщинку.

Но тут из-за угла выполз вконец зачумлённый и запыхавшийся толстяк, который с великими трудами, пыхтя и сопя, один толкал перед собой две колоссальные тачки с углём. При этом он сопел, как паровоз и у него из носа торчала великолепная зелёная сопля.

Пиноккио посмотрел на всю эту панахинейскую катавасию и решил, что, судя по виду этого человека и его чумазому лицу, это точно очень хороший человек, и тогда он приблизился к нему и, потупив от смущения и стыда деревянные очи в землю, попросил очень тихим, вкрадчивым голоском:

– Уважаемый синьор с тачкой! Как страшно жить! Не дадите ли вы мне, синьор, всего один сольдо, чтобы я не погиб от голода в этом страшном, безжалостном мире? Я не ел уже почти неделю, и я очень голоден!

– Один сольдо? – засмеялся толстяк, – Ты просишь у меня всего один сольдо, когда мог бы попросить целую тележку этих жалких, ничтожных сольдо? Я тебя не понимаю! Что такое один сольдо? Так, пустяк! Мелочь в пыльный день! Я тебе, как угольщик, скажу по секрету, что четыре сольдо много больше одного сольдо! Ты понимаешь? Ловишь мысль на лету? Один сольдо тебе просто так никто не даст, потому что это как-никак деньги! А четыре сольдо ты можешь легко получить, если поможешь мне довезти до дома эти две маленькие, лёгкие, воздушные тачки с углём.

– Вы меня удивляете! – всплеснул руками Деревянный Человечек и обиженно отвернулся, – Имейте в виду, что я никогда ещё не протягивал руки и никогда не становился ради еды вьючным ослом, не говоря уж о том, чтобы толкать пузом какие-то угольные тачки.

– Что ж, мой милый мальчик! Я только за! Тогда знай, тебе страшно повезло! И тем лучше для тебя! Но если ты действительно так проголодался, как утверждаешь, мой малыш, и при этом не хочешь толкать грязные тачки с углём, тогда отрежь себе два-три увесистых, хороших, толстых ломтя от краюхи своего сочного высокомерия, намажь ложкой медовой гордыни и не опасаясь ничего, съешь их, сожри жадно, только смотри не подавись у меня!

И угольщик сорвался со склона и стрелой полетел вниз, уволакивая свои тачки.

Через несколько минут на горизонте появился Каменщик, который тащил на спине чудовищный ящик с негашёной известью. Он тоже пыхтел, и у него на ухе сидел засаленный карандаш, которым он что-то упорно размечал на работе. А физиономия у него была, б-рррр, совсем белая от извести.

– Любезнейший, вы кажется, каменщик, не так ли? – деликатно спросил Пиноккио, пытаясь поддержать светский разговор.

– Как ты угадал, малыш?

– Неважно! Любезнейший не дадите ли вы мне, бедному одинокому малышу, роняющиму слюни от голода, одно сольдо? Мне так хочется есть!

– Охотно и с радостью. Иди со мной, малыш, тебе всего-то и надо, что помочь мне отнести ящик с известью в город, и забросить его на чердак, тогда ты станешь обладателем целых пяти полновесных сольдо.

– Но ящик… Эта известь такая тяжелая..– сморщился от отвращения Пиноккио, – а я не привык так напрягаться.

– Ну, если уж ты не желаешь напрягаться, мой милый мальчик, тогда роняй слюни, сколько влезет, это хорошее занятие, и я, видит бог, благословляю тебя на него – роняй себе слюни до второго пришествия, да роняй себе!

И он покатился с холма вместе со своим ящиком.

В течение какого-нибудь полчаса мимо Пиноккио продефилировала ещё куча всяких занятых людишек, и Пиноккио козлиным голоском просил у каждого из них свой сольдо, напирая на милосердие и слабое здоровье, но все отвечали ему:

– Слушай! Малыш! Как тебе не стыдно? И ради чего ты шляешься по улицам? Ради того, чтобы попрошайничать? Иди вон, щенок, лучше найди себе работу, и научись зарабатывать себе на хлеб насущный честным трудом!

Наконец из-за угла вырулила добрая пожилая женщина. Она тащила два пузатых кувшина с водой.

Пиноккио тут захотелось не только есть, но и пить.

– Вы не будете возражать, прекрасная донна, если я сглотну водички из вашего чудного кувшинчика?

Женщина посмотрела на него внимательно и улыбнулась.

– Пей, мой мальчик, на здоровье! – сказала она и поставила кувшины на землю.

Налакавшись воды, как лесной гриб, Пиноккио вытер рот рукой и пробормотал про себя, подводя итоги:

– Тэк-с! От жажды, кажется, я уже избавлен, жив курилка, а что мне делать с голодом? Вот если бы было возможно таким же простым способом избавиться и от голода, было бы совсем здорово!

Добрая женщина как будто услышав его слова, поспешно добавила:

– Малыш! Если ты соизволишь помочь мне донести один из этих кувшинов до дома, я в награду дам тебе кусок хлеба!

Назвать заманчивым это предложение Пиноккио явно не мог!

В ответ Пиноккио мечтательно посмотрел как бы сквозь кувшин, потом сквозь женщину, и не сказал ни слова – ни да, ни нет…

Женщина продолжила торговаться. У неё явно была предрасположенность к торговому ремеслу.

– А к куску хлеба я, так и быть, дала бы тебе большую миску тушёной цветной капусты, приправленной яблочным уксусом и оливковым маслицем! -продолжила она посулы…

Пиноккио высунул язык на милю и снова мечтательно просветил своим внутреним зрением кувшин и снова не сказал но слова – ни да, ни нет.

– А после цветной капусты, – продолжила соблазнять потенциального носильщика прекрасная донна, – я бы дала тебе, хоть ты и не заслужил, прекрасную, большую ликёрную конфету в красной обёртке…

Такое выдержать было не по силам никому!

Перед таким искушением Пиноккио не мог устоять. Он сорвался с места и завопил на всю округу:

– Давай всё! Ладно! Так и быть! Снесу я вам вам чёртов кувшин! Давай его сюда! Куда тащить?

Кувшин оказался чрезвычайно тяжёл, а так как ручонки у Деревянного Человечка были довольно хлибенькими, он, охая и ахая весь путь, вынужден был поневоле тащить кувшин у себя на голове.

Придя домой, добрая женщина позвала Пиноккио к накрытому столу и положила перед ним здоровенный кусок свежего хлеба, миску с тушёной капустой и обещаную конфету в красной обёртке.

Пиноккио есть уже не мог – он глотал еду, как зверь. Его желудок был пуст, как квартира, в которой никто не жил веками.

Когда его муки его ужасного голода были задобрены хлебом, капустой и конфетой, он наконец поднял голову и впервые взглянул на свою благодетельницу, чтобы поблагодарить её.

Но не успел он как следует разглядеть черты её прекрасного лица, как протяжное, неостановимое и гулкое «ю-а– оо-у-у» вырвалось из его отверстого рта, и Пиноккио так и остался стоять, как истукан, замерев в глубоком изумлении, с широко раскрытыми глазами и ртом, набитым цветной капустой, хлебом и обёрткой от конфеты.

На добрую женщину ступор Пиноккио произвёл самое благоприятное впечатление.

– Не пойму, – сказала женщина со смехом, – что тебя могло так удивить?

Пиноккион долго стоял, как в ступоре, не находя нужных слов.

– Вы… – стал залепетал Пиноккио, – вы… вы… вы… как вы похожи… вы так напоминаете мне… да, да, да, всё тот же голос… те же голубые кудри… да, да, да… эти лазурные кудряшк и… всё как у неё!.. Ах, моя несравненая маленькая Фея, моя милая маленькая Фея!.. Ну признайтесь же мне, откройтесь, ведь это вы, это действительно вы! Если б вы знали, как я…! Я так рыдал, я так страдал!..

И с этими словами слёзы хлынули у него из глаз, и он рухнул на землю и обнял колени таинственной незнакомки.

XXV
Пиноккио клятвенно обещает Фее стать примерным пай-мальчиком и пойти учиться, так как он устал быть Деревянным Человечком, и хочет стать просто хорошим мальчиком.

Сначала добрая таинственная незнакомка категорически отрицала, что она и есть та самая маленькая Фея с лазурными волосами. Но, поняв, что её тайну разоблачили, она не стала больше отпираться и призналась во всём, а потом сказала Пиноккио: -Каким образом тебе, мой милый деревянный плутишка, удалось догадаться, что я – это я? -Здесь нет никаких секретов! Только моя великая любовь была способна открыть мне глаза! Я понял всё с первого мгновения, когда увидел вас! -А ты всё помнишь? Я ведь тогда была совсем маленькой девочкой, а теперь пред тобой зрелая женщина, и пожалуй, я могла бы быть твоей матерью. -Это очень хорошая мысль, потому что я теперь с лёгким сердцем могу называть вас мамой, а не сестричкой. Вы даже не представляете, как давно я мечтал иметь маму, как все другие дети. И всё-таки, как вы умудрились так быстро вырасти и повзрослеть? -Это моя величайшая тайна тайн! -Вы не научите меня взрослеть? Я тоже хотел бы вырасти и стать немного больше! Вам наверно, до меня дела нет, и вы не замечаете, что по-прежнему ростом не больше головки сыра. -Ты не можешь рассчитывать вырасти больше! – пояснила ему Фея. -Почему? -Потому что деревянные человечки не могут расти. Они появляются на свет вот такими же, как ты, деревянными человечками, так живут и умирают тоже маленькими деревянными человечками. -А мне так осточертело быть Деревянным Человечком! всплеснул руками Пиноккио и шмякнул себя кулаком по голове, – Пора бы мне уж стать человеком! -Ты обязательно, обязательно станешь им, если заслужишь! -Вы правду говорите? А чем это можно заслужить? -Ничего сложного тут нет! Ты должен не только стать хорошим мальчиком, но и привыкнуть к этому! Ты должен поверить, что ты можешь быть хорошим мальчиком!

– А разве я не хороший мальчик?

– Увы, нет! Хорошие мальчики ведут себя не так, они… а ты…

– А я непослушный…

– Хорошие мальчики ходят в школу, прилежно учатся и работают, а ты…

– Да, я лентяй и пройдоха!

– Хорошим мальчикам свойственно всегда говорить правду…

– Да! А я всегда всем лгу!

– Хорошим мальчикам свойственно с удовольствием посещать школу…

– А меня при одной мысли об этом просто тошнит! Просто выворачивает наизнанку! Но я всё понял, и с сего дня я начинаю новую жизнь!

– Ты моешьб мне обещать это?

– Клянусь! Я стану хорошим мальчиком и истинным утешением своему отцу… И куда это он запропастился, мой бедный отец?

– Этого я не могу знать!

– Выпадет ли мне неземное счастье вообще когда-нибудь увидеть его? Смогу ли я снова обнять его?

– Надеюсь, что да. Я почти уверена.

Этот ответ так восхитил Пиноккио, что в восторге он схватил руки Феи и начал их целовать. Потом он поднял голову, взглянул на неё с нежностью и спросил:

– Скажи мне, милая мама, правда ли, что ты действительно не умерла?

– Вроде бы нет! – ответила Фея с улыбкой.

– Если бы ты только могла понять, какую душевную боль я испытывал, когда прочитал слова: «Здесь похоронена…» Как у меня схватило горло…

– Я знаю. И потому я давно простила тебя. Твои слёзы, твои искренние переживания убедили меня в том, что у тебя, мой мальчик, доброе, чистое сердце. А детишек, у которых доброе сердце, даже при том, что они иной раз немножко грубы и дики, вряд ли можно считать безнадежными, то есть ещё есть надежда, что они отыщут правильный путь. Именно потому я последовала сюда вслед за тобой. Теперь я буду твоей мамой…

– Как здорово! – воскликнул Пиноккио и подпрыгнул от радости.

– Слушайся меня, Пиноккио и делай всегда то, что я скажу тебе.

– Ладно! Ладно! Ладно!

– Завтра, – продолжала Фея, – ты должен пойти в школу!

Радость Пиноккио, как и его лицо при этих словах заметно померкла.

– Когда ты выучишься полезным вещам, ты сможешь по собственному почину избрать ремесло своей жизни или какую-нибудь другую профессию.

Лицо Пиноккио посерьёзнело.

– Что ты там бормочешь сквозь зубы? – спросила Фея, нахмурившись.

– Я соображаю.., – промямлил Пиноккио, – и думаю, что

идти в школу мне теперь уже, пожалуй, поздновато…

– Нет, мой славный! Нет! Хочу зхаметить тебе, что учиться никогда не поздно!

– Но я не хочу заниматься никаким этими чёртовыми ремёслами и никакая профессия мне не нужна!

– Почему?

– Потому, что работать – слишком утомительная заморочь!

– Мой малыш! – сказала тогда Фея, – Отрешись от этих непродуктивых мыслей! Те, кто так думали, тем никогда не везло, и они почти всегда кончали свою жизнь или в тюрьме, или в больнице. Ты должен это усвоить, как таблицу умножения: каждому человеку обязательно надо чем-нибудь заниматься, что-то делать, работать. Горе выращеному бездельником!

– Безделье – самая отвратительная болезнь, которую следует лечить с молодых ногтей, иначе, повзрослев, она уже от тебя не отлипнет!

Эти слова прозвучали для Пиноккио, как удар грома. Он

поднял голову и воскликнул с жаром:

– Мама! Я не буду лоботрясом! Я буду учиться! Я пойду работать! Я исполню всё, что ты мне скажешь, потому что, в конце концов, мне основательно надоела жизнь деревянной куклы и я хочу любой ценой стать настоящим мальчишкой. Ты ведь помнишь, что обещала мне это, правда?

– Да! Я обещала это тебе! Теперь всё зависит от тебя!

XXVI
Пиноккио направляется с товарищами к берегу моря, чтобы увидеть страшную Акулу.

На следующий день Пиноккио пошёл в народную школу.

Можно только вообразить изумление школьных шалунишек, увидевших рядом с собой маленького Деревянного Человечка. Они сразу чуть не попадали на землю со смеха и ржали над ним до упаду. Все соревновались друг с другом в том, как лучше состроить ему какую-нибудь каверзу, сделать подножку. Один давал ему затрещину, в то время как другой срывал с него колпак, третий крутил ему курточку, четвёртый пытался нарисовать ему усы углём под носом, а самые изобретательные даже придумали вязать у его ногам и рукам нитки, чтобы потом дёргать за них, изображая дёргающуюся марионетку.

Какое-то время Пиноккио просто не обращал на них внимания и продолжал заниматься своими делами. Но в конце концов любому терпению есть предел, и он наконец потерял терпение и сказал ледяным голосом тем, кто насмехался и куролесил больше других:

– Остановитесь, ребята! Осторожнее со мной! Я здесь не для того, вы тут сочли меня клоуном! Я уважаю всех, с кем меня сталкивает судьба и того же требую от других, советую вам отнестись ко мне тоже уважительно.

– Браво, болванчик! Лепишь, как по-писаному! – кричали озорники, извиваясь от неудержимого смеха.

А самый наглый и шустрый из них всё тянул руку в попытке ухватить Деревянного Человечка за нос. Думаете, у него чего-нибудь выгорело! Да ничего подобного! Деревянный Человечек в ответ, недолго думая, так брыкнул его своим острым башмаком в колено, что тот тотчас взвыл благим матом, стал прыгать на одной ноге и долго тёр ушибленное место, на котором сразу появился огромный синяк

– Ох, и железные у тебя клешни! – скривился хулиган, да только больше он уже не докучал Пиноккио, потому что стал его побаиваться.

– А локти… Боже мой! Это не локти, а какой-то железный лом! Они еще острее, чем его башмаки! – стонал другой, которому в ответ на наглые насмешки прилетел мощный удар в живот.

Как бы то ни было, но всего два удара, которые нанёс Пиноккио своим обидчикам – пинка ногой в колено и удара локтем, в одно мгновение ока завоевали всеобщее уважение и поклонение всех школьных хулиганов. И все, как один, принялись его хлопать по плечу и обнимать, а потом и вовсе жутко его полюбили.

Учитель тоже не уставал его нахваливать на все лады, потому что ему было хорошо видно, что Деревянный Человечек схватывает всё на лету, что он весьма усерден и довольно неглуп, а паче всего потому, что Пиноккио всегда самым первым являлся в школу и последним уходил из неё по окончании уроков.

Но у него был существенный недостаток, который мог свести на нет все его достоинства – в школе было много учеников, которых едва ли можно было назвать иными словами, как лодыри, бездельники и хулиганы, в общем всякого сброда, который не хотел ни учиться, ни заниматься чем-нибудь полезным и Пиноккио слишком усердно и охотно якшался с ними, не обращая внимания ни на мудрые советы, ни на поучения старших. Плевал он на них с высокой колокольни!

Учитель всё время говорил ему об этом, об этом постоянно с Пиноккио толковала и Фея, но для него эти разговоры были, ккак об стенку горох. Недаром, он, всё-таки, был деревянный.

Не раз ему говорила добрая Фея:

– Слушай, Пиноккио! Остерегись своих новых товарищей! Эти плуты рано или поздно доведут тебя до ручки, насмотришься на этих бездельников, сам ничего делать не будешь! Он и ничему не учатся, вот они и научат тебя ничему не учиться! А бросишь учиться и ходить в школу, тут беде и дурная компания во дворе – и недалеко до большой беды!

Но в ответ Пиноккио только стучал ногами, пожимал плечами и постукивал указательным пальцем по лбу, как бы говоря: «Не надейтесь! Уж у кого-кого, а у меня, слава богу, уму-разума хватит на десятерых! Так что забудьте обо всём, никакой опасности ни в чём нет! Всё будет хорошо!

И вот в один прекрасный день, когда Пиноккио бежал по тропинке в школу, ему повстречалась ватага его закадычных дружков, которые тут же обступили его и стали спрашивать:

– Пиноккио! Ты новости знаешь??

– Нет! А какие?

– А вот зря! Такие новости надо знать! Слушай, тут недалеко, в море, приплыла акула размером с гору.

– Вот те раз! – обалдел от удивления Пиноккио?.. Спасибо, что сказали! Без вас я бы и не узнал такие важные новости! А-а, слушайте, а не та ли то акула, которая шустрила здесь, когда утонул мой несчастный отец? Куда вы бежите?

Мы спешим на взморье, хотим взглянуть на эту акулу! Как ты, идёшь с нами?

– Не знаю!

– А куда ты так бежишь?

– В школу!

– Ну, и придумал ты заморочь! Пойдём с нами! Шут с ней, с этой дурацкой школой! В школу можно и завтра пойти, и послезавтра, она никуда не убежит от тебя! Уроком больше – уроком меньше, ничего не изменится, нам всё равно оставаться такими же ослами, как сейчас!

– А что учитель будет говорить?

– Пусть говорит всё, что влезет. Не за то ли ему зарплату платят, чтобы каждый день браниться?

– А моя матушка?

– Успокойся! Откуда она может узнать? Смотри, прохлопаешь ушами такую штуку, потом плакать будешь! – уговаривали его скверные друзья.

– Знаете, – Пиноккио решил принять решение и нашим, и вашим, – знает, как я поступлю? Вот как! Акулу, это уж моя личная забота, я обязательно должен увидеть… но потом… после школы.

– Несчастный лопух! – заорала вся гоп-компания, топая ногами, – Ты в своём уме? Головой сам подумай! Неужто ты не понимаешь, что рыбина таких размеров уж точно не будет ждать, пока ты там надумаешь и придёшь? Она не учитель, ей зарплату не платят! Она подождёт тебя, подождёт, потом ей станет скучно, и пиши пропало – уплывет она, ищи-свищи, восвояси, и поминай, как звали!

– А сколько здесь идти до взморья?

– Ерунда! Всего какой-то час туда-обратно!

– Внимание-внимание! Говорит Кармания! Уговорили! Тогда – вперед и с песней! Раз! Два! Три! На пари, кто победит!! – закричал Пиноккио.

По команде вся банда, с тетрадками и книжками и карандашами под мышкой, ринулись петлять по полям, а Пиноккио, как главный закопёрщик – опережая всех, бежал, будто на ногах у него отросли крылья.

Время от времени Пиноккио поврачивал голову и начинал насмехаться над своими приятелями, которые сильно оставали и плелись теперь далеко позади. И, видя, как они, все в пыли, грязи, высунув языки от усталости, задыхающиеся, потные, пыхтящие, сопящие, плетутся следом, он ликовал и радовался от всей души. Бедолага ещё не ведал, навстречу какому ужасному и жуткому будущему он приближается с каждым своим шагом.