Текст книги "Кто, если не я?"

Глава 8

Похоже, совесть ее все-таки мучила. Олька была похожа на побитую собаку. Плакала, объяснялась и обещала, что больше такое не повторится. На этот раз она продержалась целый месяц. Когда в третий раз девчонка явилась в таком состоянии, я не выдержала.

– Роберт, Олька опять это сделала. Пожалуйста, приезжай к нам и приготовься к длинной дороге, – сказала я ему, твердо уверенная в своем решении.

Было семь часов вечера, суббота, начало декабря. Олька вернулась домой пьяная и под кайфом после того, как двадцать пять часов шлялась неизвестно где. Когда уходила, сказала:

– Я к Марике, уроки делать! – Я обрадовалась, что у нее наконец появилось желание учиться. Второй класс лицея, как-никак. Святая я простота!

Вернулась она без куртки, рюкзака, денег, мобилки и ноута. Даже без ботинок. Все ценное пропало. Она ничего не соображала и была ужасно грязная. Чудо, что домой добралась. Лежала у себя в комнате и что-то бормотала. От нее несло, как от старого алкоголика, а зрачки были, как у трупа.

– Какая длинная дорога, Аня? Ты что задумала? – допытывался Роберт.

– Приедешь – все объясню. И будь готов к тому, что придется на пару дней уехать из Варшавы.

Через двадцать минут он уже был у меня с маленькой дорожной сумкой. В коридоре стояли чемоданы с нашими вещами: моими и Олиными.

– Роберт, отвези нас домой, пожалуйста.

– Домой? Аня, ты о чем? – Он оторопело уставился на меня, не понимая, чего я хочу.

– Домой! – повторила я. – Ко мне, в село.

Наконец до него дошло и растерянность в глазах уступила место недоверию и страху. Он хотел еще что-то спросить, но, натолкнувшись на мой взгляд, прикусил язык.

– Хорошо, раз ты так решила, я отвезу. Вижу, что вы надолго собрались, – заявил он, глядя на наши чемоданы.

– На сколько понадобится.

Мы усадили Олю в машину. Она даже не протестовала. Видимо, была под кайфом. Я уже знала, что ей давать и в каком количестве. Уложила соплячку на заднем сиденье, прикрыла своей курткой, пристегнула ремнем безопасности, и мы поехали. По дороге я позвонила пани Ренате.

– Мне нужна помощь, – только и сказала ей. Через две минуты мы уже обо всем договорились.

А потом набрала номер Баси.

– Можно у тебя пожить немного?

С Басей договориться было труднее, чем с моим доктором, потому что она задала целую кучу вопросов.

Большую часть пути Роберт молчал. Он сосредоточился на дороге, а я бездумно смотрела в ночную тьму. Там не было ничего, лишь пустота, как и в моей голове. Ни единой мысли. Когда мы уже почти приехали, зять спросил:

– И что теперь?

– Теперь я попытаюсь все исправить.

Роберт вздохнул и замолчал.

– И может быть, попытаюсь простить себя.

– За что, Аня?

– За то, что испортила такую хорошую Олю, – грустно ответила я ему. И добавила чуть погодя: – Надеюсь, она меня тоже когда-нибудь простит…

– Сейчас мы, прежде всего, должны ее из этого вытащить.

– Конечно. Вот только не знаю, простит ли она меня за то, как я собираюсь это сделать.

Когда мы добрались до приемного покоя в моей бывшей больнице, было уже около десяти. Пани Рената нас встретила и рассказала, что делать, только косилась на меня из-под очков. Она немного постарела, а в очках казалась еще более солидной. Олю положили в отделение без лишних вопросов и формальностей. Просто пришли два здоровенных мужика, закинули ее на носилки, как куклу, и отвезли в пустую двухместную палату. Потом уехали. Через несколько минут в комнату вошли две медсестры.

– Где пижама? – спросила одна, глядя в пустое пространство между мной и Робертом.

Я растерялась.

– Извините?

– У вас пижама есть?

Я на секунду задумалась, и тогда медсестра подошла ко мне и закричала в ухо, четко выговаривая каждое слово:

– Пижама для пациентки есть?

– Нет, нету, – ответила спокойно и тихо.

– Аня, но ты же брала какие-то Олины вещи, – запротестовал Роберт. – Наверное, там есть пижама! Сейчас принесу! – радостно воскликнул он и уже развернулся, чтобы бежать в машину, но я схватила его за руку.

– Нет! – повторила я уверенно, а потом добавила, громко и четко выговаривая каждое слово: – Нет у нас пижамы!

– Данка! – крикнула медсестра проходившей мимо санитарке. – Принеси пижаму!

Вторая возилась с бесчувственной Олей, пробуя ее раздеть, и бормотала себе под нос:

– И чего она наглоталась?

Свитер она сняла, а вот с футболкой начались проблемы. Я посмотрела на Олины джинсы. Они были такие тесные, что я удивилась, как она в них вообще влезла. Медсестра пыхтела и ругалась.

– Разрежьте их, – посоветовала я. Роберт испуганно на меня покосился. Медсестры застыли на месте.

– У вас ножницы есть? – спросила я, осматриваясь. – Разрежьте, вам же легче будет.

Сестрички многозначительно посмотрели друг на друга. Одна торопливо вышла, а через минуту вернулась с жуткой больничной пижамой и длинными ножницами. Я равнодушно смотрела, как они разрезали любимую Олину футболку и джинсы, как натянули на нее пижаму. Пары пуговиц не хватало, и молодые, упругие груди вываливались из горловины. Верх и низ пижамы отличались по цвету. Брюки расходились по шву, и сквозь дыру виднелись красные кружевные трусы, а под ними выбритый лобок. Роберт уже давно отвернулся и изучал ночной вид из окна.

Наконец, медсестрам удалось переодеть бесчувственную Олю, и они укрыли ее одеялом. Одна из них вышла, а вторая начала осматривать Олины руки, ища лучшее место для катетера. Я подошла к кровати, стала в ногах и заглянула под нее. Как я и ожидала, там оказались четыре ремня. Медленно и задумчиво я взяла один из них в руки. Просто держала его в ладонях и нежно поглаживала. Потом отодвинула одеяло и обвязала ремень вокруг Олиной лодыжки. Затянула, проверила, не слишком ли слабо, потом подтянула еще. Я старалась, чтобы нога была прикрыта штаниной и ремень не натирал кожу. Обошла кровать и так же привязала вторую ногу, действуя медленно, аккуратно и тщательно. Потом ту руку, на которой не было капельницы.

– Анка, ты что творишь? – возмутился мой зять.

Медсестра аж подпрыгнула и испуганно уставилась на меня. Когда она увидела, что я делаю, то успокоилась и испуг сменился пониманием. Она мне ничего не сказала.

– Привязываю ее, – ответила я спокойно.

– Аня, ты не должна этого делать! – запротестовал Роберт.

– Не должна, но лучше я сама сделаю.

Медсестра ничего не сказала, просто продолжила делать свою работу.

Я закончила привязывать Олю и уселась на табуретку, чтобы отдышаться и дать отдохнуть своему старому измученному телу. Вскоре в комнату вошла пани Рената, деятельная и энергичная, словно молодая девушка.

– Обязательно так хвастаться своей молодостью? – пробурчала я себе под нос.

– Спасибо за молодость, но мне уже за сорок.

– Да вы еще совсем ребенок, – фыркнула я.

Пани Рената подошла поближе, склонилась ко мне и взяла за руку.

– Пани Анна, как я по вам соскучилась, – сказала она с улыбкой, потом повернулась к моему зятю. – Пан Роберт, увезите ее отсюда, ей надо отдохнуть.

– И бокальчик коньячку выпить!

– Никакого коньячка! – решительно заявила пани Рената.

Роберт помог мне подняться и под руку повел к двери. Выходя, я задержалась на секунду, обернулась и, посмотрев на Олю, сказала:

– Я приду завтра утром!

– Не сомневаюсь, – ответила пани доктор и начала осматривать куклу, лежащую на кровати.

В Олиной крови обнаружили два разных наркотика и высокое содержание алкоголя. Она страдала от отравления и классического абстинентного синдрома. Промучилась целых три дня. Ей давали успокоительное, и она засыпала, а как только просыпалась, то пыталась освободиться.

– Отвяжите меня! – кричала она. – Как можно так поступать с людьми…

Она рычала как раненый зверь.

После очередной порции лекарств она уснула. Проснулась через несколько часов, лежала спокойно и смотрела на меня огромными глазами.

– Оля, как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Хорошо, – прошептала она.

– Тебе что-то надо?

– Развяжи меня, пожалуйста.

Я немного засомневалась, но моя подопечная лежала спокойно и ровно дышала. Не металась по кровати, не вопила и не ругалась, как несколько часов назад.

– Хорошо, – сказала я и отвязала ее.

Когда я отстегнула последний ремень, Оля сорвалась с места и отпихнула меня в сторону. К счастью, я упала на кровать и осталась цела. Девушка издавала дикие звуки, от которых звенело в голове. Вырвала катетер из вены на предплечье, бегала по палате, чесалась, словно пыталась что-то с себя содрать.

Я потянулась к звонку. Оля на секунду остановилась и осмотрела пустое стерильное помещение. Только на тумбочке лежали какие-то лекарства, мой телефон и книжка и стоял стакан с водой. Она подошла, смахнула все на пол, а потом побежала к выходу.

Открывающаяся дверь ударила ее и отбросила на стену. В палату ворвался санитар, а за ним медсестра. Они быстро обездвижили девушку, несмотря на то, что она вопила и брыкалась. Уложили на кровать и вновь привязали ремнями. Олька дико выла, а я сидела рядом на табуретке и слушала ее вопли. Медсестра установила ей новый катетер и дала лекарство. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Олька успокоилась, ее глаза потеряли блеск, и она уснула. Все время я смотрела на нее, на безграничный страх и отвращение в ее глазах, слушала ее вой и думала, что я это заслужила.

После этой выходки прошло двадцать часов, а я все еще сидела рядом с ней.

– Прости меня, пожалуйста, прости, – рыдала она, склоняясь над лотком в форме почки, который поставили на кровать, потому что ее постоянно рвало.

Я гладила мою девочку по мокрым волосам. Она была измучена, но спокойна. Пару часов назад ее отвязали и разрешили принять душ.

– Я так виновата. Прости меня, – повторяла она.

– За что ты извиняешься, Оля? – спрашивала я.

Я тоже извинялась. Обвиняла во всем себя, потом ее. Обнимала мою малышку, утешала ее и кричала на нее. Гладила по рукам, спине, голове. Смывала с нее пот, блевотину, муки совести и беспомощность. Старалась взять себе хоть частичку ее боли и страха, но тут же взваливала на нее свою тревогу. Плакала над ней, а потом над собой. Меня раздирали самые разные чувства. Этот кошмар длился четыре дня. Чертовски трудные четыре дня и ночи. Если бы рядом не было близких людей, я бы не выдержала. И Оля вместе со мной.

Роберт привозил меня в больницу рано утром и забирал поздно вечером. Спали мы у Баси, в тех комнатках, где когда-то жила Божена. Сама же Боженка вышла замуж за богатого фермера из соседнего села, и ей больше не нужна была каморка в чужом доме. Теперь она сама стала хозяйкой. Бася кормила нас, Рената обеспечивала лекарствами, а Божена сидела с Олей пару ночей, когда Роберт силой оттащил меня от кровати моей девочки.

Я заботилась о ней, но все-таки не выдержала. На четвертый день на меня навалилась слабость. Меня охватил страх. Он стиснул горло, сдавил грудь и потащил за собой в темную, зловонную бездну. Я падала все ниже и ниже, хотя бешено сопротивлялась. Махала руками, пытаясь удержаться за что-то, но мои пальцы хватали пустоту. Я вытягивала шею, хватая ртом воздух, но через сдавленное горло в грудь не попадало ни капли кислорода. Запавшие легкие разрывала боль. Вдруг я услышала далекий голос. Важный голос. Он звал меня. Я напрягла все силы, и в этот раз у меня получилось глотнуть воздуха. Вытянула руку и схватилась за этот голос.

– Тетя! Тетя! – кричал он. – Помогите! – вопил изо всех сил. – Тетя, проснись!

Я очнулась. Сидела на больничной табуретке, опираясь на локти головой и грудью.

– Тетя! Как я испугалась! – причитала Олька. – Тетя!

– Я в порядке, не ори так.

Я медленно встала. Начала собирать свои вещи, взяла сумку и куртку, с трудом всунула ноги в ботинки. Чуть раньше я их сняла, потому что ноги опухли и сильно болели. Любое движение требовало огромных усилий. Я сопела, как старый паровоз, и чувствовала каждую косточку, каждую мышцу и сухожилие.

– Тетя, что ты делаешь? – Оля смотрела на меня удивленно.

– Ухожу, – прошептала я.

– Но еще рано и дедушка не приехал!

– Ухожу. Хватит с меня. У меня больше нет сил. Увидимся, когда выйдешь из больницы! – прохрипела я, отвернулась и поковыляла к выходу. Даже не знала, на какую ногу хромаю. Да хоть на обе! Легкие горели огнем при каждом вздохе.

– Тетя, ты придешь завтра? – кричала Оля мне вслед. – Тетя, а когда ты придешь? Утром? – Я не реагировала. Голос становился все более умоляющим: – Тетя, ну скажи, что придешь завтра! Так, как всегда.

Я не отвечала. Просто не осталось сил. Я не могла говорить, перед глазами все плыло. Жалела только, что по-прежнему могу слышать. Жалостливые вопли доносились до меня, пока я дошла до середины коридора. Уже из холла на первом этаже я позвонила Роберту. Села на стул и прислонилась спиной к ледяному стеклу. «Так и воспаление легких можно получить», – подумала.

– Хотя почему бы и нет! – ответила сама себе.

– Что «почему бы и нет»? – спросил Роберт. И откуда он здесь взялся?

– Как тебе это удалось? – спросила я слабым голосом. – Я же только что тебе звонила…

Я вытащила телефон из кармана и посмотрела на часы.

– Ты звонила двадцать минут назад, – сказал Роберт извиняющимся тоном. – Я спешил, как мог.

– То были самые короткие двадцать минут в моей жизни. А теперь отвези меня домой, где бы он ни был.

На следующий день Роберт разбудил меня рано утром.

– Аня, вставай. Нам нужно в больницу ехать.

– Я никуда не поеду, – пробормотала я. Болело все тело. Мой утренний осмотр закончился катастрофически – ни один орган не работал нормально. Даже большой палец на левой ноге не отвечал на команды мозга.

– Как же так?

– Я остаюсь здесь, чтобы умереть.

Да, я не поехала к Оле ни в тот день, ни на следующий, и так, пока ее не выписали из больницы. Роберт пытался меня уговаривать, умолял, давил на жалость, рассказывая, как Оля по мне скучает, потом начал злиться и орать. Все без толку. Я стояла на своем.

Бася приходила ко мне и приносила свою вкусную выпечку, помогала готовить.

В тот день мы сидели за столом и пили чай с шарлоткой. Роберт поехал в больницу, чтобы отвезти немножко Оле.

– У меня такая никогда не получалась, – сказала я с набитым вкуснятиной ртом.

– Зато у тебя другое получилось, – вежливо ответила Бася.

– Да? И что, например? – спросила с иронией. – Это уж точно не про Олю.

– Аня, своего ребенка трудно воспитывать, а уж чужого! То, что ты сделала…

– Просто подвиг! – перебила я ее. – Вот только что с того? – теперь я заорала со злостью. – Посмотри, что из этого вышло!

Бася молчала.

– Знаешь, давай сменим тему. Лучше расскажи, как тут люди живут? Поделись новыми сплетнями, – чуть погодя уже более спокойным тоном попросила я.

– Ох, сплетни это просто сплетни. Их всегда хватает. Помнишь директрису нашей школы? Новачук?

– Нет, не помню.

– Когда ты училась, ее, наверное, еще не было.

– Нет!

– А-а-а! – пробормотала разочарованная Бася, но через минуту попробовала еще раз. – А помнишь нашего бургомистра?

– Юлиуша?

– Ага!

– Еще бы! Такого бургомистра не забудешь! – ядовито ответила я.

– Так он сейчас депутат!

– Ого! А от какой партии?

– Как это от какой? От какой еще?! – воскликнула с деланным возмущением Бася. – От той самой, правой и справедливой.

Я рассмеялась. Настроение улучшилось, и в голове прояснилось.

– Лучше расскажи, как там Божена.

– Она сама тебе расскажет. Уже не может дождаться, когда приедет к тебе поболтать. Каждый день звонит и спрашивает, можно ли уже.

– Она хоть счастлива с тем парнем?

– Очень! Во всяком случае, так говорит.

Я задумалась. Нахлынули воспоминания о приюте. Сколько лет уже прошло. Я скучала о тех днях.

– То было сумасшедшее время! – сказала я со вздохом.

– А что с Мухой? – спросила Бася.

Солнце закрыла туча.

– Умерла от старости, – пробурчала я. Не хотелось говорить об этом.

– Слышала, умер твой заместитель, заведующий из гинекологии?

– Слышала.

– У него был второй инфаркт.

– Янек, хирург, лежит сейчас в своем отделении и умирает от рака легких. За всю жизнь ни единой папиросы не выкурил, – грустно сказала я.

– У твоей подруги тоже рак был.

У меня из глаз потекли слезы.

– Я не смогла приехать на похороны, – попыталась я объяснить ей.

– Знаю, Аня, знаю. Мы все были. И Зуза, и Божена. Иоанна поняла бы.

– Иоанне уже все это было до одного места! Я не могла этого понять! – выкрикнула я. – Выбрала же она время умереть! Я была в предынсультном состоянии, лежала в больнице. Не могла подождать пару месяцев, зараза!

– Так бывает. Моя сестра тоже не дождалась. Умерла год назад от рака груди. Молодая, сильная женщина. Просто не обследовалась. Говорят, опухоль прямо выпирала. Образованная, начитанная, телевизор смотрела, а ни разу в жизни маммографии не сделала! – воскликнула Бася, вставая из-за стола. Собрала тарелки и чашки, начала наводить порядок. Я сидела и молчала. – Не могу ей этого простить! – выдавила она и разрыдалась.

– Вот что с нами сделала перекличка павших, – сказала я, подходя и обнимая ее за плечи.

– Возраст такой, что поделать, – прорыдала она.

В той перекличке не хватало моей сестры. Магда умерла тихо и спокойно. К тому времени она уже два года жила в доме престарелых. Просто уснула и не проснулась, как раз перед Рождеством. Последние годы она называла Роберта «Тот пан, который ко мне приходит». За полгода до смерти вообще перестала говорить. Когда умерла, никто даже не спросил почему.

Глава 9

Около полудня Роберт привез домой Олю, очищенную от алкоголя и наркотиков.

– Не знаю почему, но нам даже выписки никакой не дали, – возмущенно заявил он прямо с порога.

Оля стояла в дверях, удивленная и испуганная. Осматривала маленькую комнатку и украдкой, подозрительно косилась на меня. Она была растеряна и напугана и даже не представляла себе, что мне сейчас сказать.

– Я так и договаривалась, чтобы без всяких выписок, – буркнула в ответ.

Я сидела на стуле и специально даже не пошевелилась, когда они вошли.

На кухне стоял горячий обед. Я наблюдала за Олей. Смотрела ей в глаза твердо и решительно. Ее растерянность усилилась, она встала рядом за столом, опираясь на стул и сложив руки, как пенсионерка. Прикидывалась побитым псом… Смешно было на нее смотреть.

– Ну ты и актриса! – рассмеялась я.

Такой реакции она не ожидала. Разревелась. И тогда я встала и обняла ее.

– Садись за стол и не реви! – пробурчала. – Ты тоже, Роберт. Обедать будем.

Мы ели молча. Я налила всем чаю, а потом мой зять начал собираться домой. Упаковал все вещи.

– Мы уезжаем? – поинтересовалась Оля.

– Нет, уезжает только дедушка, – сухо ответила я.

– А как же мы? – испуганно спросила она.

– А мы остаемся.

– Остаемся? А моя школа? – запаниковала Олька.

– Это уже не твоя школа. Теперь будешь учиться здесь, – холодно и решительно ответила я.

Олька согнулась, как сломанная ветка, и опустилась на стул.

– Ну что, я поехал? – пробормотал Роберт, который вдруг очень заспешил. Он наклонился ко мне и поцеловал в щеку.

– Да, конечно, – громко сказала я, а на ухо ему прошептала: – Беги отсюда побыстрее.

Через минуту я вышла, чтобы проводить его к машине.

– Что ты задумала? – спросил Роберт. За прошедшие дни мы с ним ни разу эту тему не обсуждали.

– Я хочу, чтобы она здесь закончила школу и выпускные сдала.

– А потом? Пока ей двадцать не исполнится?

– А потом пусть делает, что хочет.

Мы немного помолчали. Похолодало, и я поплотнее запахнулась в куртку.

– Можно еще один вопрос? – начал он несмело.

– Да?

– А зачем было из этого такую тайну делать? Ну, если не секрет, – добавил он извиняющимся тоном.

Я посмотрела прямо ему в глаза.

– Не секрет, – ответила я. – Я боялась, что ее у меня заберут.

– Кто?

Краем глаза я заметила, что Оля стоит в дверях. Она обхватила себя руками, чтобы согреться.

– Злые люди! – ответила я с улыбкой и подставила ему щеку. – Пока!

Я повернулась на пятках, во всяком случае, так бы оно выглядело, если бы удалось удержать равновесие, и побрела к дому.

На сердце у меня было тяжело, но я знала, что Оле сейчас еще тяжелее. Ее мир развалился на куски.

– Моя панночка, – начала я переговоры по своей старой привычке. – Я уже чертовски стара, и повторять два раза у меня сил не хватит. Я слишком слаба, чтобы следить за тобой и воспитывать. Слишком слаба, чтобы о тебе заботиться. Когда ты начала принимать наркотики и упиваться до бесчувствия, ты взяла на себя ответственность за свои поступки. А все поступки имеют последствия. Больше не будет твоей старой школы. Не будет приятелей, знакомых и дружбанов. Не будет ни друзей, ни парня, – продолжала я, а Оля молчала, уперевшись взглядом в стол. – Пойдешь в местную школу. Ты никого не знаешь, и тебя здесь никто не знает. Поверь мне, панночке из Варшавы тут будет нелегко и класс тебя не примет с распростертыми объятиями. Кроме того, все уже знают, что ты попала в больницу с передозировкой. Такого не скроешь. Завтра ты пойдешь в школу, но приготовься к тому, что к тебе будут относиться как к наркоманке, алкоголичке, а может даже, как к проститутке. Будут шарахаться от тебя, как от прокаженной, – продолжала я, – хотя не уверена, знаешь ли ты, что это такое.

Тут я остановилась, чтобы промочить горло. Алкоголя не было, мне оставался только чай.

– Мобильника у тебя нет. Компьютера тоже. Стационарного телефона здесь тоже нет. Можешь два раза в неделю звонить с моего мобильного, но не чаще. Хотя боюсь, что после десяти дней кошмара у тебя в Варшаве не осталось никого, с кем бы ты хотела поболтать.

Я понимала, что издеваюсь над ней. Теперь настала пора самого худшего.

– Еще одно, самое важное. Ты должна будешь отработать все, что потеряла. Мобильник, ноутбук, куртку. А еще ты потеряла, – после этого слова я сделала жест, обозначающий кавычки, – тысячу злотых. И у Игоря в долг взяла тысячу.

Я внимательнее к ней присмотрелась: мои слова произвели впечатление разорвавшейся гранаты. Я злорадно улыбнулась.

– Что, думала, я не узнаю? Вот неожиданность! Узнала! В общем, выходит около пяти тысяч.

Я замолчала. Больше не было сил. Олька тоже молчала. Ее губы сжались в тонкую линию, глаз я не видела, потому что на них падала челка.

– Я иду в свою комнату, – сказала я чуть погодя.

– А моя где? – спросила Оля.

Я махнула рукой в сторону старого дивана, стоящего в углу комнаты, которую в основном использовали как кухню.

– Здесь, – ответила я и захлопнула за собой дверь.

Первые месяцы прошли легко. Во всяком случае, для меня. Оля со мной почти не разговаривала, не бунтовала, только часто плакала. Она была похожа на сломанную ветку. Каждый день ездила автобусом в школу. Даже в нашей провинции уже додумались до частного транспорта. Билет стоил два злотых, а автобусы ходили часто и строго по расписанию. После школы Оля сразу возвращалась домой, делала уроки, потом читала или смотрела телевизор. В субботу и воскресенье работала по хозяйству, научилась ухаживать за скотиной. Работала наравне с молодыми мужиками, не заводила ни с кем дружбу, не жаловалась на жизнь, не искала сочувствия или жалости. С Зузой начала общаться только под конец февраля, хотя они каждый день виделись в школе, во дворе или у нас.

В нашем маленьком домике даже вдвоем было тесно. Как же тут Божена с шестью детьми жила?

– С чего это ты вдруг с Зузой подружилась? – подозрительно спросила я, когда они вдвоем вернулись из школы. Зуза уже получила права и ездила на учебу на старом «фольксвагене».

– А что тут плохого? Ты же мне сама раньше все время ее в пример ставила? Зуза то, Зуза се! – проворчала она в ответ.

– Сдается мне, все дело в ее машине, – ответила я с ехидной улыбкой.

Оля обиженно фыркнула и пошла в ванную.

В конце марта она в первый раз сорвалась. Гнев рос в ней изо дня в день. Работы по хозяйству становилось все больше и больше. В воскресенье она без сил повалилась на свой диван. Даже ужинать не захотела. Отвернулась к стене и свернулась в клубочек. Сначала я не обратила внимания. Решила, что она уснула. Через какое-то время я заметила, что ее трясет: да, девочка молча плакала. Мне показалось, что она не хотела, чтобы я видела ее слабость, однако не спряталась ни в ванной, ни в сарае. Очевидно, рассчитывала, что я все-таки замечу ее слезы. Я подошла к дивану и уселась на краешек.

– Малышка моя, – сказала, положив руку ей на спину. Олька вскочила, как ошпаренная, и убежала в ванную.

Я осталась сидеть на диване, стараясь вооружиться терпением. В последнее время я почти ничего не чувствовала, даже разозлиться толком не могла. Мои нервы, кровеносная система и сердце так износились, что не реагировали ни на какой стресс. Не могли – это означало бы смерть, а умирать они пока не хотели.

– Я так долго не выдержу! – завопила Олька, выходя из ванной. Видимо, она тоже собрала все силы. – Ты забрала меня, увезла в село, держишь тут против моей воли! – кричала она. Ее лицо покраснело, из глаз лились злые слезы, и она махала руками. – Ты забыла, что мне не три годика! Ты не можешь делать со мной все, что хочешь! Я уже взрослая!

– Почти! Восемнадцати тебе еще нет! – ответила я. Мне удалось вставить слово, пока она набирала воздуха.

– Ты мне жизнь испортила! Всего меня лишила!

– Оля, я все делаю ради твоего блага! Уже почти четырнадцать лет я делаю все ради твоего блага!

– Ради моего блага?! – взвилась она. – Ради моего блага?! Да кто вообще назначил тебя обо мне заботиться? Тебя просил кто-то? Сама так решила!

– Оля, мы это решили вместе с твоими дедушкой и бабушкой.

Я сидела, оцепенев, не в силах выдавить из себя ни капли злости или нежности, вообще ничего. Только спокойствие и невозмутимость. Сердце билось равномерно, голова не тряслась, а руки лежали на коленях. Только костяшки сжатых пальцев побелели.

– Моего мнения никто не спросил и не выслушал! – рыдала Оля. Первый приступ прошел, она уже не металась, немного успокоилась, руки повисли вдоль тела, голова опустилась, и слезы капали на пол. – Лучше бы оставила меня в том детском доме! – прорыдала она.

– Что?! – Мое сердце вдруг забилось чаще, и что-то сдавило грудную клетку.

– Лучше бы оставила меня в том детском доме. Два года там прожила как-то, могла бы и навсегда остаться, – заявила Оля, усаживаясь за стол. Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Я хотела сказать ей, что то был не детский дом, а всего лишь приют, и что провела она там от силы три месяца, а не два года. Однако я знала Олино упрямство. Ей хотелось верить, что она провела там так долго, и ей хотелось меня за это наказать. Я медленно встала с дивана и подошла к кухонному шкафу. Трясущимися руками отыскала свои лекарства. Проглотила целую горсть и попыталась запить водой, но большая ее часть стекла по подбородку на грудь. Медленно и осторожно побрела в свою комнату. С каждым шагом меня все плотнее окутывала густая мгла.

На следующий день был запланирован визит к пане Ренате. Оля ходила к ней регулярно, раз в неделю после школы. Сегодня я тоже решила пойти – я поняла, что нам нужна семейная терапия. Мне очень не хотелось этого делать, но я осознавала, что это наш последний шанс. К психиатру мы поехали вместе.

– Как я рада, пани Анна, что вы решили нас посетить! – заявила пани Рената с ехидным блеском в глазах.

Когда Оля вышла из больницы, доктор настаивала на совместной терапии, но я заявила, что слишком стара для этого. Да уж, я была сыта по горло сеансами и разговорами.

– Это последняя терапия в моей жизни, пани Рената! Предупреждаю, что больше вы меня на такое не уговорите.

– Пани Анна, мы постараемся провести ее побыстрее, чтобы вас не сильно утруждать.

Пришла Оля, мы сели рядышком, и через минуту Рената обратилась ко мне:

– Скажите, пани Анна, когда вы начали употреблять алкоголь и успокоительные?

Я оторопела и возмущенно заявила:

– Простите, не могу понять, чья эта терапия – моя или Олина.

– Сегодня у вас семейная терапия, – заявила докторша.

Оля сидела на стуле и нервно крутила пуговицу на блузке.

– Пани Анна, вы можете все закончить как можно быстрее или придется вам сюда ездить еще полгода. Так как вы мне платите за лечение, то я ничего против целого полугода не имею.

– Так как я могу не дожить до конца этой терапии, то тоже ничего не имею против.

– А ты, Оля, что об этом думаешь? – спросила Бжозовска.

Оля сидела на стуле и крутила пуговицу. Все сильнее и сильнее.

– А что я должна сказать? – спросила она тихо.

Я посмотрела на нее, и сердце сжалось, а в горле начал расти ком. Глотнув его, я прохрипела.

– Тогда…

– Что? – повернулась ко мне Рената.

– Тогда, – повторила я, – когда умерла моя мама.

Оля не смотрела на меня, а я на нее. Я только старалась не отводить взгляда от доктора.

– В тот день я напилась и потом не переставала пить. С того самого дня. А почему вы не спросите, когда я бросила?

– Спрошу в свое время. А почему вы начали пить?

– Потому что мать умерла у меня на операционном столе. Меня мучила совесть. Потом пила, потому что потеряла работу.

– Почему вы считаете себя ответственной за смерть матери? Вы допустили какую-то ошибку?

Я немного помолчала, прикидывая, каковы ставки в этой игре. Окинула взглядом комнату. Ставка сидела, опустив голову, и крутила в руках оторванную пуговицу. По ее щеке текла слеза.

– Потому что я выпила перед операцией! – выдавила я наконец и попыталась объяснить: – Дежурство прошло спокойно, ничего такого не случилось, все бабы уже родили, в приемном покое тишина и спокойствие. Часа в четыре утра мы с Янеком налили себе по стаканчику коньяка и пошли в кровать. Через полчаса меня вызвали. Привезли пациентку с маточным кровотечением. Это была мама…

Я замолчала. Ком в горле и в желудке рос устрашающе быстро. Наконец, я не выдержала. Разрыдалась. Пани Рената подала мне платочек и погладила по руке.

– Только один стаканчик! – всхлипывала я. – Господи, только один стаканчик!.. Кто мог предвидеть, что такое случится! Какого черта мы пили? Какого черта я начала ту операцию? Любая другая пациентка полежала бы в отделении пару часов, и ее оперировала бы уже новая смена. Но нет, я сама должна была это сделать! Это же моя мама! Холера! Я должна была оперировать! Кто, если не я?! Какого черта я за это взялась? – выкрикивала я сквозь слезы.

Еще несколько минут я невнятно твердила какие-то оправдания. Когда немного пришла в себя, а ком в горле уменьшился до приемлемых размеров, Рената спросила:

– Вы сестре это рассказали?

Ком вновь начал расти, мешая мне говорить. Докторша поняла и потому сменила тему. И задала мне следующий вопрос:

– А что с вами потом случилось? Почему вы пить бросили?

– Оля случилась, – ответила я.