Текст книги "Ночь иллюзий"

XXII

Какой-то человек с седыми волосами в белом халате и человек с перхотью в пыльной спецодежде подошли и посмотрели на меня. Наконец кто-то отстегнул ремни и снял что-то с моей головы. Я сел, чувствуя головокружение, и мне протянули чашку с чем-то, что имело ужасный вкус, но, видимо, должно было помочь. Действительно, головокружение прошло, оставив мне в подарок тошноту, привкус во рту, тупую головную боль и боль в лодыжках, которая совсем не была тупой. Седой человек, которого звали, как я вспомнил (так вспоминают о давно забытых вещах), доктор Иридани, смазал каким-то бальзамом кровоточащие ранки. Остальные были заняты тем, что смотрели на показания приборов на большом, занимающем почти всю стену табло и тихо переговаривались.

– Где Сенатор? – спросил я. Мои мысли двигались медленно, как грузные животные по глубокой грязи.

Носатый оторвался от работы и нахмурился.

– Он шутит, – сказал человек с перхотью. Его звали Ленвелл Трейт, он был ассистентом.

Носатый – Ван Ваук – посмотрел на меня без каких-либо видимых эмоций.

– Видите ли, Барделл, – сказал он. – Я не знаю, какого рода идеи у вас возникли, но забудьте их. Мы располагаем юридически оформленным соглашением, подписанным при свидетелях. Вы пошли на это с открытыми глазами, вы получите все, что вам положено, но ни пенни больше, и это окончательно.

– Барделл – актер, – сказал я. Мой голос показался мне слабым и старым.

– Ты опустившийся бездельник, которого мы вытащили из канавы и дали возможность заработать, – прорычал Ван Ваук. – А сейчас ты воображаешь, что можешь получить больше. Но это пройдет. Твое здоровье не пострадало, поэтому не скулить.

– Не смейтесь надо мной. Док, – сказал я, беря его на пушку. – А как отключение энергии? Как насчет уровня Эты? Это заставило их замолкнуть на пару секунд.

– Где ты нахватался этих терминов? – спросил Круглолицый.

– Маленькая ящерица рассказала мне, – сказал я и неожиданно почувствовал себя слишком усталым, чтобы беспокоить себя играми. – Забудьте об этом; я просто пошутил. Нет ли у вас чего-нибудь выпить под рукой?

Трейт вышел и через минуту вернулся с бутылкой виски. Я отглотнул из горлышка пару унций, и все происходящее показалось более сносным.

– Что-то здесь говорилось о плате? – сказал я.

– Сотня долларов – огрызнулся Носатый; – Не так уж плохо для пьяницы за час или два работы.

– У меня ощущение, что это было дольше, – сказал я. – Никакого вреда? А? А как насчет амнезии?

– Ну… – сказал лениво Трейт, – тебе лучше знать, Барделл.

– Выкиньте его отсюда, – сказал Ван Ваук. – Меня тошнит от его вида. Вот. – Он полез в карман, достал бумажник, извлек пачку купюр и кинул мне.

Я пересчитал бумажки.

– Сотня, верно, – сказал я. – Но насчет амнезии – это была прямая подача. Я немного смущен, джентльмены. Вас, ребята, я помню… – Я огляделся, запоминая всех. – Но я почему-то не помню нашей сделки…

– Выкиньте его! – завопил Ван Ваук.

– Я ухожу, – сказал я Трейту. Он вывел меня в коридор.

– Между нами, мальчиками, – сказал я, – что здесь случилось?

– Ничего, дружище. Маленький научный эксперимент, вот и все.

– Тогда как получилось, что я ничего о нем не помню? Черт, я даже не знаю, где живу. Как называется этот город?

– Чикаго, дружище. И ты нигде не живешь. Но теперь можешь снять номер.

Двойные двери открылись на цементные ступеньки. Лужайки и деревья выглядели очень старыми и знакомыми даже в темноте.

– Летнее убежище Сенатора, – сказал я. – Только без прожекторов.

– Не стоит верить этим политикам, – сказал Трейт. – Послушай моего совета и не пытайся вымогать больше, Барделл. Ты получил свою сотню, даже если твои шарики и смешались немного, но, черт возьми, они не были в отличной форме и до того, как ты пришел сюда. И я был бы поосторожнее с этим мускателем без фабричного клейма, дружище.

– «Ластрион Конкорд», – сказал я. – Дисс. Мисс Реджис. Ничего этого не было, а?

– У тебя было что-то вроде ночного кошмара. Ты чуть не взорвал все электронные лампы в старом любимчике Франкенштейна. Иди заправься, выспись и будешь как новенький.

Мы сошли со ступеней, и он подтолкнул меня в сторону ворот.

XXIII

Зима выдалась холодной. Я направился к порту, надеясь начать кутеж пораньше. По цене 1.79 за бутылку, имея сотню долларов, можно было просто упиться мускателем. Я попытался вычислить, сколько мне причитается выпивки, дошел до 15 галлонов и случайно увидел свое отражение в витрине.

По крайней мере, я догадался, кто это. Но узнал себя с трудом. Мои глаза уставились на меня из темного стекла, как парочка заключенных, проводящих жизнь в одиночках. Мое лицо выглядело больным, изношенным, изборожденным морщинами. Седая щетина была с четверть дюйма, голова покрыта седыми нечесаными лохмами. Мое адамово яблоко ходило ходуном, когда я сглатывал. Я высунул язык, он тоже выглядел неважно.

– Ты в плохой форме, старина, – сказал я незнакомцу в витрине. – Наверное, пятнадцать галлонов выпивки – не то, что тебе необходимо сейчас.

Я стоял, глядя на свое отражение, и ждал, когда внутренний голос запищит и напомнит, как согревает сердце выпивка, как замечательно она проскальзывает по языку и добирается до желудка, прожигая путь вниз, успокаивает боль в костях и делает гибкими суставы, приносит уют и легкость мыслям.

Но он не напомнил. А если и напомнил, то я не услышал его. Я чувствовал, как бьется сердце глухими больными ударами, работая чересчур напряженно только для того, чтобы я мог продолжать идти. Я слушал хрипы в легких, ощущал толчки, когда колени шатались из стороны в сторону, подобно струнам контрабаса, болезненную истощенность ослабших мышц.

– Что случилось со мной? – спросил я старика в витрине. Он не ответил, лишь облизнул губы серым языком.

– Ты выглядишь таким же испуганным, каким чувствую себя я, папаша, – сказал я. – Между прочим, как тебя зовут?

– Носатый называл тебя Барделл.

– Да, Барделл. Я… был актером. – Я попробовал примерить эту мысль на себя. Она подходила, как бывший в употреблении гроб.

– Они вытащили меня из канавы, – сказал я. – Эти мальчики в белых халатах, Ван Ваук и другие. Им нужна была морская свинка. Я записался добровольцем.

– Так заявили они. А до этого – что?

– Я что-то не могу вспомнить. Должно быть из-за мускателя. Он испортил твои мозги. Мои мозги. Наши мозги.

– Итак, что мы намерены делать со всем этим? Я подумал о выпивке и почувствовал приступ тошноты.

– Никакой выпивки, – сказал я. – Окончательно – никакой выпивки. Возможно, нужно посетить доктора. Но не, такого, как Иридани. Возможно, улучшить питание. Больше спать. Когда последний раз ты спал в постели, старина?

Этого я тоже не мог вспомнить. Теперь я был послушным и испуганным. Незнание, кто ты и откуда, вызывает чувство глубокого одиночества. Я оглядел улицу. Если я когда-нибудь и видел ее до этого, то не мог вспомнить когда. Но я знал, что в порт нужно идти этой дорогой, а к кварталу, где на домах висели таблички «Сдаются комнаты – на день, на неделю, на год» – другой.

– Вот то, что мне нужно, – сказал я. – Мой голос был столь же скрипучим и старым, как изношенный башмак. – Чистая постель и сон на всю ночь. Завтра ты почувствуешь себя лучше. И тогда ты вспомнишь.

– Обязательно. Все будет отлично – маньяна.

– Благодарю, приятель: ты оказал большую помощь. – Я помахал старику в витрине, и он помахал в ответ, я повернулся и пошел, но не в сторону порта.

XXIV

Пожилой женщине не понравилась моя внешность (за что я ее не виню), но понравилась десятидолларовая банкнота. Она пропыхтела два этажа, распахнула дверь голой убогой маленькой комнаты с высоким потолком и черным полом и показала потертый ковер, латунную узкую кровать, шифоньер и умывальник. Ржавые пружины жалобно заскрипели, когда я сел на матрац.

За доллар сверх платы она снабдила меня бело-желтым полотенцем и простыней с бледным пятном посередине, жесткой, как скребница, и обмылком кораллового цвета, который пах формальдегидом. Аромат одиннадцати долларов наличными, видимо, ударил ей в голову, потому что она даже пожелала мне спокойной ночи.

Я помок некоторое время под душем, затем поскреб бритвой свои бакенбарды и перешел к свисающим на шею лохмам, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок.

– Хорошая работа, старина, – сказал я лицу в зеркале. – Ты уже выглядишь как хорошенький труп.

Вернувшись в комнату, я скользнул между простынями, напоминающими накрахмаленную мешковину, свернулся клубком вокруг пары сломанных пружин, которые торчали сквозь хлопчатобумажный материал, и отплыл в то место, где годы, болезни и человеческая бренность не существуют, где небо розовое круглый день, где мягкие голоса наших любимых рассказывают, какие мы замечательные, отныне и навсегда, аминь.

XXV

Утром я чувствовал себя лучше. Я доверил хозяйке еще одну десятидолларовую бумажку с поручением купить мне нижнее белье и носки. То, что она принесла, не было новым, но было чистым, а кроме того, было девять долларов сдачи.

Я отклонил ее предложение позавтракать (семьдесят пять центов) и купил яблоко во фруктовом киоске. По соседству было множество магазинов готового платья, специализирующихся на продаже полосатых костюмов и рубашек с заштопанными рукавами. Я выбрал розовато-коричневый двубортный пиджак и пару черно-зеленых свободных штанов, которые были толстыми и прочными, хотя и не модными, пару рубашек, в прошлом белых, пару сморщенных ботинок, сделанных для чьего-то дедушки, и щегольский красно-зеленый галстук, который, вероятно, принадлежал батальону шведских моряков. Не все углядели бы в получившемся ансамбле хороший вкус, но я решил быть выше этого.

Через полчаса я представил возможность счастливчику-парикмахеру поработать над моими лохмами. Он возвратил им длину раннего Джонни Вайсмюллера и сказал:

– Невероятно. Я видел черные волосы с седыми корнями, но никогда наоборот.

– Это все моя диета, – сказал я. – Я только что перешел на дистиллированный морковный сок и яйца уток-девственниц, сваренные в чистой ключевой воде.

Он бесплатно побрил меня, удалив остатки щетины, которые я пропустил предыдущим вечером, а затем предложил испытать судьбу в том, что назвал лотереей.

– Я делаю вам одолжение, – сказал он доверительно. – Это самая популярная игра в городе. – Он показал мне фиолетовый билет в качестве доказательства.

Я заплатил доллар и спрятал билет. Когда я уходил, он смотрел на меня из-за кассового аппарата, улыбаясь безгубой усмешкой и поблескивая глазами так, что напомнил мне кого-то смутно знакомого…

Так прошло две недели. Я не выпил ни капли спиртного, набрал пять фунтов, простился с болью в желудке и остался на мели. Последний день я провел в поисках работы, но оказалось, что для просителей неопределенного возраста и неопределенных занятий избытка рабочих мест не наблюдалось. Моя хозяйка не испытывала желания предоставить мне кредит. Мы расстались с выражениями сожаления, я пошел в парк и просидел в нем немного дольше, чем обычно.

Когда солнце зашло, мне стало зябко. Но все еще горели огни в публичной библиотеке через дорогу. Библиотекарь бросила на меня острый взгляд, но ничего не сказала. Я нашел тихий уголок и устроился, чтобы насладиться теплом. Есть что-то успокаивающее в тихих книгохранилищах, в тяжелых старых дубовых стульях, в запахах бумаги и переплетов, даже в шорохах и мягких шагах.

Шаги остановились, скрипнул отодвигаемый стул, зашуршала одежда. Я не открывал глаз и старался выглядеть старым джентльменом, который пришел полистать переплетенные тома «Харпер» и совсем случайно задремал в середине 1931 года; но я слышал мягкое дыхание и чувствовал на себе чей-то взгляд.

Я открыл глаза. Она сидела за столом напротив. Выглядела молодо и печально, немного бедно одетой. Она спросила:

– С вами все в порядке?

XXVI

– Не исчезайте, леди, – сказал я. – Не превращайтесь в дым. И даже просто не вставайте и не уходите. Позвольте моему пульсу опуститься до 90 ударов.

Она слегка покраснела и нахмурилась.

– Я… подумала, что вы, возможно, больны, – сказал она, вся такая чопорная и правильная, готовая сказать все те волшебные слова, которые делали ее членом королевской семьи.

– Точно. А что с парнем, который вошел со мной? Не так ли звучат следующие строчки?

– Не понимаю, что вы имеете в виду. Никто с вами не входил, я, по крайней мере, не видела.

– Вы давно наблюдаете за мной?

На этот раз она действительно покраснела.

– Сама мысль о том…

Я потянулся и взял ее за руку. Она была нежной, как первое дыхание весны, мягкой, как выдержанное виски, теплой, как материнская любовь. Я разжал пальцы, рука не шелохнулась.

– Давайте пропустим все ритуальные ответы, – сказал я. – Происходит что-то довольно странное; и мы знаем это, верно?

Румянец исчез, она побледнела: ее глаза пристально смотрели в мои, как будто я знал секрет, который мог спасти ей жизнь.

– Вы… вы знаете? – прошептала она.

– Не уверен, мисс, но все возможно. Я выбрал не тот тон: она напряглась, поджала губы и стала истовой праведницей.

– Это был просто порыв христианина…

– Чепуха, – сказал я. – Извините за грубость, если это грубость. Вы заговорили со мной. Почему?

– Я сказала вам…

– Я слышал. А сейчас сообщите настоящую причину.

Она посмотрела на кончик моего носа, на мое левое ухо и наконец мне в глаза.

– Я… видела сон, – сказала она.

– Пивной бар, – сказал я, – в захудалом районе. Толстый буфетчик. Кабина справа от входной двери.

– Боже мой, – сказала она тоном человека, никогда не упоминающего имя Божье всуе.

– Как вас зовут?

– Реджис. Мисс Реджис, – она остановилась, как будто сказала слишком много.

– Продолжайте, пожалуйста, мисс Реджис.

– Во сне я была той, в которой нуждаются, – сказала она, обращаясь уже вроде бы не совсем ко мне. – Мне доверили что-то важное, я должна была выполнить свой долг, в нем был смысл всей моей жизни.

У меня хватило ума не перебивать ее, пока она рассказывала.

– Зов был ниспослан среди ночи: тайное послание, которого я ждала. Я была готова. Я знала, что существует громадная опасность, но не боялась. Я знала, что делать. Я встала, оделась, пошла в назначенное место. И… вы были там. – Тут она посмотрела на меня. – Вы были моложе и сильнее. Но это были вы. Я уверена.

– Продолжайте.

– Я должна была предостеречь вас. Существовала опасность – я не знаю какая. Вы намеревались встретить ее один на один.

– Вы просили меня не уходить, – сказал я. Она кивнула.

– Но… вы пошли. Я хотела закричать, побежать следом за вами, и… проснулась. Она неуверенно улыбнулась:

– Я пыталась убедить себя, что это был всего лишь глупый сон. И все-таки знала, что это не так.

– Поэтому вы вернулись.

– Мы шли по холодным пустым улицам. Вошли в здание. Ничто не было тем, чем казалось. Мы проходили комнату за комнатой в поисках… чего-то. Подошли к стене. Вы ее сломали. Мы очутились в большой комнате со странной изысканной люстрой. А следующая комната оказалась ночлежкой.

– Ну-ну, – сказал я. – Я видал комнаты и похуже.

– Затем ворвался человек, – продолжала она, игнорируя мои слова, – он держал в руках ружье. Он прицелился в вас и… застрелил у моих ног. – Печальный взгляд потух.

– Как видите, не совсем, – сказал я. —Я здесь. Я жив. В действительности этого не случилось. Ничего не вышло. Мы были во сне вдвоем.

– Но… как?

– Я участвовал в эксперименте. Морская свинка. Большие машины, соединенные с моей головой. Они заставили меня видеть сны, сумасшедшую чепуху, в которой все перемешалось. Каким-то образом вы попали в мой сон. Самое смешное: думаю, они не знали об этом.

– Кто – «они»? Я махнул рукой.

– Люди из университета. Из лаборатории. Биологи, врачи, физики. Я не знаю.

– Где ваша семья. Ваш дом?

– Не сочувствуйте попусту, мисс Реджис. У меня их нет.

– Ерунда, – сказала она, – ни одно человеческое существо не живет в вакууме. Но оставим эту тему. – Вы упомянули университет. Она взяла новый галс. – Какой университет это был?

– А сколько их в городе, леди?

– Пожалуйста, не говорите, как бродяга.

– Приношу извинения, мисс Реджис. Вон в той стороне, – я ткнул пальцем за спину. – Красивая территория, большие деревья. Вы должны его знать.

– Я живу здесь с детства. В городе нет университетов.

– Ну, может быть, это исследовательская лаборатория.

– Здесь ничего подобного нет, мистер Флорин.

– Три квартала от библиотеки, – сказал я. – Десять акров, если не больше.

– Вы уверены, что это не часть сна?

– Я жил на их деньги последние две недели.

– Можете вы отвести меня туда?

– Зачем?

Она уставилась на меня.

– Потому что мы не можем это бросить, не правда ли?

Она последовала за мной в ночь, сопровождаемая неодобрительным взглядом пожилой девы за столом выдачи книг. Десять минут нам хватило, чтобы пройти три квартала к тому месту, где я покинул университет двумя неделями раньше.

Магазины, заправочная станция и ломбарды выглядели нормально, но там, где должна была возвышаться высокая стена из красного кирпича, стоял заброшенный склад: акр или около того подъездных путей и разбитого стекла.

Мисс Реджис не сказала ни слова. Она спокойно шла рядом, когда я повторил маршрут. Я обнаружил знакомый магазин с одетым в запылившийся смокинг манекеном в витрине, кондитерскую с засохшими помадками. Но когда мы возвратились к университету, то вновь обнаружили склад.

– Все остальное есть, – сказал я. – Не хватает только самого колледжа. Великовато для потери, Давайте посмотрим фактам в лицо, мисс Реджис. Кто-то украл университет и оставил на его месте эту кучу мусора, возможно, со значением. Моя задача найти причину.

– Мистер Флорин, уже поздно. Вы устали. Наверное, будет лучше приступить к поискам завтра. Мы можем встретиться после работы, если только… – Ее голос затих.

– Обязательно, – сказал я. – Прекрасная мысль, мисс Реджис. Извините, что отнял у вас столько времени. Вы были правы во всем. Нет ни университета, ни ученых, ни машин сновидений. Но сто долларов были реальными. Остановимся на этом. Спокойной ночи и спасибо за компанию.

Она стояла с нерешительным видом. • – Куда вы пойдете?

– Мир велик, особенно, когда вас не связывают чьи-либо ограничения. В Грейфел, возможно. Это красивое место, где сила тяжести на восемнадцать процентов меньше, и полно кислорода, и большое желтое солнце.

– Кто рассказал вам о Грейфеле? – прошептала она.

– Барделл. Он был актер. Не очень известный. Забавно, но Носатый подумал, что я – это он. Можете себе это представить?

– Грейфел был местом моего летнего отдыха, – сказала она озадаченно.

– Не говорите: у озера в двадцати восьми милях отсюда.

– Почему вы так решили?

– Хорошо, скажите тогда, где же он?

– Грейфел в Висконсине, около Чикаго.

– А разве это не Чикаго?

– Что вы, конечно, нет. Это Вулфтон, Канзас. Как же так: вы здесь несколько недель и даже не знаете названия города.

– Мои контакты были ограничены. Она смотрела на меня, и я почти мог слышать, как она размышляет обо все этих несуразицах.

– Где же вы будете спать сегодня?

– У меня настроение погулять, – сказал я. – Ночь размышлений под звездами.

– Пойдемте ко мне домой. У меня есть комната для вас.

– Благодарю, мисс Реджис. Вы милая девушка

– слишком милая, чтобы втягивать вас в мою личную войну со Вселенной.

– Что вы на самом деле намерены делать? – прошептала она. Я качнул головой в сторону склада.

– Суну свой нос туда.

Она выглядела честной и деловитой.

– Да, конечно, мы должны сделать это.

– Не мы – я.

– Мы оба. В конце концов… – она подарила мне проблеск улыбки, легкий, как вздох ангела, – это и мой сон тоже.

– Я как-то забыл об этом, – сказал я. – Пошли,

XXVII

Двери были заперты, но я нашел расшатанную доску, оторвал ее, и мы проскользнули в темноту, полную паутины и хлопанья крыльев летучих мышей или чего-то другого, что хлопало.

– Здесь ничего нет, – сказала мисс Реджис. – Это просто старое заброшенное здание.

– Поправка: это место, которое выглядит как старое заброшенное здание. Возможно, это отделка витрины, и если вы сотрете пыль, то обнаружите под ней свежую краску.

Она провела пальцем черту на стене. Под пылью было еще больше пыли.

– Ничего не доказывает, – сказал я. – В этом деле ничто не может служить доказательством. Если воображаешь вещь, то воображаешь, что она существует.

– Вы думаете, что сейчас спите?

– Это вопрос, не правда ли, мисс Реджис?

– Сновидения не такие; они смутные и расплывчатые по краям. Они существуют в двух измерениях.

– Я помню, как однажды размышлял о сновидениях, когда прогуливался по холму осенью недалеко от студенческого городка. Я ощущал, как хрустят сухие листья под туфлями, как притягивает тяготение мои ноги; я вдыхал запах горящих листьев, чувствовал укусы морозного осеннего воздуха и думал: «Сны не похожи на реальность. Реальность реальна. Все чувства работают, все существует в цвете я в трех измерениях». – Я сделал паузу для пущего эффекта. – Затем я проснулся. Она поежилась.

– В таком случае, ни в чем нельзя быть уверенным. Сон внутри сна, который тоже снится. Я выдумала вас – или вы выдумали меня. Мы не способны разобраться.

– Может быть, в этом какое-то послание для нас. Может быть, нам следует искать истину, которая истинна и во сне, и наяву.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, например, ответственность, – сказал я. – Смелость. Как у вас.

– Не глупите, – но по ее голосу чувствовалось, что она довольна. Я с трудом различал ее лицо в темноте. – Что мы будем делать? Вернемся? – спросила она.

– Давайте сначала оглядимся. Кто знает, может, мы играем в жмурки и находимся лишь в дюйме от выигрыша? – я нащупывал дорогу вперед по усыпанному мусором полу, через обломки досок и обрывки бумаги и картона, спутанные мотки проволоки. Покосившаяся дверь оказалась в дальней стене. Она открылась в темный проход, не более чистый, чем большая комната.

– Нам следовало взять фонарик, – сказала мисс Реджис.

– Или патрульную машину, набитую полицейскими, – сказал я. – Вам лучше не смотреть. – Но она была около меня и взглянула туда, куда уставился я. Сенатор лежал на спине, его голова была размазана, как яйцо. Я почувствовал, как окаменела девушка, затем она вдруг расслабилась и засмеялась – нервный смех, но все-таки смех.

– Вы напугали меня, – сказала она и подошла к распростертому на спине телу в пыльном смокинге. – Это всего лишь манекен.

Я вгляделся, с деревянного лица осыпалась краска.

– Он похож… – мисс Реджис взволнованно посмотрела на меня. – Он очень похож на вас, мистер Флорин.

– Не на меня – на Сенатора, – сказал я. – Может быть, они пытаются сообщить мне что-то.

– Кто такой Сенатор?

– Человек, которого меня наняли охранять.

– Был ли он… частью эксперимента?

– Или эксперимент часть его. – Я перешагнул через поддельный труп и пошел дальше по проходу. Он казался слишком длинным, чтобы поместиться внутри здания. На протяжении сотни ярдов не было ни дверей, ни пересекающихся коридоров, но в конце обнаружилась дверь с полоской света под ней.

– Как всегда, еще одна дверь, – сказал я. Ручка повернулась, дверь открылась в знакомую комнату. Позади меня мисс Реджис онемела от изумления. Тусклый лунный свет через высокие окна освещал стены, покрытые узорчатой шелковой тканью, восточные ковры. Я прошел по мягкому ворсу к длинному столу из красного дерева и выдвинул стул, почувствовав его солидную важную тяжесть. Люстра задержала на себе мой взгляд. Почему-то на нее было трудно смотреть. Линии граненых хрустальных фасеток взбирались вверх и вверх по спирали вокруг рисунка, который переплетался и повторялся до бесконечности.

– Мистер Флорин, как такая комната оказалась в этом дремучем здании?

– Она не здесь.

– Что вы имеете в виду?

– Вы не помните свой последний визит?

– Это действительно та же самая комната? Неужели все это действительно сон?

– Это было не совсем сном тогда, и сейчас это не сон. Я не знаю, как назвать, но на определенном уровне это действительно происходит.

Мисс Реджис выдержала паузу, ее голова настороженно наклонилась.

– Кто-то совсем рядом, – прошептала она. —Я слышу разговор.

Я встал и, мягко подойдя к двери, приложил ухо. Раздавались два голоса, оба знакомые, один очень высокий, другой с хорошим резонансом, как реклама похоронной конторы.

– …выхожу сейчас, – говорил последний. – Я не хочу нести ответственность за это. Вы утратили всякие остатки здравого смысла.

– Вы не можете, – слышался убедительный голос Трейта. – Мы вылечим его, не бойтесь. Дело времени.

– А если он умрет?

– Он не умрет. А если умрет – мы прикрыты. Вы получили гарантии на этот счет.

– Я не верю вам.

– Вы никуда не пойдете, Барделл.

– Уйди с дороги. Лен.

– Поставь сумку, Барделл.

– Я предупреждал тебя…,

Кто-то ударил по железному очагу шаром-молотом. Кто-то издал звук, как будто прополаскивал горло. Кто-то уронил стофунтовый мешок с картофелем на пол. Я распахнул дверь и ворвался через нее в мой первый номер в отеле, где почти столкнулся с Сенатором, стоящим над телом Трейта с дымящимся пистолетом в руке.