Текст книги "Дочка, не пиши!"

Режабек

В мае 2010 года мой отец и мой «полубрат» Александр Режабек (это фамилия его отца, да и наша мать до конца жизни по паспорту была Режабек), объединившись в единый фронт против меня, сделали роковой шаг. Братец, который всегда страдал графоманией, вымучил «открытое письмо брата-алкоголика» под идиотским названием «Екатерина Шпиллер, не читай» и с провокационным подзаголовком «Отчего умерла моя мама, Галина Щербакова». Поздравляю автора и его редактора с «находкой» – письмо ко мне, где в каждом втором абзаце есть обращение «Катя», адресату предлагается… не читать! Не получился перифраз названия моей книги. Глупость вышла. Иногда следует думать, прежде чем писать.

Сначала братец разместил материал на своей странице в СИ, где уже были никем не читаемые прежние его сочинения. Так бы и висел он там, практически не замеченный, но мой заботливый папа подключил старые связи и пропихнул это творение на сайт «Комсомольской правды». Да еще со своим сопроводительным словом:

«Два месяца прошло, как не стало моего самого дорогого человека, моей Гали, в миру известной как писательница Галина Щербакова. И может быть, уже стало позволительным, имея в виду нормы порядочности и божьей морали, заговорить о тягостной истории, сопровождавшей уход из жизни этой самой светлой, помимо моей мамы, личности, встретившейся на моем уже длинном пути.

Речь идет о тексте, сочиненном и распространенном в Интернете Екатериной Шпиллер, моей и Галиной дочерью, который начинается фразой: «Всегда проповедуя нравственность, Галина Щербакова вела бесстыдно безнравственную жизнь. Она могла талантливо придумывать красивые чувства в своих книгах, но в реальной жизни предпочитала их топтать». А заканчивается так: «А мама… Что ж, я понимаю, для мамы мое счастье, увы, хуже ножа острого». (Желающие прочитать сочинение легко могут найти его по названию «Мама, не читай!».)

Нас всегда было двое – я и Галя. И какие бы трудности нам ни встречались, мы их одолевали вместе. И вот впервые я оказался один (предварительно оттолкнув протянутые ему руки дочери и внучки. – Прим. автора) – и перед трудностью, как мне теперь кажется, самой большой. Я обязан защитить от словесной скверны человека, который сам уже не в состоянии этого сделать. Но как? Опровергать, что он не вел “бесстыдно безнравственную жизнь”? Идиотизм. Или по пунктам – здесь неправда, вот здесь, и тут… Но тогда придется выдать текст не меньший, чем первоначальный. Но все еще хуже: я не в состоянии выйти и публично обличать автора во лжи (лжах) – это моя дочь (на самом деле он понял, что не в состоянии опровергнуть факты, а самое главное, ответить на острейшие вопросы, но, посмотрите, какой сейчас последует ханжеский выкрутас: я бить не могу, но с удовольствием посмотрю, как это сделает кто-то другой. – Прим. автора).

Но есть Бог, есть! Впервые в жизни в, казалось бы, безвыходной ситуации на помощь ко мне пришла не Галя, а кто-то еще. Этим кем-то оказался наш сын.

И я вспомнил (а вернее, никогда не забывал), как увидел его, почти двухлетнего, как он сразу обаял меня младенческим очарованием, и оно влилось в волшебную ауру его прекрасной мамы.

Александр Режабек написал эссе, которое вы при желании прочтете. Скажу одно: «защита Режабека» проста, даже примитивна. Он рассказывает, как было на самом деле. Я не согласен с какими-то его оценками. Ну и что? Может быть, прав он. Но, повторюсь, все так и было на самом деле. Свидетельствую (жаль, что это не суд, где за лжесвидетельство привлекают к уголовной ответственности. – Прим. автора)».

Из комментария Марины Казанцевой:

Меня поразила фраза вашего отца, а не какие-то сыновние-дочерние интерпретации (заметил ли кто эту невольно проговорившуюся правду?): «Нас всегда было двое – я и Галя». Их было двое, понимаете? Не трое, не четверо, а двое – родители отдельно, дети отдельно. Я вот никогда не могла бы сказать о своей семье, что нас было только двое – нас сначала было трое, потом четверо, и это неразрывно, пока мы живы. Но это уже другая вселенная, иная манера мироощущения.

И вот само «эссе». И ладно бы оно просто было скучным, плохо читаемым, натужно-ироничным и пошлоостроумным, так оно еще все построено на передергивании моих слов и подтасовках. Письмо, по замыслу авторов (а я вижу, что оно тщательно отредактировано, почти переписано рукой моего отца), должно было убить меня наповал. Сначала я читала совершенно спокойно. Ну, неумело описывает человек свое счастливое детство, столь отличное от моего, – что ж тут удивительного? Я и не говорила никогда, что у нас с ним было похожее детство, как раз, напротив, утверждала, что брат в нашей семье чувствовал себя намного лучше меня… С чем спорить-то? С его упреками, что я не знала того, что было до моего рождения? Это настолько глупо, что даже не смешно…

Брат признается, что очень недоумевал, когда прочитал мою книгу, ему непонятно, о чем это я? С чего это я? Ну, правильно! Я же писала о своих ощущениях, о том, что происходило со мной, не с ним. Его в моей жизни вообще было как-то мало. Как и меня в его. У него другие впечатления от прошлого? Имеет право, на здоровье. Так что сказать-то хочет? Где разоблачения меня, нехорошей?

Их все не было и не было. Режабек долго и занудно просто описывал свою жизнь в нашей семье. И не только в семье. Попутно он рассказывал о школе, друзьях, институте. Иногда он как бы вступал со мной в спор, но это было так неумно, что даже не вызывало желания возражать. К примеру, он напрочь забывал о том, что у нас восемь лет разницы и что я, в отличие от него, росла в Москве и понятия не имела, что такое провинция. Или не принимал во внимание, что он вообще-то был мальчик, а я девочка. Но это пустяки. Хотя вот этот кусочек произвел на меня впечатление.

«Я, Катя, был их (родителей. – Прим. автора) товарищем и соучастником их веселой и интересной молодости. Я терпел их закидоны. Я присутствовал на всех их пирушках. Я не сердился, что остаюсь последним в садике и не знаю, кто меня заберет. И спокойно уходил иногда с совершенно незнакомыми дядями и тетями, потому что никто из родителей по неизвестной мне причине не мог за мной прийти. Я до сих пор не понимаю, что можно делать допоздна в редакции советской молодежной газеты во времена, когда подача информации в СМИ строго контролировалась и регламентировалась. И не приходилось тогда журналистам срочно ездить в места пожаров, землетрясений и преступлений. И вполне допускаю, что компашка друзей-газетчиков могла просто засидеться в кафе «Золотой колос», в котором со взрослыми неоднократно был и я. Но, Катя, во мне и моем детстве не было никакой исключительности. Так же росли и другие мальчики и девочки из семей журналистов. Мы были дети редакции. Я, Катя, был не просто сыном своих родителей. Я был их сообщником. А это совсем другое».

Ах, как романтично быть если не сыном полка, так хотя бы сыном редакции! Нравилось, так нравилось! Не сломало психику ребенка, вот и замечательно. Не по этой причине стал впоследствии алкоголиком – тогда, действительно, какой спрос с родителей. Обратите внимание, уважаемые читатели, как легко и мило подается возмутительный факт: родители, видите ли, сидели и «бухали» в кафе, нередко забывая забрать маленького сына из детсада! Кстати, поверила – и сразу, даже без свидетельских показаний отца. Ибо крепко выпить и «погудеть» в компании было высшим и частым удовольствием моих родителей. Режабек прав: не было и не могло быть у советских провинциальных журналистов никакой авральной работы, они были банальными глашатаями Системы и подавали дозированные и сто раз проверенные «наверху» новости по четкому графику. Но им до дрожи хотелось быть Ремарками и Хемингуэями, этакими, по выражению Роберта Рождественского, мальчиками-ремарчиками. В первую очередь так же красиво пить спиртное. Красиво не получалось, а пить – еще как! А мальчик регулярно наблюдал это с раннего детства. И видел, какими веселыми и ласковыми становились эти взрослые в подпитии. Так может быть, все-таки это основа его будущего тяжелейшего алкоголизма?

Еще один эпизод, который заставил меня поежиться.

«Однажды я с родителями мирно стоял на веранде, когда вдруг послышался дикий крик. И мы увидели зрелище. Ты, Катя, с выпученными глазами улепетываешь со всех ног, а за тобой гонится здоровенный, ростом с тебя саму, красивый петух с соседнего участка. Я думаю, родители специально попросили соседей, чтобы они натравили на тебе эту разъяренную птицу. Самое глупое в этой ситуации было то, что никто толком не понимал, как тебе помочь. Вряд ли существуют правила борьбы с разозленными петухами. И, видимо, поэтому родители почему-то обратились ко мне. Мол, давай, сделай что-нибудь. А что я мог сделать? Честно говоря, перспектива быть поклеванным петухом меня вовсе не прельщала. Но я все-таки был мальчишкой, а в руках у меня был сделанный мною же самим лук. И, почти не колеблясь, я натянул тетиву и выстрелил. И, самое смешное, попал в петуха, и тот, вскудахтнув как курица, позорно бежал с поля боя».

А я ведь не забыла… Я настолько тогда испугалась, что до сих пор четко помню, как все было: я лежу на земле, а никуда не улепетываю, а петух уже топчет меня своими лапами и целится клювом в лицо. Мне ужасно страшно, кажется, я кричу. Ага, выясняется, что родители, которые все это наблюдали со стороны, спокойно говорят брату: сделай что-нибудь. Инстинкт спасать маленького ребенка от смертельной угрозы не проснулся ни у кого из них! Мне было года три-четыре? Я помню, что спас меня брат. А вот родителей не помню… Что ж, Режабек честно рассказал, как было дело. Мама и папа с интересом наблюдали за петушиной атакой…

Режабек обошел молчанием один из самых главных моих кошмаров детства, когда он в течение нескольких лет лапал меня, маленькую девочку, по ночам. Я написала об этом в книге, а он будто этого не заметил! Струсил? Нечего сказать? А, впрочем, как тут оправдаешься? Но какую же нужно иметь наглость, чтобы не забиться от стыда за свои юношеские мерзости в дальний угол, а с пьяным ухарством строчить свои «эссе».

Но чем ближе к концу сочинения, тем больше наглости позволял себе этот человек, с которым мы не общались уже 20 лет и который забыл о существовании сестры еще задолго до своего отъезда в эмиграцию. Не буду разбирать по косточкам все это письмо брата-извращенца, откомментирую лишь некоторые фрагменты, характеризующие истинную суть всего опуса.

«Ни писателем, ни журналистом ты, Катя, не стала. И чем больше я общался с матерью, тем больше понимал, что, продолжая в финансовом отношении эксплуатировать ее, ты, помимо всего, превратила ее в помойное ведро для своих комплексов, жалоб на то, что тебя не ценят, подсиживают, что все к тебе несправедливы, а мир и вообще просто ополчился. И чем дальше, тем хуже».

По этому плохо отредактированному абзацу (что ж ты, папа! – Прим. автора) я не могу достоверно установить, кто тут лжец – Режабек-сын или Режабек-мать? Мы с первым мужем жили на собственные деньги, не шиковали, конечно, но с родителей не тянули. Махровая ложь, гнусная тем более, что я доподлинно знала, как очень даже кругленькие суммы не два и не три раза «уезжали» в Израиль, к брату. Впрочем, мне дела до этого не было никакого. Ни единого раза я не задавала им вопросов на эту тему, не единого раза мне и в голову не пришло даже размышлять об этом. Так что не Режабеку читать мне мораль про финансовую помощь. Тем более сейчас, когда, боюсь, он живет на родительские деньги. Впрочем, не могу утверждать доподлинно: недавно до меня дошли слухи, что от Режабека откупается его бывшая жена – дает ему деньги и на жилье, и на еду, и на водку, то есть содержит 53-летнего мужика, не инвалида, не кормящую мать, а бывшего мужа-алкаша, который не хочет работать. В общем, не этому опустившемуся человеку читать мне мораль об иждивенчестве. За мной нет подобного греха. Кто бы об этом ни врал – Режабек или его мать.

По словам братца, я никем не стала. Сначала разберемся, кто это утверждает. Это человек, который скрупулезно перечисляет свои заслуги перед человечеством, выставляя напоказ свои дипломы и звания. Ни то, ни другое сейчас уже ничего не стоит – из медицины этого застарелого алкоголика давно выгнали. Писателем он не стал и не станет никогда по причине очевидной бездарности. Уже много лет Режабек пытается доказать миру, что он – гениален, с Чеховым и Булгаковым на дружеской ноге и мог бы им покровительствовать если не в медицине, то в литературе. Но любой, даже не слишком искушенный читатель может, просто взглянув на творения братца, понять, что способностями здесь и не пахнет, к литературе это не имеет никакого отношения.

Лет пять назад у нас дома в Москве раздался звонок. Я обалдела: звонил Режабек. Не знаю, трезвый он был или уже «усидел», как обычно, бутыль «вискаря», но он абсолютно серьезно предлагал через меня моему мужу-издателю опубликовать его творения, утверждая, что мы все обогатимся, озолотимся, ибо он – гений. Женя, почитав его сочинения, расхохотался. Он сказал, что ему нередко приходилось иметь дело с графоманами, но никто из них про «обогащение» даже не заикался, для этого нужно было обладать манией величия.

Так вот, этот самовлюбленный неудачник решил просто голословно оболгать меня. И вы знаете, отчасти получилось. Мои ненавистники, которые образовали кружок почитателей моего братца (я имею в виду его форум по поводу моей книги, не подумайте, что эти почитатели еще и читатели режабьего графоманства), с удовольствием подхватили тему и понесли «в народ». «Она не работала, всю жизнь на диване лежала! Ее муж и мать содержали! Она никто и ничто!» – стали там и сям выкрикивать эти кликуши. Что ж, давайте разбираться с этой клеветой.

Итак, до рождения дочери я два года работала в библиотеке. «Тоже мне – работа!» – высказалась по этому поводу идейная сестра Режабека – такая же, как и он, литературно бездарная Брунгильда. Что ж, вот так незатейливо взяла одна «гоминидка» и оскорбила очень уважаемую профессию библиотекаря. В какой-то мере ее презрение – это показатель отношения к библиотечному делу в некогда «самой читающей стране». За время работы в библиотеке Центрального дома журналистов я заработала пожизненную аллергию на книжную пыль, но тем не менее по сей день вспоминаю эти годы с теплотой. И ничего ни постыдного, ни зазорного в своей той работе не вижу. Ну что поделаешь, если наша «интеллигенция» вот так смотрит на эту деятельность! Раньше я полагала, что презрительно относятся к библиотекам только маргиналы.

Потом я работала машинисткой в редакции одной центральной газеты. И так до родов я работала, и дома не сидела. И потом еще шесть лет работала. Но поскольку я не собиралась в своей книге расписывать, подобно Режабеку, собственные достижения и победы на трудовом фронте, не фиксировала внимание читателей на своей деятельности. Книга была о другом. Однако теперь придется.

За шесть лет я сделала весьма неплохую карьеру. Когда дочке было четыре года, я начала работать на популярнейшем радио, сперва обычным секретарем, но уже через несколько месяцев стала сценаристом, режиссером и «голосом» самых известных в то время рекламных аудиороликов, зарабатывая часто вдвое, а то и втрое больше сослуживцев-журналистов. В то время я стала получать много заманчивых предложений интересной и перспективной работы. В результате я выбрала себе столичный глянцевый журнал и, пройдя конкурс, получила место ведущего редактора. Я не только справлялась со своей работой в редакции, но и успевала при этом еще публиковаться в разнообразной столичной прессе (например, в журналах «Крестьянка», «Домашний очаг», «Огонек» регулярно появлялись мои материалы). В конце концов, меня пригласили на должность главного редактора популярного журнала медицинского направления. А еще в моем литературно-публицистическом багаже четыре книжных издания. И только изнурительная болезнь не позволила мне дольше работать.

Из-за этого меня объявили бездельницей и лентяйкой?

Это я сама была недовольна собой и считала, что способна на большее, я сама себя поедом ела, что не достигла большего. Я и по сей день не считаю, что сумела сделать в этой жизни что-то настоящее, большое, то, о чем мечталось. И мне в голову не приходило надуваться от гордости по поводу публикаций в известных изданиях, как это сделал Режабек, вспоминая замшелые времена советской власти, когда у него прошла пара заметок… Эта его гордость так ничтожна и унизительна для него же! Но он этого даже не понимает.

И зарабатывала я, когда работала, очень достойные деньги, не меньше мужа. Так что опять соврал Режабек.

Еще меня потрясла наглость, с которой Режабек придумал несусветную чушь, будто мои родители растили Алису. О-па! От возмущения и злости я чуть не швырнула мой бедный ноутбук о стену. Вот как это было на самом деле. Обычно по пятницам мать звонила и елейным голосом спрашивала: «Ты привезешь нам ребенка?» На выходные им очень хотелось получить игрушечку-развлекуху. Конечно, я привозила. Алиска бывала у них до воскресенья. Вечером накануне понедельника мне возвращали «куколку». Я получала назад едва дышащего от перекорма ребенка, капризного и плохо управляемого. С «куклой» играли, разрешая ей все что угодно и не заставляя ничего делать, выполняли любые ее капризы. Двух дней для малышки вполне хватало, чтобы превратиться из маленькой послушной девочки в избалованного Плохиша. Потом, как минимум, пару дней нужно было приводить ребенка в норму. Не единожды я объясняла родителям, что так нельзя. И что слышала в ответ?

– Мы – бабушка и дедушка, мы не обязаны воспитывать. Да, мы будем баловать и делать то, что нам всем приятно. Имеем право!

– А мне потом расхлебывать?

– Ничего, справишься.

Ни одного раза мы с Климовым не съездили вместе в отпуск – ни разу! Потому что, хотите верьте, хотите нет, мне даже в голову не приходило попросить родителей взять к себе мою дочь дольше, чем на пару дней. Мать давно уже сумела установить такое правило жизни: поскольку ее работа – святое, никто не вправе посягать ни на один лишний час ее времени! Растить, воспитывать мою дочь? Ну, нет, только поиграть в куколку и в строго определенные часы. А я и не возражала, я ведь никогда не могла расставаться с Алиской надолго… А долго для меня – это та самая пара дней. Я ужасно скучала, без дочери дом казался холодным, пустым и страшным. Но все-таки интересно, это мама так беспардонно лгала, или в слабой голове брата так трансформировалась информация, или просто Режабек сам придумал, что мать растила и воспитывала внучку, а я тем временем лежала на диване и ела пирожные.

Вернемся к моему «безделью». Да, в самые последние годы стараниями «любящей» родни я уже просто не могла работать. Заболела и слегла. Слегла в прямом смысле этого слова. И на ноги меня поднимали в больнице. Но, даже выйдя оттуда, я не была способна работать, долго еще не могла… Хотя предложения были весьма заманчивые, но, увы…

А Режабек вообще облажался по полной программе. Его не было в Москве, в России 20 лет, что он знал? Слышал ли меня по радио? Читал ли мои статьи в московской прессе? Или мать выдавала ему лживую информацию обо мне, возможно, чтобы пощадить его пьяное израненное самолюбие? Уверена, что все было именно так: мать не хотела травмировать моими успехами пьющего и ничтожного сына. Жалела убогого. Так, если помните по моей книге «Мама, не читай!», она когда-то пожалела мою невестку (в книге я назвала ее Мурочкой) и попросила меня, 15-летнего подростка ни в коем случае не надевать при ней новое красивое платье, чтоб не огорчать юную жену брата.

«А на матери ты просто паразитировала, и чем старше становилась, тем сильнее. Ведь ты, даже когда писала книгу, не случайно сделала ее продолжением „Вам и не снилось“. Ведь кто тебе, такой талантливой, мешал написать что-то свое? Но ты не стала. Все было просчитано. Напиши ты что-нибудь просто от себя, шанс быть опубликованной был бы равен нулю. Напиши продолжение „Вам и не снилось“ какая-нибудь Люба Холобудина из Урюпинска, и ее шанс опубликоваться был бы нулевым. А тут почти беспроигрышный вариант. Талантливая дочка пишет продолжение романа талантливой матери».

Ага, вариант беспроигрышный. Его придумали издатель с матерью. И мать меня очень долго уговаривала написать продолжение, потому что издатель этого сильно хотел. Матери понадобилось немало времени, ведь я отказывалась, не чувствуя в себе писателя. И неправа была в одном: дала себя уговорить и написала. На этом мои писательские «амбиции» и закончились. Об этом подробно рассказано в книге, но Режабек эту деталь «упустил».

А вот бедный мой брат навсегда останется никому не нужной Любой Холобудиной, не буду писать откуда, чтобы город не обижать.

«Как ты честно сообщила всем читателям, правда, в несколько завуалированной форме, перепихнуться с другими мужиками тебе проблемы не составляло, а идея найти обеспеченного мужа давно не оригинальна и придумана не тобой».

То, что он давно заслужил получить по пропитой физиономии от моего мужа, Режабек уже знает из личной переписки. Он вырос в семье «совков» и продолжает сам оставаться «совком», а потому не ведает, как ведут себя настоящие мужчины, когда подобные мерзости говорят об их женщинах. Как мужчина Режабек – полное ничтожество, раз позволяет себе подобное. Он и потом позволил себе многое, об этом рассказ впереди…

Я знаю, что с юного возраста тема про «перепихнуться» – его любимая. Потому он и щупал темными ночами меня, маленькую девочку. У него, очевидно, были сильные поллюции, эротические сны и прочие юношеские проблемы. И ему срочно надо было «перепихнуться». Хорошо, хоть он побоялся это сделать с маленькой сестренкой, великий ему за это поклон. Кого ж ему сейчас щупать, бедному, после того как жена бросила несчастного алкаша?

Хочу еще обратить внимание читателей, что все эти мерзости про «перепихнуться» редактировал и размещал на своем сайте мой отец. Как после этого называть такого человека? Я не знаю это рыбьеглазое существо в очках, не знаю. Папы такими не бывают.

А теперь немного отвлечемся от увлекательнейшего разбора «эссе» Режабека. Такие типы, как мой братец, умеют удивительным образом переворачивать все с ног на голову, перевирать, передергивать и в результате бесконечно лгать. Такие типы нередки в нашей жизни, особенно часто они встречаются среди, как нынче модно выражаться, лузеров, озлобленных на весь мир неудачников и во всех смыслах непривлекательных людей. Они сами осознают свою ущербность, но, вместо того чтобы что-то изменить в себе, как-то поработать над собой, начинают трясущимися от злобы и зависти руками собирать коллекцию чужих промахов, неудач, недостатков.

Именно среди этих людей Режабек, естественно, нашел и понимание, и поддержку. Благодарные его читатели с наслаждением бросились разбирать мою жизнь, мою личность, причем не столько с его слов (ему особенно обо мне и сказать-то было нечего), а в большей степени, как это ни смешно, из моих рассказов о себе. Я писала, что из меня не получилось музыканта, что я не умела шить, была некрасивой, неловкой, не умела строить отношения с противоположным полом… Вывод последовал незамедлительно: мерзкая дочь до смерти завидовала успешной, красивой, талантливой матери, а сама была во всех отношениях бездарной и уродливой. Что ж, жалкие люди понятия не имеют, что такое рефлексия и как человек сам может о себе нелицеприятно думать, как строго он может спрашивать, требовать с себя, быть неудовлетворенным собой, страдать из-за этого, подчас бывая безжалостным к себе, а потому несправедливым.

Сейчас на ближайшие пару абзацев мне придется засунуть всю свою рефлексию куда подальше, посмотреть на себя со стороны вроде бы чужими глазами и рассказать о Катерине Шпиллер как бы словами других людей. Те, кто все понимает и так, у кого во время прочтения «Мамы» не возникло никаких мыслей о моем ничтожестве, лучше пусть пропустят, не читают следующий кусок, потому что перед ними мне будет неловко. Но, видите ли, друзья мои, придурков, что радостно обсуждали мою «бездарность» на основе моих же оценок, надо все-таки поставить на место, ибо они забылись.

Итак. Училась я всегда почти лучше всех в классе. Нет, не была самой лучшей, но в первой тройке – точно. Музыкантом не стала, но играла на фортепиано вполне прилично, для домашнего музицирования – очень даже неплохо. Легко подбирала музыку – слух у меня абсолютный. Сама покупала ноты и разбирала отнюдь не простые вещи. Кстати, в отличие от меня, мать, которая всю жизнь повторяла, что ее в детстве учили играть на пианино, ни разу не села за инструмент и не сыграла даже «Чижика-пыжика», сколько я ее ни просила. Чему и как музыкально «образовывали» мою талантливую маму, так и осталось загадкой. С годами я поняла, что она просто не умеет играть.

А потом я еще научилась играть на гитаре и под собственный аккомпанемент пела песни Окуджавы, Высоцкого, Никитина и многих других замечательных авторов. Во всех компаниях меня всегда об этом просили. Говорят, у меня хорошо получалось. Жаль, что уже лет пятнадцать как забросила это дело…

С детского сада в меня всегда был влюблен какой-нибудь мальчик. Причем мне везло: мальчики были хорошие. Помню, как с пятого по восьмой класс за мной прямо-таки ухаживал парень: он провожал меня в музыкалку, дарил какие-то милые пустяки, водил в кино, в общем, очень старался. Другое дело, что я была, увы, равнодушна ко всем и не ответила ни на одно ухаживание. Вообще относилась к этому спокойно. И, кстати, никогда не болтала о мальчиках с подругами, не хвасталась, как многие другие девочки, коллекционировавшие всякий случайный взгляд в свою сторону, ибо расценивали его как влюбленный. Почти ежедневно я слышала от одноклассниц: «Он влюбился в меня, та-а-ак смо-о-отрит!» У меня подобное поведение всегда вызывало недоверие, а потому я хихикала и предпочитала вообще молчать на эти темы.

На дискотеках я танцевала так, что вокруг собирались зрители, смотрели, а потом аплодировали. Я была гибкой, пластичной, музыкальной. Танцевать я умела очень хорошо с самого детства. Сколько поклонников я этим «срубала», правда, не нужных мне пока поклонников. После каждых танцев больные ноги мне жестоко мстили. Но не танцевать я не могла.

Когда я стала уже совсем взрослой и у меня возникали романы, то все они были исключительно с весьма нетривиальными мужчинами. Это были победители в жизни, блестящие в общении, хорошо образованные и небедные люди. Им было со мной хорошо и интересно – они постоянно в этом признавались. Но я сама быстро прекращала эти отношения, потому что мне нужна была любовь, а ее не было, по крайней мере, с моей стороны. Пришла она, наконец, когда мне было 37 лет.

Сейчас мне 45. Благодаря тому что я всегда занималась физкультурой, плавала, посещала косметолога и следила за собой, выгляжу лет на десять моложе. Продолжаю заниматься спортом, исключая периоды обострения болезни, когда это просто невозможно.

Да, я готовлю не очень хорошо. В нашей семье этим занимается Женя: он обожает творить пищу богов и умеет готовить так, что на кухне никакой женщине просто нечего делать. У нас распределение обязанностей: Женя готовит, я слежу за чистотой нашего большого дома. И он всегда сверкает и сияет. Правда, для серьезной домашней работы у нас есть домработница.

Про свои профессиональные успехи я уже рассказала. На радио в свое время я часами не выходила из записывающей студии – приходилось делать по несколько рекламных роликов в день: их в основном поручали именно мне, потому что знали – я сделаю хорошо.

Когда я работала в печатных изданиях, то ежедневно слышала в свой адрес:

– Кать, придумай тему номера!

– Катюша, нужна идея рекламы! Придумай, пожалуйста!

– Катенька, отредактируй именно ты, пожалуйста!

– Катерина, нужен заглавный материал в этот номер. Как это – почему ты? А кто же, кроме тебя?

– Екатерина Александровна, не могли бы вы помочь мне с этим материалом?

– Катеринасанна, вы опять не пойдете на встречу главных редакторов? Что на этот раз говорить?

Пора заканчивать этот парад самовосхваления… Ах да, еще одно! Внешность, моя «уродская» внешность, из-за которой я якобы так омерзительна окружающим (именно так меня представил кое-кто, прочитав мою первую книгу). Да, я не люблю зеркал, стараюсь глядеть в них пореже, потому что они меня не радуют… Но сейчас на минутку забуду об этом и как бы дам слово другим людям, знавшим и знающим меня. Они часто называют меня красивой (явный перебор, конечно), еще чаще – очень интересной, стильной, прелестной, очаровательной. И не только в качестве комплимента в глаза, но именно этими словами говорили обо мне не при мне, хотя до моих ушей, как водится, это доходило. И еще: те самые успешные, интересные во всех смыслах мужчины вообще-то не склонны были «кидать глаз» на не то что уродливых, а даже просто невзрачных женщин. Да и Женя мой смолоду славился тем, что у него были только красивые дамы сердца – об этом в его компаниях ходили легенды. Других женщин Женя просто никогда не замечал… В общем-то при таком раскладе можно смело бросать вокруг себя победные взгляды и укладывать поклонников в штабеля. Но вот не умею, не дано. Но это мне не дано, я не умею!

Нормальных людей, которых я просила пропустить предыдущие абзацы, где мне пришлось напрочь забыть всякую рефлексию, вновь приглашаю к чтению. Вернемся к «эссе» братца Режабека и к его персоне.

Несколько слов об удивительной глупости Сашки. В своей книге я пощадила и его, и его жену, и его детей. Я не называла ни их фамилий, ни страны, куда они уехали, даже имя его жены изменила. Мою «оплошность» исправил сам Режабек, и теперь весь свет знает, что он – Режабек, его жена – Валерия Шарай и что живут они в Израиле, в городе Реховоте. Видит бог, не знаю, зачем он сам это сделал! И еще удивлялся: а че это ты, типа, сестренка, придумала Лерке имя Мурочка? А то, братишка, что жалко мне стало и ее, и ваших детей, ибо иметь отца и мужа (даже бывшего) с подобной «славой» – сомнительное удовольствие. Очевидно, ты думаешь иначе. Твое право.

В этом грязном «эссе» еще много моментов, на которых я могла бы «потоптаться». Но, думаю, умному читателю и так уже все ясно. Однако есть одна тема, приводящая меня, к сожалению, в состояние озверения. Ну, не могу я ее спокойно воспринимать. Это тема моей болезни.

«Я, Катя, восхищен тем, сколько сил ты потратила, пытаясь убедить окружающий мир, что тяжело больна. Но, если наивный и любящий муж (даже мужья) вместе с родителями покупались на эту удочку легко, то с врачами было сложнее, потому что они не очень были впечатлены твоими жалобами. И как ты сама, Катя, пишешь, ты только методом проб и ошибок нашла, наконец, доктора-спасителя, который, удивившись, как его дураки-коллеги сразу не догадались, поставил тебе диагноз болезни, которой у тебя в природе нет. Я, Катя, весьма скептически отношусь к российской медицине, хотя уверен, что и там полно отличных докторов, но, извини, я могу отличить медицину от прибамбасов. Поэтому твоя душераздирающая история о настолько запущенной болезни, что тебе даже пришлось ставить капельницу, меня ни в чем не убеждает. Сходи в Израиле к частному доктору, заплати деньги и получишь капельницу, заплатишь больше – получишь две. Зайди в частную клинику, и, если твои средства позволяют, тебя убедят, что дело швах и нужно лечь на обследование и лечение. И из-за той же проклятой недоверчивости, услышав рассказ о единственном докторе-спасителе среди многих других неспасителей, я не закатил от умиления глаза, а подумал, что шарлатанам хорошо живется. А еще удобнее, когда вралей два, один делает вид, что болеет, другой, что лечит, платит-то все равно третий, муж Женечка».