Текст книги "Ночные проповеди"

Фергюсон позвонил непосредственному начальнику, старшему инспектору Фрэнку Макоули, и повторил вопрос, заданный прежде роботу.

– Все! – отрезал босс.

В пять вечера профессор Грейс Эбаундинг[9]9
  Великая благодать (англ.) (прим. пер.).


[Закрыть] Мазвабо сохранила сделанное за день и, потягиваясь, откинулась на спинку стула. Правда, работа еще не закончилась. Впереди – административные и учебные дела, и недописанная книга ждет своего часа. Но профессору казалось важным блюсти ритуал. Грейс включила стоящий на подоконнике чайник. Пока закипала вода, Мазвабо выглянула наружу. Из окна ее тесного загроможденного офиса на верхнем этаже здания теологического факультета на Маунде открывался один из лучших видов на Эдинбург: вдоль железнодорожных путей на север, на сады Принсес-стрит, на башни Нью-Нью-Тауна и Ферт за ними и на Файф. Неплохой бонус этой работы. Жаль, что единственный.

Вода закипела. Грейс развела в кружке растворимый кофе и снова уселась за компьютер, открыв страничку «Эдинбург ивнинг ньюс». Затем прочла заголовок и грохнула кружкой об стол, расплескав кипяток.

УБИТ СВЯЩЕННИК-БОМБИСТ

Читая текст, кликая на фотографии и слушая крошечные говорящие головы, профессор еще долго прижимала к губам ладонь – хотя боль от легкого ожога прошла скоро. Грейс негодовала, жалела – но, признаться, не больше, чем при известии о смерти любого другого незнакомца. Гораздо больнее ее укололо чувство вины.

«Боже, началось!» – промелькнуло в ее голове, когда Мазвабо увидела заголовок.

Она чувствовала себя виноватой потому, что знала о возможном развитии событий, но никого не предупредила. Почему?.. В общем, она и себе не могла толком объяснить, не то что другим.

Грейс подняла уже остывшую кружку обеими руками, уперлась локтями в стол, отхлебнула, уставилась в экран и прислушалась к своей совести. Пока нет никакой почвы для ее подозрений. Полиция ничего конкретного не сказала. Никто не взял ответственность за взрыв. Жертва – из самого низа католической иерархии, невинная, безвестная, любимая прихожанами. Для показательного первого убийства – донельзя неподходящая, нелепо выбранная жертва. Конечно, если жертву вообще выбирали…

Взрыв не учитывал косвенного ущерба. Другие жертвы в глазах еще невинней, чем погибший священник. Если злодеяние свершилось по причине, о которой Грейс едва осмеливалась думать всерьез, то его символическое значение было совершенно, даже извращенно противоположно тому, что она ожидала. Возможно, смысл этого преступления заключался как раз в его нарочитой бессмысленности.

Воистину, нет праведного ни одного.[10]10
  Послание к Римлянам 3:9—20 (прим. пер.).


[Закрыть] Ни одного…

Нет, погодите. Невозможно. Ни в коем случае. Не настолько же они безумны! Не стоит пугаться раньше времени.

Профессор встала и подошла к металлическому шкафу с выдвижными ящиками, достала картонную папку. Пролистала, сунула ее назад и с лязгом задвинула ящик на место.

«О да, – подумала Грейс, – они могут быть настолько безумны».

Но обратиться в полицию так и не решилась. Пока у нее были только мрачные подозрения – а последствия этого дела могут оказаться крайне тяжелыми для церкви. Хуже того, для всех церквей и для всех верующих.

Но и сидеть сложа руки нельзя. Подумав немного, профессор вздохнула, дважды ткнула кончиком пальца за ухом и позвонила епископу Сент-Андруса.

2. Зловещая долина

– Корнелиус? Подбросишь моего эректуса?

Корнелиус Вермелен перестал ухмыляться и прокричал в ответ:

– Конечно, Джей! Без проблем!

Он зашел за угол Инфоцентра национального парка Ваймангу и направился к ремонтному ангару. Ворота были распахнуты, проход загромождали голова и верхняя часть шеи аниматронного апатозавра. По стенам ангара тянулись полки, висели прикрепленные инструменты. Джон Ричард Кэмпбелл склонился над рабочим столом посреди ангара. На столе лежало туловище гуманоидного робота. Его темная волосатая кожа была убрана с поясницы, а стальные пластины ягодиц – сняты и отложены в сторону. Руки Кэмпбелла изящно и осторожно двигались в полости. Крохотная голова робота, страдальчески морщась, наблюдала за происходящим с ближайшей полки. Рядом с ней лежала куда менее изысканная маска с кустистыми бровями и сильно выдающейся нижней челюстью без всякой аниматроники, под которую довольно грубо подогнали машину, теперь ее лицо походило на человеческое, пусть и с морщинистой, дряблой кожей, испещренной пятнами, но вот череп стал вполовину меньше нормального размера, с мощными надбровными дугами.

Кэмпбелл оторвал взгляд от работы.

– Еще минутку! – попросил он.

Вермелен ему не поверил. Как и сам робот, судя по гримасе на его лице. Вермелен пробрался к нему бочком, чтобы не заслонять Кэмпбеллу свет.

– Со спиной проблемы?

Голова машины шевельнулась, будто пытаясь кивнуть.

– Да. Передача полетела в пояснице. Гребаные бараминологи!

– Сквернословие! – упрекнул Кэмпбелл, не отрываясь от работы.

– Это с древнееврейского, – пояснил робот, притворившись, что не понял упрека. – «Бара мин» значит «сотворенное». Очень растяжимый и гибкий таксон.

– Я не совсем понимаю, – пожаловался Вермелен, – какое отношение креационистская таксономия имеет к передаче в твоей пояснице?

– Несколько недель тому назад мне дали новое определение, и я из «локальной послепотопной разновидности человека» превратился в «вымершую человекообразную обезьяну с большим мозгом». Какой-то мелкий засранец из Института покопался в литературе и решил, что кости моего прообраза не связаны с каменными орудиями, найденными в том же горизонте раскопок, чтоб их. Более того, якобы уцелевшие поясничные позвонки и кости таза недостаточно хорошо сохранились, и теперь нельзя с уверенностью утверждать, что мой прообраз мог передвигаться вертикально. И мне приказали ковылять по окрестностям на полусогнутых, кряхтеть и размахивать руками. Я похож на какой-то не открытый до конца перочинный нож. Унизительнейшее, скажу я вам, занятие. Спину мне уже искалечили. А потом и шея вылетит.

– С шеей все нормально, – успокоил Кэмпбелл. – Главное, не забывай смазываться WD-40.

Он выудил из плошки с маслом большой шарикоподшипник, поднял его, зажав между большим и указательным пальцами – будто хотел оправить в рот, как сливу, – и уронил в открытую полость. Затем несколько раз провернул его отверткой, а потом – торцевым ключом.

– Попробуй-ка! – предложил Джон роботу. Безголовое тело выгнуло пару раз спину.

– Вроде нормально, – ворчливо протянула голова. Кэмпбелл поставил на место пластины, побрызгал на них WD-40, вернул кожу на место и тщательно разгладил ее. Высунув от напряжения кончик языка, он заделал разрез суперклеем. Затем отошел, рассматривая свою работу.

– Неплохо, – подытожил он.

Тело встало, подошло к полке и водрузило голову на место. Со щелчками воссоединились болты и провода. Кэмпбелл затянул несколько креплений на шее и затылке. С очевидной неохотой робот натянул маску. Шерсть скрыла зазор между головой и телом. Обезьянья морда задергалась – робот проверял управление.

– Спасибо, – поблагодарил он. Затем повернулся к Вермелену, механически дергая веками. – Прошу прощения, кажется, нас еще не представили. Я стал такой забывчивый – не ровен час, и голову свою забуду.

Он протянул длиннопалую, волосатую, кожистую руку.

– Корнелиус Вермелен, егерь парка, – представился Вермелен, пожимая ее.

– Пилтдаунский человек, поддельный человекообразный. Можно Пилтдаун. Очень приятно. – Робот обвел ангар тоскливым взглядом, будто уже скучал по этому месту. – Ох, пора назад, в образ. У-ук, у-ук!

Он направился вперед, едва не касаясь пола костяшками пальцев, подковылял к двери, погладил апатозавра и обернулся, взглянув на мужчин просительно – будто пес, ожидающий, когда же его выведут на прогулку. Кэмпбелл сложил инструменты в ящик и выпрямился, потирая шею и спину.

– О да, – согласился Джон Ричард. – Пора и нам в образ. И поклонюсь я в доме Риммона.[11]11
  4-я книга Царств 5:18 (прим. пер.).


[Закрыть]

Вермелен хихикнул и кивнул. Они с Кэмпбеллом презирали креационистов, заправлявших парком, хотя и по диаметрально противоположным причинам. Корнелиус с детства состоял в англиканской церкви и всю жизнь проработал егерем в парке. Ему было уже за сорок, когда Институт Бытия, основанный несколькими богатыми бизнесменами, изгнанными из США, получил лицензию на туристическое обслуживание Ваймангу. За прошедшие пять лет Вермелен не отступил перед креационистами ни на шаг. Он не позволил загромоздить живописнейшую вулканическую долину, и там поставили лишь несколько аниматронных динозавров да пару фальшивых пещерных жилищ. Водя туристов по маршруту, Корнелиус не следовал креационистскому сценарию, согласно которому древний на вид, а на самом деле относительно новый пейзаж долины с ее пышной растительностью преподносился как доказательство того, что на самом деле Земле всего 6000 лет. Вместо этого егерь всегда подчеркивал, что эффект эрозии и зарастания почвы из спрессованного вулканического пепла никак не может служить моделью для геологии магматических и осадочных пород. Хотя, конечно, появление стабильного ландшафта и зрелой экосистемы всего за два столетия – явление замечательное.

Что же касается Кэмпбелла, то, по мнению егеря, тот сам взвалил на себя тяжелый крест, причем своего собственного изготовления. Высокий, тощий и жилистый интроверт, самоучка, упрямец, Джон Ричард к своим двадцати двум годам умудрился вылетить из двух фундаменталистских сект. Из Реформистской пресвитерианской церкви Новой Зеландии, в лоне которой он был крещен, Кэмпбелла изгнали на семнадцатом году жизни. В порыве юношеского энтузиазма он подал в церковный журнал статью, доказывавшую (с неоспоримыми ссылками на Библию), что Земля плоская, а ее очевидную сферичность можно объяснить искривлением пространства, сотворенным Божественным провидением (вывод подкреплялся неудобоваримой, но безукоризненной математикой). Статья называлась «Сотворение наблюдаемой формы Земли с точки зрения науки и Библии» и, к несчастью, еще до публикации оказалась в Интернете – чем и навлекла на церковь Кэмпбелла всемирное осмеяние, к огромной его досаде. Джон Ричард очень расстроился, искренне раскаялся – но отозвать статью отказался и упорно твердил, что никакой сатиры не имел в виду, хотя в этом случае отделался бы лишь предупреждением. А упрямство повлекло за собой обвинение в неподчинении воле общины. Поскольку он не был формально членом церкви, не мог и быть отлучен, – но Джон Ричард не смог вынести недовольства братьев по вере. Чтобы избегнуть раздоров, он перешел в еще меньшую секту, Конгрегациональную баптистскую апостольскую церковь Северного острова, Аотеароа. Ее молельный дом по счастливой случайности – либо провидению Божьему – оказался поблизости от технического колледжа в Роторуа, где Кэмпбелл начал изучать робототехнику. Обжегшись однажды на вопросах веры, года два Кэмпбелл держал свое мнение при себе. Но тяга к спекулятивной теологии снова взяла верх – и снова не привела ни к чему хорошему. Джон Ричард разместил на своей страничке в сети текст, где искренне выражал обеспокоенность спасением души роботов, способных пройти тест Тьюринга, и прочих искусственных разумов. Статья попалась на глаза пастору. На этот раз Джона Ричарда обвинили в ереси. Отрицать он не стал.

Менее уверенный в себе человек озлобился бы. Кэмпбелл же считал, что теологические дебаты теперь бессмысленны. Все нужное уже сказали святой Августин, Кальвин и реформисты. Вряд ли можно стать лучше, чем они. Джон окончил колледж невоцерковленным и неуверенным в будущем. Из своих теологических эскапад он заключил, что попытка придать креационизму видимость научности – это неверная и напрасная попытка говорить с неверующим миром на его языке. Но именно в парке научного креационизма Ваймангу Кэмпбелл нашел свое призвание. Наняли Джона Ричарда благодаря его инженерным навыкам, и он помалкивал о своих убеждениях – но втайне презирал хозяев парка за то, что они пытались доказать явленное Богом. Сам Джон Ричард придерживался взглядов, определяемых им самим как «теория неодолимого самообмана». То есть доказательства сотворенности очевидны, стоит взглянуть на внешний облик мира, а любые более глубокие исследования изначально обречены на искажение благодаря духовной тьме, присущей всем людям. С точки зрения Вермелена, подобные мрачные взгляды как нельзя лучше соответствовали натуре Кэмпбелла, когда тот только устроился на работу. Но с год назад, после поездки в Шотландию, парень заметно приободрился. Кэмпбелл о поездке не очень распространялся, но из пары осторожных замечаний Вермелен понял, что в Шотландии Джон Ричард встретил людей со сходными убеждениями. Конечно, по большому счету, это могло оказаться ему совсем не на пользу, но пока Вермелен был очень доволен тем, что природная жизнерадостность коллеги все же выбралась из тени мрачных теологических сомнений.

Кэмпбелл с лязгом захлопнул двери ангара, запер их, поднял ящик с инструментами. Оба человека и робот подошли к джипу Вермелена, припаркованному на дороге перед Инфоцентром. Уже прибыла первая туристическая группа и выстроилась в очередь за видеоочками, накладывающими на вид долины причудливые сцены эдемской и допотопной жизни – намного детальнее, насыщенней и красочней, чем аниматронные представления. Насколько понял Вермелен, толпа явилась с индонезийского круизного лайнера. Туристы толкали друг дружку и указывали на пилтдаунского человека. Тот попозировал для видео, помахал рукой пару раз, потом забрался на среднее сиденье джипа.

– Пристегнись, – приказал роботу егерь, взявшись за руль.

Робот завозился, тыча в пряжку неловкими обезьяньими пальцами. Вермелен нагнулся и сам защелкнул ремень.

Джип въехал на небольшой холм. Сверху открывался вид на всю долину: лесистые склоны там и тут скрадывал утренний туман, поодаль в прохладном сентябрьском воздухе поднимались плотные столбы пара от горячих источников и озер. Далеко внизу сквозь лес блестела крикливая яркая лазурь Адского кратера, бледно голубела вода озера Фраинг Пэн. На горизонте за долиной высилась гора Таравера. На ее боку отчетливо виднелась расселина, оставленная извержением 1886 года.

Джип перевалил через гребень холма и покатился по долгой петляющей дороге вниз, к озеру. Вермелен включил радио – послушать девятичасовые новости.

Все говорили о взорванном священнике в Шотландии. Радио сообщало, что шотландская полиция не считает происшествие терактом. Однако опрошенные эксперты не были столь сдержанными. Скорее наоборот. Через пять минут егерь отключил радио.

– Звучит зловеще, – прокомментировал он.

– Да, – подтвердил Кэмпбелл. – Но ничего удивительного. Фанатичные ненавистники христианства никогда не уймутся, в этом и проблема. Их не устраивает даже то, что государства отступились от веры. Им недостаточно изгнания веры из общественной жизни. Они хотят уничтожить и тех, кто просто верит и молится сам по себе.

– Ну, по крайней мере, здесь у нас свободная страна, – поспешил добавить Вермелен, чтобы пресечь в зародыше очередную филиппику.

Сам егерь был настроен отнюдь не так миролюбиво, наблюдая в последние лет двадцать приток беженцев-фундаменталистов – так они сами называли себя – из Штатов и бывшей Великобритании в Новую Зеландию. Вермелена раздражало не только то, что они сотворили с парком. Беженцы образовали мощное политическое лобби, а их частые интриги и нападки на некогда родные государства заставляли выбиваться из сил местную службу безопасности, а заодно и портили торговые и дипломатические отношения с ослабевшими, но все еще довольно могущественными Соединенными Штатами.

– Теперь нам стоит держать ухо востро, – посоветовал Кэмпбелл.

– Хм, – отозвался Вермелен, сосредоточившись на вождении.

Кэмпбелл умолк, но ненадолго.

– Ты еще посещаешь этот эрастианский храм синкретистского идолопоклонничества?

Вермелен обиделся. Но заставил себя рассмеяться.

– Да, я еще хожу в церковь Священной Веры, – ответил он сухо, глядя на Кэмпбелла, который демонстративно уставился на дорогу. – И знаешь, Джей, тебе тоже следовало бы сходить туда. Это, в конце концов, просто одна из форм благодати.

Кэмпбелл вздохнул.

– Признаюсь, мне не хватает присутствия братьев по вере. Но апостолы прямо указывают верующим бежать идолов. И я с идолами не смирюсь.

«Уж точно, ты не смиришься», – подумал Вермелен.

Англиканская церковь Священной Веры в Роторуа славилась прекрасной резьбой в стиле маори на скамьях и кафедре – и окном, где было выгравировано на стекле матовое, полупрозрачное изображение Христа в плаще воина-маори. Казалось, Христос идет по воде озера Роторуа за окном. Кэмпбелл частенько гневно обличал это как потворство языческой тьме, предательство веры еще худшее, чем епископальное управление церковью и теологическое вольнодумство, – что, главным образом, и не давало ему присоединиться к англиканам.

– Однако, – продолжил Кэмпбелл, – церковь Священной Веры – самая заметная церковь в округе. Если враги христиан решились на убийство в Шотландии, кто знает, что они уготовили нам? В безопасности ли мы здесь, в Новой Зеландии?

– Думаю, все мы в деснице Божьей. И полицейской.

– Верно, – согласился Джон. – Но полиция не может наблюдать за всем подряд. Думаю, разумно было бы проследить, не появились ли в конгрегации незнакомцы. Пожалуйста, сообщи мне, если они появятся.

– И зачем? Ты-то что сможешь сделать?

– Не много, конечно. Но я просто хотел бы знать, вот и все. Хочу быть готовым. У меня еще есть друзья в церквях, которые я посещал. Я хотел бы, чтобы и они могли подготовиться.

– Ладно, – согласился Корнелиус. – Если я увижу загадочных чужаков, вынюхивающих, что к чему в нашей конгрегации, уж непременно сообщу тебе.

Кэмпбелл не заметил сарказма.

– Корнелиус, спасибо огромное! Именно этого я и хочу!

Джон вытянул из кармана блокнот, полистал его.

– Кстати, не мог бы ты меня высадить у поворота на Адский кратер?

– Конечно. Что за работа там?

– Какому-то балованному мальчишке пришло в голову скормить камень нашему велоцираптору-вегетарианцу. В итоге испортился челюстной механизм.

– А зубы?

– Зубы в порядке. Ни один кокос не удерет.

Оба захохотали. Робот заухал. Джип остановился, и Джон вылез наружу.

– Корнелиус, спасибо! – сказал он и похлопал по дверце. – Пилтдаун, до скорого!

Кэмпбелл пошел по тропе к озеру и скрылся за деревьями. Машина поехала дальше.

– А тебя где высадить? – спросил Вермелен.

– У террасы Варбрик, – ответил робот.

– Они что, вздумали там сделать диораму?

– Нет. Просто там начинается мой ежедневный маршрут. Оттуда я неторопливо пробираюсь назад вдоль тропы, временами показываясь среди кустов, чтобы вызвать восторженные крики юных гомо сапиенсов.

– Сочувствую.

– Я знаю, – Пилтдаун вздохнул и лязгнул фальшивыми зубами. – Эта личина, будь она проклята, неизменно вызывает жалость и сочувствие.

– Уж конечно.

Робот невесело хохотнул – на этот раз по-человечески.

– Если уж пользоваться языком высших приматов, скажу: я не в обиде на свою работу. Ведь, как ни крути, работающие напоказ прикрывают остальных.

– Прикрывают?

– Остальных люди видят лишь мельком, между деревьями. Конечно, посетители считают их всего лишь экспонатами парка, фигурами послепотопных людей, либо прямоходящими обезьянами, либо отпрысками нефилимов[12]12
  Библейские персонажи исполинского роста (прим. ред.).


[Закрыть].

– Хм, – отозвался Вермелен, которому эта идея показалась неожиданной. – Знаешь, если парк избавится от опеки креационистов, роботы могут сами по себе стать достопримечательностью.

– От этой идейки меня пробила дрожь, – сообщил Пилтдаун. – И захотелось помолиться за продолжительное процветание Института Бытия.

– Я понимаю, – согласился Вермелен смущенно.

– Не надо смущаться. И жалеть меня не надо. По правде говоря, я провожу большую часть дня, шаря по Интернету – когда связь позволяет, конечно, – и размышляя над глубокими философскими вопросами. Лицедейство перед зрителями лишь чуть отвлекает и раздражает – не более того. Да, высади меня здесь.

Джип спустился на дно долины. Вдалеке поблескивали силикатные террасы. У дороги булькал и плескал горячий ручей. Вермелен отстегнул пояс робота и потянулся через машину открыть дверцу. Робот выпрыгнул наружу и на мгновение присел, закрывая дверцу вытянутой передней рукой.

– Удачи с философией! – пожелал Вермелен.

– У-ук, у-ук! – откликнулся тот.

Несколькими минутами позже Вермелен припарковал джип на площадке среди заросшей тростником низины – высохшем озерном дне. Она тянулась до берега озера Ротомахана, сильно изменившего очертания после катастрофы. Егерь взялся ремонтировать изгородь, выстроенную против опоссумов. Рядом в зарослях пищал туи[13]13
  Птица, обитающая в Новой Зеландии (прим. ред.).


[Закрыть], мелкие белые пучки перьев на его горле дергались, как воротничок увлекшегося собственной проповедью священника. Испугавшись стука, сквозь тростники удирали краснолапые болотные куры, пукеко. Вермелен заколачивал опоры и прибивал к ним проволоку. Он подумал, что как раз для такой работы и были бы хороши гуманоидные роботы. К счастью, им ее не поручили.

В парке Ваймангу роботов было не меньше, чем валлаби[14]14
  Небольшое сумчатое животное, напоминающее кенгуру (прим. ред.).


[Закрыть]. И вели себя машины куда тише и незаметней. Кроме дюжины с лишним нанятых, если можно так выразиться, Институтом для работы в шоу, Вермелен замечал роботов лишь пару раз в неделю. А из разговоров с Кэмпбеллом знал, что их в парке больше сотни. То есть десятая часть всех когда-либо построенных гуманоидных машин – и четверть всех уцелевших. После спонтанного возникновения самосознания среди боевых роботов во время Войн за веру наступил период интереса к человекоподобным роботам, в их создание пустили крупные инвестиции. Как выяснилось, напрасные, опиравшиеся на ущербную бизнес-модель. Тогдашний глава маркетингового отдела «Сони» полагал, что новых роботов будут покупать по соображениям престижа. Но оказалось, их нельзя ни продать, ни нанять. Само собой, у них не было человеческих прав, но никто не захотел рисковать – ведь саму возможность распоряжаться разумным существом как вещью можно оспорить в суде. Но окончательно потопило программу выпуска роботов не это. Возможно, «Сони» удалось бы на них как следует заработать, если бы это действительно стало престижным. Вместо этого произошел полный провал рекламной кампании. Никого бы не обеспокоил робот, выглядящий как машина. Люди приняли бы и безукоризненно точного андроида. Но роботы, которые выглядели почти как люди, но при этом явно от них отличались, вызывали страх и отвращение. У этого явления давно существовало название: «зловещая долина» – крайне негативная оценка людьми почти человекоподобных существ. К сожалению, новые роботы оказались на самом дне этой долины.

К тому же они прекрасно распознавали человеческие эмоции и выражения лиц, ведь их разум возник, в первую очередь, благодаря безжалостному отбору на полях сражений, постоянной селекции тех, кто лучше других мог предсказать обстановку, обладал более совершенным интеллектом. Этот эффект могли воспроизвести, но не регулировать. В результате из-за обостренной способности к сопереживанию и крайне негативной реакции со стороны людей у роботов возник весьма нелестный образ собственного «я».

Большинство из той злосчастной тысячи просто перекочевали в более функциональные тела. У остальных же телесность стала слишком важной частью личности, и отказаться от нее они не смогли. Пара сотен человекоподобных роботов отправилась работать на космические лифты, где – к немалому удивлению всех, кроме них самих, – человеческая форма тела оказалась идеально подходящей для работы. Особенно хорошо они годились для обслуживания и ремонта лифтов, поскольку могли делать все то же, что и человек, используя предназначенное для человека оборудование, но при этом не боялись радиации и не нуждались в системах жизнеобеспечения. Некоторые роботы устроились телохранителями, вышибалами, то есть там, где пугать людей было частью служебных обязанностей.

Осталось всего около сотни машин, и они потихоньку – небольшими группами – переехали в парк Ваймангу, будто следуя некоему секретному соглашению. Для людей Ваймангу был чудом природы, аттракционом креационистов, туристской достопримечательностью. Для роботов он стал убежищем, своей собственной «зловещей долиной».