Текст книги "Вы не подскажете дорогу к сердцу?"

День космонавтики

Отец работал на ЦКБМ – огромном «почтовом ящике», как называют у нас закрытые предприятия оборонного профиля. ЦКБМ – это Центральное конструкторское бюро машиностроения. Оно и по сей день располагается в небольшом уютном городке Реутове на окраине Москвы, где жила наша семья.

Поскольку завод был секретным, то и дома говорить о том, чем занимаются родители, кем они работают, что делают, было не принято. Ни рассказывать, ни спрашивать. «Инженеры» – и всё. Поэтому я, будучи ребенком, долгое время не знал о содержании «космической» профессии отца практически ничего. Понимал, что его работа каким-то образом связана с космосом, но не более того.

Постепенно занавес приоткрывался. Например, хорошо помню, что еще до школы любил шарить в ящиках отцовского письменного стола и с удивлением и восхищением рассматривать семейные альбомы с фотографиями, где папа еще студент МАИ. Где рядом с ним почему-то известные всей стране космонавты Волынов и Кубасов. Где он в летном отряде – то на земле перед вылетом, в комбинезоне и с парашютом за спиной, то в воздухе – голова торчит из кабины тренировочного Як-40. Любил изучать коллективные снимки с коллегами по работе, красивые патенты на изобретения – их было много, не меньше дюжины, глянцевые почетные грамоты и самое интересное – правительственные награды, орден и две медали. До меня доходило, что всё это неспроста. О том, что отец был ведущим конструктором, соратником знаменитого академика В. Н. Челомея, изобретателем советских космических ракет, мне было тогда невдомек.

Во втором или третьем классе на 12 апреля был запланирован тематический классный час, и учительница обратилась ко мне с просьбой привести на урок отца, чтобы он рассказал ребятам про космос: «Он же разбирается в этом лучше, чем кто бы то ни было другой!» (в маленьком Реутове, где полгорода работало на ЦКБМ, все, как в деревне, друг о друге всё знали). Я, честно говоря, не поверил, но, вернувшись домой, папе всё передал. Он на удивление быстро согласился.

По мере того, как приближался праздничный день, мое волнение росло. Как он будет выступать перед всеми? Что будет рассказывать? А вдруг он что-то забудет или собьется? А вдруг кто-нибудь из мальчишек задаст ему вопрос, а он не сможет ответить? Мою наивную голову переполняли тревожные мысли…

Наступил день 12 апреля. Папа пришел в класс нарядный, в костюме и галстуке, такой интеллигентный и важный (разве мог я тогда понять, что он был еще совсем молодым человеком – не больше сорока!). Пришел не с пустыми руками, а принес с собой красочный фотоальбом (взял у кого-то из сослуживцев, дома у нас такого не было), повествовавший об основных этапах освоения космоса. Все ребята во время классного часа его по очереди с интересом листали. Еще поразил аудиторию, достав из кармана тюбики с космической едой (видимо, специально для этого случая попросил у друзей из отряда космонавтов).

Рассказывал он просто и увлекательно. На вопросы отвечал легко, как будто заранее знал, о чем его собираются спросить. Врезалось в память, как объяснял кому-то из «почемучек», почему скафандр у космонавта оранжевого цвета. Не только, говорит, скафандр, но и обшивка спускаемого аппарата. Черный, серый, синий или зеленый – ты поди попробуй разгляди его с вертолета посреди бескрайней степи или, того хуже, в густых лесных зарослях, если космонавты, не приведи Бог, приземлятся не там, где запланировано! Всем всё сразу ясно стало. Помню, сижу довольный, как будто это не папа, а я так здорово и со знанием дела вещаю.

И еще запомнилось навсегда чувство гордости, которое я испытал в этот день. Как же мне завидовали мои одноклассники!

Отца уже давно нет, а дело его живет, и память о нем живет. Потому что есть дети и внуки. И потому что сконструированные им ракеты до сих пор гордо взмывают в черное космическое небо ослепительным праздничным фейерверком. Для меня это – салют в его честь.

Находка

Когда родители отдали девочку в секцию тенниса, ей не было и семи лет. Даже самая легкая ракетка была для нее тяжела. И возить первоклашку на тренировки надо было через весь город. А в группе было столько мелюзги, что за всё занятие едва удавалось минут десять повозиться с мячом. К тому же мячик у девочки был всего один, да и тот – старый и лысый. Но ей так хотелось играть, что все эти мелочи не имели для нее ровным счетом никакого значения.

О девочкином мячике надо рассказать особо. Он был некрасивый, полустертый, грязно-серого цвета, но прыгал еще неплохо. И пусть кто-нибудь после этого заикнется, что на ленинградской фабрике резиновых изделий «Красный треугольник» производили некачественную продукцию! Мячи были что надо! Жаль вот только, что похвастаться ими в ту пору мог не каждый любитель этого вида спорта: дефицит не обошел стороной и советский теннис…

Своим мячом, который подарил девочке ее первый тренер Владимир Николаевич, она очень дорожила. Юной теннисистке, конечно же, хотелось, чтобы ее мячик сиял ослепительно белым светом, как те мячи, которыми играли на счет взрослые парни и девчата. И чтобы на нем была приятная на ощупь мягкая и теплая «растительность». Девочке иногда доводилось держать в руках новенькие мячики: когда у старших ребят они улетали с корта, начинающим вменялось в обязанность бегать за ними и возвращать в игру. Но тот «старичок» был ее собственным мячиком, и для девочки он был милее и важнее, чем все другие, даже самые свеженькие и чистенькие. Возможно, она любила его даже больше, чем своих кукол и плюшевого медведя.

* * *

Когда я вижу, как на тренировках в больших и красивых теннисных клубах, на кортах с ароматным тартановым покрытием, нарядной шелковистой сеткой и просторными «забегами», в гулких кондиционированных спортзалах с высоченными потолками тренер выносит проволочную корзину, доверху наполненную, словно цыплячьим выводком, желтыми мячиками, и набрасывает их своим бесталанным ученикам, а те имеют наглость лениво ползать и небрежно отбивать, сердце у меня обливается кровью.

Говорят, что великий Роналдиньо по прозвищу «волшебник», мальчик из бедной семьи, вырос в печально знаменитых бразильских «фавелах» и в детстве гонял в футбол босиком. А гениальный Джими Хендрикс купил свою первую акустическую гитару на 5 долларов…

* * *

Стенка, которая служила девочке «спарринг-партнером» тем летом, что ее семья проводила в черноморском поселке, представляла собой кусок изгороди, сколоченной из горизонтальных деревянных досок. То ли от старости, то ли из-за нерадивости плотника висели доски неровно, отчего теннисный мячик отскакивал от них непредсказуемым образом. Девочку это раздражало, но она не сдавалась, продолжала упорно сражаться с противной стенкой и стремилась во что бы то ни стало победить ее. Скажу больше: коварство дощатой соперницы пробуждало в начинающей теннисистке спортивный азарт и даже злость. Неправильную траекторию полета она принимала, как вызов. Добежать до такого мяча и отразить его становилось и целью тренировки, и источником радости.

Но справиться со стенкой удавалось не всегда. Удар тогда был неуверенным, ракетка – тяжелой, ноги – слабенькими, а любимый старый мячик, честно говоря, не блистал высоким отскоком.

Случалось и такое: мяч после неудачного «форхэнда» или «бэкхэнда» улетал выше стенки и скрывался за забором, отделявшим стадион от небольшого парка, заросшего субтропическими кустарниками. Тогда малышке приходилось пролезать сквозь дырку в заборе и рыскать под кустами и деревьями. Через некоторое время девочка находила свой мяч и возвращалась на спортплощадку.

И вот однажды, после того как мячик в очередной раз описал над стенкой непреднамеренную дугу и плюхнулся в заросли за оградой, поиски затянулись. Лысого «старичка» нигде не было. Девочка без устали искала его, заглядывала под каждый куст, ворошила палкой траву, даже аукала. Всё напрасно. Мячик появляться отказывался и на зов хозяйки не откликался.

Уже начало смеркаться. На глазах у девочки навернулись слезы. Потеря казалась невосполнимой.

Но в жизни порой происходят необъяснимые вещи. Это был тот самый случай. Серый, вытертый, лысый мячик производства ленинградской фабрики резиновых изделий «Красный треугольник» так и не нашелся. Зато совершенно неожиданно из густой крапивы своим желто-электрическим глазом девочке подмигнул новехонький, крепенький, мохнатенький иностранный теннисный мячик. У страдалицы перехватило дыхание. Такой красоты она не видела никогда. Девочка не верила своему счастью. Наверное, именно в этот миг начался ее головокружительный взлет к вершине спортивной славы.

* * *

Из своего первого серебряного кубка Уимблдона девочка, в отличие от других чемпионов и чемпионок, не пила «Шампанское». Вернувшись вечером после эпической победы в свой гостиничный номер, она наполнила вожделенную чашу старыми теннисными мячами и улыбнулась.

* * *

Там, где когда-то был небольшой черноморский поселок, теперь громоздились роскошные виллы, благоухали клумбы и били фонтаны. Вдоль витрин бутиков проносились навороченные тачки и сновали люди: респектабельные взрослые спешили по делам, молодежь тусовалась, не отрываясь от планшетов, дети маневрировали на скейтах. И никому не приходило в голову поднять глаза к небу и увидеть, как над бульваром раскинулась крона огромного дерева, сплошь усеянного шарообразными плодами. Это были тугие и ворсистые желтые теннисные мячики.

Вы, конечно, догадались, что необычное дерево выросло на том самом месте, где много лет тому назад пропал серый и лысый резиновый мяч. «Старичок», которым так дорожила девочка.

Вечерело, и вдоль тротуара зажглись округлые огни уличных фонарей. Это удивительно, но каждый фонарный столб венчал увеличенный в размерах теннисный мячик с тонкими линиями S-образных перепонок. Изнутри они сияли бледно-лимонным свечением. Над мостовыми вспыхнули гирлянды из огненно-рыжих шариков. На панелях светофоров попеременно загорались большие мячи – красно-оранжевый, желтый и салатовый. Даже полная луна блестела на небе спортивным снарядом – ни дать ни взять золотистый теннисный мяч. Но никто этого не замечал. Просто не обращал никакого внимания.

А что сталось со стенкой? А вот что. Сельского стадиона, куда ходила играть у стенки девочка, нынче нет – на его месте городская площадь. Доисторической дощатой стенки для начинающих теннисистов тоже нет, ее заменил циклопических размеров рекламный щит. На нем красуется надпись: «McDonald’s. Шэр. Лайк. Кот. I’m Loving It!»

Школа № 2

 
Высокие колонны. Поэтов барельефы.
Торжественные сборы. Напутствия слова.
Мне радостно и страшно. Стою последним слева.
Мой первый день знакомства со школой номер два.
 
 
Родителей волненье. Построенные классы.
Левкой и гладиолус – сентябрьские цветы.
Учительница-мама. Ее узнаешь сразу:
Она одна спокойна средь общей суеты.
 
 
Свой выводок галдящий Мария Николавна,
Как добрая наседка, цыплят к себе зовет.
Рассадит нас за парты. Расскажет нам о главном.
Так ярко начинался наш первый школьный год.
 
 
Ты рад, что октябренок. В значке кудрявый Ленин.
Мы на него похожи, наверно, не во всём.
Новехонький учебник и в ссадинах колени.
То слезы, то победы из школы мы несем.
 
 
Еще один День знаний. Простые флоксы с дачи.
Ромашки полевые. С участка георгин.
Как веники, мальчишки свои букеты тащат —
От бабушек подарки внучатам дорогим.
 
 
А галстук пионерский опять не отутюжен.
А фартуки девчонок, как крылья ангелят.
О возраст переходный! Зачем он только нужен?
И вновь на переменке неосторожный взгляд.
 
 
Дежурили по классу. Потом совет отряда.
К какому ветерану еще сходить домой?
Да разве это важно, когда товарищ рядом?
Ты с другом – хоть на полюс! За друга ты – горой!
 
 
Внеклассная работа. Статья для стенгазеты.
За семь копеек коржик. В подвале – школьный тир.
Герои-пионеры. Концерт ко Дню Победы.
Ковбои и индейцы. Огромный детский мир.
 
 
Училка заболела! У Сашки день рожденья!
В художественном классе, как водится, аншлаг.
Есть время для гулянья! Есть время для безделья!
А та, о ком вздыхаешь, вновь без тебя ушла.
 
 
Портреты и знамена. Шары и транспаранты.
У каждого в петлицах бумажные цветы.
Беспечные колонны. Шальные демонстранты.
Вот шарик кто-то лопнул – конечно же, не ты!
 
 
Прощаясь перед летом, ты счастлив: год окончен!
Свобода от уроков и от учителей,
«Домашек» и контрольных, и делай всё, что хочешь!
Но август на исходе, и думаешь о ней.
 
 
И снова «Здравствуй, школа!». В руках живые астры.
Так все повырастали, что прямо не узнать!
Стоит, как перед храмом, толпа ребячьей паствы,
Готовая на службу идти сюда опять.
 
 
Гвоздики, каллы, розы, тюльпаны, хризантемы
Немного постаревшим своим учителям.
Три месяца каникул. Бесчисленные темы.
Как хорошо вернуться, соскучившись, к делам!
 
 
От школы выступаешь в райкоме комсомола.
Пахнуло взрослой жизнью, но на дворе весна.
На школьном стадионе – феерия футбола,
Покуда мячик виден, играешь допоздна.
 
 
Свиданья у подъезда, сбегания с уроков.
Записочки и взгляды. Сомненья и мечты.
Часами ожиданье у милого порога,
Чтобы своей Джульетте преподнести цветы.
 
 
Не выдаст школа тайны негромких разговоров,
Угроз и откровений, признаний и обид.
Еще научит школа мириться после ссоры,
Как сильным быть и добрым, как жить и как любить.
 
 
На сцене школьный ВИА. В субботу дискотека,
А в голове – «Дип пёпл», «Машина» и Парнас.
Как будто бастионы инъяза и физтеха
Не следующим летом и вовсе не про нас…
 
 
Мы после выпускного сюда приходим мало.
Хотя подспудно тянет сказать любви слова:
«Моя вторая школа… Моя вторая мама…
Реутовская школа номер два».
 

Цветная бумага

 
Вот просто листок обычной цветной бумаги.
Вот руки, вот ножницы, мысли цветные вот.
О сколько же нужно выдумки и отваги,
Чтоб сделать что-нибудь дельное из него!
 
 
Минуту назад здесь просто была бумага.
Был стол, был я, был шум в голове чумной.
И вот уже разноцветная спит собака
В цветастой будке на лужайке цветной.
 
 
Реальную жизнь не заменишь цветной бумагой,
И жить черно-белым надо сейчас и здесь,
Но всё же это такое великое благо,
Что цвет, бумага и мысли на свете есть.
 

Я по цветочному шагаю лугу

 
Я по цветочному шагаю лугу,
Бескрайнему, как для мальчишки – время.
Откуда может знать он, что разлуку
Готовим с этим лугом мы, старея?
 
 
Я по душистому шагаю полю
И упиваюсь широтой простора,
Где не стреножена пока что воля
И горе встретится еще не скоро.
 
 
Через плечо – одна пастушья сумка,
И незабудки к памяти нестроги…
Глазею я на линии рисунка
Потрескавшейся графики дороги.
 
 
Всегда любовь гадает мне ромашка
И салютует ярко-желтый лютик.
В пути питаюсь розовою «кашкой»
И щавелем на лопуховом блюде.
 
 
Здесь поутру разбудит колокольчик
И ветерком обдует одуванчик.
Прогонит сон травинки тонкой кончик,
Склонившейся на мой живой «диванчик».
 
 
Так я шагал, вокруг кипело лето,
Но по бокам меня теснили реки —
Наверно, Рубикон, а может Лета:
Соединиться надо им навеки.
 
 
И понял я, что бесконечно-длинный
Мой луг, мой мир мелодий и растений
На деле оказался просто клином,
Зажатым между руслами течений.
 
 
Всё кончилось утесом, и открылась
Мне, как на карте, как на топоснимке,
Житейской географии унылость —
Та, что скрывалась в изумрудной дымке.
 
 
Одна из рек, вся в омутах и бродах,
Спешила, спотыкалась, извивалась,
Терзаясь в муках творческих и родах,
И, как известно, Жизнью называлась.
 
 
Текла другая гордо, одиноко,
Приемля снисходительно и нежно
В свою стерильность мутный шквал притока
И называлась Вечностью, конечно.
 
 
Я вновь по чудному шагаю краю,
И травяной ковер щекочет пятки.
Я, как мальчишка, с Вечностью играю.
Не знаю только, в жмурки или в прятки…
 

Пучок мимозы

Когда много лет спустя где-то в благословенных субтропиках я впервые увидел, как в природе цветет мимоза, удивлению моему не было предела. Передо мной стояло огромное дерево, необъятная крона которого, как ярко-лимонным огнем, была охвачена пламенем буйного цветения. Издалека даже казалось, что это не цветы, а листва такая, яркая и густая. Ничто не намекало на крошечные пушистые шарики, из которых, собственно, и состояли эти цветущие кущи. Просто желтое дерево, и всё. Очень красивое, пышное, нарядное в своем весеннем одеянии. Но могучий «баобаб» и нежные «цыплята» на трогательных букетиках мимозы из ранней юности – это были очень разные вещи, которые никак не хотели соединяться в моей голове.

А виной всему – история, связанная с веточкой мимозы. Ей уже почти полвека. Вспомнилась она мне и тогда, под сенью древовидной мимозы, вспоминается и теперь. Как минимум раз в году, в первые мартовские деньки.

При советской власти купить цветы женщинам на 8 марта, как и сейчас, считалось для мужчин делом обязательным. Хорошая такая сложилась у нас в стране традиция. Но то ли по причине всеобщего дефицита, то ли с целью дополнительного испытания «сильной половины» на прочность накануне Международного женского дня, цветы к празднику было не достать. То есть они завозились в цветочные магазины и палатки, но очень «точечно» и в таких мизерных количествах, что за ними тут же выстраивались километровые очереди. Очереди состояли почти сплошь из мужчин – взрослых дядек, молодых крепких парней, юношей, мальчишек. Дедушки – и те стояли.

Стояли подолгу, часами. Стояли мужественно, не оставляя рубежей, не сдавая позиций. Ни шагу назад. Только вперед, только к заветной цели. Враг будет разбит, победа будет за нами. Как на фронте.

Впечатление атмосферы боя и военных тягот усиливал командовавший боевыми действиями «генерал Мороз». Начало марта в наших краях ведь не самое теплое время. Это на календаре и на душе весна, а на градуснике-то минус! А под ногами – слежавшийся снег и лед. Но стояли насмерть.

Одна из цветочных палаток располагалась в конце улицы 25-го Октября (теперь ей возвращено старое название – Никольская), ближе к площади Дзержинского (по-нынешнему Лубянской), напротив «Детского мира». Я любил эту «стекляшку» за то, что там, какой бы длинной ни была очередь, в конце концов ты гарантированно становился обладателем желанного букета – маленького за рубль, большого за трешку (по тем временам немалые деньги!). Какое это было счастье! Но счастье надо было завоевать в борьбе. Не завоеванное счастье – и не счастье вовсе.

Мне было четырнадцать, и я был влюблен. Она жила в соседнем доме и училась со мной в одном классе. Преподнести девочке, которая мне нравилась, веточку мимозы для меня означало практически то же, что и объясниться ей в любви. Поэтому 7 марта сразу после уроков я сел на метро и рванул на «Площадь Ногина».

Очередь была немереной. Начиналась она с улицы Куйбышева – там сейчас храм и памятник, и называется она по-другому. Люди стояли молча, переминаясь с ноги на ногу.

«Как я люблю первые весенние цветы!» – говорила как-то раз мне она. Конечно, я доставлю ей эту радость – первый принесу первые весенние цветы. Я! И только я! Она посмотрит на меня своими невероятными глазами, и в них будет столько благодарности и любви, что я умру на месте от блаженства.

Люди потянулись домой с работы, в сторону метро. Наверное, это были те, кто отпросились пораньше – в поликлинику или на родительское собрание. Или те, кого послали в местную командировку. У входа в станцию «Площадь революции» начал толпиться народ. Но и оттуда, из выхода прохожие повалили валом. Очередь за спиной удлинилась, а впереди меня осталась, как и была – ни конца, ни края. Первым замерз нос. Невидимые иголочки бодро взялись покалывать щеки.

«Вчера ты ни разу не позвонил. Что, были более важные дела? А-а… Понятно! Значит, просто ни разу не подумал…» – Её острые, как циркуль, слова ранили меня в самое сердце. Как она могла такое сказать? Да я только и делаю целые дни, что думаю о ней. Но поднять трубку и набрать ее номер – это же настоящая пытка. Что я ей скажу? С чего начну разговор? О чем спрошу? Как притвориться, что мне не стоит никаких усилий непринужденно болтать с ней на разные темы, в то время как губы от смущения становятся как каменные, а язык не слушается? Как собрать и превратить в слова путающиеся от чувств мысли? Как не проговориться, что я не могу жить без нее?

Смеркалось. Я продвинулся до угла 25-го Октября. Отсюда уже была видна заветная палатка, из которой далеким и теплым огнем электрической лампочки светила надежда. Пальцы ног начали терять чувствительность. Эх, надо было нацепить валенки и поддеть две пары шерстяных носков. Какие валенки? Тоже мне, городской ухажер! В возвышавшемся вдалеке здании КГБ зажглись окна. Казалось, что именно его громада, как плотина, удерживала порядок и обеспечивала покой огромной страны.

«А ты мог бы совершить настоящий мужской поступок?» – Вопрос застал меня врасплох, да так и остался без ответа. Проклятая стеснительность! Ведь она могла подумать, что я трус. Что не способен на подвиг. Слова мало стоят! Слова – мертвое скопище букв. Лучший способ – взять и сделать. Пусть я замерзну, отморожу уши, заболею воспалением легких, но я куплю букет мимозы и докажу ей, что я не тот, за кого она меня принимает!

Окончательно стемнело. Дошел до «Художественного салона». Осталось еще метров сто. Только бы не кончились цветы! Только бы не кончились! Ноги вконец закоченели. Онемело лицо. Всё тело от головы до пят пронизывал жгучий холод. Я стал пританцовывать на месте. Смотрю, соседи по очереди тоже оживились: просят друг у друга закурить, две копеечки позвонить из автомата. Кто-то прыгает, кто-то боксирует с невидимым противником. Прежде молчаливые и хмурые, мужики вдруг разговорились. То ли от мороза, то ли от предчувствия скорой победы.

«Любовь – это не то, о чем пишут в книжках, – говорила она. – Это совершенно другое!» Да, она тысячу раз права, и я знаю, что такое любовь. Моя любовь – настоящая, не книжная, не придуманная. Вот и сейчас я ощущаю это каждой клеточкой своего существа, каждым биением своего сердца, каждым импульсом своего мозга, каждой частичкой своего леденеющего тела…

Праздники остались позади. Воспоминание о подаренной мимозе и сокровенной записке, вложенной внутрь букета, согревало душу и вызывало к жизни самые смелые мечты.

Страна вернулась к трудовым будням. Родители пошли на работу, у меня возобновились занятия в школе. После уроков – то комсомольские дела, то теннис, то английский с репетитором. Вечером – домашние задания, изредка – кино.

Не скажу, чтобы я сильно помогал по дому – тинейджеры не особо берут в голову вопросы домашнего хозяйства. И так, видимо, было и будет во все времена. Но у нас в семье за мной издавна закрепились две-три «общественные нагрузки»: покупать хлеб с молоком, убираться в своей комнате, мыть посуду и выбрасывать мусор. Раньше мусоропроводы в жилых домах были редкостью, одноразовых пластиковых мешков для мусора не производили. Всё, что выкидывалось, жильцы относили на помойки в ведрах. Занятие не самое приятное, но необходимое.

То, о чем я хочу рассказать, может быть, и не заслуживает отдельного повествования, но для меня случившееся стало мощным душевным потрясением. Как бы смешно это ни звучало, но трагедия разыгралась на помойке через день-другой после восьмимартовских гуляний.

В своих мечтах я добрел до мусоросборника, который располагался неподалеку от дома, и уже собирался было опустошить свое ведро, как что-то необычное привлекло мое внимание. Взгляд остановился на вершине «монблана», вздымавшегося над переполненным контейнером. У меня перехватило дыхание: в нагромождении пищевых отходов, в смраде нечистот, в груде выброшенных букетов, в густоте увядших желтых цветков и засохших зеленых листьев я отчетливо увидел свернутую в трубочку записку. Свою записку! Ошибки быть не могло.

Я понял всё. Кровь хлынула к голове. Наступило затмение. От злости я замахнулся ведром с мусором и, что было силы, опрокинул его прямо на несчастный пучок мимозы.

Ноги плохо слушались, когда я не видящими ничего вокруг себя глазами «на автопилоте» держал курс в направлении дома. Мысли с трудом пытались что-то объяснить, но тут же рассыпались, ослепленные новой вспышкой ненависти. Уже потом, закрывшись в комнате, в совершенной темноте, в убийственном одиночестве, зажимая кулаком рот, чтобы не закричать, стиснув в объятиях мокрую от слез подушку, я повторял: «Так тебе и надо! Так и надо! На! Получи!»

Но ночь научила меня другому.

– Ты просто не знаешь, – сказала она тихо, – просто ты чего-то не знаешь.

– Чего не знаю? – спросил я.

– Не знаешь, что музыка предназначена тому, у кого есть слух. А живопись – тому, у кого есть вкус.

– А любовь кому?

– А любовь – тому, у кого есть сердце. Сердцу, которое не любит, слова любви ни к чему. Вот они и не были прочитаны. Они сбежали. Решили: лучше уж в помойку, чем туда, где их не оценят и не поймут. Потому что слова любви – они живые.

– Живые?

– Да, живые и всесильные.

– А мимоза?

– А мимоза – просто пучок соломы.