Текст книги "Приключения Пиноккио. История деревянной куклы"

XXXIII
После свершившегос превращения в серого осла Пиноккио продают на рынке и его покупает Директор Цирка для того, чтобы научить танцевать в цирке Мазурку и прыгать сквозь обруч, а Пиноккио становится хромым и его перепродают другому покупателю, который вознамеривается снять с него шкуру и натянуть её на барабан.

Убедившись, что дверь не открывается, Господинчик с разбегу ударил в неё ногой и дверь разлетелась на куски. И, ворвавшись в комнату, он крикнул, обращаясь к Пиноккио и Фитилю со своей обычной льстивой кисло-сладкой ухмылкой: -Молодцы, ребятишки! Славно поработали, дивно поёте! Вы, надо вам отдать должное, неплохо тут ревели, я вас сразу же распознал по голосам. И вот я здесь. Увидев и услышав такое, оба ослика на мгновение присмирели и замолкли. Они стояли рядом, поджав хвосты, опустив голову до пола и широко развесив уши. А меж тем Господинчик не был намерен терять время даром. Первым делом Господинчик по-хозяйски похлопал по холке, а потом погладил и ощупал своих ослов. Затем достал откуда-то из сапога скребок и стал весьма основательно чистить их.

Наконец, когда он их вычистил и выблестил так здорово, что их шкуры засверкали, как два зеркала на Солнце, он, недолго думая, надел на них хомут и отвёл на базар, надеясь продать с хорошим наваром.

Не прошло и минуты, как на него налетели покупатели. Первого купили и увели Фитиля. Его утащил какой-то крестьянин, у которого вчера сдох осёл, а Пиноккио тут же был продан директору одной труппы клоунов и канатных плясунов. Посмотрев на его стать, Директор решил надрессировать его, чтобы он вместе с другим учёным зверьём танцевал Мазурку и прыгал через обруч.

А теперь, мои прекрасные, мои дражайшие маленькие читатели, вы, надеюсь, уже поняли, чем занимался этот приснопамятный Господинчик? Этот отвратительный, коварный и злобный карлик, у которого лицо было смазливым и улыбающимся и ослепительно белым, прямо как молоко и мёд, время от времени наведывался со своим фургоном в разные города и веси, прогуливался по белу свету, якобы для развлечения. Но всё это было просто ширма, а на самом деле он занимался совсем другим делом. Здесь, по дороге при помощи обещаний и льстивых посулов он собирал в кучу всех детей-лентяев, младенцев-лоботрясов, всех, кому с рождения опротивели книги и школа, потом грузил их в свой огромный фургон и вёз в Страну Развлечений, с тем чтобы они там всё своё время тратили на пустолпорожнее безделье, идиотские игры, возню без правил, драки и забавы. Когда же несчастные, обманутые дети от бесконечных удовольствий, игр и бездельного развлекалова обрастали шерстью и превращались в серых ослов, он их с превеликой радостью, великолепным наваром и и большим удовольствием брал под уздцы и вёл продавать на разные звериные ярмарки и куриные рынки.

Таким образом он за пару лет страшно обогатился и стал миллионером.

Если какой-нибудь любопытный читатель спросит сейчас меня, что стало с другим осликом – Фитилём, я вынужден буду пожать плечами и ответить, что не знаю. Думаю, что ничего хорошего с ним произойти не могло!

Но единственное, что мне известно, это то, что так ловко проданный осёл Пиноккио уже с первого дня своей новой жизни, превратился в раба и трудягу, суровым трудом зарабатывающим себе на хлеб насущный.

Только его завели в стойло, как новый хозяин насыпал перед ним в кормушку соломы. Но Пиноккио, наклонившись и отведав этого корма, с отвращением заблеял и в тот же миг выплюнул все обратно.

Тогда хозяин, ворчливо и укоризненно покачав головой, набросал ему в кормушку сена, но и сено не произвело никакого впечатления на юного осла.

– Что? И лучшее сено жрать не будешь? – гневно воскликнул хозяин, – Ну, ты и фрукт! Разборчивый осёл у меня появился? Осёл королевских кровей! Ты наверно думаешь, что я буду кормить тебя помадкой, мармеладом и сливочными трубочками? Как бы не так, длинноухий! Можешь не сомневаться, дорогой мой ослишка, я из тебя дурь повыбиваю! Ты у меня попляшешь краковяк!

И, чтобы поощрить своего ослика, он что было сил стеганул его бичом по ногам.

Пиноккио заревел и заплакал от боли и унижения. И потом сказал:

– И-а! И-а! я не способен переваривать эту солому!

– Не способен жрать солому? Ды ты карбонар, оказывается! В таком разе, жри сено! – прорычал хозяин, который очень тонко понимал ослиные диалекты и говоры.

– И-а! И-а! От сена у меня живот пучит!

– Ты, кажется, всерьёз полагаешь, что я буду кормить такого ослину, как ты, куриной печенкой и жареными каплунами? – еще пуще рассвирепел хозяин и снова вытянул его своим длинным, страшным бичом.

После второго удара бича Пиноккио счёл за благо прекратить дозволенные речи и замолчать. Больше он не произнёс ни звука.

Хозяин со скрипом запер стойло, и Пиноккио остался в полном одиночестве. А так как он уже не ел сто лет, не меньше, то он начал так реветь от голода, что любо-дорого было смотреть. При этом, хотя он и был ослом, он разевал свою пасть широко, как акула.

Никому и в голову не пришло явиться на его отчаянные крики.

Но потом, не обнаружив в своей кормушке ничего другого, кроме сухой соломы и сена, он согнулся и начал старательно разжёвывать сено и солому. И наконец, хорошенечко разжевав, осёл Пиноккио страдальчески закрыл глаза и проглотил жвачку.

– Сено, согласен, не такая уж и плохая штука, – резюмировал он, как-то сам себе, – но, честно говоря, было бы много лучше, гораздо лучше, тысячекратно лучше, если бы я продолжил ходить в школу и учиться!.. Не будь я туп, как осёл, я бы сегодня вместо сена ел на ужин краюху свежего хлеба и хороший кусок колбасы с маслом! Ох! Ох! Ох, мои уши!..

Вскочив следующим утром с подстилки, он сразу же начал разыскивать сено в кормушке. Но ничего он не обнаружил, потому сожрал всё, что ему причиталось на день, без остатка ночью. Тогда ему ничего не оставалось, как набить себе полный рот сухой резаной соломой.

Дегустируя эту пищу, он заключил для себя, и выяснил, что солома ни в малейшей степени не способна заменить ни миланскую рисовую бабку, ни жёлтые неаполитанские макароны.

– Терпение! И ещё раз терпение! Не сдаваться! Трудиться и потеть, пыхтеть и не сдаваться! Победа будет за нами! – твердил он и, борясь с нарастающими рвотными порывами, продолжал жевать похожую на проволоку солому, – Терпение и ещё раз терпение! О, если бы мои несчастья хотя бы в малой степени могли послужить уроком всем тем, кто идёт по моим стопам, о, если бы они стали уроком всем непослушным и ленивым лоботрясам! Терпение!.. Терпение!.. Бу-аааа!

– Терпение? Какое ещё терпение? Это ты тут орёшь? Вот еще фифа! – прикрикнул хозяин, который внезапно залетел в стойло, – Ты, наверное, воображаешь, мой милый прожорливый ослик, что я тебя купил только лишь затем, чтобы ты тут прохлаждался и обжирался всякими заморскими вкусняшками и опивался бесплатным пойлом? А я, скажу тебе по величайшему секрету, купил тебя только затем, чтобы ты работал, как вол, а я мог загрести на тебе дикую кучу денег! А, ну-ка! Давай-ка! Идём-ка со мной в цирк! Я тебя научу там прыгать через обруч, пробивать головой бумажные круги, ходить на голове, глотать шпаги и танцевать кадриль, польку-бабочку, мазурку, краковяк и собачий вальс на задних лапах!

И они двинулись из загона на улицу. Скоро они были в цирке.

Волей-неволей несчастный Пиноккио принуждён был учиться всем этим цирковым премудростям. В течение трёх месяцев он прыгал через бумажные круги, танцевал разные танцы, получал уроки хождения на двух ногах и получал бесконечное множество сочных ударов бичом по башке.

Наконец пришёл день, когда хозяин счёл нужным объявить о выступлении талантливого осла на действительно необыкновенном представлении. На огромных, пёстрых афишах, которые он велел расклеивалть на всех углах города, было начертано:

«БОЛЬШОЕ КОРОЛЕВСКОЕ

ШОУ-ТРЭШ-БЭНК-ФЬЮЧА-РЕВЮ

«БИ-БА-БО-ОС-ЛИНИЯ»!

Сегодня вечером вы увидите уникальные, неповторимые, знаменитые

и

дивно-потрясающие прыжки на батуте

и

Прочие Сногсшибательные Номера,

исполненные

всеми лучшими артистами

ЦИРКА

на лошадях

нашей умопомрачительной труппы

«Булл-Эль-Хорс»,

Бывшей

«Пит-&-Пол»

Кроме того,

ВПЕРВЫЕ ЗА ВЕКА

будет представлен публике

СВОЕЙ ПЕРСОНОЙ

прославленный, гениальный,

отмороженный Стрикулист,

серый в полосочку

ФРОНТМЭН

по имени

МАЛЕНЬКИЙ ОСЛИК

ПИНОККИО

названый не без оснований

«Звезда Танца Галилеи».

Театр будет ярко освещён лампионами!

В буфете пирожки и пиво!

Приходите!

Вы не пожалеете!

Количество билетов Строго Ограничено!»

Понятное дело, при такой рекламе цирк в этот вечер был забит до отказа ещё задолго до начала представления. Можно даже утверждать, что в этот вечер Цирк просто лопался от публики.

Нельзя было отыскать ни одного местечка в партере, ни даже приставного стула, ни ложи, никак нельзя было достать лишнего билетика, даже если бы за них заплатили чистым золотом.

Долгие ступени цирка просто кишмя кишели маленькими девочками и мальчиками всех возрастов, они лучились улыбками, радостью и страстно жаждали увидеть, как знаменитый ослик Пиноккио танцует вальс и мазурку.

Едва первое отделение спектакля завершилось, директор предстал перед бесчисленной публикой. На нём был чёрный, блестящий фрак, белоснежная, крахмальная манишка, белые пышные рейтузы и пара надраенных так, что можно было ослепнуть, кожаных сапог выше колен и со шпорами.

После прочувственного, глубокого поклона он произнес с прононсом и великой торжественностью, с достоинством и даже известной напыщенностью следующую совершенно бестолковую речь:

– Дамы и господа! Всеми уважаемая публика! Мадмуазели и кавалеры! Я, нижеподписавшийся и вышепредставившийся, находясь в большом гастрольном турне по ведущим городам страны и будучи проездом в вашей блестящей столице Зюсмандельгур, я имею честь, столь же, как и удовольствие, представить вам, сей избранной, премудрой и всепочтенной публике знаменитого австралийского учёного ослика, который имел честь исполнять изящные танцы в присутствии Его Величества Императора Всех Заглавных Европейских Дворов и Её Величества Императрицы Мордегундии. И пусть нам это покажется чудом, и мы почувствуем ваше незримое воодушевляющее внимание и ощутим присутствие чудес, а также просим вас оказать нам покровительственное снисхождение!

Эта речь немало повеселила почтенную публику и вызвала шквал аплодисментов. Но что там шквал аплодисментов – они умножились и превратились в настоящий ураган, когда на арене появился гроза эстрады и гордость Австралии ослик Пиноккио. Ох, уж он и был разодет – в какие-то цветастые празничные наряды, штанишки и ленты, и морду его украшала новая уздечка из чёрной лакированной кожи, а также бляхи, пряжки и подковы из меди. На ушах его устроились две белые висячие камелии, грива вся снизу доверху оказалась заплетённой красными шёлковыми ниточками в тонкие длинные косички, живот перевязан серебряно-золотым шарфом, а хвост весь перевит бархатными бантами амарантового и лазурно-голубого цвета.

Словом, это был всем осликам ослик, и в него невозможно было не влюбиться с первого взгляда.

– Чудо-ослик из Австралийской пустыни Галибара, прошу любить и жаловать! – с ослепительной улыбкой представил Пиноккио импрессарио.

Потом, после представления публике, вышел директор и одновременно главный дрессировщик Всего Что Шевелится, и произнёс сокрушительную по кратости речь:

– Мои многоуважаемые, если не сказать более, слушатели! В мои планы в данный момент не входит растекаться речами по древесине и рассказывать вам о тех величайших трудностях, которые мне пришлось преодолеть, чтобы понять в общих чертах, каким образом можно заставить слушаться и дрессировать себе это дикое животное, которое ещё совсем недавно беспрепятственно, беспечно и свободно паслось на зелёной травке Аризонщины и прыгало с холма на холм в иссушенных Солнцем тропических долинах Австралии. Посмотрите на него! Это зверь! Особенно сконцентрируйте своё внимание на то, сколько первобытной дикости в его нечеловеческом взгляде! Сколько огня в этих кровожадных глазах! Признаюсь вам, господа, виду того, что иной раз у меня не было никаких средств привести его, этого четырехногого монстра и исполина, в цивилизованное состояние, мне нередко приходилось часто обращаться к понятным всем, международным языкам -языку хлыста и языку плети. Но сколь бы я ни был ласков по отношению к нему, сколь бы я не просыпал на него бриллианты своей доброты и сапфиры кротости, я не смог заставить его полюбить меня! Нет, случилось совсем наоборот, чем лучше я к нему относился, тем сильнее он ненавидел меня. Как говорился, Nun Spirit Idiot – Alt Vostrum Foolish – или по-нашему, не делай добра – не получишь зла! Но у злобы и непокорности часто присутствует приятная оборотная сторона. Так сказать – коль орёл не гож, то решка таровата! К примеру, я открыл, следуя основным научной системы Галлельса, в голове этого осла некую малюсенькую завитушку, которую даже медицинский факультет Сорбонны в Париже определил как черту, знаменующую собой абсолютную гениальность в искусстве. И не просто в искусстве, а в величайшем и наисложнейшем из искусств – искусстве танца. Это было поразительное открытие! Я вострепетал, я вознёсся! Небеса вознаградили меня за мои скитания! И тут генильная мысль пришла мне в голову! И я подумал – а не научить ли мне эту дубину стоеросовую танцевать краковяк? Я использовал это открытие для того, чтобы преподать ему сначала основы платики и танца, а потом вознести на вершину творчества! Я также настропалил его также прыгать через обруч и проскакивать через бумажную бочку. Вы не удивлены? Тогда чем я смогу вас удивить ещё? А ведь у вас сейчас есть повод для величайшего удивления! Сначала посмотрите, потом будете судить! Но, прежде чем я заведу эту испепелящую всё машину танца,, разрешите мне, синьоры и синьориты, пригласить вас на завтрашнее вечернее представление. В том случае же, ежели дождь или ливень отменит представление, представление будет перенесено с вечера на одиннадцать часов дня.

Тут директор ещё раз выгнулся, как серп, и сделал такой глубокий поклон, что чуть не ударился головой в пол, а потом обратился к Пиноккио, провопив:

– Ну, что ж… Вперёд, Пиноккио! Вау! Прежде чем ты покажешь самым наилучшим образом своё несравненное, божественное искусство, давай вместе поприветствуем нашу многоуважаемейшую публику – всех присутствующих: кавалеров, дам и детей!

Пиноккио покорно стоял на коленях, подогнув передние ноги, пока директор не счёл нужным щёлкнуть бичом. Потом он крикнул:

– Пшоль!

Тогда ослик снова вскочил на свои четыре ноги и пошёл важным шагом вокруг арены.

Директор, прощёлкав бичом с минуту, скоро снова взвизгнул:

– Пшоль рысью! Пшоль!

И Пиноккио покорно перешёл с шага на рысь.

– Оп-ля-ля! В галоп!

И Пиноккио припустил в галоп.

– Оп-ля-ля! В карьер!

И Пиноккио припустил вдоль арены изо всех сил, так, что в загривке затрещало. Но внезапно директор поднял руку и выпалил из пистолета в воздух.

При этом выстреле, как было оговорено, ослик, притворившись раненым, рухнул на землю, как подкошенный.

Поднялась целая буря аплодисментов.

И, когда Пиноккио под бурю аплодисментов снова вскочил на ноги, он, неожиданно для себя, поднял голову и внимательно посмотрел на публику. Он огляделся… и что же тут увидел Пиноккио? А он увидел в одной из лож молодую и очень красивую даму. Шея у неё была украшена тяжёлой золотой цепью, а внизу, на цепи висел медальон. А на том медальоне Пиноккио разглядел не что иное, как портрет его, Деревянного Человечка, Пиноккио.

«Боже мой! Это же мой портрет!.. Эта она, синьора – Фея!» – прошептал про себя Пиноккио.

Ему не надо было подсказок, он сразу узнал Фею и, охваченный дикой радостью, воззвал к ней:

– О, моя Фея! О, моя Феечка!

Ему казалось, что как только он крикнет ей, она тут же услышит его и придёт ему на помощь, но вместо крика о помощи из его глотки вырвался такой трубный и долгий ослиный рёв, что все зрители, а в особенности дети, чуть не упали со своих кресел и не умерли от смеха.

В ответ Пиноккио получил от Директора сильный щелчок рукояткой кнута по носу, директор давал ему понять, сколь неприлично столь громко реветь в присутствии почтенной публики.

Бедный ослик высунул язык на целую милю и в течение едва ли менее пяти минут отчаянно облизывал свою морду. Возможно, он таким способом думал облегчить боль, а может, просто приходил в себя.

«Ах, Фея, милая Фея, для чего ж ты меня покинула?» – подумал Пиноккио

Но как велико было его удивление, когда он, подняв мохнатые брови ещё раз и устремив взор к своей Фее, вдруг увидел, что ложа опустела и Феи там нет, она исчезла.

Пиноккио сглотнул слюну. Он был глубоко несчастен. Его глаза внезапно наполнились слезами, и он принялся горько рыдать. Но никто его не слышал, никто этого не заметил, а меньше всех хотел замечать страдания осла директор, которому снова пришло в голову щелкнуть бичом и заорать:

– А, ну-ка! Смелее, мистер Пиноккио! Теперь вам выпала величайшая честь показать этим синьорам, сколь прекрасно вы можете прыгать через горящие обручи! Алле-оп-оп!

Пиноккио сделал первую попытку прыгнуть через обруч, и неудачно, попытался это сделать во второй раз, тот же результат, в третий… Но каждый раз, очутившись перед горящим обручем, он не находил сил прыгнуть через него, а останавливался и мелкими шажками, виляя хвостом, пробегал под ним.

Боже мой, какой позор!

Наконец Пиноккио собрался с духом и прыгнул, но по неудачной случайности его задние ноги зацепились за обруч, и он свалился по другую сторону обруча на землю, как мешок с картошкой.

Когда ему удалось снова вскочить на ноги, оказалось, что он повредил себе ногу и наполовину охромел. На этом его выступление завершилось, и он лишь с большим трудом смог доковылять до своего загона.

– Где Пиноккио! – скандировал толпа, – Дайте нам Пиноккио! Мы хотим видеть ослика Пиноккио! Дайте ослика сюда! – стучали башмаками и кричали дети в нижних рядах. Это были хорошие мальчики и девочки, исполненные жалости и сочувствия к маленькому бедному ослику.

Но в тот день увидеть ослика им больше не привелось.

Следующим утром вызвали ветеринара, и он осмотрел ослика, установив, что хромота у ослика останется на всю оставшуюся жизнь. Тогда директор вызвал конюха и сказал:

– Фа! И куда мне этот хромой осёл? Я что, кормить хромоту буду? Вы с ума сошли!? Это же опять у меня вырастает ушастый иждивенец, бесполезный объедала и шут! Так не пойдёт! Ну, ка, шустро отведи-ка его на базар и сбагри его, кому хочешь!

Базар был на краю города и по нему шлялись какие-то отпетые, грязные личности. Но тем не менее, конюху удалось довольно быстро найти покупателя, который лишь осведомился у конюха:

– И сколько ты хочешь получить за этого ослика-хромоножку?

– Двадцать лир.

– Двадцать лир? Ты с ума сошёл! Как называется псих-больница, в которой тебя лечат? Даю тебе одну лиру, молись по мою доброту и не отказывай себе ни в чём! Ты, что, вообразил себе, что я пришёл давать приют больному ослу и лечить его хромоту? Он мне совершенно не нужен и даром, мне нужна одна его шкура. У него такая ладная, красивая, крепкая, гладкая шкурка, как раз то что мне нужно – я хочу натянуть её на барабан для деревенского полкового оркестра. К празднику нам надо исполнить на городской площади «Аве-Марию»!

Пиноккио слышал весь их разговор с круглыми от ужаса глазами. Весть о том, что ему предстоит стать шкурой для барабана для сельского оркестра едва ли могла обрадовать даже такого осла, как Пиноккио.

Как бы там ни было, но покупатель уплатил означенную лиру и сразу же поволок ослика на берег моря. Там он навесил ему на шею большую каменюгу, привязал каменюгу верёвкой к своей руке, и сильным пинком спихнул ослика в море.

С громадным камнем на шее Пиноккио незамедлительно булькнул и мгновенно погрузился на самое дно. А добрый покупатель, обвязав свою руку верёвкой веревку, сел на скале и стал терпеливо ожидать, когда ослик наконец утонет, чтобы затем тотчас снять с него шкуру.

XXXIV
Сброшенного в море Пиноккио съедают рыбины, и он снова превращается в Деревянного человечка, каким был незадолго до этого, но когда он почти спасается вплавь, его глотает Страшная Акула.

Покупатель клевал носом. Ослик плавал под водой уже почти час, и покупатель наконец проснулся и сказал себе под нос:

– Теперь ты, мой бедный, маленький хромой ослик, должно быть, уже давно благополучно утоп… Стало быть, время вытаскивать тебя, голубчик, из воды и снимать с тебя шкурку. Пришло время и для моего барабана!

И он стал тянуть за верёвку. Верёвка была, надо сказать, страшно длинная, и он тянул, тянул, тянул и тянул, пока… и как вы думаете, что в конце концов вылезло из воды? Никогда не угадаете! Я вам скажу! На поверхности воды сперва показался вместо мертвого ослика красный колпак, а потом и весь живой Деревянный Человечек, который крутился, вертелся и извивался, как живой угорь на сковородке.

Когда незадачливый покупатель увидел Деревянного Человечка, он подумал, что бредит, и в один миг оцепенел. Рот его широко открылся, челюсть упала, а глаза вылезли из орбит на лоб.

Когда он прекратил трясти головой и понемногу пришёл в себя, продолжая от неожиданности находиться в ступоре, он, заикаясь и всхлипывая, стал причитать:

– Ого-гошеньки-го-го! Эй, а куда делся ослик, которого я швырнул в море? Где он?

– Ослик – это я! – расхохотавшись, ответил Деревянный Человечек.

– Ты?

– Конечно, я! Кому же быть ещё!

– Ах, ты, проклятый мошенник и вор! Ты что? Ты насмехаешься надо мной, что ли?

– Я насмехаюсь над вами? Сударь! Да что вы говорите такое? Ничего подобного! Папаша, я говорю абсолютную правду! Зачем мне врать? Серьезно!

– Но тогда как, каким образом ты, только недавно бывший хромым осликом, умудрился в воде превратиться в Деревянного Человечка? Что за фокусы?

– Вероятно, это вследствие влияния морской флоры или фауны, или, чем чёрт не шутит, воды… Наука умеет много гитик! Море, не без того, тоже порой любит подшутить! Но с ним шутить не надо!

– Что ты там болтаешь, мерзкий плут? Берегись, Деревянное полено, берегись!.. И не думай, что я позволю тебе потешаться надо мной и веселиться на мои деньги! Горе тебе, чурбан осиновый, горе, моё терпение скоро лопнет и тогда пойдут клочки по закоулочкам!

– Послушайте, любезнейший! Папаша, придите в себя! Давайте успокоимся, и я расскажу вам подробно всю эту историю! Развяжите мне ногу, а то она у меня затекла, и я вам всё разложу по полочкам!

Покупатель, который уже отчасти пришёл в себя, и теперь исполненный любопытства, без разговоров отвязал веревку, и Пиноккио, размяв руки и ноги, почувствовал себя снова на свободе, как птица, выпущенная из клетки, повёл свой рассказ:

– Начнём с яйца! Так будет лучше! Да будет вам известно, что некогда я был обычным Деревянным Человечком, вот точно таким же, как я сейчас… И мне очень хотелось стать настоящим мальчиком, из плоти и крови, каких полно на этом свете. Но, так как я был деревянной бездарью и к тому же не имел ни малейшего желания учиться и ходить в школу, я неминуемо поддался влиянию плохих друзей, убежал из дому… и пошло-поехало! В один прекрасный день я вдруг проснулся ослом с длинными ослиными ушами… и с длинным хвостом. Как можно не устыдиться этого? Да хранит вас святой блаженный Антоний от такого позорища! Да уберегут вас ангелы господни от такой западни!

Наконец меня отправили на ослиный рынок, где я был продан одному известному директору цирка, и когда он увидел меня, ему взбрело в башку сделать из меня великого танцора, вольтижировщика и плясуна на канате. Но как-то раз, во время вечернего представления я довольно неудачно упал в оркестровую яму и вывихнул ногу. Директор, не зная, что ему делать с хромым ослом, на следующий же день велел продать меня на базаре. И вот так вы меня купили…

– К величайшему сожалению! Между прочим, я уплатил за тебя целую лиру. И кто мне теперь вернёт назад мои добрые денежки?

– А зачем же вы меня покупали? Захотелось содрать меня шкуру и сделать из неё барабан? Барабан!

– К сожалению, это так! А где мне теперь взять другую шкуру? Ты об этом подумал? Нам, кровь из носу, нужно исполнить на праздник, «Аве-Марию»!

Покупатель был в таком замешательстве, что у него с носа слетели очки.

– Не беспокойтесь, папаша! – закричал Пиноккио, – На белом свете ослы не переводятся! На ваш век хватит!

– А теперь, подлый наглец, наглый, мерзкий мальчишка, скажи, ты закончил свои байки?

– Нет! – ответил Пиноккио, – Мне осталось

сказать всего несколько слов. Вы купили меня, вы привели меня на берег моря, привязали весьма качественно и человечно тяжелый камень мне на шею и любовно бросили меня в море. Ваше человеколюбие несравнено и делает вам великую честь, и я никогда не забуду вашей доброты и буду вечно сохранять вам благодарность за вашу сердечность. Однако, дорогой, добрейший папашка, вы на этот раз не учли мою Фею…

– Какую такую Фею, чёрт бы тебя побрал?

– Это моя мать! Она ничем не отличается от остальных матерей, как все заботливые матери, которые любят своих детей, она никогда не теряет меня из виду, выручает из любой беды, даже тогда, когда я – её дитя не ослушаюсь и своим поведением, своей глупостью, тупым упорством, по существу, заслуживаю быть покинутым на произвол судьбы. Когда моя добрая Фея узрела, что я тону, она тут же выслала целую стаю рыб, которые увидели, что я – дохлый осёл и стали пожирать меня. Вы б видели, какие куски они от меня отхватывали! Сердце радовалось! Я вдруг увидел, что рыбы много прожорливее маленьких мальчиков… Они сожрали мой круп, обожрали морду, шею, гриву, кожу на ногах, а потом принялись пожирать шкуру на спине… Последней столовалась одна отзывчивая крошечная рыбёшка, которая сочла необходимым сожрать кончик моего хвоста…

– Отныне, – взвопил покупатель с глубоким отвращением на лице, – я, с божьей помощью, теперь никогда не стану есть этой мерзкой рыбы! Это было бы просто насмешкой: поедать вместе с желудком какой-нибудь краснобородки или жареной трески ослиный хвост!

– Я всецело разделяю ваше мнение, – вежливо ответил Деревянный Человечек и засмеялся, – Ладно, я продолжаю! Так вот, как только рыбы сожрали до крошки ослиную кожу, в которую я был завёрнут с головы до пяток, они, грубо говоря, наткнулись на кости… или, говоря точнее, на деревяшку, ибо, как вы сами видите, я весь состою из самого налучшего, самого твёрдого дерева. Рыбы, естественно не могли не попробовать и меня, но обломав зубы, решили больше не рисковать, и вслед за тем, полные печали и отвращения, плюнули и бросились от врассыпную, так ни разу и не обернувшись и не сказав мне спасибо за всё то благо, которое я им предоставил. Таким образом, я вам подробно пояснил, почему ваша верёвка вытянула из воды отнюдь не осла, а Деревянного Человечка.

Хотя Пиноккио своим рассказом хотел успокоить покупателя своей шкуры, он получил совершенно обратный результат.

– Плевал я на твои россказни! – в ярости заорал шкурный покупатель, топая ногами, – Сколько можно тебе долдонить! Ты кажется не понимаешь простейших вещей! Я уплатил лиру за твою шкуру, и мне надо получить свои деньги назад. Давай деньги! Знаешь, что сделаю с тобой, если не получу деньги? Я болтать не буду, просто отведу тебя на базар и продам тебя на щепки для растопки печей! Понял?

– Конечно-конечно! Так понял, что и представить себе невозможно! Это очень хорошая, ценная мысль, ничего не имею против того, чтобы вы скорейшим образом продали меня! Только успокойтесь, не надо так полыхать, прошу вас, а не то, прости господи, вы получите удар и мне придётся отправить вас к прожорливым рыбам!!

И захохотав после этих слов, Пиноккио стремительно сиганул в море и шустро загребая деревянными конечностями, весело поплыл вдоль берега, уплывая всё дальше и дальше от берега, где, размахивая руками, бегал мерзкий очкарик, а потом крикнул бедному торгашу:

– Прощайте, папаша! Если вам понадобится шкура для

барабана, пишите письма в Ватикан и вспоминайте обо мне! Дрова из вашего покорного слуги будут вам доставлены после дождичка в четверг! Ждите!

И, рассекая морскую гладь, поплыл дальше.

Всего несколько мгновений и Пиноккио уже оказался так далеко от берега, что теперь его едва можно было различить. На поверхности моря осталась только маленькая чёрная точка, которая по времена появлялась из воды и подпрыгивала, как игривый дельфин.

Пиноккио не знал, куда плыть и плыл на удачу, полагая, что судьба вынесет его, куда надо. Наконец перед ним выросла огромная белая мраморная скала. Тут Пиноккио заметил, что на самой верхотуре скалы стоит маленькая, трогательная юная козочка. Она нежно блеяла и, как могла, делала ему знаки, возможно рожками или хвостом, чтобы он заметил её и плыл скорее к ней.

Самым поразительным была её шкурка – не белая, или чёрная, или рябая, как у всех нормальных козочек, – она была идеально лазурного цвета, блестящая, как зеркало и волосы у этой козочки были, как волосы нормальной, маленькой, прелестной девочки.

Можете ли вы даже представить, как забилось бедное сердце Пиноккио! Он с удвоенной силой стал выгребать, держа путь к Белой Скале.

Он одолел уже не менее половины расстояния до скалы, как из Синего Моря вдруг вздыбилась жуткая голова огромного морского чудища. Чудище сразу заметило Пиноккио и рвануло к нему. Открытая пасть, огромная, как пропасть, ведущая в ад, была окружена тремя рядами зубов, таких острых, длинные и страшных, что если бы даже их только увидеть, и то они могли бы до смерти испугать живого человека.

И знаете, что это за морское чудище было?

Это морское чудище было той самой страшной, огромной Акулой-Барагулой, которая уже не раз появлялась в нашей истории: она была столь ненасытна и прожорлива, производила такие опустошения в подводном мире, что её по справедливости можно было бы назвать грозой рыбаков.

Вы только вообразите, как перепугался Пиноккио при виде этого страшного монстра. Он уже почти пожалел что прыгнул в воду, спасаясь от торговца-живодёра и хотел как-то извернуться, удрать от опасности, хотел изменить направление и поплыть в другую сторону. Но как он ни изворачивался, огромная разинутая пасть всё время становилась у него на пути.

– Пиноккио, плыви скорее! Он догоняет тебя! Скорее во что бы то ни стало! – блеяла красивая Козочка со скалы.

При виде растущей опасности Пиноккио всё отчаяннее грёб руками, грудью, ногами.

– Пиноккио! Давай-давай! Быстрее! Чудище рядом! Оно летит к тебе!

И Пиноккио встрепенулся, собрал последние силы и поплыл вдвое быстрее к берегу.

– Пиноккио! Берегись!.. Чудище готово схватить тебя!.. Оно совсем рядом! Вот оно!.. Скорее, скорее, иначе тебе конец!