Текст книги "Доказательная медицина. Что, когда и зачем принимать"

Глава восьмая
Спаситель матерей, или О пользе анализа статистических данных

Различные инфекционные заболевания, возникающие у женщин вскоре после родов, в былые домикробные времена называли родильной горячкой. Родильная горячка часто приводила к смерти, потому что антибиотиков тогда не было, и организму, ослабленному беременностью и родами, приходилось бороться с инфекцией «один на один», без какой-либо помощи.

Во второй половине XVIII века в Европе и Соединенных Штатах резко возросла смертность от родильной горячки, что выглядело весьма удивительно и даже парадоксально, поскольку этот рост совпал с таким прогрессивным новшеством, как устройство родильных домов. В этих учреждениях женщины могли получать квалифицированную медицинскую помощь, сильно отличавшуюся в лучшую сторону от той помощи, которая оказывалась при приеме родов в домашних условиях, ведь далеко не всегда надомные роды принимались врачом или опытной повитухой. Ожидалось, и вполне оправданно, что появление родильных домов снизит процент осложнений и смертности, но вышло иначе. Родильная горячка стала бичом родильных домов.

В наше время даже человек совершенно далекий от медицины легко объяснит этот факт – собрали всех рожениц вместе, чтобы они могли обмениваться микробами друг с другом. Но в то время об инфекционной природе заболеваний врачи не имели понятия. Персонал родильных домов, переходя от одной пациентки к другой, не утруждал себя мытьем рук. Если руки пачкались, то их вытирали о фартук – так было удобнее. Фартуки (кожаные или полотняные), к слову будь сказано, служили тогда единственной рабочей одеждой медицинского персонала, халатов не носили. Иногда, например во время приема родов или проведения операций, к фартукам могли добавляться нарукавники.

У нас с вами слова «врач» или «медицинский работник» устойчиво ассоциируются с чистотой, и нам трудно представить, что совсем недавно, менее чем двести лет назад, грязный фартук, покрытый пятнами крови и гноя, был предметом гордости врача, подтверждением того, что этот врач – практик, который много работает с пациентами, а не кабинетный философ.

Впервые предположение о заразности родильной горячки высказал известный британский хирург и акушер Чарльз Уайт, автор опубликованного в 1773 году «Трактата о ведении беременных и рожениц». В этом трактате Уайт, помимо прочего, писал о необходимости соблюдения чистоты. Тогда на эту рекомендацию врачебное сообщество внимания не обратило. В середине XIX века такое же предположение пришло в голову венского акушера Игнац Земмельвейса, причем родилось оно на основании статистического анализа – сравнения данных о смертности от родильной горячки, которую к тому времени стали называть послеродовой лихорадкой в двух акушерских клиниках Вены.

В Первой акушерской клинике профессора Клейна, куда после окончания венского университета поступил на работу Земмельвейс, смертность была в 3–5 раз выше, чем во Второй акушерской клинике, которую возглавлял профессор Бартш.

Смертность от послеродовой лихорадки в первой и второй акушерских клиниках Венской больницы общего профиля (Allgemeines Krankenhaus der Stadt Wien) в период с 1841 по 1846 год

Обратите внимание на показатели 1844 года. При практически одинаковой загрузке клиник (3157 против 2956) процент смертности различается почти в 4 раза!

Две акушерские клиники одного города… Их главы хорошо знакомы друг с другом и постоянно встречаются на различных собраниях и мероприятиях… Дело происходит не где-то на задворках средневековой Европы, а в просвещенном городе Вене, в середине просвещенного XIX века… И при этом на вопиющую (иначе и не скажешь) разницу в смертности между клиниками обращают внимание не их руководители, не кто-то из профессоров медицинского факультета университета и не кто-то из руководства больницы, к которой относятся обе клиники, а рядовой ординатор! Вот так в то время относились к статистике. Статистический учет велся спустя рукава и чисто для себя, то есть руководство учреждений анализировало собственные данные, не заглядывая в «чужие огороды».

Поиски причины привели Земмельвейса к мысли о том, что столь значительной разница в смертности обусловлена разной организацией работы врачей в двух клиниках. В Первой клинике профессора Клейна работали врачи, совмещавшие прием родов со вскрытиями трупов и ведением пациенток «горячечного» отделения, а врачи Второй клиники профессора Бартша занимались исключительно приемом родов и ничем более. Врачи Первой клиники передавали горячку своим пациенткам. Земмельвейс называл фактор, вызывающий горячку, трупными частицами, потому что патологоанатомическая картина, выявлявшаяся при родильной горячке, была аналогична той, что можно было увидеть при вскрытии тел людей, умерших от заражения трупным ядом[49]49
  Толчком, который помог Земмельвейсу установить причину разницы в показателях смертности, послужил трагический случай. В 1847 году коллега и близкий друг Земмельвейса Якоб Коллешка, профессор кафедры судебной медицины Венского университета, во время проведения экзаменационного вскрытия случайно получил ранение скальпелем, находившимся в руке студента, и вскоре умер от последствий попадания трупного яда в организм. Вскрытие тела Коллешки показало сходство между отравлением трупным ядом и родильной горячкой.


[Закрыть].

Земмельвейс ввел в Первой акушерской клинике обработку рук раствором хлорной извести, обязательную для тех сотрудников, которые имели дело с беременными и рожающими женщинами. Эта мера привело к быстрому снижению смертности в клинике Клейна до уровня смертности в клинике Бартша. Если в апреле 1847 года смертность составляла 18,3 %, то после того, как в середине мая было начато мытье рук, она снизилась до 2,2 % в июне, 1,2 % в июле, 1,9 % в августе, а в сентябре и октябре впервые за всю историю существования клиники смертность была нулевой!

Если вы думаете, что вам рассказывают историю о том, как статистический анализ, столь любимый доказательной медициной, привел к торжеству чистоты в медицинских учреждениях, то сильно ошибаетесь. Эта история – еще один пример того, как косность торжествует над разумом.

Сообщение Земмельвейса о необходимости обработки рук, подкрепленное железными статистическими данными, вызвало у его коллег не восторг, а… возмущение. Врачебному сообществу казалась глупой (если не кощунственной) сама мысль о том, что врач может стать причиной смерти пациента. Земмельвейса открыто называли дураком, а предложенное им мытье рук – чепухой.

Публикация статистических данных, выставлявших Первую акушерскую клинику в нелицеприятном свете, сильно разгневала ее директора профессора Клейна. Травля со стороны венского врачебного сообщества коллегами и конфликт с Клейном вынудили Земмельвейса, который по национальности был венгром, переехать из Вены в свой родной Пешт. «Это заставило меня почувствовать себя таким несчастным, что даже жизнь потеряла для меня всякий смысл», – писал впоследствии Земмельвейс.

Переезд не означал капитуляцию. До конца своей жизни Земмельвейс пытался убедить коллег в том, что надо мыть руки перед тем, как заниматься пациентками. Он издал за собственный счет труд «Этиология[50]50
  Этиология – раздел медицины, который изучает происхождение болезней и причины их возникновения.


[Закрыть], сущность и профилактика родильной горячки», писал статьи, отправлял гневные письма видным европейским акушерам, но так и не смог добиться признания своей правоты. В конце концов у несчастного Земмельвейса развилось психическое расстройство. Умер он в возрасте сорока семи лет в клинике для душевнобольных. Пребывание в клинике окончательно убедило врачебное сообщество в том, что Земмельвейс не в своем уме, а его концепция – полная чушь.

Теория Земмельвейса проверялась предельно просто. Если ввести в клинике обязательную обработку рук раствором хлорной извести, то смертность от родильной горячки сразу же шла на убыль. Дело было простое, не требующее больших организационных усилий, хлорная известь стоила гроши, а выигрыш был бесценным – спасенные человеческие жизни. Но вот представьте, что Земмельвейс, несмотря на все свои услуги, так и не смог пробить стену непонимания, которой от него отгородились коллеги.

В Соединенных Штатах был свой «Земмельвейс» – уже упоминавшийся выше врач Оливер Уэнделл Холмс, который в 1843 году, за несколько лет до первой публикации сообщения Земмельвейса, опубликовал статью под названием «О заразительности послеродовой горячки», в которой писал о том же самом. Холмса не травили так яростно, как Земмельвейса, но нападок хватило и на его долю, а предложенные им профилактические меры не получили широкого распространения.

Да, разумеется, ни у Земмельвейса, ни у Холмса и тем более ни у Уайта не было прямого, главного и бесспорного доказательства правоты их взглядов. Они не могли установить наличия возбудителей инфекционных заболеваний на руках врачей и акушерок. Но от положительной статистики, да еще и столь убедительной, отмахиваться не стоило.

В 1890 году на десятом конгрессе хирургов, проходившем в Берлине, немецкий врач Эрнст фон Бергманн предложил использовать такие методы обеззараживания инструментов и перевязочного материала, как кипячение, обжигание и обработка горячим паром под давлением. К тому времени опасность попадания микроорганизмов в операционную рану была ясна всем хирургам, и каждый по мере своих возможностей пытался этому препятствовать, но именно Бергманн предложил целую систему методов, положившую начало асептике.

Если дать волю фантазии и позволить ей воспарить высоко над реальностью, то можно предположить наличие у микроорганизмов разума и некоего мирового правительства, которое разбросало свои щупальца по всей планете и всяческими способами препятствовало внедрению в практику противомикробных мероприятий – асептики и антисептики[51]51
  Асептикой называется комплекс мероприятий, направленных на предупреждение попадания микроорганизмов в рану (то есть то, что предлагал Земмельвейс). Антисептикой называют уничтожение микроорганизмов, уже присутствующих в ране.


[Закрыть].

Отец антисептики британский хирург Джозеф Листер был в тянут в громкий скандал после того, как в 1867 году опубликовал в медицинском журнале «Ланцет» работу под названием «О новом способе лечения переломов и гнойников с замечаниями о причинах нагноения», в которой предложил использовать карболовую кислоту для обработки ран. На Листера посыпались обвинения в присвоении результатов чужого труда. Оказалось, что семью годами раньше о применении карболовой кислоты писал французский фармацевт Жюль Лемер. Справедливости ради нужно отметить, что работа Лемера не получила широкой известности, о ней знали единицы. Листер с нею знаком не был, он пришел к мысли об использовании карболовой кислоты, потому что ее использовали для уменьшения зловония полей, на которые сливались сточные воды. На домашний скот, который пасся на полях, когда там вырастала трава, присутствие в почве карболовой кислоты никакого вредного видимого воздействия не оказывало. На это обстоятельство Листер обратил особое внимание[52]52
  Впоследствии выяснилось, что использование карболовой кислоты создает определенные проблемы, например, ее испарения вызывают раздражение глаз и дыхательных путей, поэтому для обработки ран и медицинских инструментов начали использовать другие вещества. Окончательно от обработки ран карболовой кислотой отказались в первой половине ХХ века, когда было установлено, что наряду с микроорганизмами она убивает и лейкоциты, создающие защитный иммунный барьер против «чужаков».


[Закрыть]. К тому же Листер не собирался патентовать свое открытие, а просто поделился с коллегами полезными сведениями. Но тем не менее шум скандала на время затмил суть того, что предложил Листер.

Истинная подоплека скандала была иной. Листер невольно стал «пешкой» в конфликте двух известных хирургов того времени – Джеймса Симпсона и Джеймса Сайма, которые, как и Листер, жили и работали в Эдинбурге, столице Шотландии. Листер был учеником Сайма, причем одним из самых любимых учеников. Вскоре после публикации статьи в «Ланцете» Сайм пригласил Листера выступить с докладом на заседании Британского врачебного общества, что вызвало недовольство у Симпсона: посмотрите, что творится, один выскочка тянет за собой другого! В ответ на выступление Листера в Обществе (имел значение сам факт выступления) Симпсон устроил травлю. Образно говоря, он ударил по Листеру для того, чтобы в очередной раз досадить Сайму.

От присвоения результатов чужого труда очень скоро перешли к тому, что предложение Листера вообще никчемное и толку от него ноль. Метод Листера требовал от хирургов существенных изменений в работе, а кому понравится нарушение привычного порядка? Присущий британцам консерватизм тоже сыграл свою роль. Что же касается присвоения чужих результатов, как такового, то исследования фармацевта Лемера не шли ни в какое сравнение с огромной работой хирурга Листера, который не просто открыл и описал обеззараживающее действие карболовой кислоты, но и всесторонне изучил его, а затем разработал метод практического использования. Листер применял очищенную карболовую кислоту, поскольку неочищенная оказывала сильное раздражающее действие на кожу, причем для промывания ран использовал водный раствор, а для ухода за заживающими ранами – масляный. Уже по одному этому можно судить, насколько продуманным был его метод.

Надо сказать, что британские хирурги оказались умнее, или, если хотите, адекватнее австрийских акушеров. После того как раздутый Симпсоном скандал угас, коллеги Листера начали сравнивать статистику и сразу же поняли пользу антисептического метода. Еще при жизни Листера его метод начали внедрять в практику.

ПОСТСКРИПТУМ. Далеко не всегда статистическая взаимосвязь двух параметров означает наличие между ними причинно-следственной связи. Широкую известность в научных кругах получил пример с яблоками и разводами, служащий иллюстрацией к этому утверждению. В те годы, когда в Великобританию импортировали большие количества яблок, был зарегистрирован рост числа разводов. Но никто бы не смог доказать, что употребление яблок способствует разводу или же что разводы увеличивают ввоз яблок.

Глава девятая
Экспериментальный роман с опытной медициной

Что наша жизнь?

Игра?

Нет, с научной точки зрения жизнь, а если точнее, то жизнедеятельность организмов, представляет собой совокупность обменных процессов. Пока организм живет, в нем протекают обменные процессы. Пока обменные процессы протекают, организм живет.

Обмен веществ в организме можно разделить на белковый, жировой и углеводный по участвующим в нем веществам. Углеводный обмен первым изучил великий французский физиолог Клод Бернар, основоположник современной физиологии.

Перечисление заслуг Бернара перед медицинской наукой грозит растянуться не меньше чем на страницу, так что перечислять все подряд нет необходимости. Достаточно сказать, что Бернар изучал и объяснял с научных позиций различные физиологические процессы, как нормальные, так и патологические, начиная с обмена веществ и заканчивая влиянием нервной системы на тонус кровеносных сосудов. Но нас сейчас интересуют не заслуги Бернара-физиолога, а то, что сделал Бернар-методист.

В 1866 году Клод Бернар опубликовал свою главную научную работу под названием «Введение к изучению опытной медицины». Значение этого труда больше значения всех прочих работ Бернара, вместе взятых. «Введение к изучению опытной медицины» можно назвать программным документом или конституцией современной научной медицины, опирающейся на опыт, а не… Ну, вы все поняли, мы уже не раз говорили об этом.

В предисловии Бернар пишет: «Ясно, что медицина приближается к своему конечному научному пути. В силу естественного хода своего развития она… все больше и больше принимает аналитическую форму и постепенно приходит к методу исследований, общему для всех опытных наук. Чтобы выполнять свои задачи… опытная медицина должна содержать три главные части: физиологию, патологию и терапию».

С современных позиций последняя фраза выглядит весьма наивно. Зачем изрекать очевидное? И дураку понятно (простите автору его прямоту), что для правильного лечения любой болезни нужно понимать ее сущность, представлять, какие именно изменения в организме она вызывает, и знать, как организм функционирует в здоровом состоянии. Но во второй половине XIX века все это нужно было проговорить, хотя бы в предисловии, потому что далеко не всем причастным была понятна важность физиологии для научной медицины и взаимосвязь нормальной и патологической физиологии с терапией.

Бернар объясняет: «В течение эмпирического периода медицины, который, вне всякого сомнения, будет длиться еще долго, физиология, патология и терапия могли существовать отдельно друг от друга, поскольку, будучи одинаково несформировавшимися, они не могли помогать друг другу в медицинской практике. Но раз уж мы создаем научную медицину, то ее основанием должна быть физиология. Поскольку наука устанавливается только путем сравнения, изучение патологического, или ненормального, состояния не может состояться без знания нормального состояния, точно так же, как терапевтическое действие на организм анормальных агентов или врачебных средств не может быть понято научным образом без предварительного изучения физиологического действия нормальных агентов, поддерживающих жизнь организма».

Если теория заболевания создается на основе знания о норме, то в этой теории не будет ни черной желчи, не флегмы, ни засорившихся чакр и прочего несуществующего. Если теория создается на основе опыта и опытом же проверяется, то она будет правильной. «Научная медицина, точно так же как и прочие науки, не может быть создана иначе, как опытным путем, – пишет Бернар, – посредством непосредственной и строгой оценки фактов, полученных опытным путем. Опытный метод… есть ни что иное, как некое рассуждение, посредством которого мы методически проверяем фактами наши идеи… Когда мы встречаемся с фактом, который противоречит господствующей теории, мы должны принять этот факт и отказаться от теории, даже если эта теория поддерживается великими именами и считается общепринятой… Теории – это только гипотезы, подтвержденные большим или малым количеством фактов. Те, что подтверждаются большим количеством фактов, являются лучшими, но даже в этом случае они никогда не могут считаться окончательными, никогда нельзя полностью верить им».

Некоторые читатели сейчас могли подумать о том, что все сказанное было не очень-то актуально для своего времени. Вторая половина XIX века на дворе! Чарльз Дарвин уже создал свою эволюционную теорию, Луи Пастер активно изучает микроорганизмы, Дмитрий Менделеев открывает периодический закон химических элементов… Наука торжествует повсюду и везде, а теории, высосанные из пальцев, переходят во владение писателей, создающих жанр научной фантастики… Нужно ли в это время напоминать о том, что факты господствуют над теориями, а не наоборот?

Вот вам одна история, не имеющая прямого отношения к медицине, но зато прекрасно показывающая, куда могли заводить мечты во второй половине XIX века и в первой половине XX века.

В 1870 году, когда существование Солнечной системы было общепризнанным, а астрономы занимались такими «изысками», как определение лучевых скоростей небесных светил посредством сочетания смещенных спектров звезд с принципом Доплера[53]53
  Если вас заинтересовала эта тема, то маяком для сетевого поиска может послужить имя британского астронома Уильяма Хаггинса (William Huggins).


[Закрыть], американец Сайрус Тид опубликовал книгу, «отменяющую» всю астрономию, а заодно и географию тоже.

Человек, совершивший такой масштабный переворот в науке, был алхимиком и целителем, проще говоря – шарлатаном. Революционное знание Тид получил весьма оригинальным путем – однажды, во время чтения Ветхого Завета, к нему явилась женщина, которая рассказала, что мы живем не на выпуклой внешней, а на вогнутой внутренней поверхности нашей планеты. Все сущее находится внутри полой Земли, а снаружи нет ничего… Кстати, гравитации тоже нет, мы принимаем за нее центробежную силу, возникающую вследствие вращения Земли вокруг своей оси. Солнце расположено не где-то во Вселенной, которой на самом деле не существует, а в центре полой земной сферы. Одна сторона Солнца излучает свет, а другая ничего не излучает. Вращение земной сферы вокруг такого «половинчатого» светила вызывает смену дня и ночи. Восходы и заходы Солнца – оптический обман, и звезды, которых на самом деле нет, тоже оптический обман, мы принимаем за них светящиеся точки синего газового облака.

«Озаренный» Тид взял себе новое имя Кореш, и потому его, с позволения сказать, «теория» называется корешианством или корехизмом (Koreshanity). Вместо научной школы, которая должна была нести миру свет нового знания, Тид-Кореш основал «корешианскую церковь» – секту, которая просуществовала до начала шестидесятых годов ХХ века…

«Да мало ли какую чушь порют разные чудаки! – скажете вы. – Зачем вспоминать об этом во время серьезного разговора о научности и доказательности медицины? Или мы переходим к научной психиатрии?»

Читайте дальше, история еще не закончилась…

Во время Первой мировой войны германский летчик Петер Бендер попал в плен к французам. В плену он читал старые номера журнала «Пылающий меч», издаваемого Сайрусом Тидом. Чтение впечатлило Бендера настолько, что он создал собственную теорию, а если точнее, то гипотезу полой Земли. Бендер заменил бесконечную пустоту за пределами земной сферы на бесконечный камень и отверг полусветлое-полутемное Солнце. По Бендеру, Солнце светилось полностью, только по ночам нас закрывал от него плотный сгусток газа, который не пропускал лучи света.

Ну, еще один чудак… И что с того?

А то, что бендеровская концепция полой Земли заинтересовала руководство Третьего рейха. С практической точки зрения обитание на вогнутой поверхности внутри сферы сулило две грандиозные возможности. Во-первых, при наличии мощных пушек можно было обстреливать практически весь мир из одной точки. Во-вторых, искривленная поверхность могла отражать радиоволны и инфракрасные лучи, давая тем самым возможность обнаруживать скопления войск и прочие объекты противника на большом расстоянии, недоступном обычным радарам и иным поисковым устройствам.

В 1942 году на острове Рюген, находящемся в Балтийском море близ северо-восточного побережья Германии, проводился крупномасштабный эксперимент – при помощи радаров, направленных в небо под углом в 45°, немцы пытались обнаружить британский флот, расположенный в гавани Скапа-Флоу на Оркнейских островах. Все попытки, как и следовало ожидать, оказались безуспешными. Бендера обвинили в мошенничестве и отправили в концентрационный лагерь… Но дело не в этом, а в том, что в сороковые годы ХХ века какая-то часть ученых настолько всерьез воспринимала концепцию полой Земли, что устроила масштабный эксперимент для ее проверки. Да, спустя много лет руководитель рюгенской экспедиции Хайнц Фишер, осевший после окончания войны в США, рассказывал журналистам, что эксперимент был проведен по приказу фюрера, человека малообразованного и склонного увлекаться фантастическими идеями. Но если бы ученые объяснили фюреру полную несостоятельность гипотезы полой Земли, то он вряд ли бы стал в разгар войны тратить средства на подобный эксперимент и загружать крайне нужные армии радары пустой работой.

Клод Бернар сказал бы по этому поводу следующее: «Экспериментатор, достойный этого звания, должен быть одновременно и теоретиком, и практиком. Обладая искусством устанавливать факты, составляющие материал науки, он также должен ясно понимать научные начала, управляющие нашими рассуждениями… Невозможно разделить эти две вещи – голову и руки. Искусная рука без управляющей ею головы превращается в слепое орудие, а голова без руки, которая способна осуществить задуманное, является бессильной».

«Искусная рука без управляющей ею головы» – это камень в огород эмпиризма, считающего чувственное восприятие и опыт единственными источниками познания. Когда-то, когда маятник истории науки надолго завис в области схоластики, эмпиризм был полезен (выше об этом говорилось). Но со временем эмпиризм стал вместо пользы приносить вред. Что такое теория Полинга о пользе регулярного приема больших доз витамина С? По сути, проявление эмпиризма, поскольку выросла она из личного опыта ее создателя. Про связь опыта с теорией хорошо сказал американский философ-материалист Мюррей Букчин: «Опыт – это нож, а теория – точильный камень».

Все, что способствует научности медицины, образно говоря, льет воду на мельницу доказательной медицины. В этом смысле всю деятельность Клода Бернара можно считать вкладом в доказательную медицину. Но в этом вкладе было нечто особо ценное – для обеспечения объективности научных исследований Бернар рекомендовал использовать «слепые» эксперименты!

Давайте вспомним, что клиническое исследование, при котором врачи-исполнители не знают о том, что именно они дают пациентам – препарат или пустышку, а пациенты, в свою очередь, не знают, что именно они получают, называется двойным слепым исследованием.

На слепых исследованиях стоит вся доказательная медицина. Если исследование не слепое, оно в наше время никем всерьез не воспринимается (ну разве что только заказчиком, который заказал не только само исследование, но и его результаты). Слепой метод получил распространение не только в науке, но и в профессиональных дегустациях, которые тоже являются разновидностью экспериментального исследования. Если дегустатор заранее получит информацию о предмете дегустации, то это может сказаться на результате.

Кстати говоря, нечто вроде эффекта плацебо наблюдается и у ученых, когда нулевые или даже отрицательные результаты трактуются как положительные. Речь идет не о сознательной подтасовке данных, а о неосознанной, не имеющей под собой злого умысла. Если ученый всецело увлечен, можно сказать одержим, своей идеей, то он невольно (ничто человеческое нам не чуждо) может искажать результаты своих исследований.

Обратите внимание на слова «рекомендовал использовать». Бернар рекомендовал использовать слепые эксперименты, а не изобрел этот метод. Первые слепые эксперименты проводились еще во второй половине XVIII века… Впрочем, давайте по порядку.

В семидесятые годы XVIII века много шума наделали магнетические опыты немецкого врача Франца Антона Месмера. О направлении научной деятельности Месмера можно судить хотя бы по названию его диссертации «Влияние планет на тело человека». Согласно Месмеру, солнце и луна влияли на человеческое тело примерно так, как и на Мировой океан, то есть вызывали некие «приливы» и «отливы». Современные исследователи считают, что бо́льшую часть своей диссертации Месмер списал у известного британского врача Ричарда Мида, но дело не в этом… Дело в том, что в свое время Месмер с подачи астронома Максимилиана Хелла увлекся магнитотерапией – лечением с использованием магнитов.

Выгодная женитьба на богатой вдове помогла Месмеру проникнуть в высшие слои венского общества, где его знали и как модного врача, и как ценителя искусств, в частности музыки (в домашнем концертном зале Месмера однажды выступил двенадцатилетний Вольфганг Амадей Моцарт). Опыты Месмера с магнитами сразу же получили широкую огласку и стали модным развлечением венской аристократии. Пациенты принимали внутрь порошок, содержащий железные опилки, после чего врач водил по их телу магнитами. Магниты двигали внутри тела опилки, которые прочищали засорившиеся каналы и вообще действовали на организм всяческим наилучшим способом.

Убедившись в том, что магниты приносят пользу, Месмер пошел дальше и объявил, что сам он является мощным источником животного магнетизма, который способен лечить без магнитов и может проводить сеансы одновременного лечения. Для этих сеансов было создано особое устройство – металлический бочонок, от которого отходили металлические стержни. Предполагалось, что перед сеансом Месмер заряжал бочонок своим магнетизмом, во время сеанса он не присутствовал. Пациенты располагались вокруг бочонка таким образом, чтобы стержни упирались в их тела, и брались за руки, замыкая тем самым электрическую цепь… Лечебные сеансы проходили в соответствующих таинственно-мистических декорациях и сопровождались приятной музыкой. Разве могло не помочь такое замечательное лечение? Тем, кто желал лечиться на дому, Месмер посылал портативный вариант своего магнитного бочонка. Как говорится, любой каприз за ваши деньги. Тяжелые случаи он лечил лично – водил руками по телам пациентов, и те сразу же испытывали облегчение…

В 1877 году Месмеру пришлось покинуть Вену после громкого скандала, вызванного лечением восемнадцатилетней Марии Терезии фон Паради[54]54
  Мария Терезия фон Паради была известна как пианистка и композитор. Моцарт написал для нее свой Концерт для фортепиано с оркестром № 18.


[Закрыть]. Мария потеряла зрение в детстве. Месмер пытался его вернуть и вроде как даже добился определенных успехов. Пикантность ситуации заключалась в том, что во время лечения Мария жила в доме Месмера (у него там было устроено нечто вроде госпиталя для VIP-клиентов). Родители вроде бы пытались вернуть ее домой, но она отказывалась возвращаться, писала им, что под действием магнетических сеансов зрение к ней постепенно возвращается и надо продолжать лечение. После того, как Мария все же вернулась домой без какого-либо улучшения зрения, Месмера обвинили в мошенничестве и в соблазнении пациентки. Месмер переехал в Париж, где вскоре стал еще более популярным, нежели в Вене.

Бурному росту популярности способствовало знакомство с Шарлем д’Эслоном, состоявшееся вскоре после прибытия Месмера в Париж. Д’Эслон был придворным врачом одного из братьев короля Людовика XVI графа д’Артуа, а также членом Королевского медицинского общества. При поддержке такого единомышленника можно было рассчитывать на официальное научное признание метода. Месмер прочел на медицинском факультете Парижского университета свой труд «Об открытии животного магнетизма», но сильного впечатления не произвел. Попытка демонстрации метода тоже провалилась. Светила парижской медицины резонно заметили, что от демонстрации воздействия магнетизма на каких-то незнакомых им людей толку мало. Для того чтобы оценить результат лечения, нужно знать анамнез пациентов и наблюдать их некоторое время после сеансов магнетизма. Грубо говоря, ученые мужи сказали Месмеру, что его спектакль их не убедил. Для того чтобы понять, стоит ли вообще тратить время на исследование магнетизма, они предложили Месмеру слепой эксперимент, первый в истории медицины. Давайте возьмем слепого человека, ничего не знающего о магнетизме, и проведем его мимо шеренги людей, в которой будете стоять вы и излучать свой магнетизм. Ощутит ли слепой ваше воздействие? Месмер благоразумно отказался от такой проверки, назвав ее «слишком мелкой и неубедительной», и стал усиленно распространять слухи о том, что парижские врачи, видя в нем сильного конкурента, отказались дать научную оценку его методу (шарлатаны используют этот прием и поныне – наберите в поисковике «происки медицинской мафии» и наслаждайтесь чтением).

Пропаганда магнетизма стоила д’Эслону репутации и профессорского звания (то есть права преподавать на медицинском факультете). В январе 1784 между Месмером и д’Эслоном произошла ссора, после которой д’Эслон объявил, что отныне считает себя самостоятельным магнетизером, независимым от Месмера.

Проверка, которая состоялась в том же году по приказу короля Людовика XVI, была инициирована не Месмером, как принято считать с подачи некомпетентных историков, а по просьбе близкого ко двору д’Эслона. Целью проверки было установление существования реальной основы магнетизма – тех самых магнетических флюидов организма (или магнетической жидкости), течением которых якобы управляли магнетизеры. Иначе говоря, исследовалась реалистичность метода, а не деятельность конкретного человека, врача Шарля д’Эслона.