Текст книги "Вы не подскажете дорогу к сердцу?"

«Тяжелая ноша на наших плечах…»

 
Тяжелая ноша на наших плечах,
Но ты на ногах держись!
Бросать эту ношу нельзя сгоряча,
Поскольку ей имя – жизнь.
 
 
Идти некомфортно, но ты не споткнись,
Следи за своей ходьбой.
Лишь стоит упасть, как покатишься вниз
И многих убьешь собой.
 
 
Как часто нам кажется – нет больше сил.
Но ты всё равно иди
И гордо багаж на закорках неси,
Себя находя в пути.
 
 
Как трудно понять: «Мое бремя легко…»
А что Он имел в виду?
Да сам посмотри: за рекордом рекорд
Теперь берешь на ходу!
 
 
Поклажа в занозах вся, плечи трет,
На шее кровавый шрам.
А люди любуются: как он идет,
Взбирается по горам!
 
 
Тебе не до смеха, пронзает боль,
Но не исказит лица.
С улыбкой, достойно пройти нам с тобой
Надо путь до конца.
 

Письмо прадедушке на фронт

Дорогой прадедушка!

Как твои дела? Трудно ли тебе воевать? Где ты сейчас? Не мерзнешь ли? Не болеешь? Высыпаешься ночью? Мне вот утром очень спать хочется. И кушать хочется всё время.

Я думаю, что вы теперь наступаете и гоните проклятых немцев в сторону Берлина. Потому что наша Красная Армия самая сильная. И воюют в ней храбрые солдаты, вот такие, как ты.

Ты главное, прадедушка, ничего не бойся. По радио говорят: «Враг будет разбит, победа будет за нами». Говорят, значит так и будет. Поэтому тебя не убьют, а убьют Гитлера за то, что он напал на нас, и война закончится. Тогда в стране у нас будет много хлеба и разной другой еды, и можно будет не прятаться в подвал от воздушной тревоги.

Я не люблю войну. А мальчишки в нашем классе только про нее и говорят. И еще хотят тайком убежать на фронт бить немцев. А я хотела бы быть санитаркой и помогать в лазарете. И если тебя вдруг ранят в бою, я бы тебя вылечила.

Возвращайся, прадедушка, скорей домой с победой. Я тебя буду очень-очень сильно ждать.

Твоя правнучка.

Тыл, 9 мая 2017 года

Сила боли и сила воли

…Жара на дворе стояла страшная, но остановить ремонт было невозможно. А для него требовались стройматериалы. Доски для изготовления стенного шкафа пришлось тащить на своем горбу. Ноша не то чтобы сверхтяжелая, но неудобная – как ни возьмись за длинную эту связку, она всё время то вбок съезжает, то назад заваливается. То и дело приходилось останавливаться.

Пот лился с меня градом, рубашка промокла насквозь. Еще один «привал», короткая передышка, и вот уже вдали показалась вожделенная дверь прохладного подъезда. Неужели добрался наконец?

Но это был еще не конец…

…Приказ – идти через болото. А как через него идти? Это даже не реку форсировать. На реке всё ясно: вот один берег, вот другой. Есть плавсредства, есть весла, да и пересечь речку вплавь – раз плюнуть.

А тут… Нет у болота ни берега, ни дна. Ни начала, ни конца. Топкое месиво под ногами. Каждый шаг как последний, потому что не знаешь, что там – кочка или омут. От зноя болото смердит гнилью, над булькающей гадостью вьются тучи комаров. Да пулемет на плече тяжеленный, да ящик с патронами, да саперная лопатка, да подсумок, да вещмешок. А в руке – шест для опоры, путь перед собой прощупывать. И пот катится градом – по лицу, по спине…

Где-то высоко в небе должно быть солнце – то самое, что палит беспощадно. Но его не видно, потому что над головой – лес. Не тот лес, который я люблю с детства – тихий, задумчивый, добрый. Никогда чаща не казалась такой зловещей, предвещающей несчастье. Сверху – страх, снизу – бездна, а впереди – беда…

…Доски хорошие, но необработанные. Надо приниматься за дело. Достал рубанок, достал наждачку. Работа спорилась. Дерево становилось всё ровнее, всё глаже. Хотелось поскорей это всё отшкурить, закончить с подготовительной частью и начать уже доски размечать, пилить, к шкафу прилаживать. От этого торопливые движения руки с наждачной бумагой сами собой ускорялись, а бдительность – притуплялась.

А!!! Мгновенно сверкнула вспышка, и в глазах потемнело. Свет погас. Что со мной? Боль – ух, какая же это боль! Боль пронзило всё тело, будто копье прошило насквозь. И даже удивительно было, когда свет передо мной снова включился, увидеть, что это не копье, а всего лишь торчавшая из ладони заноза. Правда, внушительных размеров. И вошла, сволочь, глубоко.

Боль из сосудов головы, из каждой клетки организма вернулась туда, где ей и следовало находиться – к источнику, в руку. Но от этого, казалось, она только усилилась, собравшись в одном месте. Кровь испачкала красивую доску («Как жалко», – сквозь дикую судорогу подумал я). Тело съежилось от болевого шока. С жутким скрежетом сомкнулись зубы. Терпеть!..

…Взвод занял позицию на холме, на краю леса. Не успев толком обсушиться, начинаем окапываться. Ну да Бог с ней, с мокрой гимнастеркой, с сырыми насквозь сапогами, в которых еще хлюпает болотная жижа. Главное, что каким-то чудом выбрались из этой кошмарной трясины. Никого не засосало, все бойцы живы-здоровы. А здесь, на твердой земле, нам всё нипочем!

«К бою!» Что за черт? Откуда тут взяться фрицам? И вместо ответа на вопрос – «оттуда» – автоматная очередь. Одна, другая! Удар в плечо – так сильно меня давно уже никто не бил. И одновременно взрыв в мозгу! А!!! Не то лежу, не то сижу, а боль – она словно ворвалась в меня. Скрючила пополам. И не сидит, не лежит, а брызжет внутри, хочет наполнить собой всё мое тело. Адская, обжигающая боль, не дающая возможности ни чувствовать, ни двигаться, ни думать…

Надо взять себя в руки, мелькает в голове. Нет, всё-таки я жив. Раз соображаю, значит – жив. Невыразимо стонет правое плечо. Значит – ранен. Зрение вернулось после ослепившей меня молнии. Гляжу: весь рукав залит кровью, спина тоже мокрая, но не как в болоте, а по-другому. Огненно жжется эта сырость. Начинаю прикидывать: неужели насквозь прошла фашистская пуля?

Перехватил пулемет левой рукой, завалился на левый бок, залег. Боль такая, что скулы сводит. Кажется, теряю сознание. «Огонь, мать вашу!» – орет взводный. Ну, гады, держитесь! Вы еще об этом пожалеете! Вы еще моего пулемета не кушали! А ты терпи, казак! Атаманом будешь…

…Что делать? За что хвататься? Куда бежать? Кровь лилась ручьем, рука одеревенела. Было ясно: самому щепку эту здоровенную из ладони не вытащить – застряла капитально. Дома только бинт и йод. Мысли в голове путались, боль не давала им сосредоточиться.

Схватил телефон и набрал, не задумываясь, любимые цифры – за помощью, как и за радостью, только к ней. А к кому же еще? В трубке сонный голос, безразлично и лениво так: «Заноза? Ну сходи в поликлинику…» И всё? И это всё, что она могла мне сказать? Внутри похолодело – казалось, что жгучая боль уступила место леденящей обиде. Но ты мужик или нет? Терпи!

Как ошпаренный, выскочил на улицу. Равнодушные прохожие шли по своим делам. Люди всегда люди. На мою криво перемотанную бинтом в алых горошинах руку никто не обращал никакого внимания.

– Простите, а где в нашем районе травмопункт?

Двое вопрос проигнорировали, пятеро были не в курсе. Наконец женщина какая-то милая остановилась:

– Через три квартала отсюда, во флигеле детской поликлиники.

Боль помогла ускорить шаг практически до бега, а когда над козырьком двери показалась читаемая издалека надпись, даже спазм отпустил. Подбежал и на двери читаю: «Закрыт на ремонт».

Куда же мне теперь податься? Из окошка регистратуры детской поликлиники говорят:

– Куда, куда? Поезжайте в соседний микрорайон. Четыре остановки на автобусе.

– Спасибо, любезнейшая, век не забуду вашу доброту…

…Бой был ожесточенным, но, по-моему, коротким. Или нет, не помню. Детали в памяти не держатся, всё как-то слилось в одно сплошное кровяное пятно. Мысли путаются, в голове – липкая муть и пульсирующая боль. Слышу, как кто-то всё время говорит: «Большая потеря крови, большая потеря крови». Или это уже потом было? Не помню.

А до этого случилось самое невероятное, что могло случиться. Вижу – с другой стороны леса к нашему холму летит, хрипя моторами, именно чтоне едет, не ползет – летит подкрепление из нескольких танков, а сзади семенит пехота. Наши, родные!

Это последнее, что я помню кроме боли, которую невозможно забыть. Вспоминая о ней, я и сейчас душой съеживаюсь…

Нет, гораздо приятнее вспоминать то, что было после операции. Очнулся и лежу. Ничего пока не понимаю. Только рассматриваю темно-зеленый, весь в подтеках и разводах, потолок душной палатки медсанбата. Вдруг голос такой ласковый, из другой совсем, невоенной жизни: «Товарищи раненые, просыпайтесь. Перевязка!» Люблю вспоминать склонившееся надо мной личико юной медсестры: «Не волнуйся! Ты легкий. До свадьбы заживет! У меня на это глаз наметан!» И лучше всякого лекарства – быстрый, какой-то детский поцелуй в мой горячий лоб. Я не знаю, что такое счастье (меня потом всё равно убили), но, наверное, это было оно…

…Извлечение занозы – манипуляция, прямо скажем, малоприятная (оказалось, не заноза, а целое бревно. Ну надо же такому случиться!). И ощущение – так себе. Если быть до конца честным – боль жуткая. Обработка раны – обжигающая боль. Перевязка – боль ноющая, тянущая. Укол против столбняка под лопатку – это как новой болью перешибить старую, клин клином. Но уставшему и безучастному травматологу (это был конец его смены) и неулыбчивой сестричке всё равно большое спасибо.

Вышел на свободу – лето, ветерок, тополя шелестят. Жизнь идет, как ни в чем не бывало. Да, дела… Сел, закурил. Что дальше-то? Знал я в этот момент только одно: звонить ей мне не хотелось.

Вспомнил, как в детстве, когда я прибегал домой с очередной ссадиной и ныл от пустяковой боли, мама обычно приговаривала: «Терпи, казак, атаманом будешь!» Дула на ранку и оказывала казаку первую помощь. «Раненый боец!» – присваивала она мне гордое имя. И я бежал озорничать дальше.

Вспомнил деда и боль, испытанную им на войне. Представить ее себе я не мог. И другого деда вспомнил, тыловика, всего себя отдавшего работе, которого бесконечная туберкулезная боль постепенно увлекла за собой в могилу. И всю ту боль попытался я осознать, которую принесла людям война. Ее даже сравнивать с моей этой заурядной бытовой травмой – просто кощунство. Все наши болячки и хвори не стоят и одной тысячной доли тех их страданий! Сколько боли вобрала в себя та война! И сколько воли потребовалось для того, чтобы ее перетерпеть.

Встал и побрел в сторону дома. Доски строгать.

Не спать на посту!

 
Заставил себя встать.
Поставил задачу – жить.
Плоть превратил в сталь.
Дух превратил в щит.
 
 
Ну что ты раскис, брат?
Как ты только посмел?
Какой же с тебя брать
Другие будут пример?
 
 
Мало у ног сил?
Сердце дает сбой?
Голос стал глух и сипл?
А ты всё равно пой!
 
 
Есть у тебя власть
Словом вести в бой.
Пусть эта власть даст
Силы остаться собой.
 
 
Надо вставать и идти
Цели своей на штурм.
А не можешь, тогда ползти,
Но только не спать на посту!
 

Нос-ледство

 
В небе затихнет гром.
Угли в костре остынут.
Песни мои над костром
Останутся после сыну.
 
 
Дождь над землей пройдет.
Волны штормов отхлынут.
Море трудов мое
Останется после сыну.
 
 
Злая людей молва
Холодом дует в спину.
Колкий венец со лба
Останется после сыну.
 
 
Норы засыплет снег.
Гнезда скует паутина.
Что не под силу мне,
Останется после сыну.
 
 
Вновь пожелтеет куст.
Воды затянет тина.
Всё останется пусть
На усмотрение сына.
 
 
Есть одно только «но».
Выбор не оставляю:
У сына теперь – мой нос.
Выходит, что жил не зря я.
 

Что хочешь, но дари

 
В далеких странах, в городах нерусских,
Рабочий график грубо нарушая,
Я покупал заморские игрушки,
Гриппозных губ улыбку предвкушая.
 
 
И там, где боль, тепло лучом рождалось,
И так любовь в подарке выражалась.
 
 
По воскресеньям ездил в Grinwich Village,
Где покупал отцу холсты и краски
В надежде, что мной присланная мелочь
Раскрасит старость наслажденьем кратким.
 
 
И там, где боль, тепло лучом рождалось,
И так любовь в подарке выражалась.
 
 
По вечерам в салоне парфюмерном,
Все пробники подвергнув изученью,
Новинку за новинкой планомерно
Скупал в расчете на ее прощенье.
 
 
И там, где боль, тепло лучом рождалось,
И так любовь в подарке выражалась.
Дари и ты. Что хочешь, но дари.
На миг у боли сердце отбери.
 

Про счастье

 
Не для счастья появилась я на свет.
А раз так, то ничего, что счастья нет.
Я за счастьем в путь отправилась потом
Оттого, что сильно думала о том.
 
 
Не за счастьем я ходила в детский сад,
Во дворе о нем никто не рассказал.
В школе счастью не учил меня никто.
Я за счастьем в путь отправилась потом.
 
 
На завод свой не для счастья я иду:
На заводе счастья не произведут.
Производят здесь приборы, провода,
А за счастьем – это, видно, не сюда.
 
 
Не гонялась я за счастьем с юных лет,
На счастливый не надеялась билет.
Я жила своим умом, своим трудом,
А за счастьем я отправилась потом.
 
 
Да я, собственно, не шла за ним тогда.
Просто шла, сама не ведая, куда.
Как-то в маленькую церковку зашла,
Богу маленькую свечечку зажгла.
 
 
Оказалось, что на свете счастье есть,
И для радости причин не перечесть.
Просто мысль у нас запуталась в словах.
Счастье люди не умеют узнавать.
 
 
Это счастье, если кто-то в храм войдет
И свечу свою огнем моим зажжет.
Или если догоревший фитилек
Новой свечке свой подарит огонек.
 
 
Свечку первую зажгу за упокой,
А за здравие к ней прикоснусь другой.
Ну не счастье ли, что мертвые в раю
Тем, кто здесь еще, любовь передают?
 
 
Как услышу в церкви певчих голоса,
Так слезами вдруг наполнятся глаза,
А поплачу – сразу станет хорошо,
Будто ангел где-то рядышком прошел.
 
 
Это ангел мне про счастье объяснил,
Так что снятся мне теперь другие сны.
Очень просто жизнь устроилась с тех пор,
И прочнее не придумаешь опор.
 

«Счастье – это…»

 
Счастье – это в детской
                   маленький сыночек,
Даже если трудно,
                   нет ни сил, ни слов.
Даже если кашу
                   кушать он не хочет.
Только б не оставил.
                   Лишь бы был здоров.
 
 
Счастье – это дома
                   старенькая мама,
Буду балагурить,
                   буду врачевать,
И пройдет обида,
                   и утихнет рана.
Только б говорила.
                   Лишь была б жива.
 
 
Счастье – это рядом
                   добрые соседи,
Если и повздорим,
                   завтра снова мир.
Требуется помощь —
                   ближе нет на свете,
А заходим в гости,
                   как к себе самим.
 
 
Счастье – это в кресле
                   ласковая кошка,
Тихая, как мышка,
                   мудрая, как друг.
Стоит на коленях
                   посидеть немножко,
Как рукой снимает
                   боль или недуг.
 
 
Счастье – это в сердце
                   вкрадчивая песня,
Памятная строчка,
                   музыки волна.
Встреча на Ордынке…
                   Комната на Пресне…
В сотый раз надеждой
                   грудь опять полна.
 
 
План на этот вечер
                   мне известен точно:
В булочной куплю я
                   нарезной батон,
Заскочу на почту,
                   загляну в молочный…
А за счастьем – после.
                   Сбегаю потом.
 

«Смысл жизни…»

 
Смысл жизни – в надежде на чудо.
Я знаю: чудес не бывает.
Я глуп, оттого что хочу так,
Но грешен, кто не уповает.
 
 
Прекрасное неуловимо.
Мечта, как всегда, иллюзорна.
Бессмыслица льется лавиной
Тоски, застилающей взор нам.
 
 
И жизнь – это тоже химера.
И чуда в ней не состоится.
Но я в него верил. И вера
Мне жизнью дала насладиться.
 

По следам Ли Бо

Горная дорога

 
Мне с вершины горы хорошо дорога видна.
Где-то путник идет. В небе осень и тишина.
Вот в харчевне присел отдохнуть. Выпил вина.
До вершины ему подниматься еще полдня.
 

Встреча в пути

 
На телеге крестьянин попался навстречу мне.
Оглянувшись, увидел горб на его спине.
Возвращался хмельной – снова он. При полной луне
Мне, как старому другу, с улыбкой кивнул в тишине.
 

Продавец вина

 
На рынке сегодня купил я три шэна вина.
Торговцу за это вино заплатил сполна.
Под вечер забытый мной веер принес старина.
За жбаном вина засиделись с ним допоздна.
 

Сажают рис

 
Сажают рис. Возле поля стоит арба.
Устал старик. Вытирает пот со лба.
Согнулся к воде опять. Тяжела судьба.
Как ясен день! Как высь небес голуба!
 

В пельменной переглядываемся с рыбаком

 
В пельменной рыбак за столик присел со мной.
Хозяина дочка нам с ним принесла вино.
Проплыл вдоль стола ее стан красы неземной.
Глазами мы встретились, к ней повернувшись спиной.
 

У алтаря в храме Конфуция

 
Лампада слаба. В храме объемлет страх.
Здесь суетный мир – спокойствия злейший враг.
Вблизи алтаря отчетливо слышу, как
Учителя слово сражает хаос и мрак.
 

Сыновняя благодарность

 
В бамбуковой люльке младенца качает мать.
Ребенок болеет. Мать плачет, сходит с ума.
Отступит болезнь. Состарится мать сама.
Но будет ли сын благодарно ее обнимать?
 

Сосна и бамбук

 
Над хижиной выросли рядом бамбук и сосна.
Мне жалко деревья – семья им, наверно, нужна.
Бамбук одинок, и сосна совершенно одна.
Я тоже один. Только вместе не тягостно нам.
 

Щедрая птица баклан

 
Баклан над водою с добычею в клюве летит.
Хозяин из лодки за птичьим полетом следит.
На горле ее не видна аккуратная нить.
Неужто лишь то отдают, что нельзя проглотить?
 

Цапля посреди пруда

 
Полночь. Лотосы спят. Затихла в пруду вода.
Одинокая цапля стоит посреди пруда.
Грустно сделалось мне: не узнаю я никогда,
Что за дума ее тяготит, какая беда.
 

Посещаю пещеру отшельника

 
Над пещерой отшельника – струйка из сизого дыма.
Травяная похлебка, наверное, варится снова.
Взгляд задумчив: не вспомнил ли он об ушедшей любимой?
Говорят, был поэтом. Теперь же не вытянешь слова.
 

Размышляю о мастере по приготовлению свиных желудочков

 
Свиные желудочки повар готовит, как бог.
Трактир его, жаль только, очень уж прост и убог.
Глухой переулок ухабист, нечист и глубок.
Но что-то клиентов пока не редеет поток.
 

Богатый улов

 
Уловом сегодня особенно я дорожу.
Я карпа такого впервые с реки увожу.
В покои войду я, хозяйке улов покажу.
Хоть краешком глаза увижу свою госпожу!
 

Вновь я в этом парке

 
Вот вновь в этом парке я.
Я здесь от любви был пьян.
Скамья, улыбка твоя
И крик сквозь туман: «Оуян!»
 

Бессонная ночь

 
Светает в окне, а я не ложился еще.
Кукушка в ветвях начинает свой мерный счет.
Слезятся глаза, но хочется знать, о чем
Мне рифма шепнет, наклонившись через плечо.
 

Дуновенье весны

 
Цветочное платье спадает с покатых гор,
Как с плеч служанки сползает белья узор.
Весны дуновенье вдыхаю каждой из пор,
И сердце снова мчится во весь опор!
 

Повредил себе ногу

 
Повредил себе ногу, спускаясь по склону горы.
Не могу наступить. Разболелась. Не выйти из дому.
Прибежала девчушка с настоем целебной коры.
От коры или смеха ее – полегчало больному.
 

Корзинщик и ива

 
Ветки, как косы, ива
                   На воду нежно кладет.
Их старый мастер гладит,
                   Корзины из них плетет.
Плох. Не сегодня-завтра
                   Настанет его черед…
А ива всё ждет: когда же
                   Старик к ней снова придет.
 

Яблоня-подружка

 
Росла эта яблоня вместе со мной.
Она, как и я, расцветала весной.
Мы оба уже постарели давно.
Она ж всё цветет! Можно мне заодно?
 

Любуюсь восходом солнца меж Восточных гор

 
Из тайной беседки гляжу меж гор на Восток.
Восход горяч, как вина моего глоток.
К столу из гранита прижал бумаги листок.
Возьму кисть потолще – такой на душе восторг!
 

Серебряный туман стелется над рекой

 
Над речкой вечерней лежит покрывалом туман.
В серебряной дымке встают миражами дома.
И кажется, нет на земле ни ярма, ни дерьма…
Вот только кивает скептически лодки корма.
 

Шестая луна в Цзяннани

 
С шестою луной на Цзяннань накатила жара.
Притихли цикады. В кустах не звенит мошкара.
Теперь распускаются лотосы по вечерам.
Днем сплю. Как цветку, мне светлее ночная пора!
 

Душная ночь, полная любви

 
Душную ночь раздирают рычанием львы.
Это ревут желания юной любви.
Диким плющом веранды уют обвит.
Жар благовоний плавит прохладный нефрит.
 

Утро. Весь двор в снегу

 
Утром вышел и вижу – снегом укрыт весь двор.
Может быть, это Небо ведет со мной разговор?
Шапки чистых сугробов, а вокруг – никого.
Что ответить мне Небу? Так ли я понял его?
 

Осень. Клены подернулись алым

 
Осень. Клены подернулись чувственным алым отливом.
Днем влекут, не стесняясь. Но вечер придирчиво строг.
Укрывает лощину клубами тумана стыдливо,
Чтоб ее наготой я в ночи наслаждаться не мог.
 

Дождь стеной целый день

 
Дождь стеной целый день. Бьются капли в стекло.
Павильон, словно остров – столько воды натекло!
Грею руки озябшие над остывшей золой.
Дождь мне послан затем, чтобы больше ценил тепло.
 

Скитаюсь один по Китаю

 
Уже много лет один я хожу по Китаю.
Ученых встречаю. Стихи им свои читаю.
Кого я ищу? Зачем по дорогам скитаюсь?
Смотрю я на жизнь и мудростью этой питаюсь.
 

Милостыня

 
Монету с пояса снял, отдал ее бедняку.
Пусть я небогат, только всё же ему помогу.
Вдруг гнев императора я на себя навлеку?
Мне, нищему, кто-то замерзнуть не даст на снегу.
 

«Цы» и «ши»

 
Мои стихи навряд ли
Настолько хороши,
Что можно ставить в ряд их
Единый с «цы» и «ши».
 
 
Но если чем-то всё же
Они и хороши,
То тем, что я их прожил
И выдал от души.