Текст книги "Любовь горца"

Глава 20

Последний раз, когда Филомена глядела на мир сквозь густую сетку черной вуали, она проезжала через перевал, направляясь в сторону замка Рейвенкрофт. И теперь, и тогда вуаль была не модным аксессуаром, а скорее частью похоронной одежды, деталь, скрывающая ее стыд, ее лицо, ее личность. Несмотря на то что потом Филомена сняла шляпу, вуаль тайны была ее постоянной спутницей жизни в замке Рейвенкрофт-Кип. Только на краткое и такое счастливое мгновение Филомена сумела забыть, кем она в действительности является.

Она – леди Филомена Сент-Винсент, виконтесса Бенчли, предположительно сумасшедшая, узница клиники Белль-Глен. Беглянка, преследуемая короной и ее благородным мужем, прячущая свое безумие. В течение той волшебной осени, что она провела в Уэстер-Росс, она научилась презирать ту женщину – слабовольную, безгласную дурочку, жертву насилия. Вечно молчащую, никому не нужную и несчастную.

В первые же пять дней Филомена Локхарт стала ей ближе, чем виконтесса Бенчли за пять лет. Гувернантка и старая дева, она победила множество страхов, смеялась, танцевала, отчитывала, лечила и делилась с трудом приобретенной мудростью.

Она могла противостоять в схватке с самим Демоном-горцем, и не только вышла победителем, но сумела завоевать его раненое сердце. Хотя при этом потеряла свое.

Ее отражение в окне вагона показало, что на ее лице не было ни следа той мягкости и довольства, которое она позволила себе чувствовать во время пребывания в Хайленде. Полные губы вытянулись в нитку, демонстрируя строгую сдержанность, глаза стали узкими и тусклыми, кожа – бледной, лишившись фарфоровой белизны с розовым оттенком.

Филомена спряталась в небольшое пустое купе в поезде, где было мало народу, чтобы собраться с мыслями, точнее, с грустными мыслями.

Как же случилось, что она позволила себе сесть в поезд, идущий в Лондон? Может, она действительно сошла с ума? Почему не притворилась, что больна какой-то ужасной, неизлечимой болезнью, чтобы все оставили ее в покое и уехали?

Отчасти, призналась она сама себе, это произошло, потому что наслаждение довело ее до потери разума столько раз, что никакая голова не способна это выдержать и сохранить способность соображать. Часы отбили половину третьего, когда Лиам и она вернулись в ее комнату. И даже после этого они еще некоторое время не спали. Лиам широко раздвинул портьеры и медленно, с бесконечной томительностью снял с нее платье. Особенно тщательно он стащил чулки, перебирая пальцами ленты и подвязки, ласково стягивая их вниз по длинным, крепким ногам.

Его грубые пальцы оказались безумно нежными, они исследовали каждый дюйм ее кожи терпеливыми, возбуждающими ласками. Пока он ее раздевал, они говорили друг другу всякие забавные вещи; и всякие пустяки, пока она смывала с его кожи синие руны и влажные следы тумана.

Потом они ничего не говорили, потому что он уложил ее поверх себя и раздвинул ее ноги так, чтобы она обняла ими его худые жилистые бедра. Они говорили с помощью вздохов, когда она сидела на нем верхом и чувственно двигалась всем телом. Он держал в теплых ладонях ее груди и говорил всякие неприличные вещи на своем родном языке, в то время как она наслаждалась его блестящим от пота и таким изумительным телом. Когда он не мог больше терпеть, он вонзил сильные пальцы в ее бедра и с силой выгнулся вверх, пока не испытал такое наслаждение, что Филомена испугалась, как бы он не сломал себе спину.

В темноте он прижимал ее к своему сердцу, которое билось теперь медленнее, и начал говорить серьезно о своих братьях и о том, как он испугался за нее, когда Хеймиш ее поймал. Он сказал, что намерен отвезти Хеймиша в Лондон, чтобы тот предстал перед военным трибуналом, который должен был осудить его за военные преступления. Он рассказал о Колине Толмедже, герцоге Тренвите. В то время когда Лиам завоевывал славу на поле брани, Тренвит был тайным агентом и проливал кровь во тьме. После предполагаемой смерти Хеймиша Тренвит рассказал Лиаму о военных преступлениях, о которых тот не догадывался. Его статус Демона-горца защищал брата от правосудия. Но теперь Хеймиша ждал суд, который обещал быть скорым и безжалостным.

– Странно, – сказала Филомена, поглаживая мягкие волосы на груди Лиама и наслаждаясь ощущением мужской кожи. – Странно, что герцог служил короне таким образом. Если я правильно помню, он же семнадцатый герцог Тренвит, то есть практически королевской крови.

– Тренвит вовсе не королевский щеголь. Он один из самых опасных людей, каких я знаю, в нем стремление к саморазрушению вдвое сильнее, чем у меня.

– Боже мой, – зевнула Филомена.

– Он был то ли вторым, то ли третьим сыном и не примерял герцогскую мантию довольно долго. К тому времени он уже давно был на службе ее величества. Думаю, теперь Тренвит отошел от активной службы, потому что потерял руку во время миссии в Афганистане.

– Бедный, – пробормотала Филомена, – Хеймиш приложил к этому руку?

– Думаю, мы с Торном скоро это узнаем.

Хотя Лиам был маркизом Рейвенкрофтом, лэрдом клана Маккензи и подполковником в отставке, обязанности местного судьи исполнял Гэвин Сент-Джеймс, граф Торн, и они оба должны были отвезти Хеймиша в Лондон в качестве узника.

Филомена была так физически измучена, что заснула, не услышав ту часть рассказа, в которой Лиам сообщил, что собирается взять с собой детей, а, следовательно, и гувернантку.

Она узнала это от восторженной Рианны, которая застала ее в постели, где Филомена проснулась одна. Из открытых окон лились потоки солнечного света, когда она услышала новость, вызвавшую у нее панику.

Девочка восторженно сообщила, что отец принял предложение бабушки приехать к ней в Лондон, где она устраивает небольшие soirees [8]8
  Soirees (фр.) – званые вечера для узкого круга.


[Закрыть], а потом она отвезет детей на Рождество в Париж и на Новый год во Флоренцию.

Реакция Филомены была полной противоположностью восторгу Рианны. Горло перехватило, поднялась тошнота, и начал душить стальной обруч страха, который, она надеялась, больше не вернется, но он сдавил ее грудную клетку.

Она едва успела натянуть платье, как явился Джани со свитой служанок, чтобы запаковать ее вещи и помочь одеться. Филомена быстро настрочила Фаре Блэквелл, леди Нортуок, отчаянную просьбу о помощи и сунула Джани в руки, умоляя отнести письмо на телеграф в Страткарроне. Она заплатила ему столько, сколько тот получал за неделю, и Джани полетел исполнять поручение.

Филомена отправилась искать Лиама, но они с Гэвином уже отвезли Хеймиша на станцию, воспользовавшись закрытым экипажем, чтобы не травмировать детей сообщением о его трагическом возвращении и, что еще хуже, о его дальнейшей судьбе. Однажды они его уже потеряли, поэтому им лучше не видеть, во что он превратился.

Не успела Филомена сообразить, что к чему, как она была умыта, одета, дети собраны, погружены в экипаж, и они поскакали с головокружительной скоростью через перевал, отчего внутри у нее все падало.

Лиам встретил их на станции, и ее самообладанию пришел окончательный конец, когда она увидела его. Колени у нее подломились. Его дружелюбная улыбка не отражалась в глазах, полных тревоги, но его рука потихоньку нашла ее ладонь и пожала со значением, когда они шли в свой отдельный вагон. Филомена не была уверена, подбадривал ли он ее или сам искал поддержки. Но это только подлило масла в огонь ее опасений.

Джани тоже был здесь и заверил ее, что телеграмма была отправлена в Лондон срочно. Эта новость не смогла разжать тиски страха, которые заставляли ее сердце замирать, и если бы оно совсем остановилось, это было бы лучше, чем постоянное сердцебиение и невозможность дышать от волнения.

Она изо всех сил старалась скрыть от членов семьи Маккензи и от Джани нарастающую панику. Основную часть путешествия она рассказывала детям о Лондоне. Лиама осаждали вопросами, и он нашел время рассказать об их доме недалеко от Оксфорд-стрит, окна которого смотрели на Гайд-парк.

– Я хочу побывать в порту и посмотреть на военные корабли. – Голубые глаза Эндрю сияли радостью. – И хочу увидеть египетские древности в Британском музее!

– А я хочу побывать в настоящей опере, увидеть балет и пьесу в Ковент-Гарден. А потом в Воксхолл-Гарденз. А еще нужно посетить настоящую русскую чайную и турецкие бани – они теперь в моде, отец.

– Я собираюсь попробовать играть в азартные игры, – размышлял вслух Эндрю.

– Ни в коем случае! – возмущенно ответила Филомена.

– Почему? Это же настоящее занятие для джентльмена! – Эндрю жалобно посмотрел на отца, выпрямился и вытянулся во весь свой рост, чтобы показать, насколько он вырос за последние несколько месяцев.

– Извини, сынок, – пророкотал Лиам и покачал головой, пряча улыбку.

– Они не пустят в клуб такого щенка, как ты. Сначала стань мужчиной, – Рианна толкнула брата в бок, – вот как Джани.

– Думаю, даже я слишком молод, чтобы посещать клубы, – заметил Джани серьезно, он сегодня был совсем не таким веселым, как обычно.

Эндрю возмущенно ответил на это:

– Если мы будем ездить в Лондон так редко, как теперь, то следующий раз я буду уже стариком! – Он посмотрел на отца осуждающе, но как раз в эту минуту голос его по-юношески сорвался, и замечание прошло мимо ушей.

Филомена моментально забыла про свои горести.

– Нам нужно будет заняться вашим гардеробом, если у вас такие планы на это время в Лондоне.

– Ох, – поморщился Лиам, – и во сколько мне это обойдется?

– Небольшое состояние, если вы меня послушаетесь, – ответила Филомена, бросив взгляд на маркиза, и тут же побледнела, заметив в его темных глазах горячее воспоминание о предыдущей ночи.

Когда детей удалось удобно устроить, Филомена сбежала от них, придумав, что ей нужно на свежий воздух, потому что качание поезда вызвало у нее дурноту. Однако настоящей причиной была растущая паника. Вот еще одна неуклюжая ложь, упавшая с ее губ. Она ненавидела и презирала себя за ложь, она ненавидела причины, заставлявшие ее лгать.

Проклиная себя за страх и слабость, Филомена сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу и смотрела на поля шотландской низменности, постепенно переходящие в северную Англию. Мысли Филомены летели все быстрее, обгоняя поезд. Если удастся предусмотреть все непредвиденные обстоятельства и разработать план, позволяющий избежать разоблачения, она сможет уехать в Париж, сохранив прежнее обличие.

Боже, как она хотела все рассказать ему! Особенно теперь, после той ночи. Он раскрыл ей свою тайну, и она не просто поняла его, она решила, что его намерения были благородными, чего не скажешь о действиях.

В одном Хеймиш был прав: иногда великие люди совершают недобрые дела. Даже действуя во имя добра.

В течение ночи она несколько раз была близка к тому, чтобы раскрыть свой собственный секрет, но решила оставить это до светлого времени. Однако нужный момент так и не подвернулся, а утром у нее уже не было возможности.

Что же ей делать? Раньше был шанс, что Лиам простит ее за то, в чем она признается, но рассказать обо всем сейчас было просто невозможно. Что, если его знаменитый гнев возобладает и он вышвырнет ее или, еще хуже, выдаст ее властям? Она не могла так рисковать.

Колючая ткань ее вуали в мелких отверстиях царапала лоб, но пропускала холод стекла и остужала жар, вызванный паникой, от которой горело лицо.

Ее муж Гордон и его родители вращались в совершенно других кругах, чем маркиз Рейвенкрофт и его бывшая теща. В более низких кругах, это точно. Будучи виконтессой, Филомена никогда не встречала леди Элоизу Глисон.

Перед Рейвенкрофтом, офицером, носящим высокое звание, национальным героем и обладателем очень древнего титула никто не посмеет закрыть двери. В действительности, когда весть о его приезде достигнет Лондона, в его дом очень скоро лавиной посыплются приглашения.

Лиам Маккензи посещал гостиные таких людей, как его светлость Колин Толмедж, герцог Тренвит и даже иногда его светлость лорд Гросвенор, герцог Вестминстер.

В это время года Сент-Винсент несомненно уедет в свой дом в Хэмпшире, чтобы встретить Рождество в деревне, как делает большинство светских людей. Они постепенно возвращаются в Лондон на Новый год, чтобы провести там сезон. Но, кажется, семейство Маккензи не собирается задерживаться в Лондоне надолго и отправится на континент.

Поскольку она – простая гувернантка, то ей не придется присутствовать на тех приемах, куда пригласят маркиза, а Рианна не будет выезжать в свет, пока ее не представят королеве в следующем году. Кроме походов в магазины и поездок по городским достопримечательностям, у нее не будет необходимости покидать дом. Она станет носить самую непримечательную одежду и прятать цвет своих волос под некоторыми шляпами, и, если Небо будет ей благоприятствовать, она останется неузнанной.

Если же нет… не хочется об этом даже думать.

– Знаю, чего ты боишься. – Голос Лиама отразился от деревянной обшивки ее маленького купе.

Филомена вскочила со своего места и резко повернулась. Она недоумевала, как человек такого роста и размера мог настолько тихо подкрасться к ней.

Сегодня он выглядел как настоящий английский маркиз. Отполированные до блеска высокие сапоги до колен, дополненные темно-серыми шерстяными бриджами и жилетом, особенно подчеркивали белизну его рубашки. Серебристо-серый шейный платок, свободно завязанный под подбородком, выдавал его врожденное отвращение к английской одежде. Волосы были забраны в иссиня-черную косу, поблескивающую на фоне белой рубашки. Угловатые черты его лица резко контрастировали с элегантностью его одеяния.

В то время уже никто не носил длинные волосы, но Филомена думала, что вряд ли найдется человек, который посмеет сказать об этом маркизу.

Его грубоватая привлекательность заставила ее даже теперь затаить дыхание, когда она обнаружила, что его рука в перчатке взяла ее за кружевной шейный платок. Филомена старалась найти достойный ответ:

– Почему ты думаешь, что я боюсь?

Он поднял бровь в знак сомнения, но ничего не сказал. Лиам вошел в купе, тихо задвинул дверь и запер ее за собой, потом опустил жалюзи на окне, ведущее в общий зал.

Филомена почувствовала, как ее окружает кольцо его рук, защищают массивные плечи, и она удивилась, как он протиснулся через узкий проход в поезде. Его сердце билось в ровном ритме около ее уха, руки обнимали плечи. Она оказалась, как в коконе, окруженная его мужским теплом и невообразимой силой.

Филомена склонилась на его грудь и вдохнула запах крахмала от отглаженного костюма, аромат кедрового мыла и чего-то необычного, острого, вроде железа и камня. Как будто Лиам побывал в подземелье.

– Как все прошло сегодня утром, с твоим братом? – спросила она, отчасти стараясь увести разговор в сторону, отчасти беспокоясь, потому что видела тени в глазах Лиама.

– Ты боишься, что тот, от кого ты убегаешь, найдет тебя в Лондоне, – предположил он и не ошибся. Лиам не позволил ей уйти от ответа. – Хотя я не знаю, кто это или что это, но я хочу, чтобы ты знала, я не позволю ему тебе навредить.

Его слова прозвучали особенно звучно, потому что она прижала ухо к его груди. Они немного ее успокоили, но Филомена все же с неохотой отошла и покинула кольцо его рук.

– Почему? – спросила она, вглядываясь в его лицо. – Почему ты даешь мне такие обещания, когда не знаешь ничего? Что, если… что, если я совершила нечто непростительное?

Лиам вглядывался в ангельское лицо Филомены, обострившееся от беспокойства, и не мог представить, как она могла совершить что-то непростительное. Эта женщина была деликатной и сдержанной до чопорности, опасной не больше, чем раненая птица, и настоящей леди, даже в постели. Хотя он намеревался постепенно развратить ее, как только она ему это позволит. Черт возьми, она даже выругалась всего однажды. Из нее получится великолепная маркиза!

Его наполнила непривычная нежность, когда он заметил морщинки тревоги, залегшие вокруг губ. Ему хотелось, чтобы она ему доверилась, однако теперь, возможно, даже лучше, что она хранит свои секреты. Ему предстоит заниматься братом, а их отношения находятся в самом начале. В конце концов, он по-прежнему ее работодатель.

Они оба были из тех, кто не торопится доверять, и нить, которую они сплели, все еще была слишком новой, слишком тонкой и легко могла порваться. Он не хотел тянуть за нее прежде, чем она станет крепкой веревкой, иначе нить может лопнуть. Однако Лиаму хотелось, чтобы Мена чувствовала себя в безопасности, чтобы знала – если ей придется бороться, Демон-горец будет на ее стороне. Он был ее защитником и будет им всегда.

– Неужели ты совершила убийство? – спросил он, подумав, что, возможно, между ними больше общего, чем он полагал в начале. – Скотленд-Ярд разыскивает тебя на улицах Лондона? Ты так охотно простила мой грех, потому что сама совершила такой же?

– Я никогда не покушалась на чью-то жизнь.

Он понял, что она говорит правду, хотя в глазах видел настороженность.

– Ты совершила что-то, оскорбившее королеву или какого-то члена королевской семьи? – снова спросил Лиам, ощутив, как непривычно скривились его губы.

– Нет, – снова ответила она, и ее светлые глаза смотрели прямо на его рот, потом несколько раз моргнули.

– Неужели ты совершила что-то, что вызвало гнев королевского флота ее величества или любого другого вида войск?

– Нет, не совершала. – Ее губы нехотя дрогнули в женственной улыбке.

– Тогда, барышня, я уверен, что способен защитить тебя, а откровения оставим до лучших времен, когда все будет кончено.

Когда Лиам снова прижал ее к себе, Филомена подняла голову и ее внимательные глаза вгляделись в его черты в поисках бог знает чего.

– Правда? – спросила она шепотом.

– Да, правда, – заверил Лиам. – И клянусь, что я, лэрд клана Маккензи, воткну кинжал прямо в глаз тому человеку, который тебя обидел, если доведется встретиться с ним!

Он попытался сказать это без нажима, но каждое слово этой клятвы было правдой. Филомена снова прижалась к нему, иронически усмехнувшись:

– А говорят, хайлендеры не понимают романтики!

– Кому нужна поэзия, алмазы и рубины? – Его зубы блеснули в свирепой улыбке. – Самыми драгоценными дарами являются те, что добыты у врага, когда он стоит перед тобой на коленях, умоляя о пощаде.

Она горько засмеялась, спрятав лицо во впадину на его груди:

– В какого свирепого варвара я влюбилась!

Оба замерли, услышав это случайно вылетевшее признание, и ее руки вцепились в его рубашку. Сердце Лиама на секунду застыло, он взял в обе ладони ее подбородок, нежно приподнял его, как если бы он был сделан из тончайшего стекла, и заглянул ей в глаза.

Филомена ничего не сказала про любовь, но все было ясно без слов. У Лиама перехватило горло, он не мог говорить, поэтому молча склонился и поцеловал ее в лоб, в трепетные ресницы, потом в бархатистую щеку. Она была его сокровищем. Как сильно он любит ее! Как боится, что она станет еще одной жертвой его проклятой крови! Но он был настоящим эгоистом и не мог ее отпустить.

– Нам нужно вернуться к детям, – прошептала она, вырываясь из его объятий. – Они и так удивляются, куда мы пропали.

– После…

– После чего?

Он быстро поцеловал ее, и ответ сразу стал ясен. Он прижимался твердым ртом к ее мягким губам снова и снова, увлекая и соблазняя, пока ее ответный стон не заставил его сойти с ума от вожделения.

Их языки встретились, и он ощутил ее отчаянное желание. Она вонзила пальцы в мускулы его спины с такой страстью, какой не было даже прошлой ночью. Ее желание усиливало его страсть. Вся кровь бросилась ему в пах. Он крепко прижал Филомену к себе и стал тереться бедрами, чтобы она почувствовала, как на него действует ее красота.

Лиам поймал ее запястье и взял в рот ее пальцы. Осторожно схватил зубами кончик мягкой шелковой перчатки и стал стягивать ее с каждого пальца, пока полностью не снял.

Другой рукой он расстегнул брюки, отвлекая ее внимание тем, что взял два ее пальца в рот. Филомена приоткрыла губы, которые блестели от недавнего поцелуя. Глаза затуманились, а веки опустились. Он видел, что она вспомнила, как его язык проскользнул между складками ее плоти точно так же, как сейчас скользнул между ее пальцами.

Когда ее пальцы стали совсем мокрыми, он вынул их изо рта:

– Потрогай меня! – и он опустил ее руку вниз.

Он хотел, чтобы она его узнала, почувствовала, что она с ним делает. Она должна понять, что его мужская сила – не оружие, которое он может применить против нее, а продолжение его желания. Она может держать ее в руке, управлять ею, доставлять им обоим наслаждение, использовать его тело для удовлетворения собственной страсти.

Они оба выдохнули, когда ее рука сомкнулась вокруг его члена, хотя он вскрикнул немного громче. Ласковые пальцы окружили его раздувшееся копье, и она в удивлении подняла на него глаза, но быстро их опустила и начала влажной ладонью исследовать горячую кожу.

Лиам вздрогнул, когда она скользнула пальцем на круглый кончик, а потом вернулась к основанию. Он застонал, наклонил голову к ее шее, проклиная высокий воротник ее платья. Сейчас они должны быть голыми и в полном одиночестве.

Но единственными обнаженными частями был его член и ее рука, ее нежная, мягкая, волшебная рука, которая управляла не только его вожделением, но его сердцем и его проклятой душой. Она – его единственное спасение.

Филомена приподнялась на цыпочки и запечатлела на его губах нежный поцелуй, а когда он попытался поймать ее губами, она отстранилась и, к его изумлению, упала на колени.

Филомена по-прежнему держала в руке его член, когда опустилась. Юбки взлетели вокруг нее и упали на пол, напоминая лужу из темного шелка и кисеи. Она хотела подарить ему то же наслаждение, которое ей подарил он. Хотела, используя рот, донести до него то, что еще не решалась выразить словами. Филомена стремилась сделать этот акт любовным, а не напоминанием о подчинении и унижении.

– Пожалуйста, – прошептала она, закинув голову, чтобы взглянуть на Лиама, – не дергай меня за волосы.

– О, Мена, – простонал он, и его массивная грудь шумно дышала под серым жилетом. – Ты можешь этого не делать… о боже, – выдохнул он, когда она сомкнула губы вокруг его огромного копья.

Все мускулы его тела содрогались от животной потребности. Лиам откинул назад голову, обнажив шею, и слепо потянулся к Филомене, но вовремя остановился и схватил побелевшими от напряжения пальцами молдинг на стене вагона.

Филомена ощутила победительное содрогание, когда все глубже втягивала его крайнюю плоть в теплую внутренность своего рта. Даже в порыве страсти он не забыл о ее просьбе, поэтому она хотела вознаградить его за это. Она медленно вела языком по распухшей головке, радуясь тому, что доставляет ему удовольствие. Он ее привлекал и очаровывал, напоминая неуступчивую скалу, одетую в чистые шелка.

Бешеное биение его сердца отражалось внутри ее рта. У Филомены закружилась голова, ее поразила влажная реакция своего тела. На вкус Лиам был великолепен: соленый и абсолютно мужской. Ее рот наполнился слюной, и она использовала ее, чтобы всосать его член так глубоко, как только могла, а потом вытащить его снова.

Энергичные движения мускулов его живота были видны даже через рубашку и жилет. Ее язык исследовал поверхность члена, обнаруживая сосуды под тонкой гладкой кожей. Она ритмично гладила его рукой, двигала ртом и целовала мокрый конец, дразнила его, полизывая языком и покусывая только губами.

Лиам хрипел, обнажая зубы в безмолвном восторге. Молдинг в его руке сломался. Слова на незнакомом языке срывались с губ, и Филомена не знала, что это было, проклятье или благословение.

С шаловливой улыбкой она немного отстранилась и порадовалась тому, как его бедра двинулись за ней следом, брови поднялись в беззвучной мольбе. Он издал протестующий звук. И она дала ему то, чего он жаждал, взяв его ртом так глубоко, что заныла челюсть. Она спрятала зубы, покрыв их губами, а рукой и ртом проделывала то, что делали ночью их тела. Языком она гладила нижнюю часть его члена, где она обнаружила большую вену и стала на нее нажимать.

Теперь она знала, что это были свирепые ругательства, которые он с хрипом бросал в потолок. Когда ее рука забралась ему в брюки, нащупала пучок темных волос и взвесила на руке всю тяжесть его мужской потенции, его язык растерял все слова, они превратились в стон. Только ее имя сквозь прерывистое дыхание.

Она знала, что он старается не слишком налегать, но невольно его бедра двигались вперед, пробираясь все глубже внутрь ее рта. Она постаралась открыть ему свое горло и задержала дыхание, когда он проник слишком глубоко. Лиам заполнил ее рот отчаянными пульсирующими рывками, становясь все больше и больше, и наконец ее пальцы были не в состоянии его удерживать.

Филомена приготовилась принять его семя, позволить ей соскользнуть в горло в результате великолепных последних рывков, а потом слизнуть то, что не попало внутрь, языком, как котенок. Но тут неожиданно он подхватил ее на руки и поднял.

Его рот впился в ее губы хищным поцелуем, выражая противоречивые чувства. Он собрал в руку ее юбки одним решительным движением, и вдруг она начала падать. Он подхватил ее и мягко опустил на край кушетки.

Лицо Лиама было напряжено, глаза горели, когда он одним махом стащил с нее панталоны и грубо раздвинул ноги, полностью обнажив самую интимную часть. Затем он заполнил расстояние между ее ногами своим тяжелым и твердым телом. И не успела Филомена ахнуть, как почувствовала тупое настойчивое давление внутри влажного тайного отверстия. Он вошел в него длинным упругим движением. После ночи любви Филомена чувствовала там небольшую боль, тем не менее она встретила его с наслаждением.

Ее плоть, окружившая его твердый член, была мягкой и слегка опухшей. Его глаза сверкали от страсти, но он вышел из нее и взял ее снова, на этот раз проникнув так глубоко, что она почувствовала странное ощущение около позвоночника. Теперь Лиам старался удовлетворить ее, совершая круговые движения, а не рывки. Казалось, он не хочет выходить из нее, покидать ее тепло даже на секунду.

Филомена точно так же жаждала близости, поэтому потянулась и достала до его могучих плеч, чтобы привлечь к себе. Но он воспротивился и нежно нажал рукой на ее грудь, чтобы она расслабилась и откинулась на подушки кушетки.

Чтобы Филомене не было больно, он поднес мизинец к ее рту, погрузил его внутрь и провел по языку. Собрав там некоторое количество слюны, он поднес свой палец туда, где в рыжих завитках между ее широко расставленными ногами пряталось ее женское отверстие.

Филомена дернулась, когда грубая кожа, ставшая скользкой от влаги, стала двигаться внутри кругами, вызывая болезненные ощущения. Она закусила губу, чтобы не вскрикнуть. Беспомощно распростертая под его большим пульсирующим телом, не в состоянии двигаться в его ритме, ей было позволено только принять его и покориться.

Лиам ласкал ее дразнящими движениями мизинца внутри и наблюдал за ней внимательными, беспокойными глазами. Он стремился понять, что доставляет ей удовольствие, чтобы задержаться в том месте, пока Филомена не зажала себе рот рукой и бедрами обхватила его тело в предчувствии завершения, грозившего захватить ее всю целиком.

Пальцы Лиама покинули ее интимную зону и вцепились в бедра, раздвигая ноги все шире и вводя член все глубже и глубже, пока блаженное ощущение не заставило ее сомкнуть мускулы женских органов вокруг него. Оргазм накатился огромными волнами, одна выше другой, пока Филомену не настигла последняя, заставившая извиваться, чтобы смягчить ее неожиданную интенсивность.

Он издал возглас триумфа, который Филомена не услышала из-за шума в ушах. В этот миг перед ней открылась вселенная, возвещая, что теперь она услышит песню космоса, сопровождающую движение Земли в полной темноте.

Спазмы ее тела вызвали у Лиама взрыв удовольствия, который он пытался сдержать. Подавив в горле хрип, он погрузил лицо в ее платье и вцепился зубами в шелк. Последними мощными рывками он погрузился в нее, и его большое тело сотрясло яростное содрогание.

Несколько нескончаемых минут они лежали неподвижно, и каждый не знал, принадлежат ли им их тела. Лиам со вздохом уронил голову на ее плечо и позволил себе расслабиться, хотя большая часть его веса приходилась на расставленные локти.

Филомена гладила его двухдневную щетину и, как на качелях, качала его тело, обняв ногами его талию, будто желая удержать его в себе навсегда. Он, похоже, не возражал и терся подбородком о ее грудь сквозь несколько слоев одежды. Ее глаза затуманились, когда она осознала, что всю жизнь жаждала именно такой близости, по-настоящему интимной.

Она мечтала о взаимном чувстве. Чтобы давать и брать, а не только давать, пока не станешь полностью опустошенной. Не женщиной, а пустой оболочкой.

– Когда все кончится, я на тебе женюсь, – произнес Лиам тихо и поцеловал ее в подбородок.

Филомена промолчала и нежно прижала его голову к себе, прикоснувшись к его лбу щекой. Из ее глаз выкатилась слеза.