Текст книги "Любовь горца"

Глава 9

– Эндрю?

Филомена открыла дверь в спальню мальчика и обнаружила, что тот стоит на коленях и трет каменный пол щеткой.

– Что вы делаете?

– Мисс Локхарт. – Он вскочил на ноги и нахмурился. – А что вы делаете в моей комнате? Отец с вами?

Филомена обратила внимание, что под отвращением в его голосе скрывается что-то еще. Возможно, испуг или вина, как будто она застала его за каким-то неприличным занятием. И чем дальше она заходила в комнату, тем беспокойнее ей становилось. Комната была отделана в черных и красных тонах, за исключением гусиного пуха, который покрывал не только пол, но и все поверхности в этом аккуратно убранном помещении. Пух летел по каменному полу и коврам, повинуясь малейшему дуновению ветерка, который сопровождал движение ее юбок. Распотрошенные трупы подушек лежали в ногах кровати, а две вяло обвисли на шкафу.

– В винокурне произошел инцидент. И ваш отец им сейчас занимается, – пояснила она. Филомена не чувствовала, что вправе объяснять, что произошло. Но знала, что это не несчастный случай, так как видела больше, чем говорила. Она заметила в темноте смутную фигуру. Неужели это был броллахан? – Эндрю, скажите мне, что здесь произошло? Это вы сделали? – Она обвела рукой хаос вокруг, потом подняла ботинок, разорванный пополам.

Боже, что происходит в этом древнем замке?

– Да, это я.

Но при этом Эндрю не сдвинулся с места, потому что закрывал то, что было на полу, и смотрел на Филомену испуганными, виноватыми глазами, как будто участвовал в каком-то преступлении.

Ее сердце сжалось от жалости, и она остановилась у стола, где углем были нарисованы темные силуэты и красные глаза, от которых по спине побежали мурашки. Это была та самая тень. Филомена заметила ее перед тем, как полка, на которой стояла бочка с виски, треснула, бочка покатилась и едва не задавила Рейвенкрофта. Как это ужасно, когда нельзя доверять даже собственным глазам! Неужели Эндрю тоже видел демона? Или он имеет к нему какое-то отношение?

– Эндрю, не могли бы вы объяснить мне…

Ее прервал какой-то шум, который доносился из шкафа. Тяжелые деревянные двери дрогнули, будто кто-то пытался из шкафа выбраться. Это что, какая-то хитрая шалость? Или нечто куда более злобное?

– Мисс Локхарт, пожалуйста, не открывайте…

Но Филомена решила разгадать эту тайну раз и навсегда. Она кинулась к шкафу, открыла дверцы и вскрикнула от удивления, так как на нее прыгнуло нечто хорошо знакомое. И стало лизать ей лицо.

Филомена облегченно рассмеялась и стала гладить и ласкать щенка, радостно прыгающего у нее в руках. Все стало совершенно ясно.

– Как приятно увидеть тебя снова, мой милый!

Она улыбалась и гладила шелковистую, черную с коричневым шерстку, прижималась к ней щекой, как совсем недавно она делала, когда вытащила из моря это несчастное создание.

– Ах ты, безобразник! – ругала она щенка. – Вы только посмотрите на эту мордашку – никаких признаков раскаяния по поводу хаоса, который ты учинил!

Она повернулась к мальчику:

– Вы мне ни разу не намекнули…

По лицу Эндрю струились слезы, и это заставило ее замереть от изумления.

– Все кончено! – всхлипывал он, щетка со стуком упала на пол. – Теперь всему конец. Он заберет у меня Руну. Она – единственная, кого я люблю. И она одна меня любит. Потом он снова уедет, и вы тоже уедете, потому что я вел себя отвратительно. Рианна выйдет замуж, и я останусь один!

Филомена пришла в себя и кинулась к Эндрю. Она обняла его за плечи, отдала ему маленькую Руну, которая тут же принялась облизывать его слезы.

– Ваш отец не заберет ее, – успокаивала она мальчика. – В конце концов, что такое несколько испорченных подушек? Мы быстро все уберем. Не важно, что она написала на пол, по крайней мере не на ковер. И запаха никакого нет.

– Вы не понимаете! – простонал Эндрю ломающимся голосом, полным горя. – Он заберет ее у меня. Он запретил, когда я попросил оставить мне щенка. Но я сказал дяде Торну, что отец разрешил.

– Понимаю. – Филомена повела Эндрю к кровати, убрала часть разлетевшихся перьев, чтобы можно было сесть, продолжая обнимать мальчика за худые плечи.

Он шлепнулся рядом, прижавшись щекой к ее плечу, продолжая всхлипывать и обнимать щенка, который пытался вырваться. Филомена старалась унять дрожащий подбородок и гладила густые черные волосы, так похожие на волосы его отца.

– Дорогой мой, прежде всего обещаю, что я никуда не уеду, и ваш отец не уедет. Он ушел в отставку, чтобы жить здесь, с вами, потому что любит вас. Очень любит. Видели бы вы его, когда сегодня днем упала бочка и он решил, что вы можете под нее попасть! Он так искал вас, так волновался, чуть с ума не сошел!

– Он волновался из-за того, что работа, которую он мне поручил, не будет выполнена. – Горечь его слов была одновременно вполне взрослой для такого юного существа и совсем детской.

– Это несправедливо, – ответила Филомена ласково. – То, чему он хочет вас научить, очень важно. Мы с вашим отцом пытаемся научить вас очень разным вещам, но цель у нас одна. Вы понимаете, какая это цель?

Эндрю покачал головой, не поднимая глаз и продолжая гладить Руну, а та принялась грызть его руку.

– Чем больше знаний вы получите, тем лучше и легче будет ваша жизнь. Я не знаю, понимаете ли вы, что в мире все меняется. Механизмы, сила пара и фабрики делают мир и расстояния в нем все меньше. Земля перестала быть самой ценной собственностью, очень скоро быть лордом, жить, ничего не делая, и получать доход со своих арендаторов станет невозможно. Ваш отец старается сохранить для вас наследство и средства существования, хочет научить вас делать то же самое для тех поколений, что придут после вас. А это значит научить вас работать. Он не стал бы этим заниматься, если бы сильно не любил вас.

Филомена подумала, что удивляется даже больше, чем Эндрю, тому, что защищает маркиза.

Из глаз мальчика полились новые слезы, и он оторвался от ее плеча:

– Прошу вас, не говорите ему про Руну.

– У меня плохо получается врать вашему отцу. – Ей и так было трудно скрывать собственные секреты от лэрда. – Тем более что он все равно узнает.

– Руна здесь уже две недели, и он ее не обнаружил, – просил мальчик. – Я вывожу ее ночью и когда он уезжает в поля. Но это невозможно, если я работаю в винокурне. Она наделала на пол только один раз. И еще сегодня. Это была совсем небольшая лужа. Она написала на каменный пол, поэтому убрать ее ничего не стоило. Он говорил мне, что надо научиться заботиться о ком-нибудь, а не только о себе. Вот я и забочусь!

В его глазах была такая искренняя любовь к этому маленькому существу, что сердце Филомены дрогнуло. Она обрадовалась тому, что у Эндрю есть любимец, о котором он готов заботиться, потому что ей казалось, что его постоянная мрачность связана не просто с плохим настроением. Как бы это не стало начальным проявлением жестокости. То, что мальчик способен испытывать нежные чувства по отношению к щенку, вселяло надежду.

– Но ведь вы не сможете всю жизнь прятать Руну у себя в комнате. – Филомена постаралась найти новые аргументы. – Она с ума сойдет, ей нужен простор, чтобы резвиться.

Плечи Эндрю опустились, но она видела, что он осознал справедливость ее слов.

– Я сам ему скажу. Только дайте мне насколько дней, чтобы он перестал сердиться на меня из-за сегодняшнего дня. Он велел мне остаться, а я ушел, потому что должен был проверить, что там с Руной.

Филомена задумалась. Что, если лэрд раскроет их тайну до этого? Что, если он ее уволит?

Эндрю взял ее за руку:

– Пожалуйста, мисс Локхарт! Я все сделаю, я займусь математикой, прочитаю любую книгу, какую вы скажете, пусть даже самую скучную.

– Неужели вы находите классическую литературу такой скучной? – спросила Филомена.

– Да, очень. – Он фыркнул, и его отчаяние сменилось отвращением. – Я читаю глупые грошовые книжки, но в них есть интрига, монстры и убийства, все то, что развлекает и волнует. А мы читаем о любви, о меланхолии, и это такая тоска!

– Правда? – спросила Филомена, и в ее голове родилась идея. – Что, если я пообещаю вам, что буду скрывать вашу тайну три дня, если вы прочитаете три разные книги, которые я для вас специально подберу?

– Ладно. – Эндрю вздохнул и посмотрел на Руну, которая только что обслюнявила его брюки. – И какие это книги? – спросил он скептически.

– Скажу вот что: в одной из книг женщину жестоко насилуют двое мужчин, потом отрезают ей руки и язык, чтобы она их не выдала. После этого ее отец убивает их и запекает в пирог, который скармливает своему врагу. Как тебе это понравится?

– Да! – Эндрю энергично закивал, а глаза у него стали круглыми от изумления.

– Это Шекспир.

– Не может быть! – воскликнул мальчик недоверчиво.

– Называется «Тит Андроник».

Филомена была взволнована, так как почувствовала, что ей удалось завладеть вниманием того, кто прежде относился к ней с холодным презрением.

– А как вы отнесетесь к роману, в котором говорится о человеке, пережившем предательство одного негодяя, потом попавшего в тюрьму по несправедливому обвинению в том, что он бонапартист. Через несколько лет этот человек бежал из тюрьмы и жестоко, а иногда и смертельно, отомстил своим врагам.

– Обязательно прочитаю, – кивнул Эндрю.

– Конечно, прочитаете, – торжествовала Филомена. – Но вы сможете прочитать «Графа Монте-Кристо» только на французском.

Лицо мальчика вытянулось от уныния:

– Ладно, мисс Локхарт, ваша взяла, я постараюсь выучить французский.

– Отлично! – Филомена встала и улыбнулась мальчику. – Спасибо вам, что были таким милым. Я обещаю вам, что буду хранить ваш секрет – но только три дня, Эндрю. Это все, что я могу вам обещать.

Эндрю торжественно поклонился:

– Три дня!

Оглядев беспорядок в комнате, Филомена стряхнула с юбки гусиное перо:

– А теперь давайте здесь уберемся. А то кто-нибудь из слуг обнаружит наш заговор.

– Давайте. – Эндрю поставил Руну на пол, и она принялась загонять под кровать клубок пуха.

– Вы знаете, мисс Локхарт, – пробормотал он, взяв в руки ведро и щетку, – я рад, что вы здесь.

– Спасибо, Эндрю, – ответила Филомена, пряча повлажневшие глаза. – Я тоже очень рада.

Лиам никогда и ни перед кем не преклонял колена, даже в церкви. Старая церковная скамья скрипнула, принимая на себя его вес. Лиам сел и окинул взгдлядом часовню Рейвенкрофтов, чтобы убедиться, что он один. Резные подсвечники потемнели от времени, а свет угасающего дня струился через цветные витражи, окружавшие его с трех сторон. На витражах был изображен Спаситель, полный любви и сочувствия. Он сиял в окружении святого Георгия, покровителя воинов, и святого Андрея, покровителя Шотландии.

Его не примут в это возвышенное общество, Лиам знал это наверняка. Само его существование – вызов, брошенный тому, кого называют Князем мира. Но что-то в его беспокойной душе привело Лиама сюда, в тихое святое место. Возможно, чувство вины. Или раскаяние, смешанное с пустотой души. Когда человека мучают призраки прошлого, а впереди ждет ужасное будущее, куда ему обратиться, чтобы обрести ясность? Другое место не пришло ему на ум.

Но вовсе не призрак пытался убить его сегодня. Это был человек. Кто-то достаточно сильный, чтобы вытолкнуть бочку из ее гнезда. Он прекрасно знал всех, кто желал его смерти, но все равно приехал сюда, где было похоронено несколько поколений Маккензи. Среди них был его брат Торн, который видел в нем черты их отца и винил его во многих грехах, в том числе в смерти Колин.

Это был Джани, всегда находившийся рядом с ним и видевший его много раз в облике Демона-горца. Этот нежный мальчик бесчисленное количество раз стирал с его униформы кровь его соплеменников. Неужели он тянул время, ожидая, когда Лиам почувствует себя не только в безопасности рядом с ним, но и привяжется к нему, чтобы отомстить так, как он того заслуживает?

Потом… его собственный сын. Его наследник. Хотя Эндрю был слабее его, но он становится мужчиной. Эндрю – крепыш, но достаточно ли он силен? Возможно, ненависть придала ему силы, чтобы столкнуть бочку. Может быть, он не стал ждать того времени, когда сумеет посмотреть прямо в глаза отцу и бросить ему вызов, а воспользовался хитростью и умом, а не грубой силой и физической выносливостью.

Эта мысль вонзилась ему в грудь подобно заостренному лезвию топора, и ее давящая сила была такой, что Лиам не мог больше ее выносить. Грудь была не в состоянии дышать. Вина и боль сожаления давили тяжелой мантией, душившей его.

Эта внутренняя борьба помешала Лиаму услышать тихие шаги в мягких туфельках по длинной фиолетовой ковровой дорожке, идущей между рядами сидений. И только боковым зрением он заметил шелестящую золотую юбку.

Он не хотел ее видеть. Она была обольщением и не должна находиться в этом священном месте. Даже просто смотреть на нее значило совершать по меньшей мере дюжину грехов. Как могло случиться, что бог создал это ангельское тело только для совращения?

– Простите, если помешала. – Голос гувернантки наполнил молчание церкви и согрел холодные камни стен своей нежной мелодией. Он напоминал песню серафима. – Признаюсь, я не ожидала вас здесь встретить.

С какой стати Демон-горец пришел в церковь? Здесь ему нет места… Нет ему ни прощения, ни искупления грехов. И это произошло очень давно, он не помнит, когда.

– Я не часто бываю в подобных местах.

Лиам не двигался и не глядел на нее. Он хотел, чтобы она ушла, но еще сильнее хотел, чтобы она осталась.

– Я могу уйти…

– Нет! – Лиам ответил слишком поспешно. – Нет… молитесь, барышня, а я уйду.

Когда он собрался встать, Филомена села. Мягкая золотая ткань ее платья прижалась к грубой ткани его килта. Лиам пристально смотрел на тонкие нитки, выбившиеся из его шерстяной ткани, которые тянулись к ее шелковым юбкам, подчиняясь невидимому влечению. Точно как он сам.

– Вы пришли сюда на исповедь? – неуверенно задала она вопрос.

Звук хриплой усмешки отразился от гладких каменных стен:

– Я не держу священника в Рейвенкрофте.

У него не было желания исповедоваться в грехах перед человеком, которому пришлось бы взять на себя решение, будет он прощен или проклят. Жизнь научила его, что мужчины проходят испытание только битвой, где нет места добру или злу, а есть только сила или слабость. Ему не нужны были священники, он знал, что он собой представляет и куда будет отправлен, когда эта жизнь для него завершится.

– Тогда вы пришли сюда, чтобы быть ближе к Богу?

– Нет, барышня, чтобы быть подальше от моих демонов.

– Вот как.

Они немного посидели в молчании, при этом она разглаживала невидимую складку на юбке, а потом сложила руки на коленях, как примерная прихожанка.

Лиаму пришло в голову, что, возможно, она искала здесь священника.

– Неужели у вас есть грехи, в которых нужно исповедоваться, мисс Локхарт?

Он не знал, католичка она или нет, и вообще знал совсем мало об этой загадочной женщине, что сидела с ним рядом.

– Я прихожу сюда, чтобы молиться о прощении.

– О прощении? – повторил Лиам. – Какие же страшные грехи вы совершили, если нуждаетесь в прощении?

– Может быть, я не столько прошу о прощении, сколько о даровании способности прощать.

Когда Лиам наконец поднял голову, она глядела на него спокойно. В полутемной церкви, освещенной только лучами света, пробивающимися через цветные стекла витражей, она была настоящим воплощением святотатства. Никакой художник не мог бы изобразить подобное ангельское лицо, но ее полные губы внушали мужчинам только самые непристойные мысли, какие только можно вообразить. Тот момент, когда его взгляд упал на ее губы, она опустила голову и отвернулась.

– Не хочу сказать, что я безгрешна, – продолжала она. – Все мы совершали в прошлом поступки, которые потом нас преследуют. Которых мы стыдимся.

«Только некоторые совершают их больше других».

– Верите ли вы, мисс Локхарт, что нам простятся наши грехи? Что мы можем оставить наше прошлое позади?

Филомена покачала головой:

– Мы можем попытаться оставить позади наше прошлое, но я не думаю, что прошлое оставит нас. Оно ведь становится частью нас самих, оно нас формирует и делает такими, какие мы есть. И я не думаю, что кто-то может избежать своей судьбы, мой лэрд.

– Тогда я проклят.

Он поднял глаза на окно и встретил взгляд с витража, который не показался ему теперь сострадательным.

– Почему вы думаете, что прокляты?

Лиама поразило, что он высказал свою мысль вслух. Если бы только она знала! Она бы убежала отсюда, из этого места. От него.

– Вы ведь слышали, как меня называют?

– Да. Вас называют Демоном-горцем.

Когда она произнесла его прозвище своим медовым голосом, оно не показалось ему таким оскорбительным.

– Даже здесь, в моих родных местах, люди думают, что в меня вселился броллахан. Вы в это верите?

Он думал, что такая практичная женщина, как Филомена, будет это отрицать. Поэтому, когда она подняла руку ко лбу и неуверенным движением провела ею до щеки, он был изумлен.

– Сказать по правде, мой лэрд, я сама не знаю, чему теперь верить. Я с трудом верю своим глазам… – Она моргнула, как будто хотела что-то сказать, но передумала. – Вы действительно делали то, о чем они говорят? Выходили на перекресток дорог, чтобы заключить союз с дьяволом?

Лиам горько усмехнулся:

– Нет, барышня, это только миф обо мне. Однако это не значит, что мной не овладел демон. Думаю, он был во мне с рождения. Он существует в моей порченой крови и превращает в зло все, что я делаю. Нет для меня спасения.

– Неужели вы действительно так думаете? – ахнула Филомена.

– Да, думаю.

– Но почему?

Жуткий арктический холод охватил его, когда, сам того не желая, он вспомнил некоторые свои самые страшные деяния.

– Потому что, барышня, на мои плечи навалились такие грехи, что, если я посмотрю правде в лицо, то просто умру.

– Тогда, мой лэрд, хорошо, что у вас есть сила в плечах, чтобы нести эти грехи.

В ее голосе не было серьезности, и это так его удивило, что Лиам снова поглядел на нее. Филомена тоже на него смотрела, и ее обольстительный рот слегка изгибался в улыбке. Лиама согрела эта улыбка, как ранний весенний цветок согревается в первых весенних лучах. На ее волосы через витражи падал синий свет, придавая им фантастический фиолетовый оттенок. А зеленый и золотой смягчали ее черты и так отражались в ее светлых глазах, что, казалось, они горели как угли. Никогда еще Филомена не выглядела такой красивой, как в эту минуту.

– Разве возможно спасение и искупление, если бы не было первородного греха? – спросила она, и на лице ее отразилось беспокойство. – В каждом из нас сидит дьявол, я так думаю. Поэтому мы люди, а не святые. Между искуплением и проклятием существует очень тонкий баланс. Нельзя получить одно, не пересекая границы другого. Не будет света, если не побеждена тьма. Нет мужества, если не побежден страх. Нет милосердия, если не пережито страдание.

Она посмотрела на золотой алтарный крест, мерцающий в темноте, ее губы были сжаты в тонкую линию.

– Нельзя простить, если вам не причинили зла.

– Кто причинил вам зло? – Лиам стал спрашивать, быстро забыв собственные тревоги. – За кого вы пришли сюда молиться?

Но с какой стати он хочет отправить ее обидчика на последний суд?

– Если я расскажу, вы не поверите, – пробормотала она, опустив голову.

– Попробуйте! – попросил он, сам удивляясь, почему он так жаждет ее доверия. И ее признания.

– Все, что я могу сказать вам, мой лэрд: у меня есть свои собственные демоны. – Они снова встретились глазами, причем ее подозрительно сияли влагой. – Благодаря вашей защите, вашей comraich, я надеюсь, они не найдут меня здесь, в Рейвенкрофте.

Внутри него будто что-то растаяло. Возможно, подействовало то, что она попыталась говорить на его родном наречии, или повлияла ее смущенная улыбка, от которой на щеке появилась ямочка, и ему так хотелось потрогать ее губами. Может быть, подействовали ее слова, ведь благодаря им открылся крохотный источник света там, где, он думал, царит тьма безнадежности. Часть его существа ненавидела тот эффект, который оказывала на него эта женщина, потому что она смягчала его сердце, но заставляла твердеть другую часть тела. Возникало новое жизнеутверждающее чувство, чувство неизбежности и ожидания.

Она повернулась лицом к алтарю и отклонилась от него на спинку церковной скамьи. И впечатление пропало.

– Я только что виделась с Эндрю, – сказала она бодро. – Он стал лучше учиться.

Лиам так сильно нахмурился, что ему показалось, его лицо исказилось от напряжения.

– Именно с ним я чувствую, что мне нет прощения. Я олицетворяю только жестокость, тьму и страх. Всю свою жизнь я приносил одни разрушения. Поэтому вернулся в Рейвенкрофт. Меня вела мысль о том, что можно что-то создавать, строить жизнь, оставить для детей цветущее наследие. Ведь я смог помочь созданию только их двоих, и неожиданно мне захотелось к ним вернуться. Как будто, вернувшись, я смогу если не искупить грехи, то молить о прощении. Возможно, изгнать страшные воспоминания, живущие в залах этого дома. Но, кажется, я опоздал.

– Никогда не поздно все исправить!

Она просто не знает, о чем говорит.

– Мисс Локхарт, Мена, я должен вас спросить. Вы видели, что сегодня произошло? Возможно ли, что Эндрю столкнул ту бочку?

Глаза Филомены расширились, как будто она только сейчас поняла, что так его тревожило, что было его самым большим страхом, и она энергично затрясла головой.

– Я не вполне уверена в том, что видела, но уверена, что это был не он, мой лэрд. Я знаю, что ваш сын в последнее время был сердит и мрачен как туча. Но я нашла Эндрю в его комнате сразу после того случая. Он к тому времени был уже в замке.

Она выпрямилась и поспешила ответить на его скептический взгляд.

– У нас с ним случился замечательный разговор, в наших отношениях произошел заметный прогресс. Думаю, что в ближайшие дни у вас будет повод быть им довольным. Я знаю точно, что он к вам придет и у вас будет повод наладить отношения.

Лиам облегченно откинулся на спинку сидения, он обрадовался даже больше, чем ожидал.

– Неужели вы действительно верили, будто ваш родной сын может причинить вам вред? – спросила она недоверчиво.

Однако среди Маккензи так поступал не один сын. Лиам склонил голову:

– Я все больше убеждаюсь, что вы настоящий ангел, присланный, чтобы присматривать за моими детьми. И противостоять дьяволу, который их породил.

Лиам не был уверен, но ему показалось, что щеки гувернантки покраснели от смущения.

– Вряд ли я ангел, – прошептала она и склонилась к нему так, что он понял – она делает это неосознанно. – Ваши дети чувствовали себя без вас брошенными. Позволительно ли мне задать вам вопрос: что так долго удерживало вас от возвращения?

Сердце Лиама билось так сильно, что ему показалось, она слышит его стук. Никто еще не осмеливался задать ему подобный вопрос. Его взгляд бродил по церкви, пока не остановился на высоком сооружении из потемневшего дерева с занавесками из темно-синего полотна, которое совсем не использовалось по назначению. Возможно, пришло время для исповеди. Может быть, хотя бы один раз он сможет облегчить душу.

Его голос звучал хрипло, будто у него в горле были камни, потому что он излагал в словах свои самые мрачные мысли.

– Как я уже говорил, в нашей семье действительно есть демон, образно выражаясь, который портит нам кровь в течение нескольких поколений. Он горит внутри нас и сжигает все дотла, пока не остается только уголь и пепел. Я сражался во многих битвах, но ни одна из них не была такой тяжелой, как битва, которую я веду сам с собой. Вы не можете представить, как трудно жить, когда в тебе горит такой пламень. Пламень гнева и ненависти, пожирающий тебя, пока внутри не остается только черная бездна. Я не хотел, чтобы мои дети узнали подобную ненависть. Я должен защитить их от этого. Долго я полагал, что черная бездна поглотит меня целиком, но поскольку пока я отступил от ее края, то боюсь рисковать, так как могу утащить их за собой. Поэтому я постарался держаться от них подальше, хотя это значило… не видеть их.

После минутного молчания она произнесла:

– Не думаю, что вы могли им как-то навредить.

– Я не хотел возвращаться, пока сам в этом не уверился, – покачал он головой.

– А когда это произошло? – спросила Филомена тихо.

Лиам знал точно когда. Тот день запечатлелся в его душе. Он являлся ему в кошмарных снах.

– Когда я потерял брата.

– Хеймиша?

Лиам горько усмехнулся. Конечно, она уже слышала про Хеймиша. Он ведь был частью клана, частью их жизни. Человеком, которого их отец предпочел бы видеть своим наследником, а вовсе не Лиама.

– Наш отряд был послан с миссией остановить тайную секту, объединившую ирландских повстанцев, прячущихся в Канаде после подавления восстания фениев. Они захватили корабль, на котором было полно народу, и погрузили на него взрывчатку. Они планировали направить корабль в один из английских портов и взорвать его, уничтожив множество невинных людей. Остановить корабль мы не смогли, но мы взяли его штурмом и казнили бунтовщиков. Хеймиш сумел направить корабль обратно в море, а мы эвакуировали пассажиров. Но для того чтобы доставить их на безопасное расстояние от радиуса взрыва, нам потребовалось больше времени, чем мы рассчитывали. Когда я возвращался за Хеймишем, я вдруг понял, что времени не осталось. На борту начался пожар, фитиль загорелся, и я знал, что если попаду на борт, то оттуда уже не вернусь. Что моя удача, удача Демона-горца, от меня отвернулась.

– Бедный Хеймиш! – прошептала Филомена.

– Да.

– Он был хорошим человеком?

– Нет, пожалуй. Такой же, как я. Нас вырастил один отец, который был настоящим зверем, поэтому можно сказать, что у нас общее воспитание. – Плечи Лиама поднимались и падали вместе с тяжелыми вздохами. – Я хотел к нему вернуться. Но единственное, о чем я подумал, когда увидел, как взрыв разрывает напополам корабль, что я должен увидеть своих детей. И должен многое исправить.

Его рука невольно сжалась в кулак, когда он вспомнил, как брат просил его спасти. Умолял о спасении.

– Что-то во мне сдвинулось в тот день, когда Хеймиш… Я понял, что должен вернуться домой.

Когда Филомена положила свою белую элегантную руку поверх его грубой обветренной руки, он почувствовал, что свершилось чудо.

– Я сочувствую вашим страданиям, сочувствую вашим утратам. Ведь несмотря на то, что вы ссоритесь с детьми, для них это очень хорошо, что вы вернулись. Это был самый правильный выбор, какой можно было сделать. Вы должны это знать.

Горячность ее слов заставила сжаться горло, и во второй раз за этот день Лиам отвернулся от Филомены, чтобы спрятать глаза.

– Я старался, чтобы они не ведали моего отца. Я защищал их от безумия их матери. Из нашей семьи они знают только меня и Торна. Но я никогда не хотел, чтобы они увидели моего демона. Больше всего я боялся, чтобы они стали свидетелями того зла, на которое я способен. На которое я точно способен.

Она сжала его руку:

– Когда происходят подобные несчастья, близким бывает трудно это понять, потому что внешне человек выглядит как обычно. Кажется, будто вы такой, как всегда, такой, каким вы хотите, чтобы вас видели. А внутри с вами происходят огромные перемены, и вы сами себя не узнаете.

Ее вторая рука тоже легла на его руку, и она обняла ими его ладонь. От эмоций ее голос стал громче и выразительнее:

– Думаю, когда вы поймете, кем вы решили стать, ваши дети, люди вашего клана поймут этого нового человека. И нет сомнения, они его полюбят. Вы – хороший человек, лэрд Маккензи, независимо от того, что вы о себе думаете. Ваш клан и ваши дети знают это лучше, чем вы сами.

И опять появилась та удивительная улыбка, легкое движение чувственных губ, от которого возникает ямочка на щеке. Господи, на нее даже просто глядеть приятно. А когда она дотрагивается до него, ощущение по-настоящему божественное.

То, что она верит в него, это прекрасно, но он-то лучше себя знает. Вихрь эмоций, охвативший его во время исповеди, неожиданно превратился в физический огонь желания. Его демон разжег в нем пламень вожделения. Лиам понял, что она прочла это в его глазах, в страхе отпустила его руку и встала, чтобы уйти.

Но если он обречен и проклят, то, может, послушаться грешного порыва и потом отправиться в ад? По крайней мере, он сможет еще раз попробовать ее на вкус.

Лиам вскочил, схватил ее за запястья и притянул к себе. Он запустил пальцы в ее роскошные волосы, зажал голову между сильными ладонями и губами впился в ее обольстительный рот.

Когда их губы соединились, Лиам понял, что он искал в церкви. Он целовал Филомену с таким благоговением, какого не испытывал за всю свою жизнь. Им двигал голод, рожденный в темной глубине его еретической души, но при этом он знал, что наконец нашел объект для поклонения.

Он желал поклонения не с помощью молитв и слов покорности, а самым древним способом, каким поклонялись его предки-пикты. Чтобы били барабаны в такт сумасшедшего биения сердца. Чтобы огонь костров лизал черное небо, и жар этого огня переливался в его чресла. Страсть, которую он годами сдерживал, впилась железными когтями в его стальную волю, и он наслаждался ею. Лиам осаждал женщину, как крепость, так же напористо и безжалостно, как он осаждал многие укрепления и армии. Он был так же беспощаден, когда покорял вражеские легионы, пока не оставался один, возвышаясь над телами павших.

Филомена вцепилась в его руки, но не отшатнулась, хотя он знал, что она именно это хотела сделать. Они оба знали, что от него нужно бежать. Но вместо этого с ее губ сорвался вздох капитуляции, она откинула голову и раскрыла губы, чтобы впустить его внутрь.

Лиама пронзил жар торжества, он брал ее языком, и восхитительный трепет наполнил тот темный угол, в котором, как он думал, скрывался демон Маккензи. Сладость ее рта одурманила его, и Лиам понял, что если кто-то способен поставить его на колени, то только эта женщина. Только она способна принять его в свое тело, а, возможно, и в душу. Она укротит его огонь, осветит его тьму.

Боже, он сжигал всю свою проклятую жизнь, но никогда до этой минуты не знал настоящего тепла. И никогда по-настоящему не ощущал потери, пока она не вырвалась из его губ, из его рук, оторвав их от своего лица.

Пространство между ними буквально вибрировало от страсти, и слезы испуга в ее глазах только слегка умерили огонь желания, но не могли его погасить. Мена! Ее имя звучало как молитва. Как мольба.

– Простите меня, – прошептала она, вскакивая на ноги и отворачиваясь. – Вы не знаете, не можете знать, как нехорошо то, что мы…

Филомена подобрала юбки и убежала. И унесла с собой все тепло.