Текст книги "Приключения Пиноккио. История деревянной куклы"

Теперь Пиноккио уже не плыл, а прямо-таки мчался, летел, словно пуля, махая руками, как крыльями. Вот он уже почти достиг утеса, и Козочка склонилась над морем и протянула ему свою ножку, чтобы он схватился за неё и можно было помочь ему выбраться из воды…

Увы! Он опоздал! Было уже слишком поздно! Какой ужас! Чудовище цапнуло его клыками и ещё шире распахнуло пасть. Оно всосало в себя воду – как втягивают сырое куриное яйцо, – и проглотило бедного Пиноккио. Оно засосало его с такой жадностью и мощью, что Пиноккио, кубарем падая в желудок Акулы, нахлебался солёной воды и полчаса лежал без чувств на какой-то кочке.

Он так и не понял, сколько времени провёл без сознания, и когда пришёл в себя, не знал, куда он, собственно говоря, попал. Вкруг него царила такая абсолютная тишь и тьма, что ему вдруг показалось, что его засунули в бочку чернил.

Пиноккио стал прислушиваться, но ни малейшего звука не услышал. Время от времени сильные порывы ветра пробегали по его лицу. Вначале ему было совершенно непонятно, откуда тут ветер, но потом он понял, что порывистый ветер дует из легких чудовища. Суть в том, что Акула давным-давно страдала сильной астмой, и, когда она задыхалась, а задыхалась она всегда, в её внутреностях подымался вроде как бы северный буран.

Сперва, ещё не понимая размеров беды, Пиноккио крепился и бодрился. Но, едва до него дошло происходящее, едва он окончательно понял, что заключён внутри тела огромного морского чудища, как он начал распускать нюни, жаловаться и плакать, рыдая, он восклицал:

– Люди! Спасите! Помогите! Спасите! Помогите! О, я несчастнейший из несчастных! Неужто рядом не найдётся никого, кто способен был бы мне помочь?

– Да кому тут тебе в силах помочь, горемыка? – послышался из темноты хриплый, надтреснутый, как расстроенная цитра, голос.

– Кто здесь? Кто это говорит? – спросил Пиноккио, разводя рука, чувствуя, как его спина от страха покрывается ледяной канифолью.

– Это я, бедный неудачник! Тунец, я был рядом с тобой, когда нас проглотила Акула. А ты, что, тоже рыба?

– Я не рыба и не имею к рыбам никакого отношения! Я ничего не имею общего ни с одной из рыб. Я простой Деревянный Человечек и больше никто! За что на меня обрушилась такая напасть? Чем я заслужил?

– Позвольте! Если вы, и вправду, не рыба, зачем тогда вы дали себя проглотить этому чудищу?

– Я вовсе никому ничего не давал! Ну, да, грешен, не дал проглотить себя… Оно, впрочем, не учло моего мнения, и само меня сглотнуло! Это просто трагическая случайность!

– И чем мы сейчас будем заниматься в темноте? Вы случайно не захватили из дому шахмат?

– Нет! Будем сидеть, балдеть и ждать у моря погоды, пока Акула не переварит нас! Будущее прекрасно! Жаль, нас в нём нет!

– Что вы говорите? Но я совершенно не хочу быть переваренным! – затрясся от страха Пиноккио и опять зарыдал.

– Я тоже не очень хочу быть переваренным! – признался Тунец, – но я, как истинный философ, утешаю себя стоической мыслью, что, если уж ты родился на свет в воде и был всю жизнь тунцом, то лучше уж кончить свои дни в воде, чем на сковороде.

– Это не философия, а сущая чепуха! – взвизгнул Пиноккио.

– Это мое личное дело, какая у меня философия! – обиделся Тунец, – А личное мнение, с чем согласны все мои братья-тунцы-политики, следует всячески уважать и пестовать. Кстати… Ты читал Керкъёгора?

– Кого-кого?

– Керкъёгора!

– Не ругайся! Короче… Плевал я на вашу философию! Философию на хлеб не намажешь и в желудок не положишь! Во всяком случае, я всего лишь хочу убраться отсюда живым… хочу сбежать отсюда поскорее… Мне многого не надо!

– Ну, и беги, если сможешь! Кто тебя держит? Я тебя больше здесь не держу! Флаг тебе в руки! Беги! А если не сможешь, сиди!

– Лучше скажите мне, эта Акула, которая нас проглотила, она здоровенная, должно быть? – спросил Деревянный Человечек, – Какого она размера? С дом? С трубу мукомольной фабрики?

– Куда уж больше! Вообрази, её тело без хвоста – километр в длину…

– А с хвостом?

– Два с полтиной! Это без учёта жабр!

К счастью, в кромешной темноте не было заметно, как понурился Пиноккио при этой вести.

Разговор на время заглох, Тунец был плохим собеседником, да и не в настроении, похоже.

Пока они беседовали в кромешной тьме, Пиноккио вдруг стало казаться, что вдали забрезжил слабый зелёный свет.

– Откуда там, вдалеке может мерцать свет? – удивился Пиноккио.

– Вероятно, это наш какой-то неведомый товарищ по несчастью, какой-нибудь светлячок или медуза, которая тоже ждёт, что её переварят. Мне кажется, что все, кого хотят переварить, поневоле начинают мерцать в темноте!

– Я хочу попасть к нему! Может быть, это какая-то мудрая, старая рыба, которая читала Британскую «Энциклопедию» и много знает и потому сможет сказать, как нам убраться отсюда!

– Мой дорогой Деревянный Человечек! Мои пожелания от всего сердца, чтобы оно так и было!

– До свидания, Тунец!

– До свидания, Деревянный Человечек! Удачи тебе во всём!!

– Удасться ли нам встретиться когда-нибудь?

– Никто не знает!.. пожалуй, лучше всего вообще об этом не думать.

XXXV
Пиноккио удаётся найти во внутренностях Акулы… Кого бы вы думали? Так прочитайте эту главу, и всё узнаете..

Пиноккио, распрощавшись таким образом со своим добрым другом Тунцом, с которым он так крепко сблизился, побрёл, шатаясь, во мрак. Он вынужден был двигаться в теле Акулы на ощупь, дюйм за дюймом, стремясь к светящейся вдалеке точке, которая приближалась крайне медленно к нему.

Он брёл-брёл, и чем дальше брёл, тем чётче и яснее из тьмы выступало пятно, всё время увеличиваясь в размерах. Долго шёл он, и после долгой ходьбы он наконец дошёл. И, когда он дошёл… что же предстало пред ним? Даю руку на отсечение, вы ни за что не догадаетесь! А предстал пред ним столик с горящей свечой в центре. Свеча торчала из зелёной бутылки. За столом сидел старик, седой как лунь или, лучше сказать, как сбитые сливки, и забрасывал в раскрытую пасть живых рыбок. А рыбки были такие вёрткие и ловкие, что то и дело вылетали у старца изо рта и разбегались.

Видя это сюрреалистическое зрелище, Пиноккио не смог скрыть столь испепеляюще бурной и дикой радости, что чуть с ума не свихнулся. Он даже не понимал, чего ему хочется больше – сметься или плакать! Но изливать свою радость в восторженных речах ему точно хотелось. Нескромно это! Неамбивалентно! Но при этом, он не смог ни заплакать, ни засмеяться, и из его рта не вырвалось ничего, кроме бессвязного заикания.

Последовали мгновения тяжелого немотствия.

Наконец у него получилось извергнуть вопль радости, и на шею к старику Пиноккио бросился с истошным криком:

– О, это ты, мой любимый отец! Ты жив! Наконец-то я рядом с тобой! Теперь я от тебя никуда не отойду!!

– Какое счастье! Я не ошибся? Мои старые глаза не лгут мне? – ответил старик, поднимая голову и вытирая глаза, —

– Значит, ты на самом деле мой милый Пиноккио?

– Да-да, это я и есть, я самый! И ты всё мне простил, не так ли? Ах, мой дорогой отец, ты был так добр ко мне!.. А я совсем наоборот… Ах, если бы ты знал, сколько горя я перенёс и сколь много зла испытал! Мой бедный отец, только вообрази себе: в тот самый день, когда ты ради меня продал свою куртку и купил мне букварь, чтобы я мог пойти в школу, я наплевал на все твои старания ради кукольного театра, и хозяин театра сначала хотел бросить меня в огонь, чтобы его барашек продолжал жариться на огне, а потом вручил мне пять золотых монет, которые я должен был отдать тебе, но я, к несчастью, повстречал Лису и Кота, верных друзей, которые приволокли меня в таверну «Вареный Рак», где они обжирались, как волки, а потом сбежали, не заплатив, а я один-одинёшенек отправился ночью в путь и встретил грабителей, которые погнались за мной, а я опережал их, и они гнались за мной, и я всё время опережал их, и они всё время гнались за мной, и я впереди, а они сзади, пока они не поймали меня и не повесили на ветке Большого Дуба, где Красивая Девочка с лазурными волосиками повелела отвезти меня в карете к себе домой, и, когда меня дома осмотрели врачи, они в один голос сказали: «Если он еще не мёртв, значит, он пока что жив», и тогда я не выдержал и наврал с три короба, и мой нос стал расти, и я не уже скоро не мог протиснуться через дверь, и поэтому я вскорости вместе с Лисой и Котом закопал четыре золотые монеты на Поле Чудес, потому что одну золотую монету я растранжирил в таверне, когда кормил этих чёртовых кутил и объедал, и попугай начал ржать надо мной, что вместо двух тысяч монет я вообще ничего не нашёл, а наоборот, всё потерял, и, когда я рассказал судье, что меня ограбили по дороге, судья внимательно выслушал меня и немедленно закатал в тюрягу, чтобы настоящим ворам неповадно было, а они были довольны, как слоны, ха-ха, и оттуда я, шасть, угодил в виноградник и, смотрю, а там висят вот такие красивые гроздья спелого винограда, не помню, как он называется, и, ба, тут что-то случилось, и я оказался зажат в капкане, а потом появился этот дикий крестьянин, у которого были все основания нацепить на меня собачий ошейник, чтобы я с этого дня охранял его курятник, но потом он осознал, что я ни в чём не виноват и снова отпустил меня на волю, и змея с дымящимся хвостом насмехалась надо мной так, что сосуд лопнул у неё в груди, и она сдохла, а я таким образом снова пошёл домой к Красивой Девочке, которая умерла, а тут Голубь увидел, что я плачу и говорит: «Слушай! Дурень! Чего ты ревёшь? Я видел, как твой отец мастерит себе маленькую лодчонку, чтобы отправится на ней через море тебя искать», и я ему и говорю: «О, бы у меня были такие же крылья, как у тебя!», и он тут говорит мне: «Ты наверно хотел бы увидеть своего отца?», и я ему говорю: «Очень даже хотел бы, не то слово, как хотел бы, если бы мог!», и он мне говорит: «Ничего! Я тебя отвезу на край света!», и я говорю: «Как?», и он говорит: «Полезай ко мне на спину, а там разберёмся! Утро вечера мудренее!», и мы полетели, и так и летели всю ночь, пока утром мне не сказали рыбаки, которые наблюдали за морем: «Вон там, посмотри, бедный рыбак в утлой лодке, и она тонет», и я сразу тебя узнал, хотя и далеко было, издали узнал, потому что мне моё сердце подсказывало, и я махал рукамии делал тебе знаки, чтобы ты не рисковал и вернулся на берег.

– Не думай, я сразу тоже узнал тебя, – сказал Джеппетто, – и понял, что нужно вернуться. Но как это можно было сделать? Море волновалось, бурное море, и большая волна накрыла и опрокинула мою утлую лодчонку. К несчастью в это мгновение меня заметила Страшная Акула, которая как раз охотилась поблизости. Она бросилась на меня, раскрыла пасть, высунула язык и сглотнула меня, как таблетку.

– И давно ты здесь в заключении? – спросил Пиноккио.

– С того самого страшного дня. Я здесь без малого два года. Да, два года, мой дорогой Пиноккио, и эти два года кажутся мне двумя столетиями.

– А как же ты смог здесь выжить? И где вы достали стол? А откуда у тебя свечка?

– Давай, я расскажу тебе всё по порядку! Мой мальчик, вообрази себе, что та же самая буря, которая низвергла мою маленькую лодчонку в геену морскую, по пути опрокинула ещё одно большое торговое судно. Все матросы с него спаслись, а само судно затонуло, и та же самая Страшная Акула, очень к тому времени изголодавшаяся, дико голодная, ам, вдруг бросились и проглотила корабль…

– Как! Проглотила корабль?

– Очень просто! Ам и – всё?

– Одним кусманчиком? – поразился Пиноккио и раскрыл рот, как табакерку.

– Да, одним кусманчиком! Бывает и так, малыш! Только мачта ей была не по вкусу, и она её выплюнула обратно, и то, только потому, что мачта, подобна огромной зубочистке, застряла у неё между зубов, как рыбья кость…

О, моё великое счастье! На мою удачу, на корабле в трюме было мясо, хлеб, сухари в ящиках, вино в бутлях, изюм, швейцарский сыр, кофе, сахар, а также целая уйма стеариновых свечей и тьма коробок со спичками.

Два года я кормился и поддерживал свою жизнь всем этим. Но теперь склад опустел, и вот эта горящая на столе свеча, которая пред тобой, – самая последняя. Как только она прогорит, космическая тьма объемлет всё вокруг!

– А что потом?..

– Суп с котом! А потом, мой милый, когда свеча погаснет, мы, уж извини, останемся оба в кромешной темноте.

– В таком случае, мой дорогой, мой любимый папка, – прослезился Пиноккио, – мы не будем терять время. Нам надо срочно подумать о бегстве отсюда.

– О бегстве? И каким образом мы сможем осуществить побег?

– Мы должны пробраться по тоннелю к пасти Акулы и попытаться выпрыгнуть в море!

– Легко сказать, трудно сделать, сынок! Мой милый Пиноккио! Я не хотел тебе говорить, но ты должен знать эту страшную тайну… Дело в том, что я совсем не умею плавать…

– Неважно, папа!.. Я спасу тебя всё равно! Ты сядешь мне на плечи! Я деревянный! Я хороший пловец и смогу спасти тебя и доставить вас на берег в целости и сохранности.

– Это только кажется, что это легко, мой милый мальчик, – возразил Джузеппо, скорбно покачав головой и горько усмехаясь в усы, – Неужели ты думаешь, что такому маленькому, хлибому Деревянному Человечку, как ты, достанет сил снести меня на своих хрупких плечах?

– Я попробую, и вы увидите! Я снесу! Ну, а если нам не потворствует судьба, если злые силы ополчились против нас и выхода нет, если нам обоим суждено умереть, то теперь мы, по крайней мере, умрём вместе. И нас больше никто-никто не сможет разлучить!

И, не теряя ни минуты, Пиноккио шагнул в неизвестность, сказав своему отцу:

– Иди за мной и ничего не бойся!

И тьма поглотила его.

Так они шли и шли, и прошли великое растояние, исходили весь желудок страшной Акулы, пересекли всё туловище, пока не увидели неясный свет вдали. Они поняли, что наконец-то достигли места, где начинается глотка чудовища, и сочли необходимым на время сделать стоянку, чтобы осмотреться и выбрать наиболее подходящий миг для бегства.

Следует отметить, что Акула была очень стара, так стара, что могла вспомнить, как видела из пучины ещё дерево Адама и гарем Авраама, и в своей долгой жизни навидалась всякого, и теперь страдала всеми болезнями, какие изучают в медицинский вузах, в том числе астмой, сердечной недостаточностью и воспалением коленной чашечки, ввиду чего принуждена была к несчастью спать в море с настежь открытой пастью. Посему Пиноккио, стоявший внизу, в гортани Акулы, близ глотки, и по природной своей зоркости ведший наблюдение, уже мог видеть добрый кус звёздного неба и мерцающее сияние Луны над волной.

– Вот момент. удобный для нашего бегства, – прошептал он на ухо отцу, – Акула спит, как сурок в норе, а море спокойно и светлой волною горит в серебре… Следуй за мной, папа! Мы верно будем спасены!

Сказано – заделано. Они стали пробираться по глотке морского чудовища вверх и, очутились в огромной пещере, это была пасть Акулы, на цыпочках прошли по языку – схожему с длинной и широкой садовой дорожкой. Всё бы было хорошо, но в тот самый момент, когда они уже совсем было изготовились прыгнуть в море, Акула вдруг чихнула. И, чихнув, она с такой силой взметнулась и изогнулась в корчах, что Пиноккио и Джузеппо снова кубарем слетели по бесконечному тоннелю в чёрный желудок чудища.

Ещё один мощный толчок загасил свечу, и отец с сыном остались в кромешной тьме.

– Что же нам теперь делать? – спросил Пиноккио очень серьёзным и печальным голосом, – Как же нам быть?

– Всё, малыш! Доигрались! Теперь нам каюк, мой мальчик. Мы пропали!

– Почему пропали? Не может такого быть! Надежда не должна умереть! Дай мне руку, отец, и постарайтся не поскользнуться в этом кромешном, зловонном мраке!

– Я как слепец здесь! Пиноккио! Я ничего не вижу, сын мой! Я стар! Я могу надеяться отныне только на тебя! Куда ты ведёшь меня?

– Отец! Нам нельзя сдаваться! Мы обязаны попрытаться спастись ещё раз! Папа! Следуй за мной и ничего не бойся!

Пиноккио схватил руку отца, и они снова на цыпочках стали медленно подниматься по внутреностям чудища, шли наверх, через желудок, наконец пробежали по языку и с трудом перелезли через высокую ограду – все три ряда огромных, кривых, жёлтых зубов. Перед своим гигантским прыжком Деревянный Человечек обратился к своему отцу:

– Садись ко мне на плечи и держись покрепче. Все остальное – на мне!

Джузеппо уселся на плечи Пиноккио, и Деревянный Человечек, исполненный веры в себя, прыгнул в море и поплыл.

Море было спокойно, как зеркало, луна светила вовсю, а Акула продолжала дрыхнуть, и сон её был так глубок и крепок, что её не смог бы разбудить даже гром полковых пушек.

XXXVI
Пиноккио наконец выпадает шанс перестать быть Деревянной Куклой и превращается в настоящего мальчика.

Пиноккио, размахивая руками, как мельница машет крыльями, плыл всё вперёд и вперёд, и вскоре стал замечать, что отец, сидевший у него на плечах, плывёт, погрузив ноги до колен в воду, и уже начинает сильно дрожать, словно от холода или лихорадки.

Так от чего же он дрожал? От страха или от озноба? Неясно… Может быть, от всего вместе. Но подумав, Пиноккио решил, что старик дрожит всё-таки от страха, и стал его успокаивать:

– Держить, отец! Через пару минут мы окажемся, бодрые и здоровые, на твёрдой земле.

– Ну и где же твой хвалёный берег? – попеременно вопрошал старик, все больше впадая в тревогу и напрягая глаза, как портной, пытающийся вдеть нитку в иголку, -Я вращаю головой во все стороны и ничего не вижу, кроме бескрайнего неба, горизонта и моря.

– Но я уже вижу берег, – сказал Деревянный Человечек, Вон он там, впереди, – а вы уж, не сомневайтесь, глаза у меня, как у кота на ловле мышей, и, видит бог, ночью я вижу даже лучше, чем днём.

Добрый сын Пиноккио, разумеется, только притворялся, что движим уверенностью, а на самом деле его надежда всё слабела. Силы его тоже были на исходе, он дышал всё натужнее и тяжелее. Он понимал, что скоро всё кончится, он не в состоянии плыть дальше, а берега всё не видно.

Он плыл и плыл, пока ему доставало дыхания. Наконец он обернулся к Джузеппо и сказал, задыхаясь:

– Дорогой папа… помоги мне… кажнется… я умираю…

Вот так! Я не шучу! Отец с сыном в самом деле уже приготовились к смерти, когда этот самый момент прозвучал хриплый голос, хриплый как расстроенная гитара:

– Кто здесь хочет помереть?

– Я и мой бедный отец.

– Какой знакомый голос. Это ты. Пиноккио?

– Кому ж ещё тут быть. А ты кто такой?

– Я Тунец, товарищ твой по бывшему в брюхе Акулы несчастью.

– Как тебе удалось сбежать?

– Я у тебя учусь! Твой пример спас меня! Ты показал мне, что нужно делать, и я тоже вслед за тобой тоже сбежал восвояси.

– Мой славный Тунец, ты как всегда появляешься вовремя. Во имя той любви какую ты питаешь к маленьким тунцам, твоим деткам, молю тебя: спаси нас, иначе мы погибли.

– С великой охотой, от всей, как говорится, души! Хватайтесь покрепче за мой хвост, и я буду вашим толкачом. Через пять минут вы будете на берегу.

Пиноккио и Джузеппо, как вы сами понимаете, немедля ухватились за это приглашение. Но за хвост они не стали цепляться, а сели к Тунцу на спину, думая, что так много удобнее.

– Ты не устал? Тяжко? – спросил Пиноккио.

– Тяжко? Ты шутишь? Ни капли! Я чую, что на моей спине лежат две лёгкие раковины! – тут же успокоил их Тунец, у которого сил было не меньше, чем у двухгодовалого теленка.

Наконец они Достигли берега. Пиноккио спрыгнул первым, а затем стал помогать сойти отцу. После этого он повернулся к Тунцу и взволнованно сказал ему:

– Друг мой! Я никогда не забуду твоей милости! Ты спас моего отца! У меня нет слов, в груди комок… Позволь мне в порыве искренней благодарности поцеловать тебя.

Тунец высунул своё рыло из воды. Пиноккио опустился на колени и запечатлел гипер-сердечный поцелуй в самую середину рыбьего носа.

От такого припадка искренней нежности бедный Тунец, совершенно не привыкший к телячьим нежностям, был так растроган, что покраснел, как помидор и быстро занырнул в подлетевшую волну. Он почёл нужным исчезнуть, чтобы никто не заметил, как он плачет.

Между тем грянул день.

Пиноккио протянул свою деревянную длянь отцу Джузеппо, который еле держался на ногах, и сказал:

– Опирайся на мою руку, дражайший отец, и поскорее двинем в обратный путь. Чтобы ты не усттавал, мы пойдём со скоростью муравьёв, медленно, а если и устанем, то всё рогавно спешить не будем, а сядемс отдохнуть на обочине дороги.

– А куда мы держим путь? – спросил Джузеппо.

– Будем искать любой дом или хижину, где радушные хозяева из жалости дадут нам кусок хлеба, чтобы мы насытились, и пук соломы, чтобы нам выспаться.

Но не успели они пройти и ста шагов, как узрели на обочине дороги две мерзкие, старые морды с протянутой рукой, с завываниями просившие милостыню.

Это, как ни странно, были Кот и Лиса, но как трудно теперь их было распознать!

Вот ведь какая история – Кот, который столь преуспел в том, чтобы притворяться слепцом, будто в наказание за свои козни, в самом деле ослеп. А жутко постаревшая, поседевшая, облезшая с ног до головы Лиса оказалась ещё к тому же и без хвоста.

Ха-ха, а знаете, как это приключилось? Нет, никто не нападал на неё, никто не вырвал ей хвост во время её воровских проделок, совсем нет, просто, попав в жестокую нужду, она в один прекрасный день вынуждена была отправиться на базар и там продала свой великолепный, пушистый хвост скорняку, который смастерил из него печную метёлку.

– Ах, Пиноккио! Ты ли это? – нежно воскликнула Лиса, принимая страдальческуюим позу, – Тебе хорошо! Богатенький! Подай же нам, бедным покалеченным горемыкам, мелкую милостыньку! Пожалей сирый скитальцев!

– …милостыньку! Мельче некуда! – вторил ей слепой Кот.

– Ах, вы подлые лицемеры! Прощайте, мерзкие воры и прощелыги! – заорал Деревянный Человечек и затопал ногами,

– Один раз вы меня раз обмишулили, но ещё раз у вас это не выйдет!

– Поверь, Пиноккио, мы не врём, теперь мы действительно несчастные нищие бомжи.

– …несчастные! Бомжи! – вторил ей Кот.

– Бедные? Если вы теперь бедны, то сами виноваты! Вспомните пословицу: «Уворованным добром не построишь дом!». Прощайте, подлые лицемеры!

– Пиноккио» Не покидай нас! Пожалей нас!

– …нас!

– Я вам уже всё сказал! Прощайте, подлые лицемеры! Помните поговорку: «Краденая пшеница в еду не годится!».

– Пиноккио! Имей же божеское снисхождение!

– …ение! – вторил Кот.

– Прощайте, подлые лицемеры! Вспоминайте пословицу: «Кто одежонку ближних спёр, тому в башку воткнут топор!».

И сказав это, Пиноккио и Джузеппо спокойно двинулись дальше. Через сто шагов они увидели в конце извилистой тропки, посреди макового поля, красивую соломенную хижину с высокой черепичной кровлей.

– В этой хижине точно кто-то живет! – заключил Пиноккио, -пойдём и постучимся!

Они подошли и постучались в дубовую дверь.

– Кто там? – раздался изнутри приятный голосок.

– Бедняки – отец и сын, у нас нет ни хлеба, ни крыши над головой! – ответил Деревянный Человечек.

– Поверните ключик, и дверька откроется! – произнёс тихий голосок.

Пиноккио повернул ключик, и дверка открылась. Войдя в хижину, они посмотрели в разные стороны, но никого в избушке не было.

– Эй, хозяин этого дома, где ты? Откликнись! – воззвал Пиноккио.

– Я здесь, наверху!

Отец и сын одновременно подняли головы к потолку и увидели высоко на балке Говорящего Сверчка.

– О, это ты, мой маленький Говорящий Сверчок! – поприветствовал Сверчка Пиноккио изысканно вежливо.

– Теперь ты говоришь, что я твой милый маленький Сверчок, вот как? А разве ты забыл, как ты швырялся в меня деревянным молотком, чтобы прогнать «милого дружка – маленького Сверчка» из своего дома?

– О, как ты прав, мой милый маленький Сверчок! Тогда выгони и меня тоже… Кинь в меня своим деревянным молотком! Делай, что хочешь, лишь сжалься над моим несчастным отцом!

– Я готов сжалится не только над отцом, но и над сыном. Но прости мою неизбежную злопамятность, сначала я хотел бы напомнить тебе о твоём недружелюбии, ты должен понять, что на этом свете необходимо, по возможности, относиться ко всем по крайней мере дружелюбно, и тогда в плохие времена все дружелюбно будут относится к тебе.

– Мой милый, мой маленький Сверчок! Если бы ты знал, как ты прав, ты прав тысячу тысяч раз, и я не забуду и приму близко к сердцу тот урок, который ты сейчас преподал мне. Но не будешь ли так любезен и не расскажешь ли ты мне, как ты смог заполучить такую прекрасную избушку в свою собственность?

– Эта хижина – вчерашний подарок одной прелестной Козы, у которой чудесная, гладкая, лазурно-голубая шёрстка.

– А где теперь можно найти эту Козу? – спросил Пиноккио, вдруг взволновавшись не на шутку.

– Не знаю!

– А когда она сможет придти сюда?

– Она не собирается сюда. Она давно ушла отсюда и по пути оглянулась и грустно сказала: «Бедный Пиноккио! Никогда мне больше не увидеть его. Его проглотила Акула!»

– Она сказала так?.. Тогда, неоспоримо, это была именно она!.. Да, это была она!.. Моя любимая, моя дражайшая Фея! – внезапно всхлипнул Пиноккио, и слезы потоком хлынули из его очей.

Наплакавшись вволю, он стал сооружать удобную соломенную постель для старого Джузеппо. Затем он обратился к Говорящему Сверчку и спросил его:

– А скажи мне, мой маленький, добрый Сверчок, где бы я мог раздобыть здесь стаканчик молока для моего бедного, несчастного отца?

– Видишь эти три поля? За последним живёт огородник Джамбо, у которого есть три тучные молочные коровы. Поди к нему, и ты получишь там всё, что тебе надобно!

Пиноккио паомчался к дому огородника Джамбо. Огородник вылез из кустов спаржи и спросил:

– Сколько тебе дать молока?

– Один стакан.

– Стакан молока стоит один сольдо. Сначала деньги, стакан потом!

– Но у меня в карманах нет даже одного чентезимо!.. – ответил Пиноккио, в невольном смущении.

– Тогда плохи твои дела, Деревянный Человечек, – проговорил огородник. – Если у тебя нет даже чентезимо, я не смогу отлить тебе даже наперсток моего чудесного, вкусного молочка!

– Такая беда! – сказал Пиноккио понувившись и собрался уходить.

– А ну, подожди-ка минутку! – промолвил Джамбо, словно что-то припомнив, – Пожалуй, мы сможем найти общий язык и столковаться… Ты в состоянии крутить ворот?

– Что такое «ворот»?

– О, это такой механизм, при помощи которого дают воду из колодца в траншею! В общем, для поливки овощей…

– Я попытаюсь…

– Хорошо. В таком случае, с тебя сто ведер воды, и ты получишь стакан молока.

– Согласен!

Джамбо отвёл Пиноккио на огород и показал ему, как надо вертеть ворот. Пиноккио, не тратя времени, приступил к делу. Но, пока он умудрился натащить сто вёдер воды, он весь изошёл потом. За всю свою былую жизнь ему никогда не приходилось так тяжело работать.

– До сих пор, – признался огородник, – этой работой занимался мой ослик. Но теперь бедное животное болеет, и он лежит при смерти…

– Можно мне взглянуть на него? – попросил Деревянный Человечек.

– Пожалуйста. Сколько угодно! Я за то, чтобы посмотреть на издыхающего осла, денег пока не беру!

В конюшне, на каменном полу среди соломы Пиноккио увидел своего ненаглядного ослика, в котором едва теплился дух и который умирал от голода и непосильных трудов. Пиноккио приблизился к ослику и внимательно осмотрел его. Пиноккио печально подумал про себя: «Этот ослик чем-то мне до боли знаком… Кажется, я когда-то уже его видел!

Он склонился над осликом и спросил на ослиной мове:

– Ктъо ти такъой?

Услышав меркнущим сознанием вопрос, умирающий ослик открыл глаз и пробормотал на том же ослином наречии:

– Я… Фи… Фи… и… ти… иль…

После чего он снова закрыл глаз и помер.

– Ах, мой бедный Фитиль! – пролепетал Пиноккио, – Как мне жаль тебя!

Он схватил взял пучок соломы и вытер слезу, скатившуюся по его щеке.

– Скажи, и чего ты так расчувствовался и горюешь над каким-то ослом, которого ты не покупал? – удивился огородник, – Если ты так расстроился, то как плакать мне, который выложил за него наличные?

– Я постараюсь объяснить… Это был мой лучший друг… Фитиль!

– Твой друг?

– Да! Это был мой школьный товарищ… Мы вместе воровали яблоки в школьном саду!

– Что-что? – закричал Джамбо и весь затрясся от хохота, -Что ты такое городишь? Ты в своём уме? Ты, что, ходил вместе с ослами в школу?.. Можно только предположить, какие предметы вы там проходили!.. Ословедение?.. Хвостомерие?.. Копытлинг?..

Деревянный Человечек, донельзя сконфуженный всем сказанным, замолчал, взял стакан парного молока и пошёл обратно в хижину.

И, начиная со следующего дня, он пять месяцев кряду каждый день вставал и, ни свет ни заря, отправлялся к огороднику вертеть ворот, чтобы заработать на стакан молока для больного отца. Кроме того он в течение этого срока научился плести всякие корзины из камыша. И деньги, которые он заработал от продажи корзин, он тратил весьма осмотрительно. Помимо корзин он своими руками смастерил довольно изящное кресло на колёсиках, для того, чтобы в хорошую погоду вывозить своего отца на прогулку, дабы старик проветрился, размялся и подышал свежим воздухом.

А по вечерам он тренировался читать и писать гусиным пером. В соседней деревне он купил за несколько сольдо толстенную книгу без начала и конца, и круглые сутки читал её. Кроме гусиного пера для письма он употреблял заточенную с одного конца соломинку. У него не было ни чернил, ни чернильницы, и чернильницей ему служил горшочек, куда он выжимал сок вишни и черники. Он обмакивал соломину в горшочек и писал буквы на бумаге.

Работой и экономией ему удалось не только сделать жизнь больного отца довольно сносной, но и накопить сорок сольдо на новый костюм.

Как-то раз утром он сказал отцу:

– Отправлюсь-ка я на рынок, хочу купить себе куртку, колпак и новые башмаки. Отец, когда я вернусь домой, – добавил он со смехом, – я почти наверняка буду одет с иголочки, так что ты не пугайся, думая, что важные синьоры пришли арестовывать тебя!

И он хлопнул дверью и насвистывая, побежал вприпрыжку на базар. Вдруг он слышит, как кто-то зовёт его по имени. Пиноккио обернулся и увидел Улитку, которая выползала из-под куста.

– Мальчик! Ты уже не хочешь узнавать меня? – спросила Улитка.

– Да… Нет… Как сказать… Хочу, но не могу!

– Ты разве не помнишь ту самую Улитку, служанку Феи с лазурными локонами? Разве ты не помнишь, как я со свечкой целые сутки спускалась с лестницы, когда ты торчал одной ногой в двери?

– Как я мог это забыть такое! – закричал Пиноккио, – Скажи-ка мне, прекрасная маленькая Улитка, где ты рассталась с моей доброй Феей? Где она теперь? Как она живет? Она простила меня? Может быть, она вспоминает обо мне? Она так любила меня! Любит ли она меня сейчас? Как мне с ней встретиться?

Вопросов на самом деле было гораздо больше, и Пиноккио выпалил их одним махом, надеясь, что у Улитки хорошая память.