Текст книги "Вы не подскажете дорогу к сердцу?"

– Вот ты, Лёшенька, врач. По идее ты должен был бы первым восславить достижения медицины. Ведь если подумать, это едва ли не главное, что произошло с нами, с человеками, за десятки миллионов лет. С тех пор как человек появился на этой земле. Мы перестали умирать от болезней! Еще каких-нибудь сто лет тому назад доктора не могли спасти беднягу пациента от простой хворобы, а сегодня могут справиться с ужаснейшими болезнями. Побеждают смерть. Причем в таких сражениях, когда, казалось бы, всё на ее стороне. С того света вытаскивают! И это делают такие люди, как ты!

– Да знаю, знаю, не хуже тебя знаю, – растаял Широков. Льстивое заявление Причепливого пришлось ему явно по душе. – И уверен, что если не мы, то наши дети еще увидят такую революцию в области лечения болезней, какой до сих пор не было в истории. Люди приблизятся к тайне вечной жизни! Найдут эликсир бессмертия, о котором мечтали древние мудрецы, в поисках которого сгинули орды завоевателей и толпы паломников, над которым во все времена и во всех странах бились артели алхимиков. Хорошо это или плохо – другое дело, большой философский вопрос. Но по-житейски – ни с чем не сравнимое счастье: жить и не умирать.

– Вот, вот оно! – с готовностью подхватил Причепливый. – Человек перестанет бояться случайной смерти! Перестанет умирать оттого, что просто заболел или повредил себе что-нибудь. Наконец-то мы с тобой, Лёша, не расходимся во взглядах. Мы, брат, – высшие существа во Вселенной, вне всякого сомнения.

Они снова выпили (интересно, откуда в разгар застолья берется алкоголь, который вроде бы уже закончился?).

– Ты подожди радоваться, дружище, – осадил приятеля Широков, предложив последовать его примеру и закусить маринованным подосиновиком. – Подожди ликовать. Ты хоть представляешь себе, сколько человеческих жизней это «высшее существо» каждый день холодно отправляет в преисподнюю? Сколько детей умирает от голода и болезней в нищих странах? Сколько народу выкашивают эпидемии? Сколько матерей гибнет при родах? Вот мы с тобой тут сидим, а люди продолжают убивать друг друга. За что? За обладание. Нет, не золотом, не нефтью! – едой, водой, пригодными местами обитания, скотом, пастбищами. И это происходит на наших глазах сегодня, в XXI столетии! Как подумаешь, волком выть хочется. Ей-Богу, лучше снова стать неандертальцем, чем осознавать весь ужас того, что творится вокруг.

– Не об этом надо думать, – запротестовал широковский оппонент, – а о том, как распространить всё, чего мы с таким трудом добились, на тех, кто еще не пользуется благами цивилизации. На всех этих несчастных, необустроенных, обездоленных. Но не отказываться от самих благ! Это было бы безумием, предательством, преступлением против титанов мысли, которые жизни положили на то, чтобы вывести род человеческий из мрака первобытного существования.

– А может ну их, эти достижения, Лёва? Ты посмотри на человека – не с моральной, с физической точки зрения! Ну что это такое? – Широков бросил критический взгляд на свое выпирающее пузо.

– А чем тебе не нравится современный человек? Ну, мы с тобой, может быть, далеки от идеала, а в целом… Нынешним профессиональным спортсменам древнегреческие олимпийцы, думаю, поставили бы много «лайков». Какие ребята чудеса на мировых чемпионатах творят! А повальное увлечение здоровым образом жизни? Оно просто повергло бы наших предков в такой шок, от которого они долго бы не оправились. Человек и впрямь приблизился к эталону силы и красоты.

– Ты в этом уверен? Я лично – нет. Что сделал человек? Просто взял и приспособил мир под себя. Окружил себя всем необходимым. Как сказал герой одного фильма, «обложил себя ватой». Правильное питание, фитнес, аэробика… А ты взгляни на среднестатистического человека! Тюфяк, слабак, рохля! Букет болезней. Лишний вес. Иммунитет ни к черту. Дунь на него – сразу загнется. Да, кое в чем за время эволюции человек действительно преуспел. Чем-то природа его, безусловно, отметила, чем-то особенным наделила. А чего-то, наоборот, по сравнению с другими живыми существами, напрочь лишила.

– Ты еще скажи, что в наказание за грехи, – сострил Причепливый.

– Может и так. Но посуди сам: в наше время человек абсолютно беззащитен. Он рождается без шерсти и не защищен от холода. Младенец целиком зависит от матери и в первый период жизни вообще ни на что не годен. Добывать себе пропитание не способен. Где там вступить в борьбу за жизнь? Он даже от опасности укрыться не может! Когтей у человека нет, зубы появляются поздно, да и что это за зубы? Можно ли этими зубами рвать на куски сырое мясо? А человеческий желудок? Да наши желудок с кишечником не в состоянии переварить самую невинную тухлятину, чуть что – сразу расстройство! А дальше? Человек растет, но не становится сильнее. Не мужает, не матереет, не укрепляет сопротивляемость напастям, не оттачивает навыки охоты, а только утрачивает былые задатки. С годами он начинает болеть, а в старости и вовсе не может себя прокормить и умирает абсолютно немощным. Разве в естественных условиях такое существо смогло бы выжить?

Причепливый не нашелся, что ответить. Да и мысль за время спора делала такие резкие повороты, что уследить за её зигзагообразной траекторией захмелевшим друзьям было уже непросто. Речь собеседников начала становиться всё менее членораздельной, а разговор приобрел совсем неуправляемый характер.

– И всё-таки я утверждаю, – не унимался Причепливый, – что именно зна-а-а-ания и тех-ни-че-ский про-гресс – да! – позволили человечеству обрести подлинную свободу.

– Увы, увы, увы, – возразил заплетающимся языком Широков, – с техницссским прогрессом человек свою изначальную свободу окончательно-то и потерял… Потерял, Лёвушка, навсегда!

– Вот здесь ты совершенно прав. Дай я тебя поцелую… Мы сами лишаем себя свободы. Свободы выбора – ей же мешает элементарная косность! Заскорузлые привычки! Не то что пятый айфон – кое-кто до сих пор кнопочными уродцами продолжает пользоваться!

– Опята от поганок отличить не могут! А подосиновики в лесах вообще перевелись!

– Водка в свободной продаже, не по талонам, как на закате советской власти! А они не ценят, им всё мало!

– Водка – вся палёная!

– Колбаса докторская – сплошная бумага!

– В столбик считать разучились! Э-э-эххх…

– Магазины позакрывались все, кругом одна интернет-торговля! Жратву, покупки на дом привозят! Не успел заказать, уже «дзынь-дзынь» – звонят в дверь! Принимайте товар!

– А эти ток-шоу? Бред какой-то!

– А поля? А реки? А леса?

– А водка?

– А колбаса?

– А шашлыки? Мяса нормального не найдешь! Рагу динозавра!

– И пожарить-то толком не могут! Питекантропы, и те вкуснее готовили!

– Водку – стыдно сказать! – на 3D-принтерах начали производить…

– А мясо – из колбасы!

– Мясо из колбасы! – и оба залились гомерическим смехом, да так искренне, так дурашливо и так наивно, как умеют смеяться только дети и нетрезвые люди… В эти секунды они были, наверное, самыми свободными и счастливыми людьми во Вселенной.

– Мясо… – вдруг в задумчивости произнес ветеринар. – Мясо? А что у нас с мясом?

На несколько мгновений спорщики замолчали. Видимо, вспомнили про шашлыки. Или чтобы перевести дыхание и продолжить дискуссию с новой силой. Над дачей, погрузившейся на дно черной летней ночи, повисла тишина.

В этот момент из темноты, словно русалка, выплыла прекрасная Валя Широкова и подсела к столу.

– Вот интересно, – загадочно спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно, – а шашлыки в доисторические времена были?

Опешив от такого вопроса, Широков и Причепливый взглядами питекантропов уставились сначала на хозяйку, а потом друг на друга. Шашлыки их, должно быть, уже давно превратились в первобытные угольки…

Дорога ведет на запад

Отзывчивые люди

Как-то раз поутру я привычно направлялся на службу, с трудом продираясь сквозь плотные пробки, столь характерные для улиц Нью-Йорка в эти часы. Как, впрочем, и во все остальные. Мой путь по обыкновению пролегал через Гарлем. Собственно, через этот район на северной границе Манхэттена пролегают все маршруты, берущие начало в Бронксе, Ривердейле, Вестчестере, Йонкерсе и прочих частях мегаполиса и обширных пригородах, расположенных на материке. Безуспешно пытаясь прорваться по крайней левой полосе, я черепашьим шагом двигался вместе с мрачным автомобильным стадом.

Вдруг через открытое окно я услышал обращенный ко мне с тротуара возглас темнокожего гражданина:

– Эй, приятель, у тебя, по-моему, что-то неладное с колесом!

Я, надо признаться, занервничал – только этого мне еще не хватало.

– А что именно? – поинтересовался я.

– Должно быть, подцепил на дороге гвоздь или что-нибудь в этом роде, – предположил мой доброжелатель. – Да ты сам посмотри!

Я не выдержал и тут же прижался к бровке мостовой. Внешний осмотр ничего не дал – гвоздя в резине не было. Я уже собирался плюнуть на всё и поехать дальше, как тут из-за спины нарисовался тот же самый негр, у которого, как видно, в это утро не было срочных дел:

– Садись обратно за руль, сейчас я тебе покажу, что я имел в виду.

Выполняя его команды (а что если и вправду гвоздь?), я развернул передние колеса, сдвинулся чуть вперед, затем снова сдал немного назад. Всё это время мой новый знакомый, склонившись к самому колесу, высматривал злосчастный гвоздь.

– Вот он! – раздался наконец его торжествующий крик. – Можешь полюбоваться!

Моим глазам предстала печальная картина: в самой середине покрышки торчал здоровенный железный штырь. Было ясно, что без услуг шиномонтажной мастерской здесь не обойтись. Я сразу начал прикидывать, что мне делать дальше. Но мои размышления прервал всё тот же глазастый прохожий, заприметивший в колесе посторонний предмет.

– С этой штуковиной далеко не уедешь. Но тебе, парень, крупно повезло. Я мастер по шиноремонту, у меня и инструменты с собой – как раз шел на работу. Не дрейфь, я тебе помогу.

Поверить своему счастью оказалось очень просто, хотя чувство неправдоподобности всей этой ситуации первые несколько мгновений не покидало меня. Еще минуту назад я был на грани отчаяния, а теперь картина совершенно изменилась. Я имел шанс даже приехать вовремя на работу! Под ложечкой екнуло сладкое ощущение надежды.

А ниспосланный мне Господом автослесарь уже вовсю колдовал над моим невезучим колесом. Не без усилия вытащив плоскогубцами штырь из резиновой толщи, он уверенными движениями профессионала затолкал в дырку пару специальных коротких жгутов, пропитанных маслом и смазанных клеем.

– Давно в Америке? – поинтересовался он (то ли дипломатические номера, то ли акцент однозначно выдавали во мне иностранца).

– Да где-то год с небольшим, – ответил я. Разговор как-то не вязался, и я, чувствуя себя обязанным радушному парню, решил поддержать его.

– Ну и как, нравится? – спросил афроамериканец, ловко латая место злополучного прокола.

– Здесь здорово! – Мне не очень нравилась Америка, но я решил соврать, чтобы польстить собеседнику.

– Точно, – с живостью согласился работяга. – Знаешь, я тоже поездил по свету – был и в Европе, и в Германии, и за морями (по одному этому перечислению можно было без труда догадаться, что парень фантазирует на ходу). А ты сам-то откуда будешь? Из России? Нет, вот в России бывать не приходилось. А так знаешь, что я тебе скажу? У Америки есть один большо-о-о-о-й плюс: здесь больше свободы!

Основательно утрамбовав заглушку, «посланец неба» обрезал концы жгутов, и дело в шляпе: вулканизация закончена. Правда, штырь, который я хотел было взять на память, негр почему-то положил в свою сумку с инструментами.

Моей благодарности не было предела. Но, помня о том, что американцы – народ деловой, решил все же полюбопытствовать, не должен ли я чего моему доброму ангелу.

– Сущий пустяк. С тебя 65 долларов.

У меня глаза вылезли из орбит – не от жадности, а от неожиданности. Но я не подал виду, только спросил, из чего же складывается эта сумма.

– 25 – материал, 25 – работа, плюс налог, ну и мне что-то должно остаться – эти же деньги придется отдать боссу. Видишь, я из-за тебя на работу уже опоздал, а у нас с этим делом строго!

Ссылки на Венскую конвенцию о дипломатических сношениях, в соответствии с которой дипломаты освобождаются от уплаты налогов в стране пребывания, в данном контексте показались мне не совсем уместными, и я молча отсчитал названную моим благодетелем сумму.

Уже трогаясь с места, через опущенное боковое стекло я услышал, как мой спаситель бросил мне на прощание:

– Запомни, парень: в Америке тоже есть добрые люди, готовые прийти на выручку!

Прошло несколько дней, и я пересказал эту удивительную историю одному своему приятелю, давно обосновавшемуся в Штатах. От него-то я и узнал, что стал жертвой известного гарлемского трюка. Суть его проста. «Фокусник», разбирающийся не только в автоделе, но и в психологии, высматривает в крайнем левом ряду «лоха» и берет его на испуг новостью о проколотом колесе. Если тот «клюнул», иллюзионист, желая помочь водителю увидеть в резине посторонний предмет, заставляет его лимузин сделать несколько движений вперед и назад и в это время незаметно подкладывает под колесо свой фирменный гвоздь. Таким образом хозяин автомобиля, словно под гипнозом выполняя указания «случайного прохожего», сам наезжает на острие. Теперь он в ловушке. Остается самая малость – получить гонорар.

Мне не жалко шестидесяти пяти долларов. За такую науку можно заплатить и больше. Зато теперь я точно знаю, что в Америке больше свободы, чем в других краях, и что здесь тоже есть добрые, отзывчивые люди, всегда готовые прийти на выручку.

Политкорректность

Разговор за ланчем складывался деловой. Пили газировку. Мой собеседник из Евросоюза был серьезен и сосредоточен.

– Мы ценим ваши заявления о приверженности правам человека, но ущемление интересов ЛГБТ в демократическом государстве недопустимо!

– Если вы имеете в виду агрессивных гомиков, то у нас, знаете ли, это не очень принято…

– Вы хотели сказать – активное позиционирование индивидов нетрадиционной ориентации?

– Нет, я хотел сказать то, что сказал.

– Но мы осведомлены о случаях преследования этих людей со стороны отдельных чиновников.

– Не обращайте внимания: идиотов везде хватает.

– В смысле – людей альтернативно одаренных?

– Ну, если вам так угодно… Что же касается других групп населения, то здесь, я полагаю, у вас не может быть претензий. Скажем, обеспечение прав инвалидов.

– В смысле – лиц с физическими затруднениями? Да, ваша Паралимпиада произвела в целом благоприятное впечатление. Но Сочи – это «потемкинская деревня». А как насчет прав человека у женщин?

– А что женщины? Да мы их на руках носим! Но место женщины на кухне. Шутка, конечно.

– А! Шутка – в смысле небольшой текст юмористического содержания? Понятно. Но с точки зрения гендерного равенства звучит неполиткорректно. Не всё благополучно в России и с правами несапиентных спутников человека.

– Чего-чего? Это в смысле всякой домашней живности, что ли?

– Ну, если вам так угодно…

– Помилуйте, но и у вас есть проблемы с правами человека. И посерьезнее, чем право хомячка на получение удовольствия. Почему, например, по улицам ваших городов свободно маршируют уроды со свастикой?

– А, это вы, видимо, про лиц с нестандартным отношением к духовному наследию Третьего рейха?

– Ну, это уж слишком! За такое можно и…

– Мне, кажется, пора! – мой визави суетливо засобирался. – Гарсон, счет! – манерно приказал он.

Подошел официант. Собеседник достал калькулятор, высчитал половину суммы и чаевые, которые наскреб мелочью. Расплатившись вскладчину, мы распрощались. С делаными улыбками на лицах лживо заверили друг друга, что остались в полном восторге от состоявшейся беседы.

* * *

Вечер я провел в компании старого приятеля-грека. Выпив изрядное количество «Метаксы», он вдруг выпалил в сердцах:

– Господи, если бы ты знал, как меня достала эта политкорректность! Эта слащавая вежливость, за которой стоит холодный расчет. Кругом одно лицемерие! А на деле всем правят интересы, прикрываемые правильными словами. – Остановить моего друга было уже невозможно. – А это менторство? Это всезнайство? И кого они учат жить – великую эллинскую цивилизацию! Но не надо путать демагогию с демократией! Евростандарт – это не демократия, которую подарили Европе Платон с Аристотелем!

– Вот за что я тебя уважаю! – От «Метаксы» язык немного заплетался, но мысль формулировалась четче, чем обычно.

– А я… А я тебя просто люблю! Как брата!

– Спасибо, дорогой! Ну что – на посошок? Официант, принесите мне счет, пожалуйста! – попросил я.

– Неужели ты думаешь, что я позволю тебе заплатить? Ты – мой гость! И потом, это же греческая таверна.

– Таверна, может быть, и греческая, а инициатива встретиться была моя. Это факт! А факты – вещь упрямая.

– Да у нас, у греков, вообще можно ни за что не платить. Здесь все свои! – настаивал приятель.

– Слушай, ты ставишь меня в неловкое положение. Ведь надо же соблюдать какую-никакую… политкорректность!

Сказав это, я сам удивился неожиданному повороту в своей аргументации. Но грек строго посмотрел на меня и парировал не менее сильным тезисом:

– А давай выпьем еще!

Одиночество на Пятой авеню

 
Вновь спускаюсь вниз по Пятой авеню,
Будто ссыльный, по этапу я иду.
Я ни в чем тебя, родная, не виню.
Я выгуливаю здесь свою беду.
 
 
Я выгуливаю здесь свою тоску,
Как собачку, что свихнулась взаперти, —
Вдруг отпустит затемнение в мозгу
И пройдет клаустрофобия квартир.
 
 
Мне прохожие в глаза здесь не глядят
И походкой независимой идут —
Не идут, а к цели выбранной летят,
Волоча на поводке свою беду.
 
 
Не снимают никогда улыбку с лиц
И заказывают блюда из меню,
А собачка из-под столика скулит
Одиночеством на Пятой авеню.
 
 
С ними горе не разделишь пополам,
Но поделена на всех одна беда,
И у каждого невидимо мала,
И прохожему заметна не всегда.
 
 
Я достоинство породы оценю,
Про себя собаководу подмигнув.
Вновь веду гулять по Пятой авеню
Я собачку неприметную одну.
 
 
Это странно, потому что никогда
Не держали мы ни рыбок, ни свинью,
Ни козу, ни попугая, ни кота
Вдалеке от этой Пятой авеню.
 
 
Не скажу, что мне не нравится Нью-Йорк —
Чудо-город, современный Вавилон.
Только стал безумно близок мне и дорог
Городок, где был я так в тебя влюблен.
 
 
Мой питомец засиделся без меня:
Прогуляюсь с ним по Пятой авеню,
Наше счастье от беды в душе храня…
Я ни в чем тебя, родная, не виню.
 

Приговор

– Подсудимый, встаньте! – приказала судья не терпящим возражений тоном. Подсудимый послушно встал (хотя первоначально не собирался этого делать), как будто окрик из президиума был электрическим импульсом, за доли секунды домчавшимся до него по невидимым проводам и ужалившим все нервные окончания сразу.

– Именем Закона в соответствии с единственной статьей Поголовного Кодекса за совершенные в своей жизни прегрешения вы приговариваетесь к трем годам лишения свободы любить, кого хочется, дружить, с кем хочется, заниматься, чем хочется, жить, где хочется и быть счастливым… – В этом месте судья сделала многозначительную паузу, давая Подсудимому возможность до конца вникнуть в смысл заключительного обвинения. – К трем годам лишения свободы с конфискацией всего самого дорогого. В качестве места отбытия наказания определить колонию для совершенно бездушных строгого режима. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Судья сняла с глаз повязку. Сощурившись от непривычного после мрака высшей справедливости банального свечения «лампочки Ильича», поправила слегка деформированный «перманент». Это была женщина между сорока и шестьюдесятью, с неприметной внешностью и бабьим телосложением – обычная и вместе с тем очень характерная дама. «На улице встретил бы – и головы не повернул», – подумал Подсудимый, а теперь ему вдруг почудилось, что он уже видел где-то этот расплывшийся овал. Точно, это именно она в тот памятный день произнесла торжественно-безразличным, но всё столь же сурово-безапелляционным голосом, зычным эхом завибрировавшим под сводами просторного ЗАГСа: «Объявляю вас мужем и женой!»

– Объявляю заседание закрытым! – взвизгнул тот же голос.

– The meeting is adjourned, – продублировал в наушниках английский синхронный переводчик. В зале сразу стало шумно: задвигались кресла, засуетились люди, засветились облегченные улыбки, через толщу сплетающихся в неразличимый гомон реплик пробивались вспышки громкого смеха. Все потянулись к выходу.

Засобирался и Президиум. Судья аккуратно уложила в специальную картонную коробочку – ну совсем как из-под елочных игрушек – свой рабочий реквизит: бутафорский меч и большие аптекарские весы, которые минуту назад помогали ей вершить правосудие. После чего достала из-под стола две наполненные продуктами хозяйственные сумки и исчезла за дверью с надписью «Служебный вход».

Подсудимого тоже попросили очистить помещение и даже указали направление движения. Оглушительный звон зачитанных слов, гул разбредающейся аудитории, не вполне вежливые команды конвоиров – всё это сливалось в голове Подсудимого в гармонию никогда не грешившего против правды «хрипящего баритона»: «За меня невеста отрыдает честно, за меня ребята отдадут долги…»

В душе Подсудимого не было злобы – ни на «самый гуманный суд в мире», ни на эту желчную от климакса фемину с «перманентом» – в конце концов, решение было вынесено не им и не ею, а спущено свыше. Можно было бы попробовать подать апелляцию, написать Президенту, обратиться в Европейский суд по правам человека в Страсбурге, в Комитет по правам человека в Женеве, наконец. Но Подсудимый как никто другой знал, что там занимаются людскими делами по-людски. Разве в их власти изменить этот вердикт? Жаловаться в его случае было некому и не на кого. Да и ни к чему. «К чему повторять всё то, что вчера было спето? Я буду один, и я буду бродить до утра, опять провожать уходящее лето», – убеждал Подсудимого внутренний голос тем неподражаемым, слегка в нос, гласом Пророка. Слова множились и повторялись: «Лето-лето-лето-следом-следом-следом-Лета-Лета-Лета-нет-да-нет-да-нет-да-да-да-да…» «Вчера еще не было лету конца: оно, как и мы, умирать не умеет…»

Нет, шагая по шоссе Энтузиастов, он не мечтал о возвращении. Не алкал возмездия. И не призывал к себе раскаяние. Им владело разве что сожаление по поводу того, что отменили «вышку». Неужели ждать без надежды лучше? Если бы мерой пресечения тетка с гипюровым кашне поперек лица избрала, скажем, смертную казнь через повешение – так хоть можно было бы на мгновение представить себя декабристом Александром Пестелем или пиратом Фрэнсисом Дрейком. Нет, вовсе не оттого, что нутро Подсудимого тротиловым зарядом разрывала неукротимая ненависть, выругался он чуть громче, чем того требовала ситуация.

– А за козла ответишь! Будешь знать, как нарушать международное право! – серьезно, как с трибуны Генеральной Ассамблеи, предупредил угрюмый сокамерник. Где-то Подсудимый уже видел эту квадратную ряху. Похоже, что это было то же самое, с позволения сказать, лицо, что когда-то давно в пугающей тиши своего чиновного кабинета равнодушно-снисходительно, издевательски-насмешливо и с чувством собственного безмерного превосходства сообщило ему, что помочь в его деле ничем не может: «Сами виноваты, не оставляйте свою собственность без присмотра. А у меня – вы же видите – у самого ничего нет: только вот казенные бумага да ручка. Так что ступайте с Богом!» Подсудимому сразу почему-то неудержимо захотелось встать и провалиться сквозь землю.

– Встать! Страшный суд идет! – раздался громогласный вопль из глубины гулкого коридора. Сосед по палате успокоил:

– Это буйный. Вчера привезли. – И полушепотом, заговорщически, добавил: – Говорят, бывший сотрудник правоохранительных органов!..

Мимо дверного проема санитары проволокли «новенького», тщетно пытавшегося освободиться от узлов смирительной рубахи. Подсудимый узнал его: высокий, худощавый, на вид года этак тридцать три, темные на прямой пробор длинные волосы, модные усы и бородка, вытянутый бледный лик с правильными чертами и огромными говорящими глазами. О, этот безумный взгляд! Его невозможно забыть. «Генеральный Секретарь ООН», – благоговейно пролепетал Подсудимый, не веря своему счастью…