Текст книги "Пир плоти"

Доктор отправил в рот порцию моллюсков и принялся задумчиво жевать их. Елена сделала большой глоток содовой и рискнула повторить попытку с сурепкой.

– Насколько я в этом разбираюсь, – заметил Айзенменгер, – с юридической точки зрения некрофилию нельзя рассматривать как насилие, хотя акт и совершается без согласия партнера…

Вилка Елены опять опустилась на тарелку, на этот раз с недвусмысленным стуком.

– Ради всего святого, давайте займемся некрофилией чуть позже!

Официант, приближавшийся к ним с перечницей, застыл на месте и наклонил голову, но потом решил, что было бы непрофессионально обращать внимание на странности клиентов, и подошел к их столику. Все трое, однако, от предложенной перечницы отмахнулись. Айзенменгер взглянул на Елену с удивлением.

– Прошу прощения, мне просто не приходило в голову, что это может быть вам неприятно.

Елена объяснила свою просьбу так:

– Дело в том, что я, в отличие от вас, не привыкла к подобным клиническим прелестям. Я обязательно вникну во все детали, но позвольте мне сперва спокойно поесть, не думая об отвратительных сторонах человеческой натуры.

Ее слова прозвучали как прощение за доставленные доктором неудобства.

На некоторое время все трое замолчали, сосредоточившись на еде. Первым не выдержал Джонсон:

– Так все-таки, как именно она была убита, по-вашему? – спросил он. – Сначала ее повесили, потом сняли, вскрыли и, – он бросил виноватый взгляд на Елену, прежде чем продолжить, – выпотрошили, а затем повесили снова?

Айзенменгер, казалось, вдруг утратил прежнюю уверенность. Поколебавшись, он тоже искоса взглянул на Елену и довольно нерешительно ответил:

– Когда я вскрыл шею и лицо, мне стало видно то, что не было заметно по следам на коже, а именно, что девушку вешали дважды. У нее на шее остались два следа. Один из них был слабее – он, судя по всему, появился уже после смерти, а другой, более глубокий, остался в момент убийства. То есть ее задушили. Удавка была тонкой, не более пяти миллиметров в диаметре.

Елена, покончив с салатом, уже охотно вступила в разговор:

– А разве обязательно, чтобы два следа на шее были сделаны в два приема? Может быть, она дергалась, когда ее вешали, и веревка сместилась?

– Когда человека душат удавкой, остается аккуратная равномерная вмятина одинаковой глубины по всей окружности. А когда его вешают, то в том месте, где был узел, следов почти не видно. В нашем случае ясно наблюдается равномерный след от удавки и другой, более слабый и сходящий на нет в районе узла. Очень похоже на то, что он был оставлен после смерти.

Официант забрал со стола грязные тарелки. От десерта Елена, Айзенменгер и Джонсон отказались и ограничились кофе. Когда его принесли, Джонсон спросил:

– А почему эти два следа оказались видны только под кожей?

– Убийца очень аккуратно наложил веревку во второй раз в том месте, где остался след от удавки, но кожа по отношению к нижним мягким тканям несколько сместилась, и веревка оказалась выше.

Ухватив себя за горло одной рукой, доктор продемонстрировал, как это происходит.

– А следов борьбы на теле не оказалось?

– Нет. По-видимому, убийца воспользовался мидазоламом.

– Так вы можете сказать, что все-таки произошло в ту ночь? – задала Елена сакраментальный вопрос.

Оба – и Елена, и Джонсон – посмотрели на Айзенменгера. Тот вздохнул и, поколебавшись, ответил:

– И да, и нет.

Все трое в отчаянии откинулись на спинки стульев.

– И что это значит? – простонал Джонсон.

– Думаю, нам все же удастся восстановить картину, но лишь частично. – Доктор нахмурился и предложил: – Может, будет лучше, если вы изложите факты, которые нам уже известны, а, Боб? Они ведь записаны у вас.

Джонсон тоже нахмурился:

– Поправьте меня, если я в чем-нибудь ошибусь, но, как мне представляется, все произошло следующим образом: Никки Экснер вместе с Джейми Фурнье пришли в музей, где встретили Билрота, который дал ей наркотики.

– Но денег у нее, если верить Фурнье, не было, – заметил Айзенменгер.

– Билрот, разумеется, был не в восторге от этого, но в конце концов согласился, – подтвердил Джонсон.

– Что, просто так дал в долг? – усомнился Айзенменгер.

Джонсон пожал плечами:

– Он же знал, что Никки никуда не денется.

Но Айзенменгер все-таки сомневался. Пока он подыскивал слова, чтобы ответить Джонсону, свои соображения на этот счет высказала Елена:

– Но ведь точно установлено, что Билрот занимался с ней сексом в тот вечер. Очевидно, секс и стал платой за наркотик.

Айзенменгер просиял:

– Ну да! Именно так все и было! Потому-то она и прогнала Фурнье – ей надо было вернуться в музей по договоренности с Билротом.

– И таким образом, Билрот опять оказывается под подозрением! – констатировала Елена. – Он был на месте преступления в промежутке между десятью часами вечера и двумя ночи.

– А это ничего не меняет, – возразил Айзенменгер. – Мы и без того знали, что он был там вечером. Кто там еще был – вот вопрос.

– Итак, Никки где-то около десяти возвращается в музей, чтобы встретиться с Билротом, – продолжил развивать свою версию Джонсон. – Они занимались сексом, причем, как мы предполагаем, с ее согласия в уплату за наркотики.

Официант предложил им еще кофе, но утвердительно на это предложение ответил лишь Айзенменгер.

– И что потом? – нетерпеливо спросила Елена.

– Потом Билрот уходит, и на сцене появляется третье лицо. Убийца. Причиной убийства является шантаж, а весь этот кровавый спектакль объясняется желанием скрыть свидетельство беременности девушки.

– И в качестве эффектного жеста под занавес он совершает акт некрофилии, – произнес Айзенменгер настолько сухим тоном, что ему, казалось, пора срочно промочить горло.

– Таким образом, у нас остается только двое подозреваемых: Рассел и Гамильтон-Бейли, – оживилась Елена.

– Нет, – отрезал Джонсон. – Таким образом, у нас остаются тысячи подозреваемых.

Елена и Айзенменгер недоуменно уставились на него.

– Откуда взялись эти тысячи? – первым нашелся Айзенменгер.

– После того как Билрот впустил Никки Экснер в музей, а сам ушел, она могла открыть дверь кому угодно. Любому. Круг подозреваемых больше не ограничивается теми, у кого был ключ.

После этих слов вид у Елены сделался совершенно обескураженный. Она жалобно застонала, но Айзенменгер не стал брать с нее пример. Джонсон, конечно, был прав, но Айзенменгер был абсолютно уверен, что в ту ночь вместе с Никки Экснер в музее находился отнюдь не посторонний.

Елена вернулась в контору в глубокой задумчивости. На нее обрушился такой фонтан информации, что теперь она не знала, как с ней поступить. Было ясно, что версия, выдвинутая полицией, не выдерживает никакой критики, но доказать, что Тим Билрот невиновен, и тем более схватить за руку Беверли Уортон, ни она, ни Джонсон не могли.

И еще этот Айзенменгер. Елена была совершенно не в состоянии разобраться в чувствах, которые испытывала к нему. Чем ближе она узнавала доктора, тем большее возмущение он у нее вызывал, но чем сильнее было ее возмущение, тем больше она находила в нем черт, которые ей все-таки нравились.

Когда она вернулась к жизни после гибели семьи, то время от времени заводила знакомства с мужчинами, но ни один из них не оставил в ее душе заметного следа. И эти отношения никогда не сопровождались физической близостью, словно все ее поклонники не отвечали каким-то критериям, выработанным Еленой. Конечно, эти мужчины были довольно привлекательны внешне и вполне представительны; ее родители, наверное, сочли бы их подходящей партией. В большинстве своем они были во всех смыслах интереснее Айзенменгера, но никто из них не заинтересовал ее так, как это удалось доктору. Он обладал чем-то особенным, что незаметно разрушило все возведенные ею защитные укрепления.

Но Елена никак не могла определить, чем особенным был наделен этот человек. Она видела, что доктор умен, проницателен, остер на язык и довольно своенравен, а также немного замкнут и очень раним. Но ни одна из этих черт сама по себе не могла объяснить ей, чем Айзенменгер был так притягателен для нее. Некоторые из качеств доктора (в первую очередь ранимость) должны были, скорее, оттолкнуть ее, но все вместе они составляли нечто целостное, что было гораздо больше суммы составляющих.

Елене пришлось признать, что Айзенменгер, знает он об этом или нет, обладал несомненной притягательностью.

Вздохнув, она прошла в свой кабинет. Она устала и хотела спать, но ее ждала работа.

Выйдя из ресторана, Джонсон и Айзенменгер расстались. Первый поехал домой, второй же направился к станции метро, чтобы добраться до центра. Ему надо было прикупить кое-что из одежды – Мари нанесла его гардеробу ощутимый урон. День уже клонился к вечеру, снова пошел дождь, и город окутала серая мгла. Опустив голову, чтобы ветер не дул в лицо, Айзенменгер брел по улице, думая о разных вещах, но в основном о Елене. Почему с ней так трудно? Или она становилась такой колючей только в его обществе? С Джонсоном, например, она держалась гораздо ровнее. Неужели она полагает, что стоит только ей хоть немного расслабиться, как ее неизбежно настигнут всевозможные несчастья – сексуальное домогательство, насилие, нравственное падение и преждевременная смерть? Что творится в ее душе?

Айзенменгер начал переходить улицу, протискиваясь между двумя припаркованными у тротуара автомобилями. При этом плащ его зацепился за какую-то железяку, торчавшую из-под крыла одного из автомобилей. Выругавшись, он отцепил плащ и застыл на месте как вкопанный.

Автомобиль был красного цвета.

Елена всеми силами пыталась заставить себя работать, но никак не могла вникнуть в суть довольно бессвязного изложения последней воли почившей миссис Анжелины Дьелафуа. Да и ветер совершенно некстати с такой силой швырял пригоршни дождя в окно, что казалось, какой-то великан плескает воду из гигантского ведра. Она не раз говорила с мистером Мортоном, старшим партнером фирмы, о плачевном состоянии оконных рам, но тот в подобных случаях неизменно отвечал, что фирма-де стеснена в средствах, да и вообще сейчас не до того. Елена включила электрокамин и настольную лампу, и в комнате стало, по крайней мере, уютнее.

Неожиданно она мысленно перенеслась в детство, в дом, где жила с родителями и братом. Это был большой старый дом, по которому гуляли сквозняки, а долгими зимними вечерами всех светильников оказывалось недостаточно, чтобы рассеять тени, прятавшиеся по углам. И тем ярче казались рождественские свечи, тем сильнее ощущалась царившая в доме атмосфера взаимной любви.

Очередной порыв ветра внезапно прогнал эти видения. Она опять была в конторе.

Возможно, это был и не ее автомобиль – мало ли в Лондоне красных машин с помятыми крыльями. Только он точно знал, что это машина Мари.

Возможно, она решила пройтись по магазинам. Только в этом месте практически не было магазинов.

Возможно, она назначила здесь кому-то свидание. Только почему-то она решила назначить свидание именно напротив конторы Елены Флеминг.

Он развернулся и быстро зашагал обратно. Потом побежал.

Елена перечитала завещание четырежды, но текст так и не стал вразумительнее. Документ гласил, что миссис Дьелафуа оставляет все свое имущество молочнику – за исключением холодильника, который она оставляет почтальону (очевидно, потому, что у молочника, по идее, уже имелся холодильник). Неудивительно, что родные усопшей опротестовали завещание. Вопрос заключался в том, можно ли доказать, что миссис Анжелина Дьелафуа действительно была психически больной и верила, что она Жанна д'Арк, что в правительство Англии проникли инопланетяне из галактики Уби-Джуби и что торшер иногда подает ей из угла гостиной весьма разумные советы.

Неожиданный грохот у входной двери заставил Елену подскочить. Это еще что за чертовщина? Грохот на секунду стих, но затем возобновился с новой силой, на этот раз сопровождаясь воплями. Может быть, в юридическую контору явился дух свихнувшейся миссис Дьелафуа?

Елена поднялась и осторожно подошла к двери. Она решила, что надо выяснить, кто к ней ломится, прежде чем вступать с этим кем-то в контакт. Медленно отперев замок, она осторожно выглянула наружу.

Джон Айзенменгер, насквозь промокший, колотил что было силы в дверь и что-то орал. Судя по выражению его лица, доктор пребывал в полнейшей панике. Что с ним случилось?

Она распахнула дверь и уже открыла было рот, чтобы выяснить, в чем дело, но тут вдруг слева от нее со звоном разбилось окно. Елена повернула голову, и в тот же миг кусок кирпича ударил ей в висок.

Чего Айзенменгер терпеть не мог, так это пунктов оказания первой помощи. Здесь людям приходится сталкиваться с беспощадностью профессии врача; именно здесь сосредоточилось все самое жестокое и бессердечное, что есть в человеке, именно здесь, где люди взывают о помощи, нет места благодарности и сочувствию. Последние несколько часов Айзенменгер провел в приемной, втиснувшись между пьяной дамой, то и дело испытывавшей рвотные позывы, и сидевшим на коленях у мамы маленьким мальчиком, фурункул на шее которого грозил вот-вот лопнуть.

Елена пострадала не сильно – удар сбил ее с ног и оглушил и она чуть не потеряла сознание. Убедившись, что голова женщины более или менее цела, Айзенменгер вызвал полицию. Вопреки протестам Елены он из предосторожности все же отвез ее в травматологический пункт. Если не считать шока и синяка, с ней все было в порядке, но сорокапятиминутное ожидание подействовало на нее примерно так же, как тот кирпич.

Какой-то маленький вертлявый человечек обратился в окошко регистратуры, находившееся неподалеку от Айзенменгера. Одет человечек был в дорогой костюм; а его лысевшую голову вместо шляпы украшали разбросанные там и сям пигментные пятна. Держался этот странный тип довольно робко.

Айзенменгер не обратил бы на него внимания, если бы не услышал произнесенную им фамилию: Флеминг. Когда женщина в окошке сообщила ему, что Елена Флеминг в данный момент находится у врача, человечек стал оглядываться в поисках свободного стула. Айзенменгер поднялся и подошел к нему, гадая, кто бы это мог быть.

– Прошу прощения. Вы хотите видеть Елену Флеминг? Меня зовут Джон Айзенменгер. Я привез ее сюда.

Лицо мужчины выразило понимание и участие. Обменявшись с Айзенменгером рукопожатием, он представился:

– Мортон. Кристофер Мортон, старший партнер фирмы.

Айзенменгер отвел его в угол приемной, где страждущих медицинской помощи было несколько меньше.

– Какое ужасное происшествие! – воскликнул мистер Мортон. – Просто кошмар! С вами все в порядке? Как Елена? Я помчался сюда сразу же, как только мне сообщили об этом. В конторе сейчас полиция…

Мортон продолжал картинно ужасаться и бомбардировать Айзенменгера дурацкими вопросами и столь же дурацкими соболезнованиями, изредка останавливаясь для того, чтобы набрать в легкие воздуха. Вклинившись в один из этих промежутков, Айзенменгер заверил его, что с Еленой ничего страшного не произошло.

– Это все кочевники.

Айзенменгер изобразил на лице удивление.

– Ну, бродяги. Цыгане. Мы вели их дело несколько месяцев назад. Елена защищала в суде молодую цыганку, которая насмерть задавила машиной велосипедиста. Вина ее была несомненной, и Елена ничего не могла поделать, женщина получила срок. С тех пор нашу контору непрерывно преследуют, грозят всеми мыслимыми и немыслимыми карами. Однажды ночью они уже побили камнями все окна.

Слушая его, Айзенменгер не знал, что и думать. Он-то сразу преисполнился уверенности, что это дело рук Мари. Полиции он, поколебавшись, все же не сообщил о своих подозрениях, а теперь вот этот человек излагал другую версию. Может, Мари тут и вправду ни при чем?

– Я сразу рассказал о том случае полиции. Их это очень заинтересовало.

Айзенменгер задумался. Возможно, это было просто совпадение, что автомобиль Мари оказался неподалеку – и, кстати, не так уж близко от конторы. В конце концов, это могло быть просто случайностью. Ни он сам, ни Елена Мари не видели. Подобные выходки вовсе не в ее духе.

Но тут он вспомнил свою предыдущую встречу с Мари.

Айзенменгер все не мог решить, рассказывать об этом полицейским или все-таки не стоит.

Мортон продолжал удрученно жужжать над ухом – хорошо хоть рук не заламывал.

Когда Елена вышла из кабинета врача, выглядела она довольно бледной. Рану на ее лбу обработали и заклеили бактерицидным пластырем, но ее одежда, всегда безупречная, теперь была забрызгана кровью. Женщина отыскала взглядом Айзенменгера и, заметив рядом Мортона, улыбнулась ему и удивленно приподняла брови, отчего полоски пластыря на лбу изогнулись дугой.

– Елена! Как вы себя чувствуете? Вы выглядите ужасно!

Мистер Мортон призывно распростер руки, но Елена не стала падать в его объятия, однако и не вырывалась, когда старший партнер фирмы обхватил ее за плечи.

– Спасибо, могло быть хуже.

– Эти проклятые кочевники! Я так и знал, что это добром не кончится.

Елена, казалось, не могла понять, о чем он говорит.

– Кочевники?

– Ну да! Кто же еще? Полиция завела дело, и я рассказал обо всех их безобразиях, но сомневаюсь, что они кого-нибудь поймают. Это семейство, скорее всего, уже сбежало из страны. Очевидно, это кто-то из их соплеменников. Кровная месть и все такое.

Мортон все продолжал развивать свою версию случившегося, Елена же тем временем взглянула на Айзенменгера:

– Если вы не возражаете, я поеду домой.

– Я подвезу вас, – поспешно откликнулся Айзенменгер, едва успев опередить Мортона. На миг ему показалось, что она предпочла бы сесть в машину своего босса, но Елена кивнула. Мистер Мортон галантно уступил Айзенменгеру право довезти Елену до дому.

– Думаю, вам лучше несколько дней не приходить на работу, – наставительным тоном произнес он. – По крайней мере неделю.

Она поблагодарила мистера Мортона за любезность, но, как показалось Айзенменгеру, с таким видом, который бывает у ребенка, уставшего от опеки старших.

Когда Елена и Айзенменгер были уже в его машине и вереница автомобилей «скорой помощи» осталась позади, она сказала:

– Он очень добр. Относится ко мне как к бедной сиротке.

– Это заметно.

Она прикрыла глаза, и Айзенменгер решил, что, видимо, ее тянет в сон из-за небольшого сотрясения мозга. Но Елена вдруг спросила, не открывая глаз:

– А что вы хотели?

Он не понял вопроса.

– Когда вы вернулись в контору и барабанили в дверь.

В растерянности он не сразу придумал, что соврать.

– Я не мог найти свой мобильник. Решил, что оставил у вас на столе.

Айзенменгер не был уверен, что его ложь сработала.

– Не помню, чтобы вы его вынимали.

– Да, я потом нашел его у себя в кармане.

Все так же с закрытыми глазами она произнесла:

– Спасибо, что вы вспомнили о мобильнике. Это оказалось очень кстати.

Доктор рассмеялся и пробормотал что-то в знак согласия. Помолчав, она устало, будто нехотя, выдавила:

– Похоже, меня преследует злой рок.

– То есть?

Сделав еще одну паузу, Елена произнесла мягко и завороженно, хотя в словах ее чувствовался какой-то подтекст:

– Сначала меня чуть не сбила ваша бывшая подружка. Теперь это. Говорят, Бог троицу любит.

Он не знал, что ей ответить, и боялся, что не подберет ни правильных слов, ни надлежащего тона. И только когда он остановил машину на перекрестке, посмотрел на свою спутницу и сказал:

– Вы все-таки будьте осторожнее. На всякий случай.

Присутствие на воскресном ланче у декана супругов Гамильтон-Бейли было очень некстати. Вопреки тому, что Шлемм говорил профессору анатомии, он не собирался приглашать к себе этого малоприятного субъекта, а мысль о встрече в светской обстановке с женщиной, с которой он некогда встречался в обстановке интимной, вызывала у него отвращение.

Однако Салли, жена декана, придерживалась иного мнения. Она сообщила, что Ирена Гамильтон-Бейли ей нравится, и подчеркнула, что они давно не приглашали эту пару. А ведь это противоречит издавна заведенному порядку, согласно которому члены старшего преподавательского состава школы должны время от времени присутствовать на подобных сборищах у декана. Гамильтоны-Бейли уже три года не были в числе его постоянных гостей, напомнила Салли тоном, в котором Шлемм уловил ехидный намек. Стало быть, прошло три года с тех пор, как Ирена впервые легла с ним в постель, и при мысли о том, что теперь ему предстоит увидеть ее в своем доме, да еще и в обществе законного супруга, он поморщился.

К сожалению, супруга декана, не имевшая представительного вида и на первый взгляд тишайшая из самых робких овечек, на деле обладала всеми качествами настоящего диктатора. В результате Гамильтоны-Бейли были приглашены, и Шлемму оставалось только уповать на такт и благонравие Ирены. Он, конечно, не мог знать, что сейчас ее беспокоят куда более важные проблемы, и потому встретил их у своих внушительных дубовых дверей с внешним радушием и внутренней настороженностью.

После стандартного обмена приветствиями жены расцеловались и отправились под ручку поболтать о своем, словно закадычные подруги, соскучившиеся друг по другу. Шлемм посмотрел на них с некоторым раздражением, удивляясь женской способности воспарять в заоблачные выси, презрев прозу жизни и здравый смысл. Он повернулся к Александру, который продолжал смотреть вслед женщинам, хотя взгляд его был при этом рассеянным.

– Я рад, что вы с Иреной пришли, Александр. Может быть, пройдем в библиотеку? Я думаю, вы знаете почти всех гостей.

Гостей оказалось человек тридцать, и декан был прав, говоря, что с большинством из них Гамильтон-Бейли знаком, хотя его поведение в течение следующих двух часов свидетельствовало скорее об обратном. Взгляд Гамильтона-Бейли был направлен по большей части в пол или в стол. Видимо, Александр находил узоры на ковре и на скатерти куда интереснее и высокоинтеллектуальнее рассуждений своих коллег. Пару раз, когда кто-то из гостей обращался к нему, профессор анатомии заметно вздрагивал, и это не ускользнуло от глаз декана, равно как и те пристальные взгляды, которые Ирена время от времени украдкой бросала на мужа поверх серебряного блюда. Миниатюрный профессор пил мало, а к еде не притронулся вовсе.

После легкой закуски декан отправился на кухню дать указания насчет подачи следующих блюд, а вернувшись, столкнулся с Иреной Гамильтон-Бейли.

– Мы можем поговорить, Дэниел?

Он ответил ей самой галантной из своих улыбок, но внутренне похолодел от дурных предчувствий. Неужели она хочет вернуться к старому? Декан огляделся. Большинство гостей, разбившись на группы, оживленно болтали. Их бокалы были наполнены, так что Шлемм, как хозяин, мог позволить себе бросить их на какие-нибудь четверть часа. Хозяйка радостно щебетала, обращаясь к главному констеблю, а Александр Гамильтон-Бейли, стоя у окна, с интересом разглядывал сад.

– Пройдемте сюда. – С этими словами Шлемм провел Ирену в небольшую комнату в глубине квартиры, где его жена обычно занималась рукоделием.

Дэниел Шлемм ожидал смущенного излияния чувств и жалоб, что эти чувства не находят благодарного отклика, и был порядком удивлен, когда Ирена, полностью владея собой, заявила:

– Я хочу поговорить с вами об Александре.

– Об Александре?

– Не сомневаюсь, вы заметили, в каком он состоянии.

Шлемм вздохнул с облегчением, подумав – тоже, впрочем, безо всякого удовольствия, – что Ирена, по всей видимости, хочет попросить его о какой-нибудь «услуге». Он не любил оказывать услуги, не получая ничего взамен.

– Да, вид у него несколько рассеянный, – согласился Шлемм.

– Это все из-за того жуткого убийства. Он просто места себе не находит!

– Убийства? – повторил декан с нескрываемым изумлением. – Но почему? Это произошло уже несколько недель назад и никак его не коснулось – ну, по крайней мере, прямо. Я помню, полиция допрашивала его, но это было просто…

Он осекся из-за того, что Ирена вдруг посмотрела на него в упор широко раскрытыми глазами и взгляд этих глаз был весьма и весьма многозначителен.

– Господи помилуй! – вырвалось у декана против его воли, но Ирена тут же, картинно воздев руки к небесам, произнесла:

– Александр не убивал ее, Дэниел. Он клянется в этом.

Она сделала пару шагов в его сторону, и Шлемм инстинктивно отступил на два шага, словно они исполняли какую-то английскую разновидность танго. Женщина остановилась, и он взял себя в руки, обдумывая только что услышанное.

– Ну и слава богу, если это так. Тогда в чем же проблема, Ирена?

Ирена Гамильтон-Бейли вдруг замялась, и Шлемм еще раз подивился странностям женской психологии. Казалось бы, уж что может быть хуже убийства?

– Он сказал мне, что у него… была связь с этой девушкой, – выдавила она.

Декан ошеломленно воззрился на жену своего подчиненного. Лишь титаническим усилием воли он поборол в себе искушение рассмеяться. Это ж надо себе представить! Александр Гамильтон-Бейли – этот невзрачный импотент – совокупляется с молоденькой девицей! Картина, представшая мысленному взору декана, носила явно сюрреалистический характер.

Он поспешил изобразить благородное недоверие к известию, столь компрометирующему уважаемого человека:

– У Александра? Связь? С Никки Экснер?

Ирена кивнула:

– Он в ужасе оттого, что это может раскрыться. Такого позора он точно не переживет, Дэниел.

По-видимому, сказанное Иреной было не так уж далеко от истины, но в данный момент эта истина была заслонена от Шлемма рисовавшимися его воображению совершенно непристойными сценами с участием Гамильтона-Бейли, которые декан созерцал не без зависти. Он видел фотографии Никки Экснер и был поражен ее красотой. Ему не хотелось верить в сказанное Иреной, и он решил раз и навсегда расставить все точки над «i»:

– Она была его любовницей?

Ирена молча кивнула. Шлемм был рад, что она не изображала праведный гнев по этому поводу. Подобное лицемерие было бы трудно перенести.

– Она предложила ему… свои услуги, потребовав взамен приз по анатомии.

Удивление декана все возрастало. Интрижка со студенткой уже сама по себе являлась серьезным проступком, но торговля призами за успеваемость была совершенно непростительна. Он не мог не задать себе вопрос, кому из этих двоих принадлежала инициатива столь гнусной сделки.

– Он искренне раскаивается, Дэниел.

Шлемм задумался. Возмущение поведением профессора боролось в нем с желанием отстоять честь школы. Он выждал, пока волнение Ирены не достигнет нужного градуса, прежде чем попытаться закончить разговор.

– Я понимаю, конечно, насколько все это неприятно Александру, – произнес он, тщательно подбирая слова, – но не вижу, что могу для него сделать в этой ситуации.

Ирена нерешительно молчала, но в то же время и ее лицо, и, казалось, все ее роскошное тело приобрели умоляющий вид. Напряжение нарастало.

– Я полагала, что вы обладаете влиянием…

– Но дело закрыто, – прервал он ее. – Преступник, совершивший это, умер.

– До меня дошли слухи, что дело собираются пересматривать. Это правда?

Происки этого чертова Айзенменгера. Шлемм успокаивающе улыбнулся Ирене:

– Этого добивается семейство Экснер. Но я абсолютно убежден, что беспокоиться не о чем. Полиция тоже считает, что они ничего не накопают.

Однако Ирену это не успокоило, да и сам декан, откровенно говоря, побаивался Айзенменгера.

– Но ведь не исключено, что, начав ворошить это дело, они на что-нибудь да наткнутся… – Тут Ирена и сама запнулась, в глазах у нее появился хитроватый блеск. – Меньше всего мы с Александром хотели бы навредить репутации школы.

Декана слегка передернуло. Она ему угрожает? Да нет, тут другое. Скорее напоминание об общих интересах. Пристально посмотрев на женщину, он медленно кивнул:

– Это очень благородно с вашей стороны. Постараюсь сделать, что могу.

Он улыбнулся, она тоже коротко улыбнулась в ответ и отвела взгляд.

– Пойдемте, – сказал он. – Давайте на данный момент забудем об этом. Можете мне поверить, я не допущу, чтобы слухи о подобных недоразумениях вышли за пределы школы.

– Спасибо, Дэниел, – произнесла Ирена деловым тоном, но вдруг резко подняла голову.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, и Шлемм невольно вернулся в прошлое, которое, как он считал, было похоронено. Женщина первой опустила взгляд, повернулась и твердой походкой вышла из комнаты.

В воскресенье, где-то около половины двенадцатого, возвращаясь с короткой прогулки до ближайшего газетного киоска и держа под мышкой три объемистые газеты, Елена вдруг почувствовала себя плохо, ни с того ни с сего мир вокруг нее стал медленно, но неудержимо вращаться. К тому времени, когда Елена кое-как добралась до дому, она была в холодном поту, а все окружавшие ее предметы поблекли и потеряли свои очертания. Едва закрыв за собой дверь, она потеряла сознание и рухнула на ковер. К счастью, газеты, которые она держала, опередили ее и смягчили удар.

Когда Елена пришла в себя, голова у нее по-прежнему кружилась, но, к счастью, позывов к тошноте не было. Она попыталась встать, но обнаружила, что ноги и руки категорически не желают ей подчиняться и в ответ на все усилия заставить их работать лишь мелко дрожат. Оставив газеты на полу, Елена кое-как доковыляла до постели, решив, что подхватила один из вирусов, в изобилии порхавших по городу.

Раздеваться она не стала и, взглянув на часы, обнаружила, что провалялась без сознания минут пятнадцать, хотя ей показалось, что с момента, когда она переступила порог своего дома, прошли месяцы, если не годы. Все вокруг нее по-прежнему выглядело жалким и бесцветным; вещи, если посмотреть на них в упор, упрямо продолжали колыхаться. Вдобавок ко всему у Елены начала болеть голова.

В конце концов она провалилась в сон, не в состояние покоя, дарующее отдых, а какое-то мучительное напряженное ожидание неизвестно чего. Дважды она просыпалась из-за приступов рвоты.

К трем часам лучше ей не стало: все ее тело трясло, а в голове словно кто-то орудовал тяжеленным молотом. Елена решила, что в таком состоянии лучше обратиться за помощью, но к кому? Постоянного лечащего врача у нее не было, а изредка посещавшие ее недомогания проходили сами собой (худшее, что с ней до сих пор случалось, – это обыкновенная простуда и грипп, да и то лишь однажды). И даже в таком состоянии она всегда находила что-то, чем можно было заняться с большей пользой, нежели просто валяться в постели.

Подумав, что она не настолько плоха, чтобы вызывать «скорую», Елена решила позвонить прямо в государственную службу здравоохранения. Добравшись до гостиной, она повалилась в кресло около телефона и потянулась за справочником. Но указанные в нем телефоны не имели отношения к здравоохранению – справочник безнадежно устарел. Жаль, что она поняла это слишком поздно.

Она сердито швырнула телефонную книгу на пол и взяла в руки свою записную книжку, питая слабую надежду, что сможет дозвониться до кого-нибудь из друзей или коллег.