Текст книги "Любовь горца"

– Да! – согласился Эндрю, его лицо приняло такое оживленное выражение, какого Филомена еще не видела. – В это время духи покойников встают из могил, чтобы творить зло, и мы призываем друидов, чтобы те заговорами отгоняли демонов.

– Возможно, вы знаете его как канун Дня всех святых, или Хеллоуин, – подсказал лорд Торн.

– По этому поводу устраивают праздник? – спросила Филомена.

– Так отмечают окончание сбора урожая, начало работы в винокурнях и посев озимых, – объяснил Рассел. – Мы открываем одну или две бочки старого виски и угощаем всех членов клана Маккензи из Уэстер-Росс, а также гостей из других кланов и их лэрдов. Устраиваем пир и исполняем ритуал.

– Мы над кострами приносим в жертву животных, – вставил Эндрю.

– Больше жарим и едим, а не приносим в жертву, – с усмешкой поправил его Рассел.

Филомена, кажется, впервые за вечер позволила себе улыбнуться:

– Звучит восхитительно. Я с нетерпением буду ждать теперь моего первого Самайна в Хайленде.

– Первый танец я прошу вас отдать мне, англичанка, – сказал Торн и улыбнулся своей обычной дерзкой улыбкой. – Возможно, я тоже смогу вас кое-чему научить.

Рейвенкрофт так стукнул кулаком по столу, что фарфоровая посуда зазвенела и все вздрогнули. Его стул издал резкий скрежещущий звук, когда он встал и двинулся в сторону Торна.

– На два слова, – прогремел он, схватил своего младшего брата за плечо и почти сорвал его со стула.

Но Торн продолжал мило улыбаться, пока Рейвенкрофт с яростным выражением на лице практически волок его в сторону двери:

– Прошу нас извинить, мы на минуту выйдем, – весело проговорил он, и они исчезли в темноте соседнего зала.

Филомена в изумлении могла только моргать, и тут Рассел поспешил ее утешить:

– Не волнуйтесь, барышня. Граф постоянно дразнит лэрда. Так было даже тогда, когда они были детьми.

– Вот как? – Филомена вытерла руки и постаралась сесть прямо. Весь этот обмен колкостями показался ей очень неприятным. Она не была уверена, что по этому поводу можно не волноваться. Во всяком случае, до тех пор, пока она не сможет выбросить из головы обоих братьев: и лэрда Маккензи, и лорда Торна.

– Мисс Филомена, – Эндрю положил руку на ее ладонь, – прошу меня извинить. Я не очень хорошо себя чувствую, – и он глазами указал в сторону собственной комнаты.

Руну нужно выпустить погулять перед сном, и сейчас самый подходящий момент.

– Хорошо, Эндрю. Я вас провожу.

Она пожелала Рианне спокойной ночи, поцеловала ее в щеку, и, извинившись перед Расселом, ушла.

– Вы должны ему сказать, – взволнованно напомнила она Эндрю, когда они очутились одни в большом холле. – Или мне самой придется это сделать.

– Обязательно скажу, обещаю. Но мне кажется, лучше подождать до утра. – Эндрю галантно предложил Филомене руку у нижней ступени черной лестницы, чтобы проводить ее наверх. – Мисс Локхарт, вы не знаете, почему отец так рассердился на дядю Гэвина за его слова?

Но она действительно не понимала, чего ждет от нее Рейвенкрофт. Что он в ней разглядел? Почему так… что? Ревновал? Ведь он прекрасно видел, что она не отвечает на ухаживания графа Торна.

– Не могу представить.

Эндрю бросил на нее понимающий взгляд из-под длинных ресниц, и его прямой рот немного изогнулся в усмешке:

– А я могу.

Глава 11

Лиам едва не зашвырнул брата в свой кабинет и хлопнул дверью. Руки тряслись, его одолевали темные желания и убийственные порывы. В крови кипела ярость, накатившая на него благодаря выпитому за столом виски, и это чуть не привело к тому, что он бросил бы в Торна нож через весь стол.

Он бегал по комнате, борясь со зверем, который терзал когтями его внутренности. Кабинет был слишком тесен. Почему он выбрал именно его? Ах да! Да потому что кабинет был единственным помещением, где отсутствовал запах этой женщины. Она здесь никогда не бывала. И никогда не оставляла за собой сладкий цветочный аромат, пробуждающий воспоминания о ее коже.

Господи, похоже, он действительно ведет себя как одержимый! Когда дело касалось Филомены, в нем пробуждалась тысяча смертных грехов и дрались между собой за первенство. Это были гордость, зависть, жадность, похоть, а сейчас… гнев.

Он не мог заставить себя даже посмотреть на своего самовлюбленного брата, потому что боялся, как бы не совершить что-нибудь страшное. Гэвин Сент-Джеймс был красив той обезоруживающей красотой, от которой таяли женские сердца. И он всегда был таким. Каждый раз, когда Лиам на него глядел, он представлял, как Филомена Локхарт к нему прижимается.

Не потому ли Филомена убежала, когда Лиам ее поцеловал? Почему она избегала его после той встречи в церкви? Почему выглядела такой виноватой, как будто что-то скрывала и боялась разоблачения?

Неужели между братом и гувернанткой что-то было? Неужели ему снова лгали?

– Ты что, трахался с ней в лесу, Торн? – Он произнес это так тихо, что сам был не уверен, что расслышал себя.

– Что?

– С гувернанткой, ты, поганый бастард? Ты хватал ее своими грязными лапами? – заорал Лиам.

Неужели он попробовал на вкус ее сладость? Неужели ее губы так же раскрылись навстречу ему, как раскрылись Лиаму? Он должен это знать, даже если это знание толкнет его за грань безумия.

– Если говорить по существу, я не являюсь бастардом в полном смысле слова.

Но легкомысленный тон брата только разжег огонь, возникший благодаря алкоголю, бродившему в крови.

– Прекрати болтать и не старайся выглядеть слишком умным, – грубо заорал Лиам. – И не надо меня учить!

Лиам быстро повернулся к брату, и тот не успел убрать с лица циничную усмешку, однако стоило Лиаму сделать шаг, и эта усмешка тут же пропала.

– Запомни, Гэвин, я через горло вырву из тебя позвоночник и ни секунды не пожалею…

– Ну хватит. – Граф поднял руки в примиряющем жесте, зная, если Лиам назвал его по имени, то выполнит обещание. – Нет, я оставил ее такой же нетронутой, какой она была, я говорю правду.

Лиам остановился. Его способность быстро и четко определять ложь на этот раз его подвела – сознание было смутным.

– Тогда почему ты в моем доме, за моим столом говорил с ней так, будто она твоя любовница? – спросил он сквозь стиснутые зубы.

Торн пожал плечами в знак примирения.

– Я просто с ней флиртовал, Лиам. Она – красивая женщина с большими грудями, а я люблю хорошеньких женщин, хотя до ее грудей не дотрагивался…

Лиам схватил брата за грудки и едва не поднял его над полом:

– Только попробуй открыть свой поганый рот по ее поводу, и я вырву у тебя кишки и разбросаю по полу!

Торн широко раскрыл зеленые глаза не столько от страха, сколько от удивления:

– Да ты сам ее хочешь! – вымолвил он.

– Haud yer wheesht! – Лиам отпустил брата так быстро, что тот чуть не упал, и повернулся лицом к столу, изо всех сил стараясь остановить бешеное биение сердца.

– Боже мой, Лиам, после всех лет самоотречения ты запал на гувернантку?

– Я же сказал, Haud yer wheesht! – и не в силах больше сдерживаться, Лиам стукнул по первой же вещи, попавшейся под руку.

Пачка писчей бумаги, бронзовое пресс-папье и ящик с письменными принадлежностями полетели в сторону книжного шкафа и рассыпались по полу в беспорядке. Он попытался наполнить легкие воздухом, но ребра сжало словно тисками. Тогда Лиам пошел к буфету и стал вытаскивать пробку из графина, выискивая глазами достаточно большой стакан, чтобы утолить терзающую его жажду.

– У тебя появились проблемы с выпивкой, брат? – спросил Торн холодно.

– Моя единственная проблема, что у меня их нет.

Черт с ним, со стаканом! Лиам запрокинул голову и сделал большой глоток скотча, названного его именем. Огненная жидкость потекла по горлу, проникла в грудь и дала возможность сделать вдох. Сейчас его выдох можно поджечь, так он был насыщен алкоголем, но Лиаму было наплевать. Лучше пить, чем дойти до братоубийства. К тому же он не хотел, чтобы Джани пришлось убирать за ним кровь с пола.

– Такой человек, как ты, не может иметь такую женщину, как она, Лиам.

Не много есть на свете людей, кто мог сказать ему такое, и при этом остаться живым. Лиама поразило, что брат не боялся его.

– Любому видно, что кто-то обращался с ней грубо, а в твоих руках она сломается, как все женщины, которые имели несчастье любить лэрда Рейвенкрофта.

Слова брата вонзились в его спину как кинжалы. Правда прошла сквозь кожу, сквозь кости и застряла в сердце. Язык брата подобен острому лезвию, и он владеет им мастерски. И так было всегда.

– Думаешь, я сам этого не знаю? – спросил мрачно Лиам. Теперь он стал искать стакан для виски. – Ты думаешь, в твоих руках ей будет лучше? Ты – игрок, развратник, легкомысленный негодяй, коллекционирующий женщин, как безделушки. У кого хватило наглости соблазнить жену родного брата?

То, как напряглось лицо Торна, сказало Лиаму, что его кинжал тоже достиг цели.

– Не впутывай сюда Колин. – Торн оттолкнул ручку кресла, на которую облокачивался. – И если ты помнишь, братец, это ты у меня ее отнял!

– Ты прекрасно знаешь, я понятия не имел, что она твоя. Отец скрыл это от меня, и ты ничего мне не сказал…

За долгие годы Лиам передумал много разного и ужасного о своей покойной жене, но не смел сказать о своих мыслях вслух, так как это привело бы к опасному обострению враждебности между братьями. А теперь говорить об этом значило сказать дурно о покойнице.

– Эта женщина вышла замуж за меня, а не за тебя, потому что я – маркиз, а ты – только граф. Она хотела получить того, кто будет наследником. Как ты можешь любить ее после этого?

Гэвин смотрел в сторону, и сквозь вечно циничное выражение на его лице проглянула душевная боль.

– Ничего нельзя сделать с душой, если она нашла свою половину. Мы оба знали, что с ней не все в порядке. Что она… нездорова. Но были дни, когда она была такой чистой, такой разумной. Когда она… светилась. – Взгляд Торна смягчился, пока он всматривался в прошлое. – И те дни стоили всей боли, которую я испытал из-за нее.

Он посмотрел на Лиама. Его волосы поблескивали цветом обжаренного ячменя, который они выгружали из печи, глаза потемнели и глядели строго.

– Думаю, если бы она… была в ясном уме, он вышла бы за меня.

– Думай, что хочешь. – Лиам повернулся, чтобы посмотреть на брата через стекло стакана, из которого утолял жажду.

Обо всем этом они уже говорили лет десять назад. Колин была безумна, и безумие превратило ее в злобную фурию. Злую настолько, что она казалась почти нечеловеком. Или, возможно, постоянная раздвоенность была для нее непереносимой. Возможно, она так и не научилась прятать свое несчастье, как это делает большинство.

– Ты ею воспользовался, – прорычал Лиам. – Черт возьми, ты воспользовался ее слабостью.

Глаза Торна блеснули, подобно молнии над зелеными болотами.

– Это была всего одна ночь, Лиам. Ты уехал так надолго. Ей было одиноко, а я был влюблен. И это случилось только однажды.

– Это ты так говоришь.

– Так. Это. Было. Мы об этом уже говорили. Я сказал ей, что мы совершили ошибку и я должен признаться, что согрешил против тебя.

Торн стиснул зуба, и его красивое лицо стало теперь жестоким и злым.

– Я проливал за тебя кровь, – произнес Лиам тихо, почти шепотом.

Вот она, черная истина, лежащая между ними гниющим грузом. На спине Лиама были шрамы, которые должны были исполосовать спину брата. Он принял на себя столько жестокости, столько боли, когда пытался защитить братьев от свирепого отца.

– Я проливал за тебя кровь, а ты меня предал!

– Мы все пролили достаточно крови. – Голос Торна тоже опасно упал до шепота.

– Ты не можешь знать половины того, что я сделал… – Лиам не мог заставить себя сказать нужные слова. – Ты был еще слишком молод, чтобы помнить.

– О нет, я помню многие твои поступки. Я помню, как ты хлестал плетью шлюху. Помню, что с тех пор ее никто не видел.

– Ты обвиняешь меня…

– Я помню, что стало с Колин, когда я сказал ей, что мы должны сознаться. Она тебя боялась, Демон-горец, так боялась, что бросилась с крыши. Ты понимаешь, каким ты был для нее мужем? Понимаешь, какой ты человек?

К его собственному удивлению, гнев Рейвенкрофта, напитанный болью и алкоголем, сменился странным чувством горького удовлетворения.

– Я точно знаю, что я за человек. Я – чудовище. Чудовище, получившее прозвище демона. Я собственными руками убил больше человек, чем большинство солдат имело возможность только прицелиться, и делал это без колебаний. Я стирал с земли целые семьи, Гэвин, шел по городам как настоящий ангел смерти. Пролил столько крови, что даже море от нее краснело. Слышал столько криков и стонов, что ими можно наполнить вечность.

Его рука крепче сжала стакан:

– Я больше не хочу, чтобы мне напоминали, кто я и что, и не потому что хочу забыть, а потому что всегда об этом помню. И не собираюсь забывать.

Лиам получил какое-то извращенное удовольствие, когда заметил, что обычно приятное лицо Торна потемнело.

– Но я знаю и тебя тоже, и я скорее увижу тебя на виселице, чем позволю быть с мисс Локхарт. Поэтому, если я приказываю оставить ее в покое, выполняй.

– Ты имеешь в виду оставить ее тебе? – Торн усмехнулся, и под дружеской маской загорелся ответный огонь. – Я не один из твоих послушных солдат, Лиам. Ты не можешь мне приказывать. Ты не можешь выгнать меня из винокурни. И черта с два ты можешь заставить меня не водить компанию с той, кого я выбрал.

Лиам был готов убить брата. И уже не первый раз он обдумывал эту идею.

– Она у меня работает, и не только – она пользуется моей защитой.

– Как это благородно с твоей стороны, – ответил Торн издевательски. – Но я сомневаюсь, что ты знаешь разницу между защитой и властью. Если ей нравится мое общество, вряд ли ты сможешь физически заставить ее отказаться от него.

– Ты ее не получишь, – прорычал Лиам. – Не на этот раз.

Торн обнажил в улыбке все зубы:

– Что значит это милое выражение? Ах да! В любви и на войне все средства хороши.

Лиам двинулся вперед, пока не оказался нос к носу с братом, чья обычная улыбка сменилась сардонической усмешкой. Но Лиам видел, что за ней скрывалось, что брат прятал под бравадой и гордыней. То был страх и, возможно, сожаление, если глядеть поглубже. Но не любовь!

– Твоей последней в жизни ошибкой будет, мой маленький братец, если ты затеешь войну со мной!

Надменная усмешка вернулась, и Торн сказал:

– Война кончится, так и не начавшись, Лиам. Филомена Локхарт хорошая, добрая женщина, но у нее есть свои секреты. Такая барышня никогда не отдаст свое сердце в твои руки. А такой человек, как ты, не полюбит женщину, которой не доверяет. Ты сможешь ею повелевать, сокрушить ее и, наконец, совсем сломать, но ты ее бросишь и окончательно погубишь. – Торн выпрямился во весь свой рост, его глаза, обычно способные очаровывать и обезоруживать любого, теперь приобрели блеск тайного знания. – Как ты погубил Колин. Как бросил умирать Хеймиша. Как наш отец сломал жизни наших матерей. Выпей еще, мой лэрд. Ты становишься все больше похож на отца.

Зверь внутри Лиама взревел как взбесившийся жеребец.

– Убирайся! – заорал он.

– С удовольствием. – Торн поглядел на него с отвращением и широким шагом отправился к двери. Открыл ее и остановился, держась за ручку. Не поворачиваясь, он дотронулся подбородком до своего плеча, не осознавая, насколько близок сейчас к смерти. – В этом замке кроется предательство, Лиам. Что-то страшное происходит прямо у тебя под носом, а ты слишком горд или слишком слеп, чтобы это заметить. Кто-то строит против тебя козни и настраивает твоих близких против тебя. Я бы позаботился о себе и подумал, кому могу доверять.

– Я так и делаю!

Мускулы Лиама напряглись так, что почти лопались. Казалось, под кожей он превратился в камень. Его ярость была подобна вулкану, лава его душила и затвердевала, ее накапливалось все больше.

– Ты сидишь на вершине одинокой горы, Лиам, – продолжал Торн. – Ты построил вокруг себя оборону, чтобы отражать врагов; забаррикадировался, чтобы не слышать криков из прошлого, не видеть пролитой крови. Но с тобой никого нет, Лиам, и ты умрешь в одиночестве, как умер наш отец.

– Я сказал… убирайся… к черту! – заорал Лиам.

Дверь за братом закрылась в ту минуту, когда об нее, вместо затылка Торна, разбился стакан с виски. И вот Лиам остался один. В одиночестве, кипя от гнева, как шипят, попадая в огонь, угли, разбрызгивая искры в виде множества воспоминаний, намерений и ошибок. Они горели в огне его ярости, превращаясь в нечто хорошо знакомое и смертельно опасное. Но здесь не было никого, чтобы его убить.

Его голова кружилась от приступа опьяняющего гнева. Лиам уставился в пылающий камин, и единственным звуком было потрескивание огня, пожирающего воздух вокруг. Если бы он мог контролировать собственный ад… сдерживать его, заключив в оболочку из камня! И поддерживать горение только для того, чтобы тем, кого он любил, было тепло и спокойно.

Если бы этот ненасытный огонь не пожирал его самого! Не обжигал его плоть, которая становилась красной и покрывалась пятнами от воздействия этого жара. У него кипела кровь. Его раны горели. Шрамы на спине чесались и мучительно болели, будто вновь открылись.

В голове стучало в том же ритме, что билось сердце. Он больше не мог смотреть на огонь и слушать демонов, наполнявших криками молчание комнаты. Лиам встал и, пошатываясь, пошел к буфету, чтобы налить еще скотча. Увидев, что графин пуст, он решил, что ближайшая бутылка находится в библиотеке.

Лиам осторожно крался по собственному замку, и ему казалось, что вокруг колышутся черные тени. Это тени его демонов, нетерпеливо ждущие, когда можно утащить его на последний суд. Они прятались за гобеленами, под коврами и холодными камнями пола. Демоны безжалостно хлестали потоками дождя по башне замка. Молнии разрывали мрак бури, мгновенно освещая залы и рождая кошмарные белые видения.

Перед ним всего в двух шагах возникла призрачная фигура в черном плаще с красными глазами. Молния блеснула и погасла, погрузив зал во тьму. Лиам выхватил нож, и тут гром потряс камни замка.

– Ты дьявол и пришел меня забрать? – спросил он. – Или броллахан, ищущий убежища от бури?

Волосы Лиама встали дыбом в предчувствии угрозы. Он ощущал гнилую вонь смерти, как будто старуха с косой дохнула в его сторону. Эти глаза, этот облик… Он казался одновременно и знакомым, и абсолютно незнакомым.

– Интересно, это ты утащишь меня в ад? – спросил Лиам заплетающимся языком, чувствуя одновременно и облегчение, и опьянение, так как скотч наконец попал в кровь и весь мир вокруг закачался.

Со стороны библиотеки донесся из темноты высокий женский голос, и ему невнятно отвечал мягкий мужской. Снова блеснула молния, и Лиам увидел, что в зале он один. Кровь стучала в жилах с такой силой и яростью, что походила на удары кузнечного молота.

Неужели его запятнанная совесть начала рождать привидения?

– Отец? – позвала Рианна из библиотеки. – Это ты там ходишь?

Лиам сделал несколько шагов в сторону двери в библиотеку, но ему пришлось опереться о притолоку, чтобы не качаться.

Рианна и Джани сидели друг напротив друга за шахматной доской. Около Рианны стояла чашка ароматного чая с индийскими специями, а в камине потрескивал огонь.

Джани вскочил на ноги и отошел от стола так быстро, что походил на провинившегося негодяя. Но Рианна выглядела совершенно спокойной, она осталась сидеть и улыбалась во весь рот. Лиам любил ее так сильно, что сердце щемило.

– Чем вы занимаетесь? – Он попытался смягчить голос, но ему не удалось охладить ярость, кипящую внутри.

– Ты же знаешь, я не могу спать в бурю, – ответила Рианна и шаловливо тряхнула кудрями. – Поэтому Джани приготовил мне чай, а я учу его играть в шахматы, но он такой смешной – все время проигрывает.

– Правда? – Лиам посмотрел в большие темные глаза Джани, стоящего на другом конце библиотеки. Огонь бросал отблески на его черные волосы и на бело-золотую рубаху-курту.

Лиам провел немало вечеров, играя в шахматы с Джани, и мальчик научился играть даже лучше, чем он сам. Рейвенкрофт, сощурившись, посмотрел на мальчика, которого знал лучше, чем собственного сына. Он был одним из его страшных грехов, который всегда был при нем. Джани служил напоминанием о его проклятии, но Лиам высоко его ценил.

Ему казалось, что с годами из глаз мальчика стала исчезать ненависть. Но Джани становился мужчиной. Возможно, он научился ее скрывать? Непохоже. Потому что Джани никогда не умел прятать свои эмоции, его выдавало выразительное лицо. И сейчас его глаза виновато и беспокойно блестели.

– Вам что-нибудь нужно, лэрд? – спросил он.

Неожиданно Лиаму очень не понравилось, что его слуга и дочь находятся вдвоем в комнате поздно вечером.

– Где мисс Локхарт?

Он оглядывал комнату, стараясь, чтобы тени прекратили свой безумный танец, из-за которого его голова, переполненная виски, постоянно кружилась. Ему казалось, если он найдет в этой комнате кого-нибудь, то это будет именно его строгая гувернантка. Она часто приходила сюда. Лиам видел ее здесь, когда она просматривала названия книг и даже бормотала что-то, разговаривая с ними, как со старыми друзьями.

– Ты выглядишь занимательной, – говорила она одной, перелистывая страницы. – Но сейчас я не в настроении читать нечто столь многословное. А ты что такое? – И она брала другой том. – Книга должна стоять на месте.

Лиам, незамеченный, наблюдал, как Филомена аккуратно ставила каждую книгу на место и выравнивала корешки. Она никогда не читала в библиотеке, предпочитая оранжерею, которая смотрела на холмы, а за холмами – на море.

Мисс Локхарт была солнечным созданием. Даже воспоминание о ее голосе успокаивало Рейвенкрофта. Успокаивало и одновременно возбуждало.

– Мисс Локхарт повела укладывать в постель Эндрю, сразу после того как вы ушли, – пояснил Джани.

– Да, – подтвердила Рианна. – Он сказал, что плохо себя чувствует, и это объясняет, почему они уже дважды куда-то исчезали и я не могла их найти. Вероятно, они были внизу, на кухне, искали какое-то лекарство в аптечном ящике.

Лиам кивнул и почувствовал укол совести, потому что был слишком занят и не заметил, что его сын, возможно, заболел.

– Пойду к нему, посмотрю, как он, – пробормотал он и обвел оценивающим взглядом уютную и интимную обстановку в комнате: потрескивающий огонь в камине, приглушенное освещение, ароматный чай и сияющий взгляд Джани, когда тот смотрел на Рианну.

– Надеюсь, вы не будете долго засиживаться, – сказал он без нажима. – Я пришлю к вам мисс Локхарт, чтобы составить вам компанию.

И чтобы они не слишком долго оставались вдвоем.

– Мы можем больше не играть, если вы так хотите, – тут же ответил Джани.

– Нет! – запротестовала Рианна. – Ты не хочешь больше играть, потому что проигрываешь. Мисс Локхарт говорит, что нельзя научиться, если не доведешь дело до конца. Сядь и прими свое поражение как мужчина.

Но Джани продолжал стоять. Он смотрел только на Лиама в ожидании приказа. Как всегда, почтительный и преданный. Подозрительность Лиама растаяла, уступив место грубоватому чувству привязанности. Он прокашлялся, про себя проклиная то, что виски всегда вытаскивало на поверхность эмоции, бурлившие внутри, и тогда они грозили затопить все вокруг.

– Не обижай его, nighean. – Лиам попытался улыбнуться дочери.

– Ха, вот уж нет! – и она указала Джани на его место. – Я задам ему настоящую трепку, вот увидишь!

Лиам отвернулся и подумал угрюмо, что ни один человек на свете не смотрел на него с такой нежностью и терпением, какое было на юном лице Джани, освещенном огнем камина, когда тот смотрел на Рианну.

Озабоченность состоянием Эндрю привела Лиама сначала на парадную лестницу, а потом в западное крыло дома, где были спальни его семьи. И где жила его гувернантка. Он приостановился около ее закрытых дверей. Из-под них виднелся слабый свет свечи. Лиам в который раз подумал, что она делает, когда находится одна в своей комнате. Он представлял, как она распускает волосы и расчесывает их медленными вдумчивыми движениями. Или, возможно, она принимает ванну, намыливает свою белую кожу, плечи, груди и белоснежные бедра. И между ног тоже. Перебирает пальцами мягкие рыжеватые завитки, немного темнее, чем волосы на голове, и скользит внутрь нежных складок…

Лиам издал хрип, когда похоть заставила напрячься мускулы ниже пояса, погнала туда кровь, и он скрипнул зубами, почувствовав, как вздулось у него под килтом.

Нет, сейчас не время для этого. И никогда не будет. Особенно в отношении этой женщины.

Покои Эндрю находились через три двери от комнаты гувернантки. Лиам постучал в надежде, что сын еще не спит. Когда ответа не последовало, он открыл дверь.

– Эндрю?

Его голос одиноко прозвучал в темноте комнаты. Лиам вошел и быстро осмотрел смятые простыни на пустой кровати сына.

Резкий вдох сопровождал пароксизм подозрительности, возникшей без всякой логики. Лиам постарался избавиться от нее, но она внедрилась в мозг, как если бы острый конец ледоруба вогнали туда с огромной силой, отчего Лиам даже поморщился.

С того дня в винокурне, когда бочка со скотчем… скатилась, Эндрю и его прелестная гувернантка стали очень близки. Они думали, Лиам не замечает, как они обмениваются взглядами. Та теплая улыбка, которая трогала нежные губы Филомены, и как она подмигивала его сыну вызывало у него беспокойные и неуместные мысли. Он подозревал, что его раздражает явная привязанность, возникшая между ними. Из-за того, что между Лиамом и его сыном не было близости, а между ним и Филоменой отношения складывались напряженно, то, с какой легкостью общались между собой Эндрю и гувернантка в течение последних дней, не могло не вызывать зависти.

А что, если он не заметил чего-то более противозаконного? Что, если из-за его собственного желания заполучить соблазнительную женщину он пропустил развитие отношений не просто непристойных, но и предательских?

Собственный сексуальный опыт Лиама начался с женщин старше него. Как Эндрю, он был высокого роста, симпатичным и жадным до удовольствий. Он привлекал внимание и девушек, и женщин, и очень скоро понял, чего от него ждут. И что он может от них получить.

Внутри у него зашевелилось нечто темное и зверское. Удар смертоносного гнева разбудил ревность, от которой начали кровоточить былые раны. Неужели такая женщина, как Филомена Локхарт, посмеет завести шашни с сыном Демона-горца? Он не был в этом уверен. Но разве не сказала Рианна, что Эндрю и Филомена ушли куда-то вдвоем? И сам Лиам заметил, что они избегают его постоянно.

Его голова кружилась от виски, выпитого за обедом, – сколько там было, три или четыре стакана? – а потом он выпил то, что было в графине. Лиам, спотыкаясь, вышел из пустой комнаты сына и направил шаги в сторону света, пробивающегося из-под двери Филомены Локхарт. Он позволил отчаянью, захватившему его целиком, переродиться в знакомую ярость, которую он обычно подавлял, а теперь приветствовал.

Замок Рейвенкрофт скрывал множество тайн, и он вознамерился открыть их одну за другой. А потом совершить быстрое карающее правосудие.