Текст книги "Пир плоти"

– Прошу прощения, сэр.

Касл стоял рядом с Сайденхемом и рассеянно наблюдал за его работой. Лицо старшего инспектора не выражало ровным счетом ничего – будто он рассматривал что-то постороннее на остановке в ожидании автобуса или в аптечной очереди за лекарством. Старший инспектор поднял голову и посмотрел на Уортон.

– Слушаю вас. – Его голос прозвучал устало.

– Могу я с вами поговорить?

Касл глубоко вздохнул, словно пытаясь вернуться к действительности. Чтобы остаться наедине, он и Уортон направились в дальний угол музея – как раз туда, где недавно скулил, свернувшись калачиком, Либман.

– Мы установили, что музей закрывается в шесть часов. Следов взлома не обнаружено, а ключи есть у охранника, у куратора Гудпастчера, двух его помощников – Либмана и Боумена, у доктора Айзенменгера и двух профессоров – Рассела и Гамильтона-Бейли.

Касл слушал свою помощницу рассеянно, с таким видом, словно никак не мог сосредоточиться на том, что ему говорят.

– Вполне вероятно, кто-то проник в музей перед закрытием и спрятался здесь – например, в какой-нибудь кладовке. Такое ведь тоже могло быть?

Уортон была несколько удивлена проницательностью старшего инспектора. И слегка раздражена. Она терпеть не могла вопросов, усложнявших ситуацию, которая в Целом представлялась ей простой.

– Мы проверим и эту возможность, – сказала она. «Если Касл и впрямь такой умный, то почему бы ему самому не взять расследование в свои руки? А если ты просто старый осел, так сиди и не вмешивайся!» Но вслух Уортон, разумеется, этого не произнесла.

Кивнув, Касл опять погрузился в свои мысли.

– Есть еще один вопрос общего характера. – Вопросов у Уортон было хоть отбавляй, но ее интересовали лишь те, с помощью которых можно было раз и навсегда избавиться от старшего инспектора.

Он же, кажется, не услышал ее замечания, а если и услышал, то предпочел пропустить его мимо ушей.

– Сэр, простите…

Сэр рассматривал книги, стоявшие в шкафу позади Уортон, и откликнулся не сразу:

– Да?

– С вами все в порядке? Вы выглядите каким-то рассеянным.

– Вот как?

На мгновение ей показалось, что Каслу вот-вот станет плохо. Но он взял себя в руки, сосредоточил внимание на своей помощнице и, улыбнувшись слабой, анемичной улыбкой, произнес:

– Прошу прощения, Беверли. Я сегодня действительно немного не в себе.

– Вы плохо себя чувствуете? Может, вам лучше поехать домой? – Она постаралась не выдать ни голосом, ни интонацией, насколько была бы рада такому обороту дела.

– Нет, это пройдет. – Инспектор помолчал. – Вы, кажется, говорили о каких-то общих вопросах?

Ей по-прежнему казалось, что с шефом творится что-то неладное, но теперь он, по крайней мере, слушал ее.

– Это очень известное учебное заведение, и скоро сюда слетятся газетчики. Нам необходимо урегулировать все вопросы с руководством школы.

Касл нахмурился. Задумался над ее словами или снова ушел в себя? «Немного не в себе» могло означать все, что угодно, – от легкого недомогания до смертельной болезни.

– Конечно, вы правы. Надо непременно поговорить с деканом.

Вновь возникла пауза.

– Может быть, вы поговорите с ним, сэр? Мне кажется, это должен сделать старший по званию.

Он чуть заметно улыбнулся уголками рта, словно догадавшись, к чему она клонит.

– Да, разумеется. – Инспектор провел рукой по корешкам книг, стоявших в шкафу. Уортон заметила, что руки его покрыты крошечными трещинками и слегка трясутся. – В этих книгах столько мудрости. И столько печали.

Она не знала, что ответить на это, но Касл сам выручил ее, добавив более громко:

– Почему именно здесь?

– Простите?

– Почему ее убили именно в музее?

Ответа на этот вопрос она не знала, да это ее и не интересовало.

– Здесь тихо, ночью заперто.

Инспектор снова несколько секунд помолчал, то ли обдумывая ее слова, то ли опять пережевывая что-то свое, затем покачал головой:

– Тут есть связь. Между местом преступления и самим преступлением.

– Может быть, – осторожно согласилась Уортон. Она знала, что Касл, в принципе, очень хороший детектив, но зачастую нелегко было понять, то ли он интуитивно чувствует истину, то ли у него просто разыгралось воображение.

Он кивнул, по-видимому полагая, что Уортон учтет его замечание.

– Пока меня не будет, проверьте, каким образом ее могли повесить – как добраться до купола, закрепить веревку, ну и все остальные подробности.

С этими словами старший инспектор направился к дверям, которые вели в главный вестибюль, и Беверли Уортон долго смотрела ему вслед – пока он не скрылся за дверью.

Ее окликнул Джонсон:

– Мы не застали дома ни Гудпастчера, ни Боумена. Соседи Гудпастчера говорят, что его жену этой ночью увезли в больницу. Он поехал вместе с ней, так что, по-видимому, он и сейчас там.

– В какую больницу?

– В эту, святого Бенджамина.

– А что с Боуменом?

Джонсон пожал плечами:

– С ним вообще ничего не ясно. Соседи ничего не знают, а если даже видели или слышали что-то, то нам уж точно не скажут.

Интересно, где Боумен? Может, нужно просто подождать и вопрос разрешится сам собой?

– Узнайте, куда поместили жену Гудпастчера, и постарайтесь найти его и привезти сюда.

Джонсон отправился выполнять новое указание Уортон, не удосужившись даже кивнуть ей в ответ. Со стороны это могло показаться признаком идеальной слаженности в работе и полного взаимопонимания. Но только со стороны.

Однако у Беверли Уортон не было времени анализировать свои отношения с Джонсоном.

– Инспектор Уортон! – Фотограф, устав прыгать вокруг Сайденхема, решил сделать передышку и пройтись по помещению. Его занесло в одну из учебных кабинок в дальнем углу, именно оттуда сейчас и донесся его голос.

– Что там у вас?

– Я думаю, вам стоит на это взглянуть.

Нахмурившись, инспектор подошла к фотографу. Тот внимательно рассматривал крышку стола, но его заинтересовали не надписи, сделанные на ней студентами, а тонкий слой какого-то белого порошка на самом краешке.

– Быть может, кокаин? – предположил фотограф.

Уортон, лизнув палец, приложила его к порошку и затем попробовала кончиком языка. На ее лице промелькнула улыбка.

– Все может быть, – ответила она.

Она обратилась было с тем же вопросом к судебным медикам, но в этот момент громогласный возглас «Инспектор!» вынудил ее оставить находку под присмотром фотографа и вернуться к Сайденхему, ожидавшему ее с нетерпеливым видом.

– Как любезно с вашей стороны, что вы нашли для меня время.

Он растолстел, подумала Уортон. Грудь Сайденхема заметно увеличилась в объеме, да и живот доктора достиг таких размеров, что пуговицы на его рубашке готовы были в любой момент с треском оторваться. Сайденхем был непричесан, впрочем, при его жестких кудрях причесывание оказалось бы бесполезным занятием.

– Я закончил. Отправляйте тело в морг.

– Что вы можете сказать – хотя бы в общих чертах?

– Она умерла между десятью вечера и двумя часами ночи. Точнее я смогу ответить только после полного обследования.

Уортон кивнула. Это она знала и без него.

– А от чего она умерла?

Сайденхем поколебался, прежде чем дать окончательный ответ, но быстро преодолел неуверенность и решительно произнес:

– Ее выпотрошили.

– И после этого повесили?

– Да.

– Еще живую?

– Скорее всего.

Уортон в очередной раз взглянула на тело и внезапно почувствовала легкую дурноту. Ей показалось невероятным, что кто-то сотворил с живым человеком такое, а они стоят у еще не остывшего тела и спокойно рассуждают о том, когда и как девушка была убита.

– Вы хотите сказать, что кто-то сначала разрезал ее сверху донизу, вытащил внутренности, а затем, еще живую, повесил? – переспросила она.

– Да, более или менее так.

– Что значит «более или менее»?

Патологоанатом сделал паузу, но лишь для пущего эффекта.

– Я сказал бы, что она была более или менее мертва, когда ее повесили.

Уортон надеялась, что это было «более», нежели «менее».

– А чем резали?

– Чем-то острым и длинным.

Инспектор криво усмехнулась:

– И это все, что вы можете сказать?

Сайденхем никогда не отличался избытком терпения. Собрав все, какое имелось у него в запасе, он произнес:

– Что вы от меня хотите? Имя преступника и размеры того, что у него между ног?

– Хоть что-нибудь, – ответила Уортон со всей возможной любезностью.

Доктор поднял брови и спросил неторопливо, не повышая голоса:

– Хорошо, тогда скажите мне, что вы предпочитаете: быстрый ответ, пусть и неверный, или верный, но не сразу?

– Мне нужна вся информация, которую вы можете дать, и как можно быстрее.

Улыбка на самодовольном лице доктора Сайденхема была неподражаема, а ответ настолько перегружен иронией, что на произнесение его ушло немало времени:

– Все, что я могу сказать сейчас, так это то, что орудие убийства было острым… – последовала пауза, которая, казалось, продлится вечно, – …и длинным. Остальную информацию придется подождать.

Уортон ничего не оставалось, как, собрав все свое самообладание, пропустить мимо ушей и сам ответ доктора, и тон, которым он был произнесен.

– Но можете ли вы хотя бы приблизительно оценить, какой именно длины оно было?

Сайденхем издал странный звук, как будто неимоверным усилием воли подавил в себе желание чихнуть. Затем произнес с откровенной издевкой:

– Оно было достаточно длинным, чтобы его обладатель мог выполнить задуманное.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами. Затем Сайденхем неожиданно опустил глаза.

– Есть еще одно обстоятельство, – произнес он так тихо, словно признавался в чем-то постыдном.

– Какое?

Он поднял голову, и впервые за все годы их знакомства Уортон увидела, что патологоанатом искренне опечален.

– Я не могу сказать с уверенностью, когда именно ее изнасиловали.

Поначалу она даже не поняла, что он имеет в виду. Когда инспектор наконец осмыслила слова доктора, у нее моментально свело желудок.

– О боже…

– Скорее всего, это было первое, что убийца проделал с девушкой, но возможно, и на одной из последних стадий этого… – Сайденхем посмотрел на лежавшее перед ним тело, – …всего этого.

Инспектор никогда не видела своего коллегу таким.

– Разумеется, ее сначала изнасиловали, а потом уже проделали все остальное! – протестующе выпалила она.

– Надеюсь, что так все и было, инспектор, – произнес он в ответ. – От всей души надеюсь. – Он улыбнулся, но это была скорее не улыбка, а всего лишь механическое движение лицевых мускулов. – Если же ее изнасиловали, предварительно взрезав снизу доверху, то… Господи, помилуй нас, человеков…

Каслу пришлось подождать, пока декан освободится. Другой, более молодой и неопытный инспектор на его месте потребовал бы немедленной аудиенции, но Касл не первый год служил в полиции, да и не то у него сейчас было настроение, чтобы чего-то требовать. Сейчас ему больше всего хотелось просто посидеть и поразмышлять. Опустившись в одно из трех кресел напротив секретарши декана, он достал из кармана фотографию своей единственной дочери Джо. К двадцати четырем годам она стала по-настоящему взрослой, превратившись из девушки в красивую женщину, уже давно оставившую позади подростковые капризы и дерзости. Начинающий адвокат, Джо с лихвой оправдывала надежды, которые некогда возлагали на нее родители.

Единственное, чего ей не хватало для полного совершенства, – это братьев или сестер.

Почему-то сейчас Касл вспомнил день, когда его дочь получала диплом. Все, казалось, было в тот день не так: шел дождь, и по дороге домой сломалась машина. Но ничего страшного тогда не случилось.

Зато случилось теперь.

Глядя на фотографию дочери, Касл почувствовал, что вот-вот расплачется, словно ребенок, но, к счастью, от грустных мыслей его оторвал голос секретарши декана:

– Не желаете ли кофе, инспектор?

Из ее уст эта фраза прозвучала как «Вы ведь, надеюсь, не хотите кофе?», и Касл, повинуясь, покачал головой и спрятал фотографию во внутренний карман. Дверь кабинета открылась, и в проеме появилась голова декана. Декан изобразил на лице улыбку, исполненную необычайной любезности, и сказал:

– Заходите, заходите, – и, уже закрыв дверь за Каслом, добавил: – Простите, что заставил вас ждать.

Помимо хозяина кабинета в комнате оказался еще один мужчина, которого декан представил как казначея Мартина Берри.

– Для вас, надеюсь, не является секретом цель моего визита, – начал инспектор.

– Да-да, – отозвался декан, – это ужасное происшествие в музее…

– У нас уже были представители прессы, – произнес Берри тоном, дававшим понять, что в его жизни полно неприятностей и без этого досадного недоразумения. Казначей был среднего роста, средней упитанности и столь же средней уродливости. Даже казначеем он был средненьким. – И не только у нас, но и в больнице, – добавил он с огорчением в голосе.

Касл был не в том настроении, чтобы оценить всю огорчительность этого факта, но на слова казначея Откликнулся декан Шлемм:

– Надеюсь, вы сумели им объяснить, с подобающей вежливостью разумеется, что мы полностью владеем ситуацией?

Берри заверил декана, что все было именно так, и тот переключил свое обаяние на Касла.

– Вопреки бытующему в обществе мнению, больница и медицинская школа – это два совершенно самостоятельных учреждения, которые финансируются из разных источников, устроены на разных принципах и ориентируются на различные ценности.

Можно было подумать, что он говорит о какой-то недостойной семейной ветви, отделившейся от общего генеалогического древа.

– То есть вы хотите сказать, что с больницей у вас не лучшие отношения?

Услышав столь прямой и, на взгляд Шлемма, несколько нетактичный вопрос, декан постарался не утратить своей дружелюбной улыбки.

– Ну, мы цапаемся иногда, – признался он и, стремясь поскорее перевести разговор в иное русло, продолжил: – Итак, в музее обнаружено какое-то тело. Вы считаете, это подозрительно?

Касл не оправдал ожиданий декана и не улыбнулся шутке. Напротив, подчеркнуто строго и официально он известил обоих представителей администрации медицинской школы о том, что произошло сегодня в музее.

Серьезный тон инспектора столь сильно подействовал на казначея, что его слегка одутловатое и бледное лицо побледнело еще больше, так что отхлынувшая от лица кровь, казалось, вот-вот унесет с собой все еще остававшиеся признаки жизни Берри. Даже декан, который, как истинный аристократ, не терял самообладания ни при каких обстоятельствах – разве что при виде неприкрытой нищеты или при отсутствии у собеседника хороших манер, – несколько приуныл.

– Понятно, – протянул он.

– Но господи боже мой! – воскликнул казначей. – Известно хотя бы, кто она такая? И кто это сделал?

– Мы предполагаем, это Никола Экснер, студентка второго курса. Вы знаете ее?

Инспектор отнюдь не подозревал ученых мужей в личных связях со студентками, он всего лишь надеялся получить от них хоть какую-то информацию, однако оба – и декан, и казначей – принялись столь рьяно и испуганно уверять его в своем полном неведении, что это не укрылось от внимания Касла. Шлемм и Берри вели себя так, будто представитель власти мог счесть их осведомленность подозрительной.

– Я думал, вам могло встречаться имя этой девушки, ведь она, насколько я знаю, готовилась к экзамену на приз по анатомии.

– У нас более девятисот студентов, инспектор, – немедленно отозвался на это Шлемм. – Так что вы, надеюсь, простите, что я не могу сообщить вам об этой студентке ничего определенного.

Касл кивком простил его и продолжил:

– Что же касается вопроса о том, кто это сделал, мы пока не пришли к каким-либо определенным выводам.

– Я уверен, это кто-то из посторонних, – тут же выразил свое мнение декан, проявив при этом чуть ли не сверхъестественные дедуктивные способности. Казначей поспешил принять эту же точку зрения.

– Возможно. – Мнение Касла было не столь категоричным.

– Если мы можем как-то помочь вам… – проговорил декан, глядя «а Берри и, несомненно, подразумевая под «мы» именно его.

– Пока что не сообщайте ничего прессе, всех журналистов отсылайте к нам – мы отведем для них специальное помещение в полицейском участке. Номер телефона, по которому с нами можно будет связаться, вы получите. Не исключено, что придется показать фотографию убитой студентам и сотрудникам больницы. Вот тут нам действительно понадобится ваша помощь.

Такая перспектива декана явно не обрадовала, но он промолчал. Казначею тоже не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть.

– По всей вероятности, завтра нам придется опросить множество самых разных людей в школе и в больнице. Надеюсь, с этим не возникнет никаких затруднений?

Шлемм по-прежнему не был настроен отвечать, в то время как казначей, по-видимому, решил, что молчание начальника обязывает его не просто сотрудничать с полицией, но делать это с энтузиазмом, а потому энергично закивал.

После небольшой паузы декан произнес:

– Если у вас все, инспектор…

И сама фраза, и тонкая улыбка на губах декана, и его вздернутые брови намекали на окончание аудиенции. Поднявшись, Касл извинился за отнятое время, получил заверения в том, что ничего страшного он не совершил, и вышел из кабинета. Вслед за инспектором кабинет декана покинул и казначей, получивший распоряжение оказывать полиции всяческое содействие.

После их ухода Шлемм долго сидел в кресле, задумчиво глядя на телефон. Наконец он поднял трубку.

– Мисс Ханнер? Соедините меня, пожалуйста, с профессором Гамильтоном-Бейли.

Уортон окинула взглядом мастерскую. Это было квадратное помещение с низкими стеллажами вдоль стен, большую часть которого занимал стоявший посредине большой деревянный стол, весь покрытый пятнами и царапинами. Над стеллажами размещались полки с бутылями, ретортами, банками с краской, пестиками и мензурками. Внизу, под стеллажами, хранились бумажные мешки, большие бутыли с жидкостями и несметное количество стеклянных и плексигласовых банок самых разных форм – цилиндрических, кубических, шарообразных и даже двадцатигранных. Свободные же участки стен были сплошь увешаны анатомическими таблицами.

Уортон наморщила нос. В комнате стоял какой-то странный запах – не то чтобы неприятный, но и далеко не цветочный аромат.

Хозяин мастерской, Гудпастчер, являл собой поистине жалкое зрелище. Лицо его, и в обычное время какое-то помятое и имевшее нездоровый цвет, здесь, в безжизненном свете флюоресцентных ламп, выглядело как лицо покойника, и его кожа после бессонной ночи и всех треволнений окончательно превратилась в высохший пергамент. Глаза Гудпастчера покраснели и ввалились, да и все тело его скукожилось. Куратор трясся, вперив в Уортон затравленный взгляд.

Несчастный и испуганный, он появился в музее минут за пятнадцать до того, как в его мастерскую вошла инспектор Уортон. Сначала на куратора музея накинулся Локвуд. Его первым намерением было схватить Гудпастчера за мошонку и зашвырнуть куда подальше, но, установив его личность, Локвуд решил, что ему зачтется, если он препроводит куратора к Джонсону, который в свою очередь передал его на руки Уортон. И вот теперь они сидели на высоких табуретах возле одного из стеллажей.

Юбка Уортон туго обтягивала бедра, открывая значительную часть левого из них. Но если она хотела таким образом ввести сидевшее рядом существо, отдаленно напоминавшее мужчину, в искушение, она явно переоценила свои возможности. Гудпастчер был слишком подавлен и измотан, чтобы клевать на такие приманки.

– Чем вы занимаетесь в этой комнате?

Куратор музея удивленно посмотрел на Беверли Уортон, словно не мог понять, зачем она об этом спрашивает.

– Мы делаем здесь муляжи для музея и реставрируем их.

– Так это вы изготавливаете все эти фантастические экспонаты! У вас, наверное, необыкновенные способности.

Гудпастчер был совершенно обескуражен – может быть, потому, что не привык к похвалам, а может быть, просто не мог взять в толк, чего ради все это говорится. Какое-то время он тупо молчал, затем все-таки произнес:

– Доктор Айзенменгер сказал, что в музее покойник.

– Да, это так.

– А кто это?

– Мы полагаем, что это одна из студенток, Никки Экснер. Вы знаете ее?

Гудпастчер тут же замотал головой.

– Точно нет? Вы ответили, даже не успев подумать.

Куратор снова покачал головой:

– Я лично не знаком ни с кем из студентов.

– Сколько времени вы здесь работаете?

– Тридцать семь лет. – В ответе Гудпастчера прозвучала гордость.

– С юности?

Он кивнул с довольным видом.

– Мне сказали, что вы почти никогда не пропускаете работу.

– Да, за все это время не больше пяти раз. Не считая отпусков, разумеется.

– И надо же, такое совпадение! – сказала Уортон, будто невзначай мягко улыбнувшись.

Ее собеседник нахмурился:

– Что вы имеете в виду?

– То, что вы отсутствовали как раз в тот день, когда в музее была убита девушка.

Гудпастчер застыл с таким видом, будто Уортон прищемила ему гениталии дверью, в то время как, если судить по ее взгляду, сказанное ею было всего лишь доброй шуткой.

– Но вы ведь знаете почему! – вырвалось у него, и неизвестно, чего в этом восклицании было больше: испуга или возмущения.

– Конечно знаю, – по-прежнему улыбаясь, поспешила заверить куратора инспектор Уортон. – Я просто удивилась, какие необычные совпадения подчас случаются. Вашей жене сделалось плохо именно в ту ночь, когда произошло это ужасное событие.

Гудпастчер продолжал с подозрением глядеть на инспектора, но улыбка на ее лице стала еще лучезарнее. После секундной паузы Уортон задала следующий вопрос:

– В котором часу это с ней случилось?

– Около десяти. Она неожиданно потеряла сознание на кухне. Просто упала, не издав ни звука. Это было ужасно.

– И вы сразу вызвали «скорую»?

Он кивнул.

– Машина прибыла быстро?

– Минут через пятнадцать.

– И вы поехали с женой?

Он опять кивнул.

– В больнице «скорой помощи», наверное, долго канителятся с оформлением и приемом больных?

– Нет-нет, – тут же возразил Гудпастчер. – Они сразу осмотрели ее. Сказали, что это удар.

– Ее поместили в отделение интенсивной терапии?

Еще один кивок.

– Вы оставались с ней всю ночь? – Этот момент инспектор Уортон должна была прояснить до конца.

– Да. Она до сих пор не пришла в сознание.

– И совсем никуда не отлучались?

Поколебавшись какую-то долю секунды, Гудпастчер ответил:

– Нет, никуда.

По замешательству Гудпастчера Уортон поняла, что тот говорит неправду.

– Вы уверены, мистер Гудпастчер?

Он помолчал, затем опустил голову.

– Один раз я выходил. Минут на пятнадцать. – Он опять замолк, затем пристыжено добавил: – Я выходил покурить. Не мог выдержать. Я не курил двадцать пять лет, но тут мне просто надо было.

Мог ли он за пятнадцать минут проделать все это с Никки Экснер? Скорее всего нет, но это необходимо было еще проверить.

– Значит, вы выходили выкурить сигарету?

Он кивнул с таким виноватым видом, будто сознавался в убийстве.

– И больше за эту ночь вы не оставляли жену ни на минуту?

– Конечно.

Конечно…

– Можно взглянуть на ваши ключи? От музея.

Долго искать ключи куратора не пришлось, они сами попались ему под руку, стоило сунуть ее в карман. Но когда инспектор потянулась за ключами, Гудпастчеру внезапно расхотелось отдавать их. Для него это было все равно что расстаться с частицей собственного тела.

– Мы вернем их вам, – сказала Уортон, почувствовав колебания Гудпастчера.

– Но как же я попаду в музей?

– Никак. Вы не будете ходить сюда, пока мы не разрешим.

Куратор неохотно опустил ключи на тонкую гладкую ладонь Беверли Уортон, испытывая при этом чуть ли не физическую боль.

Принимая ключи, Уортон задала следующий вопрос:

– Скажите, как можно добраться до стеклянного купола? Ведь его надо содержать в порядке, чистить. Или это делается с крыши?

Гудпастчер, лишившись ключей, казалось, окончательно потерял ориентацию в пространстве.

– Добраться? – переспросил он и снова замолк. Затем продолжил: – Там есть проход наверх. – С этими словами он указал подбородком на что-то за спиной Уортон.

Обернувшись, она впервые заметила дверь, почти полностью завешанную таблицами с изображением венозной и артериальной систем.

– Там лестница на чердак. Сам чердак используется как хранилище, и через него можно пройти к куполу.

Соскользнув с табурета, Уортон подошла к двери.

– Каплан, позовите Джонсона.

Спустя минуту появился Джонсон.

– Оставайтесь здесь и составьте компанию мистеру Гудпастчеру, – приказала она Каплану, а Джонсону бросила: – Пойдемте со мной. Дверь заперта? – спросила она Гудпастчера.

Тот покачал головой.

Возле левой руки фигуры странного джентльмена, состоявшего из одних вен, на двери была круглая ручка. Повернув ее, Уортон открыла дверь. Сразу за ее порогом начинались уходившие наверх деревянные ступени. Щелкнув электрическим выключателем, который оказался рядом на стене, Уортон убедилась, что следов крови на ступенях нет.

Только после этого инспектор начала подниматься по лестнице. Джонсон последовал за ней. Наверху обнаружилась еще одна дверь, за которой полицейских встретила темнота. Кое-как им удалось нащупать на правой стене массивный бакелитовый выключатель, с громким стуком замыкавший и размыкавший электрическую цепь. Загоревшаяся лампочка оказалась старой и тусклой, желтоватый свет, который она излучала, по мере удаления от нее таял, уступая место жавшимся по стенам теням. Но все же этот свет позволял разглядеть пространство чердака, который оказался довольно большим – не менее тридцати метров в поперечнике. Он был полностью забит разнообразными экспонатами, по большей части очень старыми; все они покоились под густым слоем пыли и обросли паутиной. Наиболее крупные прятались под чехлами и смутно вырисовывались в полутьме, словно привидения. Некоторые из них были похожи на монстров, угрожающе подкрадывавшихся из темноты. Всего тут хранилось, наверное, несколько сотен, если не тысяч, экспонатов. Однако при всем бардаке все они были пронумерованы и снабжены бирками из плотной бумаги; сделанные на них черными чернилами надписи давали необходимые пояснения.

Пол чердака оказался деревянным. И здесь ни Уортон, ни Джонсон не обнаружили пятен крови.

Уортон продвигалась вперед с осторожностью, словно опасалась, что где-то здесь, в чердачной пыли, и притаился неведомый убийца. Дойдя таким образом до дверцы в круглой башенке, достававшей Уортон до пояса, инспектор увидела, что та закрыта на два засова, явно очень древних. Выудив из кармана маленький электрический фонарик, она внимательно осмотрела их.

– Дверь недавно открывали, – констатировала она.

Инспектор опять полезла в карман и на этот раз достала пару одноразовых перчаток. Надев их, она с трудом отодвинула засовы, которые в силу своего возраста не хотели поддаваться ее усилиям. Когда дверь наконец была отворена, на чердак ворвался дневной свет. Выглянув наружу, Уортон увидела метрах в тридцати под собой пол музея, и у нее слегка закружилась голова. Она резко выпрямилась и ухватилась за притолоку.

– С вами все в порядке? – с непритворным участием спросил Джонсон.

– Да, – кивнула она. – Это просто от неожиданности.

Переведя дух, она снова высунулась наружу.

Залитый кровью стол теперь находился прямо под ней. С этой точки зрелище было еще более впечатляющим. Локвуд, сокращенный перспективой до одной лишь лохматой головы с выпиравшими из-под нее во все стороны небольшими округлыми частями тела, в этот момент как раз чесал одну из них – ту, что пониже спины. Переведя взгляд, Уортон увидела рядом с собой свисавшую веревку, теперь наполовину обрезанную. Подняв голову, инспектор проследила ее взглядом.

Теперь ее взору открылась стеклянная крыша купола, на которой на фоне серых туч просвечивали капли дождя. Все пространство под куполом перекрывал металлический брус; в середине его был закреплен крюк с висевшим на нем шкивом. Через шкив и была перекинута веревка, сверху привязанная к брусу.

– Полюбуйтесь, – уступила она свое место Джонсону.

Надев перчатки, он высунулся в дверь и несколько минут разглядывал эту картину. Уортон тем временем рассматривала спину полицейского и вдруг подумала, как легко можно было бы сейчас столкнуть Джонсона вниз.

– Похоже, все это можно проделать очень просто, – заметил он, вдоволь на все наглядевшись. – Нет никакой необходимости тащить тело сюда. Продеть веревку через шкив, опустить вниз, сделать петлю, затянуть ее вокруг шеи и подтянуть тело вверх – вот и все.

– Но для этого надо несколько раз подняться сюда и спуститься вниз.

– Ну и что? – пожал плечами Джонсон. – Времени у него было хоть отбавляй.

– Или у нее. Для того чтобы управиться со шкивом, много силы не надо.

Джонсон кивнул.

– Снимите шкив и веревку, – приказала Уортон. – Я пришлю к вам судебных медиков.

Джонсон снова выглянул сквозь купольную дверь в зал, а Уортон спустилась вниз.

Гудпастчер ждал ее, ерзая все на том же табурете. Вид у него был жалкий. При появлении Уортон он взглянул на нее как оставленный в одиночестве пес, дождавшийся возвращения хозяина. Уортон посмотрела на Каплана, на лице которого было написано, что он считает куратора музея недочеловеком.

– К куполу прикреплен шкив. Он всегда там находился? – спросила она.

Гудпастчер поспешно кивнул:

– Его использовали лет десять назад, когда устанавливали стол для заседаний. Стол привезли на тележке и сняли с нее при помощи шкива.

– Кто мог знать об этом шкиве?

– Кто угодно, – тут же отозвался Гудпастчер. – Достаточно просто поднять голову, чтобы его увидеть.

Что ж, возможно. Но при этом надо еще иметь чертовски острое зрение.

Появился Джонсон, держа в руках веревку со шкивом.

– У вас больше нет ко мне вопросов? Мне нужно к жене… – пролепетал Гудпастчер.

Когда он вышел из мастерской, Уортон еще долго со странным чувством смотрела вслед его маленькой фигурке, выскользнувшей за дверь.

Следующим делом в плане инспектора Беверли Уортон был допрос Рассела. Но шел этот допрос не слишком успешно. А точнее говоря, из рук вон плохо. Уортон еще никогда не приходилось иметь дело со столь трудным свидетелем. Она вполне справилась бы с его непомерным высокомерием, по сравнению с которым император Калигула выглядел застенчивым мальчуганом, если бы оно не сочеталось у Рассела с острым интеллектом и взрывным темпераментом. Расселу все сегодняшние события причинили массу неудобств, и теперь он был намерен причинить как можно больше неудобств всем без исключения, и в первую очередь полицейским.

И надо ж было такому случиться, что как раз в тот момент, когда Уортон беседовала с Расселом, в музее наконец появился Боумен.

Психика Либмана была травмирована настолько, что его пришлось отправить в больницу, так что Рассел, если не считать Беллини, оставался в кабинете куратора в одиночестве. К настоящему моменту Беллини здесь уже все опротивело, и в нем тоже закипал бунтарский дух. Лицо его, обычно имевшее кислое выражение, теперь казалось мрачнее тучи.