Текст книги "Джон Леннон. 1980. Последние дни жизни"

Глава 6
Эль-Солано

В начале января 1980 года Джон, Йоко и Шон наслаждались ничем не омрачаемой жизнью в «Дакоте». После совместного отдыха в Японии прошлым летом они никуда не выезжали. Единственным исключением стали поездки в Кеннон Хилл, на Лонг-Айленде, в роскошный дом, из окон которого открывался вид на Колд-спринг Харбор, а сразу за ним – на величественные очертания Коннектикута[52]52
  Колд-спринг Харбор – бухта и небольшое одноименное поселение на северном побережье Лонг-Айленда в штате Нью-Йорк.


[Закрыть].

Как следовало из аудиодневника Джона, появление этого дома в их жизни было связано с «бесконечным поиском Шотландии», но «в часе езды от Нью-Йорка». Джон шутил, что «оставил идею Шотландии и океана и довольствуюсь какой-никакой травой и деревом». С обретением Кеннон Хилл долгие поиски полноценного «загородного дома» наконец увенчались успехом, по крайней мере, если говорить о видах из окна.

Это место назвали Кеннон Хилл из-за старинного орудия, которое было там установлено[53]53
  Сannon (англ.) – пушка.


[Закрыть]. Йоко купила поместье прошлой весной за 400 000 долларов. Там даже имелся собственный док! А что касается удобств – в обитом дубовыми панелями трехэтажном доме было четырнадцать спален, залы самого разного назначения и жилые помещения для прислуги.

Накануне Дня благодарения состоялся первый – и бесславный – визит Леннонов в новый загородный дом. Бесславный, потому что дом успешно штурмовали блохи. Как вспоминал потом Фред Симан, обнаружил это Джон: «Надо сматываться отсюда немедленно! – объявил он, яростно расчесывая укушенную руку. – Тут везде блохи. Я говорю, все, мать твою, кишит ими!» (109)

С блохами справились, год шел своим чередом, пара вернулась к монотонной рутине, если их образ жизни можно так назвать. У них на подхвате был целый штат помощников, которые занимались бытовыми делами, и за Шоном следили, поэтому можно было почти все время уделять самим себе. Пока Джон осваивал здоровый образ жизни, поборов обострение героиновой зависимости прошлой осенью (сигареты «Житан» он оставил), пока привыкал к диете без каких-либо искусственных добавок, Йоко посвятила себя управлению растущей бизнес-империей Леннонов.

Едкому запаху сигарет Джона она предпочитала сигариллы «Шерманс». В редких случаях, когда они куда-то выбирались вместе, супруги занимались безостановочной скупкой потребительских товаров. Неисправимые транжиры, Ленноны превратили квартиру номер 71, а также доступные им подвалы «Дакоты» в склады своих трофеев. В какой-то момент их потребительские интересы сместились в сторону египетских артефактов – Йоко хотела добраться до их «магической силы». Был приобретен громоздкий саркофаг, занявший немало места в их гостиной. Джон во время своих покупательских «загулов» охотился на всевозможные электронные устройства.

Фреду казалось, что подвальные залежи стали напоминать склад какой-нибудь киностудии. Повсюду глаз натыкался на коллекции предметов самого разного назначения, некоторые из них были мусором, другие – бесценными. Что там было? Большие сюрреалистические картины, написанные Джоном масляными красками, абстрактные коллажи, рисунки, плакаты, реквизит и звуковое оборудование для концертов, барабаны-бонго и другие ударные, клавишные, старая мебель, в том числе антиквариат, шкафы для документов, надоевшие Шону игрушки, картонные коробки и магазинные пакеты, а также стульчак и ванна на массивных ножках. Ну и, конечно, пластинки группы (110).

День Джона неизменно начинался в огромной кухне 72-й квартиры. Кухня была центром всей жизни Леннонов. Разработанная архитектором Полом Сигалом, который и сам жил в «Дакоте» с 1969 года, «суперкухня» впечатляла не только размерами, но и многообразием функциональности. И в отличие от комнат, выходящих на Централ Парк Вест, в «суперкухню» не проникали уличные шумы, так как внизу был внутренний двор.

Кухня определяла повседневную жизнь четы, и особенно Джона. За пределами спальни она была для него зоной комфорта, примерно как для Йоко – «Первая студия». Доминантой кухни был большой деревянный стол, изюминку вносили холодильники со стеклянными дверцами, за которыми видно было содержимое, а еще панно во всю стену. На этом панно были изображены Джон, Йоко и Шон в костюмах суперменов; взявшись за руки, они летели в светлую даль. На полках расположились поваренные книги, в том числе классика диетологии: Уильям Дафти, «Сладкий блюз». Книга вышла в 1975 году, и Джон постоянно с ней сверялся, чтобы избежать угрожающего здоровью рафинада. Также здесь было полно журналов с броскими названиями вроде «Питайтесь правильно», «Лучшая жизнь», «Новая эра» и «Вегетарианец». Джон и Йоко намеревались исключить из рациона мясо и рыбу, за исключением обожаемых ими суши.

У окна, выходившего во двор, был стол с массивной столешницей, а рядом с ним – «режиссерские» кресла в матерчатых чехлах. Почти каждое утро Джон сидел там в одиночестве в предрассветные часы, прикуривал одну от одной «Житан» без фильтра, попивал чай – его любимым сортом был крепкий «Ред Зингер», хотя в планах было покончить с теином, – и завтракал. Завтрак неизменно включал миску пшеничных подушечек и печенье, намазанное апельсиновым мармеладом. Хотя Джон, в значительной степени, отказался от наркотиков, освободиться от пристрастия к чаю и кофе у него не получалось – в день он часто выпивал от двадцати до тридцати чашек.

Кухня постоянно притягивала и кошачье трио Леннонов – маленький отряд домашних любимцев, в который входили белый Саша, черный Миша и пятнистая беспородная Чаро. Джон баловал котов, а те в свою очередь платили ему пылкой любовью – особенно за телячью печенку, которой они регулярно наслаждались. Йоко вспоминала, что «Джон особенно любил Чаро. Он говорил: “Смешная у тебя мордаха, Чаро!” и гладил ее» (111).

Когда Леннон не сибаритствовал на своей «суперкухне» и не читал документальную прозу в спальне, он составлял списки – что должен сделать Фред. Когда тот начал работать у Леннонов, Рич Депальма выделял ему до тысячи долларов на выполнение поручений четы; но в итоге Фреду пришлось еженедельно снимать по три тысячи долларов в банке «Леуми» на Бродвее и 66-й улице, так как задания становились все более экстравагантными. К примеру, за телячьей печенкой Джон отправлял помощника к одному из лучших мясников в верхней части города, и Фред покупал у него продукт не меньше, чем по восемь долларов за фунт.

Составление списков было любимым времяпрепровождением Джона. Он строчил их на любом обрывке бумаги, который попадался на глаза. В декабре он, к примеру, умыкнул тетрадь Йоко, где был, в том числе, и нарисованный от руки экстерьер «Дакоты». А все для того, чтобы набросать Фреду очередные задания, которые помощник должен был выполнить в кратчайшие сроки:

1. Книга о кошках и собаках

2. Радио/запись в Японию (Рождественская лихорадка)

3. Копченый лосось

4. Фотографии Шона, к сведению Шварца?

5. Напомнить Й. насчет персидских ковров

6. Электронные часы (Кухня?)

7. Напомнить Й. насчет МОЕЙ «ночной рубахи» (т. е. сделанной некой женщиной)

8. Цветы для Йоко (скажи ей, что их послал я!)

9. Кукурузные хлопья (112)

Даже при наличии целого штата сотрудников, готовых мгновенно выполнить его распоряжения, а в этом штате был японский повар Унеко Уда, к которому почтительно обращались Уда-сан, и садовник Майк Медейрос (Джон шутливо прозвал его Майк Дерево), музыканту нравилось считать себя «домохозяином». Йоко же выполняла более традиционную роль кормильца семьи – она безостановочно занималась делами в «Первой студии». Джон порой рассуждал о том, что роль домохозяина и главной няньки Шона, собственно, и послужила импульсом к тому, чтобы порвать с общественной жизнью и музыкальной карьерой. Удивительно, но он увлекался хлебопечением и считал это главным признаком заботы о семейном очаге. «Хлеб и дети, что знает каждая домохозяйка, – работа с полной занятостью. Ни на что другое не остается времени», – утверждал он позже. Овладеть пекарскими навыками Джону помогла Роза, научившая его печь хлеб так, как делали это ее предки в Понтеведра[54]54
  Понтеведра – город и провинция в Испании.


[Закрыть]. Роза вспоминала, как они «покупали муку, цельную пшеничную, потому что Джон искренне верил в полезные свойства отрубей, и превращали кухню в наш производственный центр. Неспешное и выверенное приготовление хлеба восхищало Джона больше всего. Он так смешивал муку, словно это был древний ритуал». А так и было, конечно, – ритуал для него. «На Джона это оказывало терапевтическое воздействие», – утверждала Роза (113).

Насколько Джон наслаждался самим процессом, настолько же его поражала и быстрота, с какой исчезали плоды его труда. «Когда испечешь эти буханки, такое чувство, словно что-то завоевал. Но когда я смотрел, как этот хлеб съедают, думал: “Ох, Господи! Разве я не получу золотую запись и в рыцари меня не посвятят, вообще ничего?”». На самом деле с хлебом он возился не так уж часто, просто это уютное занятие показательно с точки зрения непреходящего стремления Джона найти себя.

Джон был явно склонен к преувеличениям, но то, как он описывал свою роль пекаря (и в конце концов неспособность играть эту роль, зная, как легко им овладевает скука), дает нам еще одну возможность проникнуть в его мысли:

«Я сфотографировал мою первую буханку полароидом. Я был в полном восторге! Я был настолько этому рад. Я не мог поверить! Словно в духовке испекся альбом. Быстрота потрясала. Я так увлекся и был в таком упоении, что в итоге готовил для наших работников! Ежедневно я готовил обед водителям, курьерам, всем, кто с нами работал. “Приходите!” Я любил это. Но потом это стало утомлять, вот ведь какое дело. Я думал: что это? Да на фиг все. Я пеку две буханки в пятницу, а в субботу днем их как не бывало. Восторг улетучивался, и это опять превратилось в рутину».

Анализируя собственное увлечение, он приходит к выводу: «Важно было взглянуть на себя и посмотреть в лицо реальности, чем продолжать жизнь в рок-н-рольном пространстве» (114).

Мозаика настоящего времени у Джона и Йоко часто пересекалась с ключевыми моментами прошлого. Фред обнаружил такой след, когда из студии на первом этаже поднялся на седьмой по запасной («черной») лестнице, которая вела в «суперкухню». Там, прибитая к двери, красовалась маленькая бронзовая табличка, именовавшая квартиру номер 72 «Посольством Нутопии». Первого апреля 1973 года – в День смеха, ни больше ни меньше, – Джон и Йоко выдумали страну, которую окрестили Нутопией. О создании Нутопии они объявили на пресс-конференции, где размахивали белыми флагами, что означало: «Во имя мира мы готовы идти на переговоры». У пары была несбыточная надежда, что Нутопию может признать ООН, и тогда у них появился бы шанс получить дипломатическое убежище. У Джона тогда были проблемы с Иммиграционной службой США, и он хотел преодолеть их. Нутопия – шутка, но в каждой шутке, как известно, имеется крупица наболевшего. К теме создания Нутопии Джон вернется в альбоме Mind Games – он вышел в октябре 1973-го и содержал контактную информацию нутопийского посольства, находившегося по загадочному адресу: Нью-Йорк, улица Уайт, 1, а также гимн страны, который был несколькими секундами тишины.

«Суперкухня» притягивала не только членов семьи Леннона, его кошек и работников, но иногда и соседей. У новеллиста Дэвида Марлоу остались ностальгические воспоминания о том времени, когда он сидел на восьмом этаже в гостиной своей квартиры и часто слышал тающие звуки акустической гитары Джона, если день был погожий и открывались окна. Он даже мог увидеть Леннона, перебиравшего струны. По мнению Марлоу, налицо был контраст между тем, что Джон исполнял раньше, и куда менее оптимистичной нынешней музыкой: «Даже старые песни четверки, с их внезапными взрывами мелодии, которые раньше казались такими восторженно радостными (yeah, yeah, yeah) и были в первую очередь о любви, теперь звучали грустно». Они оставляли «непривычное чувство меланхолии, мечтательной печали по прошлому, когда, как иногда кажется, всё (в том числе и люди) было немного лучше» (115).

Дэвид Марлоу был не так уж далек от истины, рассуждая о направлении, в котором Джон двигался в поздних семидесятых. Но изменения уже были на горизонте. Чтобы почувствовать, наконец, необходимый импульс, Джону предстояло изгнать своих демонов – того же «могучего Дилана». И он пока что не в полной мере освободился от «вывиха», столь заметного в композициях, сочиненных на «пенсии» (или, как он назвал это позже в том же году, – в период «домохозяйствования»). Демозапись Many Rivers To Cross Джимми Клиффа – Леннон неоднократно обращался к этой песне раньше – теперь была сделана на электрогитаре в сопровождении драм-машины. К концу записи Джон отходит от основной мелодии и начинает наигрывать фрагменты My Girl Смоки Робинсона и, совсем коротко, I Don‘t Believe You Дилана. Он продолжил в этом же ностальгическом ключе, играя на пианино You Send Me Сэма Кука и Cathy‘s Clown группы Everly Brothers.

В 1974-м Джон предпочел более траурное прочтение Many Rivers To Cross, когда продюсировал кавер Гарри Нильсона для пластинки Pussy Cats. Когда Нильсон работал, Джон, выполняя задачи продюсера записи, торопливо состряпал струнную аранжировку песни. Позже, когда ему нужно было сочинить аккомпанемент для #9 Dream, новой песни, которую он собирался включить в альбом Walls And Bridges, он поднял оркестровку Many Rivers To Cross Нильсона, чтобы #9 Dream «ожила». Джон любил называть такой механический подход к сочинению песен «ремесленничеством»: ничего личного, просто прагматичное отношение к созданию рабочего продукта, чтобы выпустить запись на музыкальный рынок. В Glass Onion, более красноречивом примере времен «Белого альбома», Джон подробнее рассказал о неизбежной трудности ремесленничества, которую он описывал как «попытку сделать все без швов». Контраст был в том, что Джон предпочитал такое сочинение песен, когда и слова, и музыкальное воплощение рождались легко и внезапно, как озарение в моменты чистого вдохновения:

«Я всегда чувствовал, что лучшие песни – те, которые приходят к тебе сами… Я могу сесть и сделать песню, что ли. Особого удовольствия я бы от этого не испытал, но сделать песню вот так я могу. Это кажется мне трудным. Но – могу. Я называю это ремесленничеством, понимаете? Я провел достаточно лет за этим занятием, когда ты конструируешь. Но мне никогда это не нравилось. Люблю, когда подсказывает вдохновение – из души вырывается» (116).

Новый год только-только начался, когда Джон наконец-то испытал долгожданный прилив чистого вдохновения. Пришла пора писать музыку. Причем не какую-то, а своего рода отповедь на Gotta Serve Somebody («Нужно кому-то служить») Дилана. Словно мгновенно ожил его рисунок из 1979-го – «и тут движется дух». Джон опять с остервенением набросился на Дилана. Его новая песня, которую он назвал Serve Yourself («Служи себе») и которую он сыграл на «Ямахе», с необузданной жестокостью била по запутанным истокам религиозного пробуждения Дилана – Джон не пропустил ни одного пункта. Обрушив вокальный шквал, он поносит визави за то, что Дилан «нашел» и удобно «распределил» свою веру среди таких несопоставимых божеств, как Иисус Христос, Будда, Мухаммед и Кришна. Срываясь иногда на пародийный «дилановский» голос, Джон с безудержной страстью втолковывает в припеве: ты должен служить себе, потому что «никто не сделает это за тебя». Разумеется, он понимал – даже в этой взрывной композиции, – что Serve Yourself была о нем самом настолько же, а то и больше, чем о Дилане. Во время одного из дублей Леннон заходит так далеко, что посвящает песню «вам всем, фаллические богомольцы», подчеркивая, что вера, в основе своей, бесплодна.

Что интересно, Джон часто связывает былые склонности в сочинении песен со своей нуждой сочинять «новое» из объектов и субъектов, которые ненадолго возникают и пропадают из его мировосприятия. Говоря коротко, Маккартни и Дилан становились для него объектами по простейшей причине: они всегда были под рукой. В попытках объяснить свои мотивы в Serve Yourself, Джон напоминает, как он обошелся с Полом в песне How Do You Sleep?: она в его восприятии «была, как Like A Rolling Stone Дилана, одна из его мерзких песен. Я не чувствовал такой уж ярости в ту пору, но использовал свою обиду на Пола, чтобы придумать песню». Он добавляет, что «это было просто настроение». И плохое настроение Джона было связано с его восприятием самого себя. Если он хотел, чтобы в 1980 году что-то действительно произошло, ему нужно было стать необходимым катализатором для самого себя: «Никто не сделает это за тебя» (117).

Фреду казалось, что ощутимые перемены уже носятся воздухе, когда его работодатель начал доводить до ума Serve Yourself. Как сказал ему Джон, «игра на инструменте и сочинение музыки – это дар. И ты ему отдаешь все, что у тебя есть, – требуется много тяжелой работы, много практики. Но когда появляются эти главные умения и у тебя нужное настроение, ты можешь позволить себе вдохновиться – от бога это или от кого бы там ни было. И тогда музыка просто льется. Это как волшебство, когда она приходит. А когда не приходит, что бы ты ни делал, но ее не заставишь» (118).

К тому моменту Джону уже не надо было себя заставлять. Он был счастлив снова усесться с гитарой в руках и впустить поток волшебства. На пробной записи новой песни She Runs Them Round In Circles под электрогитару и драм-машину Джон поет о безымянной женщине, которая во всем затмевает окружающих. В какой-то момент он говорит о «волшебных кругах» – возможно, лукаво напоминая одно из отвергнутых названий альбома группы: Revolver. Но спустя мгновение он уже переключается с She Runs Them Round In Circles на нечто намного более приятное и выразительное. Представляя сцену морской прогулки, Джон поет о счастье, наполняющем сердце «любовью и ожиданием». К этому моменту новая композиция превращается в песню о любви отца к сыну и естественном импульсе защитить мальчугана от монстров, встречающихся в жизни. «Закрой глаза, не бойся», – поет он. Текст песни был более или менее новым, а вот музыка прошла через годы – многие его стихи и мелодии вынашивались в течение долгого времени.

Мэй Пэнг потом свяжет основную мелодию Darling Boy, в том виде, в каком она звучала тогда, с музыкой из китайской мыльной оперы, которую они вместе смотрели в 1974 году. Но Джон черпал вдохновение не из такого давнего источника: как он заявил в подписи к одному из своих рисунков, «с каждым днем все становится лучше, куда ни посмотри». Говорили, что его вдохновила Isn‘t She Lovely – музыкальное ликование Стиви Уандера по поводу рождения его дочери Айши в феврале 1975-го. Для Джона обретающая жизнь песня Darling Boy, без сомнения, была самым оптимистичным и позитивным примером из всех записей периода его ухода «на покой». Понятно, что Джон ни на минуту не переставал думать о своем дорогом мальчике. И в последующих пробных записях фрагментов Howling At The Moon и Across The River слышно, что Леннон возвращается к словам и мелодии песни о любимом сыне (119).

Работая над Darling Boy, Джон, несомненно, вспоминал знаменитый визит четверки в Ришикеш, в компании с Махариши Махеш Йоги. Это было весной 1968 года, возможно, в самый плодотворный для него композиторский период. В India, India Джон привносит свои давние впечатления от посещения ашрама Махариши, как мантру распевая «Индия, Индия, прими меня в свое сердце». В Help Me To Help Myself, еще одной записи из этой поры (акустическая гитара), Леннон призывает в свою песню христианского бога. Для него это момент духовного и эстетического пробуждения. «Господи, помоги мне помочь себе», – поет он.

Творческая энергия Леннона побудила его больше и чаще перерабатывать тексты и мелодии. Выглядело так, словно он проводил эксперименты с каждой композицией с помощью пробных записей, прививая и пересаживая различные фрагменты, чтобы добиться самой эффектной комбинации. Показательным примером была его песня Memories. Для нее он свободно заимствовал музыкальные элементы из India, India, которые трансплантировал в самые разнообразные тексты, включая Howling At The Moon. И, что еще более странно, мы видим отсылку к «щепке, плывущей в море» из May You Never Be Alone Хэнка Уильямса, выпущенной в 1950 году. Уильямс оказал значительное влияние на Леннона в самом начале – Джон однажды рассказывал, что подражал этому пионеру кантри и вестерна, распевая Honky Tonk Blues еще до того, как научился играть на гитаре. И вот с тем же безумием Джон поет в Memories: «Это чудо, что я выжил» (120).

В этот же период Real Life трансформировалась в новую композицию, названную Girls And Boys. К тому моменту Girls And Boys была единственным все еще существовавшим напоминанием о проекте мюзикла «Баллада о Джоне и Йоко». Джон был явно неравнодушен к этой песне и записал не менее шести вариантов, в последний раз еще и добавив новый фрагмент, который назывался Baby Make Love To You. В Girls And Boys Джон поет о забавах молодости, о мире, где юноши и девушки спокойно тратили время на бирюльки и развлечения, – все, в чем они нуждались, была любовь. Было записано минимум четырнадцать дублей композиции, и в какой-то момент Джон даже пошутил, что уже добрался до «дубля 90».

I‘m Crazy явно удостоилась самого большого его внимания из всех композиций, сделанных на «пенсии». Эта песня не только записана во множестве вариантов, но и под разный аккомпанемент – от рояля до акустической гитары, есть даже версия на электрогитаре в духе Revolution, но потом Джон вернулся к изначальной партии клавишных. Медленнее всего рождался припев. Когда он наконец возник, то стал, по сути, объяснением Джона о его отсутствии в музыкальном мире, хотя в сочетании с меланхоличной основной темой это звучало причудливо: «Я просто должен был это отпустить».

Четырнадцатого января привычный ритм повседневной жизни Леннонов нарушился: в «Дакоту» позвонил Пол. Он находился на другой стороне парка, в отеле «Стенхоуп». Они с женой Линдой и с четырьмя детьми: Хизер, Мэри, Стеллой и Джеймсом, приехали в Нью-Йорк перед гастролями Wings в Японии, которые должны были начаться к концу недели. Пол хотел заглянуть в гости, объявив, что Линда «достала ядреную траву», которой ему не терпелось поделиться с Джоном и Йоко. Разговор вывел Леннонов из равновесия, и они ответили отказом. Их возмутили планы Пола остановиться в президентском люксе отеля «Окура» в Токио. «У Пола тур по Японии, и он звонит похвастаться, что будет жить в нашем номере в “Окуре”. Если эти двое будут там спать, – негодовал Джон, – мы уже никогда не будем там в покое – они обосрут нам гостиничную карму» (121). Но это не конец истории. Во время еженедельного телефонного разговора с тетушкой Мими Джон упомянул звонок Пола, который жаловался на то, как трудно было снова организовать гастрольный тур Wings. «А на черта ты это делаешь тогда?» – спросил его Джон. «Если по-простому, он не может отказаться от публичности», – объяснил он Мими. Желание оставаться востребованным Джон, несомненно, мог понять, хотя и открыто высмеивал в это время. Это было то, что он сам, обобщив, отверг, когда спел в I‘m Crazy «я просто должен был это отпустить». Но если честно, временами он тоже чувствовал тягу к публичности в годы своего затворничества (122).

По обыкновению, Джон придерживался двух противоположных точек зрения на стремление поддерживать артистическую востребованность, особенно когда дело касалось Маккартни. «Я даже восхищаюсь тем, как Пол снова начал с нуля, сформировав новый состав группы и играя в маленьких танцевальных залах. Именно так он хотел сделать с The Beatles – хотел, чтобы мы вернулись в маленькие залы и испытали все это заново. Но я не хотел… и это было одной из проблем, в каком-то смысле – то, что ему хотелось пережить все это опять или что-то в этом роде, не знаю, что это было… Но я правда восхищаюсь тем, как он спрыгнул со своего пьедестала – теперь он снова на нем, но, я имею в виду, он делал то, что хотел. Да и пожалуйста, но это не то, чем я хотел заниматься» (123).

Спустя всего два дня Маккартни драматично и публичнее некуда рухнул с пьедестала, когда его арестовали в токийском международном аэропорту «Нарита», после того как таможенники обнаружили у него в багаже почти восемь унций[55]55
  Около 230 граммов.


[Закрыть]марихуаны. Тур отменили. На одиннадцать концертов группы в Японии зрители купили более ста тысяч билетов, что обернулась финансовыми потерями, превысившими 100 миллионов йен. А в «Дакоте» в следующие дни оживленно комментировали самонадеянность Пола и даже его неуважение к японской культуре. Джон доверительно сказал Фреду: «Знаешь, так Полу и надо. Я думаю, он подсознательно хотел, чтобы его вот так накрыли» и бунтовал «против выверенного образа паиньки». Леннону казалось, что «Пол хотел показать миру, особенно британцам, что он все еще хоть чуть-чуть, но хулиган». Роза вспоминала, что «Джона не радовал этот инцидент и не доставлял удовольствия арест старого коллеги. Но он критиковал его и страшно разозлился. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так резко». Еще бы не резко, Джон восклицал: «Если тебе нужна эта долбаная трава, у тебя что, нет людей, чтобы они ее возили за тобой? Ты парень из The Beatles. Ты – битл. Твое лицо повсюду. Почему ты устроил такую дурь?» (124)

Двадцать пятого января 1980 года Пола выпустили из-под стражи. Он провел девять дней в японской тюрьме. Обвинения в провозе наркотиков быстро сняли, и Маккартни депортировали в Англию. Позже он признал, что высокомерно отнесся к предупреждениям и взял с собой марихуану, хотя ему говорили, что у японских властей абсолютно нетерпимое отношение к наркотикам. «Эта шмаль была слишком хороша, чтобы просто взять и смыть ее в унитаз, так что я решил взять ее с собой». Самого Джона беда, в которой его старый друг оказался на Востоке, изматывала и тревожила. В какой-то момент он даже послал с курьером открытку с пожеланиями удачи. А когда узнал, что Пола отпустили, съязвил: «Я рад, что все закончилось. А то такое чувство, что у меня тут всенощные бдения. Мне вообще все равно, вы же понимаете» (125).

К тому моменту, когда Пол вернулся в Англию, Джон и Йоко продолжали скупать недвижимость. При помощи юриста Дэвида Уормфлеша они совершили сделку по приобретению Эль-Солано, особняка на берегу океана на острове Палм-бич, – в прошлом году они снимали его, когда были там на каникулах с Джулианом.

Эль-Солано, расположенный по адресу бульвар Саут Оушен, 720, – белая штукатурка с терракотовой отделкой в испанском стиле, – особняк с долгой историей. Построенный в 1919 году, он был детищем архитектора Эддисона Мизнера, чьи дома украшали побережье Южной Флориды. Мизнер назвал свое творение «Эль-Солано» в честь одноименного района в Северной Калифорнии, где прошло его детство. Несколько десятилетий в особняке проводил каникулы железнодорожный магнат Гарольд Вандербильт. В доме было 22 комнаты, из них шесть спален, для развлечений – большой танцевальный зал, теннисный корт, пляжный домик и бассейны с соленой и пресной водой.

Тридцать первого января Джон и Йоко приобрели Эль-Солано за 550 000 долларов у светской львицы Милдред «Брауни» Маклин, чья семья некогда владела газетой Washington Post и алмазом Хоупа[56]56
  Алмаз Хоупа – одна из легендарных драгоценностей, оказавшихся в Новом Свете. Находится в коллекции Смитсоновского института в Вашингтоне. Сегодня этот алмаз весом 45,5 карата оценивается в 350 миллионов долларов.


[Закрыть]. Когда переговоры по сделке подходили к концу, Джон любезно заварил чай для агента, представлявшего Маклин, пока Йоко оговаривала последние условия. К воскресенью 2 февраля Милдред не выдержала: она больше не могла хранить подробности продажи в тайне и раскрыла прессе имена новых владельцев особняка.

На горизонте маячил 47-й день рождения Йоко, и Ленноны решили провести месяц в Эль-Солано. Джон, Йоко, Шон и Уда-сан добирались туда на самолете, а Фред загрузил в машину гитары экс-битла и отправился в долгое автопутешествие на юг. Когда он начинал работать на Леннонов, ему приходилось ездить на битом долгой автомобильной жизнью «крайслером»-универсалом. Теперь же он сидел за рулем новенького служебного универсала «мерседес» цвета зеленого яблока. Оснащенный дизелем автомобиль был самым первым из этой серии, появившимся в Нью-Йорке.

На фотографиях той поры видно, что Джон давно не посещал салон «Визави». Да еще эта косматая борода, которую он отпустил после того, как семья побывала в Кеннон Хилл на День благодарения в прошлом ноябре. К 8 февраля знаменитый британский таблоид Daily Mail выследил Джона и Йоко в Палм-бич. Папарацци сфотографировали Джона, совершавшего променад вдоль берега в длинном меховом пальто и в белой соломенной шляпе. Его внешний вид казался запущенным. Учуяв добычу, обозреватель светской хроники из Chicago Tribune Мэгги Дэли написала, что Леннон «пошел прогуляться по городу в самый первый день. Он зашел в шикарный магазин и за десять минут накупил мехов на 25 000 долларов, в том числе шубу из чернобурки». Джон якобы сказал продавцам: «Не знаю, что с ними будет делать жена, но в чернобурке она будет завтракать» (126).

Для своего нового поместья Джон и Йоко наняли целый штат работников, куда впоследствии вошли садовник Дэйн Уортингтон с сестрой Джоан Хочелла и ее мужем Джоном, которые устроились смотрителями и жили в коттедже позади особняка.

В ту первую неделю к Леннонам присоединились их сосед из «Дакоты» актер Питер Бойл, прославившийся в фильме «Молодой Франкенштейн», и его жена, журналистка Лорейн Алтерман. Пары дружили последние несколько лет – они познакомились, когда Лорейн взяла у Йоко интервью для Rolling Stone. Джон даже выступил в роли шафера на свадьбе Бойлов в октябре 1977 года. Он восхищался острым, проницательным умом 44-летнего актера, который сочетался с добросердечием. Также Джона впечатляло, что Бойл порвал с католичеством и вышел из ордена «Христианского братства», чтобы стать актером. Фреду Симану казалось, что «Джон воспринимал Питера, как такого же религиозного отступника». А сам Питер считал, что их дружба была знаком судьбы. «Мы оба родились под знаком Весов, – говорил Бойл потом, – а остальное известно» (127).

Когда Фред приехал в Эль-Солано, отдых Леннонов был в самом разгаре. Они взяли напрокат красный «Кадиллак Эльдорадо», в котором ездили по Палм-бич, но предпочитали большую часть времени проводить в особняке, учитывая вечно преследовавший Джона страх быть узнанным. Обе пары – Ленноны и Бойлы – хорошо проводили время, отдыхая у бассейна, пока Уда-сан радовал их всякими вкусностями, гуляли по берегу и играли с Шоном, которого Питер развлекал, строя сумасшедшие гримасы. Но постепенно все это стало надоедать. Джон уже не находил себе места в доме на острове, в 1200 милях[57]57
  Более 1900 километров.


[Закрыть]от заветной спальни с книгами, музыкой и телевизором – вдали от повседневных дел, от всего, что воплощала «Дакота».