Текст книги "Дьявол в ее постели"

Да, это с ними уже было…

И теперь он закончит то, что тогда начал.

Но она не оставалась терпеливой узницей. Карабкалась по нему, словно по канату, обвивая ногами, упираясь пятками ему в ягодицы, все сильнее притягивая к себе, как будто скакала на нем верхом. В ее движениях не было ничего от рассчитанного умелого соблазнения – это были какие-то дикие, первобытные, неудержимые содрогания всего тела в пароксизме желания.

Нет, сегодня он ничего от нее не получит! Это она возьмет у него все, что он сможет дать.

А все, что останется ему – пара не слишком привычных чувств: смирение и благодарность.

Она впилась ему в губы с таким жаром, что на краткий миг они стукнулись зубами. Целовалась она как женщина, которой слишком долго в этом отказывали. Как будто не занималась этим регулярно, а ждала всю жизнь. Руки ее, казалось, были сразу везде: у него в волосах, на шее, на спине, где ощупывали колонну мышц вокруг позвоночника.

Отталкиваясь от стены, она старалась прильнуть к нему все теснее, а он прижимал ее к стене, пришпиливал, распинал и наслаждался ее тихими, мяукающими стонами.

Чандлер ни разу в жизни не испытывал оргазм, даже не войдя в женщину.

Не собирался начинать и теперь.

Оттолкнувшись от стены, он оперся спиной о какую-то другую поверхность – кажется, гардероб – и, не выпуская Франческу, жадно впился в ее губы. Этого было мало; и все так же, не разрывая поцелуя, он усадил ее на стол, а сам отодвинулся ровно настолько, чтобы стянуть с длинных, бесконечно длинных ног эти треклятые шелковые шаровары вместе с бельем, что скрывалось под ними.

От ее запаха рот наполнился слюной. Он положил Франческу на стол, широко раздвинул ноги, зарылся головой между ними – и едва расслышал ее негромкое и изумленное «ах!»

Одним широким мазком провел языком по нежным складкам ее интимной плоти.

Огонь и вода! Так и есть. Нестерпимо жаркая, не– описуемо влажная. И наконец-то – здесь, в тайнике ее женственности – сладкая, как сахарная вата, которую он искал.

В обезумевшем от желания мозге промелькнула неожиданная мысль: почему она почти не отвечает на ласки? Не пытается «оседлать» его рот? Почему так пассивна под его прикосновениями?

Неужели нет конца чудесам?

Он безжалостно ласкал и дразнил ее языком. Энергичными движениями пробирался сквозь складки плоти, оставляя на своем пути шелковистый жар и влажные обещания. Совершал поклонение ее глубинам до тех пор, пока она не задергалась, не начала вскидывать бедра, ускользая от его ищущих губ.

Наконец он пригвоздил ее ноги к столу, желая насладиться ею без помех, полной чашей испить ее желание. Только так он мог вобрать ее в себя.

Чтобы потом позволить ей сделать то же.

Она вцепилась пальцами ему в волосы, но не тянула ни вперед, ни назад. Не отталкивала, не поощряла. Просто держалась за него. Как будто сейчас очень нужно было за что-то держаться, чтобы не упасть.

Но этого не случится. Она никуда не упадет, пока он рядом.

Он хотел бы сказать это – чего только он не хотел ей сказать! – но не решался поднять голову. Страшился увидеть в ее глазах бурю. Вместо этого раздвигал языком нежные розовые складки, впивал их сладостный вкус и аромат. Узнавал, какие прикосновения заставляют ее вздрагивать, какие – судорожно вздыхать. Неустанно изучал сокровенные глубины ее тела.

Снова и снова.

Он всасывал в себя лепестки напряженной плоти, ловил губами крохотную жемчужину и проводил по ней языком – осторожными, размеренными движениями, следя за тем, чтобы наслаждение не обернулось болью. Вот она вскинула бедра и издала глухой, придушенный звук. И еще раз.

А потом умолкла. Но не застыла – о боже, совсем нет!

Каждая мышца в ее прекрасном теле натянулась, как струна. Спина выгнулась так, что на мгновение Чандлер испугался, как бы не треснул позвоночник. Она вцепилась ему в волосы так, что вырвала несколько волосков, и эта боль сотворила нечто странное и чудесное с его эрекцией.

Это был не просто оргазм – нет, Франческа как будто распалась на части. Не отрываясь от ее устья, чтобы продлить для нее миг наслаждения, он поднял глаза. Груди ее, устремленные сосками к небесам, тряслись и вздрагивали, словно хотели оторваться и взмыть в небо. Другой рукой она прикрыла глаза, словно боялась смотреть – или, быть может, боялась оторвать взгляд от того, что предстало перед ее сомкнутыми веками.

Он держал ее на вершине, сколько мог – пока она не обрела голос, не начала стонать все громче, пока не начала извиваться в попытках убежать от невыносимо острого наслаждения.

Лишь тогда он оторвался от нее, в последний раз поцеловал гладкое шелковистое бедро и тыльной стороной ладони утер губы. Поднялся, отодвинувших от ее раскинутых ног. Все тело его пульсировало, и взгляд на ее лицо совершенно не помогал овладеть собой.

Она взирала на него, как на бога. И он, стоя сейчас над ней, чувствовал себя богом – диким языческим божеством, которому плевать на смертных.

На всех, кроме нее.

За стенами бушевала летняя буря; ветер не стихал – лишь набирал силу, как и его желание.

И ее.

Она не откинулась на стол, блаженно расслабившись, как многие женщины после оргазма.

Нет: привстала и потянулась к застежке его брюк. По-прежнему с широко разведенными ногами; но гибкое тело ее оказалось способно двигаться каким-то непостижимым образом. Несколькими быстрыми движениями она расстегнула ему брюки и нырнула внутрь.

Пальцы сомкнулись на его мужском достоинстве и освободили его из плена.

Он почти не различал выражения лица: единственная лампа освещала ее сзади, и растрепанная коса осеняла голову сияющим рубиновым нимбом, но лицо по большей части оставалось в тени.

Франческа сдвинулась к самому краю стола и снова обвила Чандлера длинными стройными ногами.

Затем села рывком, крепко обняла и прижалась всем телом к его разгоряченному телу.

Чандлер замер. После всего этого безумия… после торопливых, почти отчаянных ласк, царапающих ногтей и грубых рук, оставляющих синяки – это было нечто совсем иное.

Быть может, объятие.

Она положила голову ему на плечо. Повозилась несколько секунд, устраиваясь поудобнее; наконец уткнулась лицом туда, где шея переходит в плечо. И стала гладить по спине, снова и снова, мягкими размеренными движениями.

Он не знал, что в нем осталась нежность, и не был готов к тому, что из пустоты вынырнет живое человеческое желание обнять ее в ответ. Ласкать, и гладить, и прижимать к себе, и нежить.

Откуда это? Между ними не может быть нежности. Этому чувству нет места ни в нем, ни в ней. Ни в их жарком, мокром, бесстыдном совокуплении.

Господи, он едва сумел примириться с ее силой! Как выдержит ее мягкость?

И Чандлер сделал то единственное, о чем сейчас мог думать.

Двинул бедрами, входя на всю длину в ее жаркое лоно.

Прорвавшись через преграду, которой не ожидал, и вызвав вскрик боли, который никогда не забудет.

Глава 18

Едва громкий крик вылетел из ее груди, Франческа закусила губу и мысленно обругала себя. Разумеется, она знала, что будет больно! Просто… не ожидала, что настолько.

Она благодарила судьбу за то, что кое-что знает о боевых искусствах, что тренировки научили ее преодолевать боль. Иначе не смогла бы прильнуть к Чандлеру и впиться в него как репей, когда он попытался отстраниться.

И все же он успел выпрямиться и извлечь свое естество. Франческа не могла не признать, что для ее напряженного тела это стало облегчением.

– Подожди! – прошептала она. – Подожди! Не останавливайся!

Они должны закончить то, что начали. По многим причинам.

– Боже мой! – бормотал он. – Твою мать! Боже мой! О черт…

Она терпеливо ждала, пока он переберет все известные ей английские ругательства и еще несколько неизвестных.

Уткнувшись ему в шею, вдыхала теплый запах его кожи, льна, мыла и еще чего-то более природного. Кажется, сосны или кедра. Рождества. Этот запах напомнил ей о Рождестве. Не в силах удержаться, она высунула язык и попробовала.

«Я только что лизнула Рождество». Нелепая мысль, и еще более нелепое желание попробовать еще раз.

У кожи Чандлера был прекрасный вкус. Правильный вкус.

– Черт тебя побери, Франческа, ты что, лизнула меня?!

Еще несколько раз она полной грудью вдохнула его аромат, прежде чем нашла в себе силы отстраниться.

– По правде сказать, – промурлыкала она, – ты лизнул меня первым.

И еще как «лизнул»!

Разумеется, она знала самые разные способы, какими двое могут доставить друг другу удовольствие – не зря же дружила с двумя весьма активными, в том числе и сексуально активными, женщинами. И оргазм был ей знаком, хоть до сих пор Франческа всегда достигала его сама.

Но она даже не подозревала… и в самых смелых своих фантазиях не могла вообразить, что губы и язык мужчины способны на такую невероятную порочность! Что порожденная ими эйфория может быть ни с чем не сравнима с самого начала и почти невыносима в конце.

Губы и язык… любого мужчины? Конечно, нет. Только Деклана Чандлера.

– Отпусти! – приказал он нетерпеливым тоном, граничащим с паникой. – Мне нужно убедиться, что ты…

– Нет, – решительно ответила она, прижимаясь к нему теснее, затвердевшими сосками к широкой мускулистой груди. – Нет, мы еще не закончили.

– Но ты же… – Он не двигался, словно громом пораженный. – Ты хочешь?.. Но… как же… черт… как такое может быть? Все думают…

Франческа спрятала улыбку у него на плече. Нечасто ей случалось поражать мужчин до потери способности к связной речи!

– Потом, – ответила она. – Еще! Быстрее!

Как видно, желание лишило связной речи и ее.

Просунув руки между их телами, скользнула ладонями по его неправдоподобно твердому животу, нащупала ниже впечатляющий орган, с радостью убедилась, что он тоже тверд как камень.

Тверд и влажен ее собственной влагой.

Чандлер судорожно втянул в себя воздух, когда она обхватила его орудие.

– Не заставляй меня упрашивать! – хрипловато прошептала она.

– Черт побери, Франческа!..

– Знаю. – Чуть откинувшись назад, она прижалась лбом к его лбу, потерлась с ним носами. – Я хочу тебя. И всегда хотела. С детства знала, что ты предназначен для меня. Либо ты станешь моим, либо никто. И не сомневайся – ты станешь моим!

Он издал короткий хриплый смешок и подавился в конце, когда она слегка провела ладонью по его естеству. Бедра его инстинктивно ответили на эту ласку – рванулись вперед, навстречу ее руке, прежде чем Чандлер, опомнившись, отстранился.

– Не так! – выдохнул он.

– А как?

– На кровати.

Он поднял ее со стола и перенес на кровать, подхватив одной рукой под плечи, другой под колени. В этот миг Франческа ощутила себя маленькой, хрупкой и нежной.

Странное чувство, которое было одновременно приятным и беспокойным.

Он осторожно уложил ее на постель, и она утонула в любимых своих одеялах, пахнущих ванилью и цветами апельсина. Франческа потянулась, проверяя мышцы – нет, нигде ничего не болит. Чандлер стоял у кровати: навис над ней, словно гигантская грозовая туча.

– Господи, ты меня погубишь! – прошептал он.

– Вот как?

Она протянула руки ему навстречу, вдруг ощутив странное, почти девичье смущение. Без него холодно и одиноко; но когда он рядом, Франческа готова на все.

И он откликнулся на этот молчаливый призыв, накрыл ее собой – своим жаром, мужественностью, всепоглощающей страстью.

– Да. Ты меня погубишь, но это не причина останавливаться!

На этот раз приподнялся над ней, глядя в глаза долгим, пронзительным взглядом; затем приблизился к ее лону и вошел в него одним медленным, плавным, бесконечным толчком.

На этот раз боль была немногим сильнее шепота; а следом пришло что-то еще. Какая-то беспокойная, жадная нужда – призрак того безумия, что владело ею несколько минут назад.

Она медленно принимала его в себя, чувствуя, что ее ножны идеально отвечают его мечу, что они созданы друг для друга – и ничуть этому не удивляясь.

Она ведь принадлежит этому мужчине.

И всегда ему принадлежала.

Та часть ее разума, что еще способна была воспринимать, восхищалась его мужественной красотой. Разворотом плеч, шириной и объемом груди. Сеткой вен на мощных руках. Все это отвлекало от последних болезненных ощущений.

– Франческа! Франческа, взгляни на меня!

Какая-то смутная тоска в его голосе заставила ее поднять взгляд; и то, что прочла Франческа в его глазах, поразило ее в самое сердце.

Она заключила его лицо в ладони и поцеловала, снимая с его губ собственный нектар.

Ничего иного Чандлер и не желал.

Он входил в нее неторопливыми плавными толчками и с каждым толчком ощущал, как вокруг его орудия, словно упругие усики плюща, обвиваются содрогания ее эротического наслаждения.

Непривычные чувства на лице – изумление и трепет – смягчили дикую, неукротимую красоту и придали Чандлеру какую-то трогательную прелесть.

Оба молчали. Не издавали почти никаких звуков, если не считать трения плоти о плоть. Общались вдохами, и выдохами, и трепетом ресниц.

Франческа сосредоточилась на его жаре внутри себя и тепле вокруг. Непривычное чувство обладания охватило ее, и она отчаянно вцепилась в это чувство, так же сильно, как цеплялась за своего возлюбленного.

Сколько всего говорила ему, не сказав ни слова! Как глубоко, отчаянно тосковала без него. Как жалеет о тайнах, которые должна хранить даже от него – и особенно о том, что она не та, за кого он ее принимает. Не та, кого он действительно хочет. Но готова стать для него кем угодно, чем угодно. Что разлука с ним стала для нее величайшей трагедией; что его наслаждение будет для нее величайшим достижением.

А сама его жизнь – величайшей радостью.

Как жаждала, чтобы он прочел ее мысли, услышал беззвучную речь! Но взгляд его, устремленный на нее, был полон лишь огня и желания, окрашен лишь первобытными животными инстинктами.

Нет, кажется, еще и нежностью. И может быть – как говорил Чандлер – надеждой.

Не любовью – разумеется, нет. Боги не так к ней добры. Но надежда… что ж, с этим можно жить.

Чего еще желать, если есть надежда?

Франческа и не представляла, как глубоки ее чувства, до тех пор, пока Чандлер, нагнув голову, не поцеловал ее в висок, прямо в катящуюся слезинку.

Она прижалась щекой к его щеке, всем своим существом впитывая колючую щетину. Какое-то давление росло в ней, сладкая тянущая боль прокатывалась по костям и рассеивалась в крови. Оно не достигало кульминации, и ей этого было и не нужно. Франческа не хотела спешить. Она оставалась здесь, в этом самом мгновении и наслаждалась каждой секундой.

Она хотела бы вечно смотреть ему в глаза и гадать, какого же они цвета. Хотела ощущать все: от горячей плоти внутри нее до щекотания волосков на бедрах, скользивших по ее ногам.

Ах, если бы этот миг никогда не кончался! Если бы не наступило завтра!

Однако, едва она об этом подумала, он начался двигаться резче, энергичнее, уже не так бережно – хоть Франческа и понимала, что он по-прежнему следит за своими движениями и не дает желанию разогнаться в полную силу. Она чувствовала, как растет он внутри нее. Как пульсирует, как давит на стенки ее пещеры.

А затем Чандлер выкрикнул ее имя так, как умирающие призывают своих богов:

– Франческа!

Ее имя. Не ее имя.

Мышцы напряглись, мучительно вздулись, а в следующий миг что-то жидкое и жаркое брызнуло в нее и теплом разлилось по животу. Длилось ли это вечность или только пару секунд – она не знала; в этот миг Франческа забыла о времени.

Чандлер уронил голову и замер, не выходя. Снова прошептал имя Франчески и теперь оно прозвучало как вопрос.

Она покачала головой и подтолкнула его, чтобы он подвинулся, а сама перекатилась на бок и выключила свет.

Он заворочался, прижался к ней сзади.

– Я…

Но она повернулась и прижала пальцы к его губам, еще хранящим ее сокровенный сок.

– Завтра, – прошептала она. Завтра они скажут друг другу все, что должны сказать.

Губы его в темноте напряглись, словно он хотел поспорить, но затем расслабились.

– Завтра, – согласился он.

Они лежали рядом и слушали бурю за окном. Дыхание Чандлера становилось все медленнее, все глубже, и наконец перешло в ровное и спокойное.

Но Франческа спать не собиралась. Не хотела пропустить ни единой секунды рядом с ним.

Буря утихла, так и не превратившись в дождь. Из-за туч выплыла луна и осветила лицо спящего мужчины бледным призрачным светом. Чандлер, думала Франческа, – создание ночи, и этот самый глухой и темный час суток – его час. Он живет во тьме. Облечен во тьму. Тьма – часть его плоти и крови.

– Я люблю тебя! – прошептала она.

По крайней мере, это не изменилось. Будь он Декланом Чандлером, Чандлером Элквистом, лордом Дрейком или самим Дьяволом – она его любит.

По-прежнему.

Навсегда.

– «Из чего бы ни были сотворены наши души, твоя душа и моя – одно»[3]3
  Цитата из романа Эмили Бронте «Грозовой перевал».


[Закрыть], – прошептала она.

Во сне черты его смягчились: суровый, несгибаемый мужчина вновь превратился в мальчика, которого она любила давным-давно.

Склонившись, она прошептала ему на ухо свое имя – настоящее имя. Открыла свою тайну тому, кто не мог ее услышать. Во многом Франческа была отважной, даже бесстрашной, но не могла победить страх, который хранило ее сердце.

«Неужели ты меня возненавидишь? – думала она, смахнув еще одну слезу и уложив голову ему на грудь. – Не надо, пожалуйста!»

Сердце Чандлера размеренно билось у нее под ухом, точь-в-точь как в тот далекий день, когда она прижималась к нему в каминной трубе, а вокруг горел и рушился мир. Каждой клеточкой своей души она помнила этот день.

«Я не так сильна, как все думают. Прошу тебя, Деклан Чандлер, не делай мне больно!»

Глава 19

Ближе к пяти утра Чандлер проснулся, задыхаясь от привычного кошмара, который являлся ему почти каждую ночь.

Он не размахивал беспорядочно руками, не сучил ногами, как порой случается с людьми, которым снится смерть. Не говорил во сне, не стонал и не вскрикивал.

Нет, его кошмар отнимал способность двигаться. Словно демон, наваливался он на Чандлера и запирал во тьме, превращая сон в тюрьму, а собственное тело в тюремщика.

Сон был неизбежной пыткой: вот почему Чандлер всегда страшился ночи.

Поэтому никогда не засыпал рядом с женщинами – ни одной не доверял и боялся, что они используют этот сонный паралич против него.

Ночь за ночью выныривая из кошмаров, он научился постепенно возвращаться к реальности, сосредотачиваясь поочередно на каждом из пяти чувств. Так поступил и сейчас.

Одеяло теплое, но не такое тяжелое, как он привык. Комната озарена лунным светом.

Странно, очень странно. Как правило, он спит в полной темноте. И в полной тишине. Чтобы никто не мог подкрасться незаметно.

Но сейчас совсем рядом слышится чье-то дыхание!

Чандлер широко раскрыл глаза. Сонный паралич мгновенно рассеялся, тело напряглось, готовое к бою… а в следующий миг он увидел в лунном свете сирену, что распростерлась по правую руку от него.

Франческа лежала в позе русалки, закинув руку за голову; легкое одеяло сползло и прикрывало только нижнюю часть тела.

Черт, он же хотел дождаться, пока она уснет, и уйти! Чандлер не мог поверить, что позволил себе расслабиться, убаюканный ощущением теплого тела под боком.

Долго ли он спал? Кажется, прошло всего несколько часов.

Франческа привстала в кровати и сладко зевнула.

Один лишь взгляд на нее вызывал возбуждение.

Девушка смотрела на него сверху вниз с такой неприкрытой, откровенной нежностью, что Чандлер, как это ни смешно, вдруг ощутил, как по телу, вплоть до самых темных и холодных углов, растекается тепло.

– Когда ты спишь, ты очень на него похож, – потупившись, заметила она.

Тепло мгновенно отступило, изгнанное паникой.

– На кого похож?

– На Деклана. На кого же еще? – Ее рука рассеянно легла на его бицепс, с простодушным любопытством скользнула выше, к плечу. – Невинный мальчик с печатью глубокой грусти на лице. Помню, мне всегда хотелось тебя рассмешить, но я не понимала, как – ты, кажется, совсем не умел смеяться.

Она подождала ответа; но он не знал, что сказать, и она продолжила:

– Мне показалось, ты видел сон. Сейчас. Так тяжело дышал, что я хотела даже тебя разбудить.

Чандлер предпочел бы этого не слышать. К чему обсуждать кошмары, когда пробуждение оказалось лучше самого прекрасного сна?

– Мне не следовало становиться Декланом. Я сожалею обо всем, что произошло со мной в Мон-Клэре.

Она вдруг замерла и отдернула руку, словно ужаленная.

– Обо всем?

– Кроме тебя.

Он поймал ее руку и вернул на прежнее место, чтобы Франческа снова его погладила. Никто и никогда не ласкал его так – без хитрости, без похоти, просто… потому что ей приятно его трогать.

Франческа подчинилась, однако между бровей у нее залегла тревожная морщинка.

Непривычное чувство вины охватило его. Он повернулся к Франческе, оперся на локоть, как и она, и сказал:

– Напрасно ты не открыла мне свой секрет.

Глаза ее округлились, а рука снова застыла.

– Какой секрет?

Вот это любопытно, сказал он себе. А сколько их у нее?

Но для начала стоит разобраться с тем, что ему уже известно.

– Если бы я знал, что ты девственница, то подготовил бы тебя. А я вел себя как животное… – Он не договорил; стыд стиснул горло.

К величайшему его удивлению, выразительный рот Франчески растянулся в широкой улыбке, и Чандлер почувствовал, как отступает ее волнение.

– Если бы я призналась, ты бы, наверное, вовсе ничего не сделал!

Чандлер вздохнул, неуверенный, что вправе претендовать на такое благородство.

– Возможно, и нет, – признал он.

Неужели он вправду отверг бы этот щедрый дар?

Чандлер наклонился поцеловать ее обнаженное плечо. Что ж, теперь, когда перед ним распахнулись врата рая, надо быть последним дураком, чтобы отказаться!

Он уже открыл рот, чтобы спросить, как ей удалось одурачить весь свет, выдавая себя за бесстыжую распутницу, но тут она пихнула его в бок.

– Так ты серьезно? В Мон-Клэре ты был несчастен? – спросила она.

Нет, это были лучшие годы его жизни! И все равно он о них жалел.

– Тебя это обижает?

Она задумалась; затем, судя по всему, углубилась мыслями в прошлое, и задумчивость сменилась ностальгией.

– Знаешь, до убийства мне не вспоминается об этом месте ничего дурного. Только хорошее. Весенние праздники в деревне. Домашний театр, где студенты ставили для нас комедии. Запах свежеиспеченного хлеба: он будил меня по утрам, я отправлялась на кухню и встречала по дороге Харгрейва, который шел к папе с утренним докладом… – Глаза ее подозрительно заблестели; она сморгнула влагу и закашлялась. – Особенно я любила лето. Бегать по лабиринту, чистить фонтан…

– Харгрейв с утренним докладом? – удивился он. – Когда это ты вставала раньше полудня? – Он усмехнулся и рассеянно погладил подбородок с крохотным шрамом-выбоиной. – И фонтан чистили мы с Пип, а ты всегда только смотрела.

Она смущенно опустила ресницы, и Чандлер немедленно пожалел, что это сказал. Он обвел пальцами изгиб ее плеча, затем повел руку вниз и сплел ее пальцы со своими.

– За все сокровища мира я не позволил бы тебе испачкать руки! – И он поднес ее руку к губам, а она смотрела так, словно от этих слов и от поцелуя ей было физически больно. – Я просто хотел сказать: тяжело узнать такое счастье, а потом полностью и бесповоротно его лишиться.

Она кивнула, кажется, не вполне успокоенная.

– А мы уверены, что все остальные погибли? Может быть, удалось выжить кому-то еще?

Он покачал головой, вспоминая, как долго и тщетно на это надеялся.

– Мне удалось вывести из дома Пиппу, но ее ранили в ногу. Бедняжка не могла идти. Я спрятал ее под корнями дерева, а сам попытался отвлечь убийц и увести в лес. Меня подстрелили. – При этом воспоминании вновь заныли старые шрамы на спине. – Я валялся на земле, думая, что умираю, а вокруг гремели выстрелы. Много. А потом я услышал, как они говорят между собой: прикончили всех, кто пытался бежать, осталось только отнести их обратно и бросить в огонь.

Он очень старался не думать о бедной Пип. Не вспоминать. После всего, через что они прошли, чтобы спастись от пожара, мысль, что ее снова бросили в огонь, была невыносима.

– Но ты ведь не видел, как она умерла. Что, если… – Франческа умолкла в нерешимости, играя выбившейся из косы прядью. – Что, если ей удалось бежать? Если она выжила?

В глазах ее читалась такая отчаянная мольба, что он отвернулся.

– Если так, надеюсь, сейчас она где-нибудь далеко отсюда… и у нее все хорошо.

«Пусть никогда не узнает, что во всем виноваты ее родители, пусть не стыдится их», – мысленно добавил он.

– Ты был героем, когда спасал ее, – тихо сказала Франческа. – Когда не бросил одну, помог пройти через это испытание. Скажи, ты… ее помнишь?

Он невольно фыркнул.

– Помню, конечно! Упрямая, своевольная, никогда не умела держать язык за зубами. Просто дикарка.

– Значит, она тебе не нравилась? – В голосе Франчески прозвучала такая боль, что Чандлер внимательно взглянул на нее.

Он не любил вспоминать. Не хотел. Но она, как видно, относилась к этому иначе. И быть может, им, буквально прошедшим вместе сквозь огонь, настало время обменяться воспоминаниями. В его памяти всплыло: Пиппа и Франческа были лучшими подругами.

Быть может, ради погибшей подруги она и затеяла свою вендетту?

Пиппа Харгрейв. Он постарался представить ее как можно четче. Пухленькая, даже, пожалуй, толстенькая: она была поздним и единственным ребенком, и родители ни в чем ей не отказывали. Белокурая, избалованная, шумная, готовая по любому поводу громко высказывать свое мнение. Но когда он входил в комнату, она улыбалась, как солнышко, сияя щербинами на месте молочных зубов. Деклан привык, что люди к нему равнодушны или воспринимают как обузу, и любил Пиппу за то, что она так ему радовалась. За то, что смеялась всем его шуткам и делала все, о чем бы он ни попросил.

Пиппу обожал Фердинанд. Деклану это казалось смешным: худенького болезненного мальчика Пиппа превосходила во всех отношениях: и физически, и по характеру. Думая об их будущем, он представлял себе, как старый граф не разрешает им жениться, и Ферди с Пиппой прячутся по кустам, а потом тайком воспитывают целый выводок незаконнорожденных Кавендишей… Впрочем, одного у Пип не отнять: она была фантастически честной.

– Она была мне очень дорога, – искренне ответил он. – Как младшая сестренка, которую… которой у меня никогда не было. Она умела пламенно браниться и также пламенно любить. И была… бесстрашной до самого конца – даже тогда, черт возьми, бесстрашной.

Вновь взглянув на Франческу, он увидел, что на ресницах у нее, как драгоценные камни, блестят слезы.

– Я помню, – мягко добавил он, – тебя она любила как сестру. Думаю, она очень гордилась бы тем, какой ты теперь стала.

Она покачала головой, несколько раз мучительно сглотнула.

– Знаешь, она любила тебя. Была просто одержима тобой.

В памяти у него всплыли последние минуты рядом с Пиппой. За несколько мгновений до ее гибели. Она обняла его – с неожиданной силой – и поцеловала в губы.

И прошептала: «Я люблю тебя!»

Черт! Черт! Черт!

– Если так… тогда, пожалуй, даже лучше, что она умерла.

– Хватит такое говорить! – Она с силой толкнула его в плечо, вымещая свое раздражение. – Что с тобой случилось? За что ты себя грызешь? Ты не виноват в этой бойне, ты никак не мог ее остановить, так откуда это неимоверное чувство вины? Из-за Пиппы? Потому что не смог ее спасти? Если дело только в этом, я скажу… скажу тебе…

– Франческа, ты сражаешься за свое прошлое. Считаешь, что его стоит защищать, и это благородно. – Он тяжело вздохнул, с усилием выталкивая воздух. Комом в горле стояли все несказанные слова – те, что и должны остаться несказанными. – А я от своего прошлого бегу. Я пришел из ниоткуда. Нет, хуже, чем из ниоткуда. И теперь делаю все, что в моих силах, чтобы… искупить. Не знаю, понимаешь ли ты хоть что-нибудь…

Она нахмурила тонкие брови.

– Но что ты мог натворить такого, что требует искупления?

Он потянулся к ней и, положив ладонь ей на затылок, притянул к себе и коснулся лбом ее лба.

– Грехи, что лежат на моих плечах, так тяжелы, что их не поднять и атланту.

– Так расскажи мне! – взмолилась она. – Я тоже грешна! Я лгала все эти годы… – Она умолкла, беспокойно огляделась, а затем, как видно, пришла к какому-то нелегкому решению. – Деклан! Быть может, настало для нас время, как в былые годы, обменяться в темноте своими секретами.

Она села, положив подушку на колени, как щит. И слава богу. Внимательно слушать Франческу, когда она сидит перед ним голая, скрестив ноги, он точно не смог бы.

– Мы расскажем друг другу все. Как бы ни было больно. Я начну. – Она откашлялась, собираясь с духом. – На самом деле я…

Но в этот миг Чандлер привстал, привлек ее к себе и усадил на колени, прижав ее голову к своей груди, словно даря ей запоздалую защиту. Закрывая собой от мира, который уже причинил ей все возможное зло.

– Франческа, – заговорил он решительно, – хватит на сегодня откровений. Я ничего больше не хочу – только этого. Боже, как же я об этом мечтал мальчишкой: просто прижать тебя к себе, держать в объятиях и никогда не отпускать! Ты была такой чистой. Само совершенство. Я мог целый день прождать тех нескольких минут, когда на меня прольется твой свет. Когда удастся полюбоваться твоей красотой.

Он отбросил волосы с ее лица, вгляделся в милые черты угловатого, как у эльфа, лица.

– И вот это сбылось, – продолжал он тихо и мечтательно, словно в полусне. – Как вышло, что ты появилась сейчас, когда я уже готов был потерять надежду? Когда чувствовал, что все свои битвы веду впустую? И вдруг ты! Отважная воительница. Моя Жанна д’Арк. – Он теснее привлек ее к себе, опустил подбородок ей на макушку. – Наконец-то я нашел тебя, Франческа! Двадцать лет я находил тебя только во сне!

В тех редких снах, что не были кошмарами.

– Мне тоже снилось, как я тебя нахожу, – приглушенно, уткнувшись ему в грудь, проговорила она. – Знаешь, я ведь тебя искала. Когда все утихло, мы с Сирейной вернулись на пепелище Мон-Клэра проверить, уцелело ли что-нибудь ценное. Но я втайне искала там твои кости – как будто смогла бы их узнать! – Она всхлипнула. – От тебя не осталось никаких следов, и я стала спрашивать себя: может быть, ты выжил? Где-то в глубине души все эти годы не переставала надеяться.

– Правда? – При мысли о том, как маленькая девочка, в одночасье потерявшая всех близких, цеплялась за мысль о нем, как за последнюю надежду, Деклан ощутил, как в груди что-то тает.

Она кивнула, не отрываясь от него.

– Сирейна говорила, что видела, как тебя подстрелили. Уверяла, что выжить ты мог только чудом.

– А я выжил.

«Интересно, смогу ли когда-нибудь рассказать ей, как мне это удалось?» – спросил он себя.

– Чудо, – повторила она шепотом.

Он пробежал пальцами по ее волосам, распутывая шелковистые пряди, извлек из косы давно развязанную ленту.

– Послушай меня! – Он сжал ее лицо в ладонях, наслаждаясь каждым мгновением этой близости. – Завтра тебе нельзя туда идти.