Текст книги "Вернуть изобилие"

54

Теперь, когда корабль был в пути, стало холодно. Пленницы проснулись, натянули одежду и свернулись вместе под тонким одеялом из фольги. Табита дремала и провалилась в сон. Она была снова в комплексе лифтов Изобилия, и ее вел в Сад Меркурия отряд полицейских эладельди. У станций, где останавливался лифт, были названия мест, которые она помнила с тех времен, когда была еще девочкой: Евдокс, Мэннерс, Масклайн. Ее тетушка Мюриэл все время заходила внутрь, пытаясь скормить ей кусочки горелого цыпленка, и кто-то, кого она не видела, пел ей в ухо.

Табита проснулась в смятении. Камеру наполняли глухие отзвуки пульсировавших двигателей «Уродливой Истины». Гравитация сместилась, так что казалось, что уклон пола идет вверх, в сторону двери. Табита прижималась к теплому телу Саскии.

– Я думала о Тэле, – сказала Саския чуть погодя.

– По-моему, я тоже, – ответила Табита. У нее во рту был неприятный застойный, липкий привкус. – Мгм. Мне снился сон.

Через минуту Саския сказала:

– Я бы хотела, чтобы он был здесь.

– Тэл?

– Могул…

– Не надо, – сказала Табита, обнимая ее. – Подумай о чем-нибудь другом.

Но Саскию не так легко было сдвинуть с места:

– Они убили его, – упавшим голосом сказала она. Какое-то время она лежала и плакала, а Табита обнимала ее. – Бедный Могул, – сказала Саския.

– И Марко. Табита? С Марко все будет в порядке?

Табите хотелось бы быть уверенной в том, что хоть с кем-нибудь все будет в порядке, хоть с кем-нибудь, в любом месте этой системы, неожиданно обернувшейся враждебной, где всем, будь то перки, полицейские, грабители и даже капеллийцы, наверное, – всем им стоило только взглянуть на тебя, чтобы погнаться за тобой, охотясь за твоей кровью. Она старалась не думать о Марко Метце в его ослепительном скафандре, у которого мозги выкипали в убийственных болотах Венеры.

– Конечно, с ним все будет хорошо, – сказала она.

– С Марко все будет в порядке, – сказала Саския. – Если кто и знает, как наверняка сделать так, чтобы с ним все было хорошо, – так это Марко.

– Саския?

– Что?

– Чем вы все-таки занимались?

Вся эта глупая авантюра закончилась, и с Табитой тоже все было кончено. Ее жизнь грубо и болезненно вырвали из ее рук, она это понимала, оглядываясь назад, на тот день на Грэнд-канале в Скиапарелли. Теперь Элис превратилась в груду металлолома, а она сама была заперта в недрах «Уродливой Истины»; все, кроме Саскии, погибли, или все равно что были мертвы; и она ничего не могла с этим поделать, если вообще когда-либо что-либо могла.

И все же ее не оставляло постоянное любопытство, ей хотелось знать, что это было, черт побери, что опрокинуло ее и оставило на расправу эладельди, чтобы они могли разорвать ее на куски.

– Нам нужны были деньги, – сказала Саския так, словно это все объясняло. – Мы никогда не могли заработать деньги. Никогда. А если и зарабатывали, то Марко всегда выбрасывал их на какой-нибудь дурацкий план, разработанный, чтобы обмануть всех вокруг и получить на этом в десять раз больше. Но у него никогда ничего не выходило. Тогда нам приходилось идти назад к Ханне и извиняться и снова все начинать с нуля.

Табита вздохнула. Поцеловала кончик уха Саскии и потерлась щекой о массу ее длинных волос.

– За всем этим стоит Ханна, да?

– Она все это задумала, – ответила Саския. – Сначала.

– Она работает на фрасков.

– Мы все на них работаем. Работали. Работали на фрасков.

Табита потянулась, выгнув спину:

– Значит, я правильно вычислила, – сказала она.

– Фраски построили Изобилие, – продолжала Саския. – После войны один из них остался там, в морозильнике. Когда туда поступила Ханна, она стала раскапывать, кто есть кто, и обнаружила его там. Но она никому об этом не рассказывала, а связалась кое с кем на Титане, с какими-то людьми, кто до сих пор поддерживает отношения с фрасками, а, может, и с самими фрасками, не знаю, – как бы там ни было, а Ханна предложила вывезти его оттуда, так, чтобы Капелла ничего не знала.

Табита заложила руки за голову:

– Значит, вы спасали фраска.

– Это была основная идея.

– Вы знали, что он находится в спячке.

– Ханна так сказала.

– Вы контрабандой везли его на Титан.

– Ну, да.

– На моем корабле, черт побери.

– Ох, Табита, извини, я тут ни при чем. Марко…

– Да, – мрачно сказала Табита. – Что же насчет Марко?

Саския неловко заерзала.

– Ну, сказала она. – Он пытался урвать кусочек, я думаю.

– Пытался урвать кусочек, – повторила Табита.

– По-моему.

– На моем корабле, черт побери.

– С тобой было дешевле, – пояснила Саския.

– Да что ты?

– Ну, да. И он разругался с экипажем, который наняла Ханна. Они сказали, он им не заплатил, а он сказал, они работу не сделали, ой, я не знаю. Он все время с кем-нибудь ругается. Ругался. Все равно, Марко позвонил из Скиапарелли и сказал, что он, хм, познакомился с тобой, и ты более надежная…

– Ах, так?

– …Он сказал… на самом деле, по-моему, он сказал, ты очень обязательная.

Табита фыркнула:

– Неужели? – пробормотала она.

– Он сказал, что ты ему обязана.

Табита резко села:

– Он сказал – что?!

– Что ты ему…

– Я слышала, – сказала Табита.

Ее трясло. Саския заботливо приподнялась на локте, уговаривая ее лечь под одеяло. Табита в ярости сопротивлялась, а Саския тянула ее за локоть.

– Ты холода напускаешь, – пожаловалась Саския.

– Хмм.

Табита сдалась. Она нашла скрученную салфетку и высморкалась.

– Вся эта история с пленкой, – вспомнила она.

– Она была от фрасков, – объяснила Саския, – от их людей на Титане.

– На ней же ничего не было. Я проиграла ее, там был только этот шуршащий, скребущийся звук.

Саския мягко провела кончиком пальца по щеке Табиты.

– Ах, – сказала она тоном, наводящим на размышления. – Ты нашла бы его очень возбуждающим, если бы была фраском.

Табита взяла руку Саскии и мягко, но решительно отвела ее палец:

– Что?

– Это брачный призыв фрасков, – сказала Саския. – Он должен был разбудить его.

– Так почему же этого не произошло?

– Ну, они проиграли только половину, когда включился какой-то сигнал тревоги или что-то в этом роде, и им пришлось забирать его как есть! Морозильный ящик и все такое.

Табита все еще была в недоумении.

– Но вы же проигрывали пленку Ханне, а не фраску.

– Да, чтобы они не заметили – люди в Правда-Сне. Ханна передавала ее фраску изнутри. Она очень хороша, ты знаешь. Знает, что делает.

– Она разговаривала так, что не создавалось впечатление, будто она знает, что делает.

– Ну, она же мертва, – заметила Саския. – Надо делать скидку.

– Пока я жива, больше никогда никому не буду делать скидок, – с горечью возразила Табита.

Саския проигнорировала это высказывание.

– Ты не должна недооценивать Ханну, – сказала она. И перекатилась на спину. – Жаль, что мы не можем ей сейчас позвонить.

– Так, значит, вы помогали фраску-беженцу попасть домой, – сказала Табита. – В этом было все дело.

– Да, – просто ответила Саския.

– За деньги.

– Так всегда было.

Пока они лежали, дремали и разговаривали, шум двигателей постепенно усилился. «Уродливая Истина» набирала скорость. Табита предположила, что они будут совершать прыжок. Они путешествовали в неизвестном направлении, и в конце рейса ее и Саскию передадут в лапы эладельди. Табита почувствовала, как страх сжал ей желудок.

Она взглянула на грязный желто-коричневый потолок:

– Он правда думал, что они заплатят?

– Ну…

– А ты?

– Не знаю! – раздраженно ответила Саския.

– Вы просто делали, что вам было сказано.

– Да! – Саския сверкнула на нее глазами. – И ты тоже!

Табита оставила эту тему.

Через минуту она спросила:

– Тогда почему она хотела, что бы я вернула ее на Изобилие?

Саския повернула голову:

– Кто?

– Фраск.

Саския нахмурилась:

– Она?

– Это особь женского пола, – сказала Табита.

– Откуда ты знаешь?

– Я уже встречала одну такую раньше. И в любом случае фраски не стали бы так хлопотать из-за мужчины.

Саския обдумала слова Табиты:

– А какая разница?

Табита, в свою очередь, обдумала слова Саскии:

– Не знаю, – в конце концов призналась она. – Я не понимаю фрасков. А кто понимает?

Некоторое время они лежали молча. Саския рассказала все, что знала. Она снова раздумывала, когда капитан Пеппер будет кормить своих пленников, если он вообще собирался это делать.

Внезапно Табита спросила:

– Что Ханна Су имела в виду, когда сказала, что они все собрались вокруг?

– Она всегда говорит такие вещи, – отозвалась Саския, – думает, что люди в других морозильниках подслушивают ее сделки.

– О, – сказала Табита.

Саския вдруг снова обняла Табиту:

– Давай сейчас больше не будем разговаривать, – предложила она. – А то у нас скоро кончатся темы для беседы. И никогда ведь не знаешь, мы можем пробыть здесь очень долго!

– Да, – сказала Табита. – Верно.

Они лежали рядом на койке и прислушивались к ворчливому рокоту двигателей «Уродливой Истины», ползущей все дальше, унося их в нескончаемую пустоту.

Часть пятая
ЗАВТРАК С БРАТОМ ФЕЛИКСОМ

55

BGK009059

TXJ. STD

ПЕЧАТЬ

//Jlk; mm@@>|| JKLQkklmY^sporg| SPORGA – fi9'

fSMqo^AEJ! c222

РЕЖИМ? VOX

КОСМИЧЕСКАЯ ДАТА? 19.9.29

– ЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА.

– Элис!

– ЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА.

– Ну, давай же, Элис. Ты не можешь прятаться там вечно.

– КАПИТАН?

– Привет, Элис.

– ПРИВЕТ, КАПИТАН. СБОЙ.

– Я знаю. Ты знаешь, где мы находимся?

– ПЛАНЕТА. ЖАРКО. ДОЖДЬ. ТОКСИЧНЫЙ. СБОЙ, КАПИТАН. ОПАСНОСТЬ. ОПАСНОСТЬ. ОПАСНОСТЬ.

– Да, Элис, я знаю, но если ты мне поможешь, я вытащу нас отсюда так скоро, как только смогу.

– СПАТЬ.

– У нас нет времени. Если ты снова заснешь, мы тут все умрем, Элис.

– КАПИТАН?

– Да, Элис?

– ПРИВЕТ, КАПИТАН.

– Привет, Элис!

– ВСЕ ТАК СМУТНО. ГДЕ МЫ?

– На Венере.

– ВЕНЕРА.

– Да.

– КАТАСТРОФА. НЕУДИВИТЕЛЬНО, ЧТО Я ТАК ОТВРАТИТЕЛЬНО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ.

– Элис, мне нужно, чтобы ты осмотрелась и подумала, можем ли мы что-нибудь сделать. Ты можешь сделать это для меня, Элис, пожалуйста, я тебя очень прошу.

– ПОГОВОРИ СО МНОЙ, КАПИТАН. РАССКАЖИ МНЕ КАКУЮ-НИБУДЬ ИСТОРИЮ. РАССКАЖИ МА%VAfu'++ +8

– Элис, не надо!

Черт! Элис…

Хорошо, Элис. Я расскажу тебе, что я сейчас делаю. Я сижу здесь, на борту и собираюсь провести всю диагностику, какую смогу, отсюда – вот так… а теперь…

Где я остановилась?

А, вспомнила.

Караван. Он уже рассеивался к тому времени, когда пробился «Блистательный Трогон». Мы выскочили из сверхпространства в вихре изувеченных частиц. Прощальных вечеров было мало, слишком мы были разбросаны. «Октябрьский Ворон» вынырнул в пяти миллионах км от «Трогона», далеко от плоскости кольца. Он был виден как маленькая капля ртути, поблескивавшая над полюсом. Фраски ничего не праздновали. Они уже улетели и прошли полпути через кольца, в массовых экипажах, двигаясь стадом вслед за «Василиском» и направляясь на новые квартиры на Иафете.

Кое-кого мы потеряли, «Дулута», например, я помню, и один корабль с линии Шенандоа, они улетели искать счастья в неведомое, их подвел какой-то сбой в Приводе. Несколько кораблей были повреждены. Я видела один «Навахо Скорпион», аккуратно сложенный вдвое, и тот «Беллерофон» с грузом деталей и узлов, превратившийся в пять тысяч тонн ржавого металла.

Я покинула «Трогон» на Энцеладе. Они были не в восторге оттого, что я решила уйти так скоро, но они всего лишь возвращались назад на Марс, а я в этом не видела смысла. Я была на границе человечества, могла вести любой корабль – от такси до крейсера, у были кое-какие сбережения, и время принадлежало мне. Я была свободна.

Мы с трудом поднялись на Холм Аравак, над городом, и заглянули в дикий север, где ледяные вулканы пятнали бледный горизонт морозным дымом. Трикарико показал обсерватории, поблескивавшие на далеких утесах, как молодые кристаллы. Он показал мне сверкающие шпили ламасерая Священной Всенощной Всеобщего Слияния. Я долго держала его в объятиях и целовала. Он сдался. Я заплела ему волосы в последний раз.

Кольца разрезали небо надвое – веер из радуг и все краски осени; а в центре их был Сатурн, огромный, незрелый, как будущее.

– ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?

– О! Ну, надо было получить лицензию у эладельди. Три дня в сатурнианском зиккурате, ожидание, тесты, опять ожидание. Проводник-женщина нацепила мне значок и повела через неуютные помещения, полные конторок, а за их пультами сидели функционеры-эладельди и обрабатывали жизни людей, там продлевали их, тут – сокращали, переклассифицировали, взимали налоги, вызывали людей на суды и экзамены. Информация потоком текла к капеллийцам – на Харон. Моя сопровождающая тоже не знала, куда мне идти. Она все время останавливалась и спрашивала дорогу. Никто не знал и не желал знать. Она была служанкой, я – просто номером досье, и мы обе были из расы людей.

Эладельди составляли каталоги звезд, на случай, если Капелле понадобится еще одна.

– ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?

– Полеты по контракту: одну неделю – кольца, другую – астероиды. Разговоры на новом языке, со странной грамматикой условного времени. Поезда-стоножки, стонущие «Василий-Свенсгаарды» с разинутой пастью, старые Митчум-7J6, которые подтекали. Я научилась «обманывать» расписание, чтобы получать хорошую дневную норму, у меня был скутер «Минимум» с новыми керамическими дефлекторами, и никакой инерции, ничего, я передвигалась вслепую, потому что не хотела ставить имплантанты. А потом меня уволили. Я вывесила свой код на доске объявлений о работе по найму и оказалась на пути назад, в Скиапарелли. Я ненадолго остановилась на Поясе на недостроенном плато, где спальные койки выдвигались на жесткой сцепке из лесов, как лампочки на рождественской елке. Три миллиметра эритрейского винила между мной и живым пространством.

Нельзя сказать, чтобы я сама была в то время очень живой. А потом в один прекрасный день на узловой станции я встретила совсем зеленую особу, все еще носившую на рукаве белую карточку. Она подсела за столик ко мне и Доджер Гиллспай и завела с нами беседу. Сначала она рассказала нам все, что нам совершенно не интересно было знать, о «Хальцион Эко-Билдер», а потом сказала:

– Я думаю, у вас есть хорошая возможность войти где-нибудь здесь в корпоративный реестр, – и стала нас выспрашивать.

Мне было жаль ее, и я старалась удержаться от смеха. В конце концов Доджер ее отшила. Я помню, она выдохнула дым и сказала:

– Господи, поговори о чем-нибудь более живом.

И я вдруг поняла, что ожила.

– ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?

– Разные вещи, которыми нечего особенно гордиться. Возила пять тысяч голов бизонов в Малавари в жидкой суспензии на «Тинкербелле», с хитроумным рефрижератором и столь же хитроумным страхованием. Перехватила двадцать литров «Дискордона» для арахиса на распродаже, и мне пришлось провозить их через таможню эладельди в Хай-Бразил. Записала пять контейнеров с кристаллами невесомости как сушеное мясо криля, потому что один красавчик втравил меня в это на какой-то вечеринке, а если бы мне пришлось платить пошлину, я бы оказалась в убытке. Девере. 5-свадьба. Нью-Малибу. Все где-то в это время.

– ХОРОШО. ЧТО ДАЛЬШЕ?

– Дальше. Дальше я снова увидела «Октябрьский Ворон». Флагман династии Сансау. Я видела, как он разбился и погиб.

Я была на Поясе и летела на маленьком, принадлежавшем компании, «Хайтэйле», чтобы забрать поезд с рудой у «Фразье-34». Хотела найти по радио какую-нибудь приличную музыку, как вдруг ворвался сигнал SOS:

– Всем кораблям, находящимся вблизи зоны бедствия! Просим помощи!

Я была поблизости – от силы милях в двадцати. К тому времени, когда я обогнула Автономию, я увидела его – смятый золотой силуэт, и маленькие суда, шнырявшие вокруг него, как стайки рыбешек вокруг издыхающего морского черта. Я послала вызов, и парамедик рассказала мне всю историю. Отказало рулевое управление, и в корабль одна за другой врезались три скалы.

– Это тяжелая авария, – сказала парамедик. – Самая тяжелая, какую я когда-либо видела. Большие потери. Сколько у вас мест?

– Два, – ответила я. Больше, если бы они попросили меня взять на борт тела. Я надеялась, что брать на борт трупы меня все же попросят. – Это просто скутер.

– Что ж, нам нужна любая помощь, – сказала она, но в голосе ее звучало сомнение. Она дала мне сигнальный маяк, и я подошла настолько близко, насколько могла, чтобы при этом не путаться ни у кого под ногами.

«Ворон» был весь в обломках, и когда я приблизилась, он все еще разваливался. От корпуса, как шелуха, отслаивались огромные завитки рваного металла, отскакивая, они содрогались. Роскошная лестница, ведущая в салон, торчала кверху между плавающим комком из ковров и обмотки, спирально уходя в никуда. Там были обломки весом в тонну, бензобаки, подсвечники, чемоданы и кокосовый орехи – все это выбрасывалось в космос в вихре замерзшего воздуха, воды, охлаждающей жидкости и крови.

Там были трупы, и были люди, их собиравшие. Там все были очень заняты, множество кораблей, пришедших на помощь. Я надела скафандр, но, похоже, я не очень много могла там сделать. Они все просили меня подождать, подождать. Я установила прожектор на аварийный режим, села и стала ждать.

Вскоре я сообразила, что смотрю на серебристый силуэт, который то вспыхивал, то гас. Он был в гуще обломков, под чем-то, что выглядело так, как будто когда-то было частью системы обогрева. Он там застрял и покачивался туда-сюда.

Потом я сообразила, на что смотрю.

– Там кто-то есть! – вызвала я. – Там все еще кто-то есть. По-моему, они за что-то зацепились.

– Господи, – сказала парамедик. – Где? Вы можете мне показать? Все заняты. А я не вижу…

Я оставила «Хайтэйл» болтаться без дела, выплыла наружу и направилась прямо к обломкам. Там все было сплошным месивом из битого стекла и искореженного металла, и там оказались почти два потерпевших вместо одного. Но я не раздумывала над этим, я просто подошла и схватила их за руку, кто бы они там ни были.

Я видела то место, где они зацепились за трубы. Труба была простым пластиком, она уже замерзла и разлетелась на куски, когда я за нее взялась. А потом я обхватила рукой своих потерпевших и стала тянуть, а потом отбуксировала их к кораблю.

Только и всего. Весь рассказ не занимает и минуты. И это, разумеется, не было большим делом или подвигом. Любой на моем месте сделал бы то же самое.

Я уложила их на корабле, на заднем сидении. Парамедик была на связи, она посылала кого-то заняться ими, а между делом объясняла, что надо делать мне.

– Система поддержания жизни работает? Индикатор горит?

– Нет, – ответила я.

– У вас там есть воздух?

– Да, – сказала я.

– Тогда откройте шлем, – сказала она. – Посмотрите, дышат ли они.

Шлем был наподобие тех, что мы носили на «Блистательном Трогоне», он так изобиловал украшениями, что внутри почти ничего не было видно. Я расстегнула застежки и открыла визор.

– Это мужчина, – сказала я.

– Он дышит? – спросила она.

– Дышит, – ответила я. – Он в сознании. Он… улыбается мне.

Мой потерпевший заговорил:

– Питер, – хрипло прокаркал он. – Питер Пэн.

Это был Бальтазар Плам.

Элис?

Ты меня слышишь?

56

В последней вспышке разогретых двигателей «Лесондак Анаконда» сверкнула среди звезд зеленой оливкой. Этим коротким рывком она безмолвно умчалась прочь от Венеры, скользнув над ее опалесцирующим ликом по чистой и изящной траектории падающей звезды.

Однако она была далеко не романтичной и не прекрасной. Это была «Уродливая Истина» из Дирикс Матно, самая гнусная и продажная металлоконструкция, когда-либо бороздившая океан пространства. Ее ярко-зеленый корпус был изуродован сгустками оружейных портов, огромными изъязвленными капсулами с ионными разрядными двигателями, словно отражая внутреннее разложение. На носу она несла, как какой-нибудь разбойничий фрегат древней Земли, злобно ухмылявшуюся статую, чей торс почернел от огня разбитых ею врагов. Внизу болтались парализующие сети, они развевались, как юбки какой-нибудь продажной куртизанки или усы португальца.

Корабль мерцал и расплывался. От носа до кормы его обрамляли тонкие струйки зеленого огня. Это была «Уродливая Истина» капитана Келсо Пеппера, и она готовилась совершить маневр.

На нижней палубе, в маленькой камере, на койке лежала Табита Джут и играла на гармонике. Саския Зодиак сидела рядом с ней на полу и напевала блюз:

 
Я проснулась сегодня,
И мой брат был со мной,
Он сказал мне: «Сестрица, я уйду на покой».
Скажи мне, братец, кого нам обвинять?
Ты оставил меня синий блюз напевать.
 

Расстроенная, Табита перестала играть. Постучала гармоникой по ладони:

– Как ты можешь? – спросила она.

Саския повернула голову и посмотрела на Табиту:

– Ты о чем?

– Ну… петь об этом вот так.

– Я сочиняю многие из наших песен, – сказала Саския, словно это было ответом на вопрос Табиты. Может, это и впрямь был ответ.

– Сочиняла, – мягко поправилась Саския прерывающимся голосом.

Табита мысленно обругала себя, ей было нечего сказать. Она приложила к губам гармонику и легко сыграла первые строфы «Девушек Кеннеди».

Саския сидела, склонив голову. Табита была уверена, что она опять плачет. Это рассердило ее. Она откинула голову и заговорила в потолок:

– Ты меня слушаешь, а, Пеппер, грязный подонок? Так вот, это для тебя! – И она стала исполнять «Мы победим».

Табита проиграла песню три раза. Когда она стала играть в четвертый, Саския с болью повернула голову:

– Это сведет меня с ума, я ничего о нем не знаю, – сказала она. – У-у-х! – Чувствуя, что взлетает в воздух, Саския ухватилась за койку.

Похоже, гравитация теперь почтила своим вниманием потолок. К счастью, она была невелика. Зато вместо нее появилась бесплотная мерцающая голубая решетка, делившая камеру надвое, словно что-то отчаянно пыталось выкристаллизоваться из воздуха. Пересечения голубизны не были видны, если смотреть на них прямо, но со всех других точек они казались сияющей прозрачной четвероногой морской звездой, равномерно распростертой по камере.

Табита, болтая ногами в воздухе, держалась за койку одной рукой, а другой держала за руку Саскию. Повсюду раздавался пронзительный царапающий звук, в воздухе стоял призрачный запах марципана.

– Мы прыгаем, – сказала Табита. Ее голос, извиваясь, медленно ушел от нее, как вода в сточное отверстие, и волосы стали дыбом у нее на голове.

А потом они неуклюже плюхнулись на койку. Под ними была мягкая, пористая гравитация. Все вернулось в обычное состояние; или, наоборот, ничего не вернулось. Атмосфера казалась тонкой и вязкой, тусклый свет – ослабевшим и серым.

Сверхпространство.

Саския прижалась к Табите, плача так, словно у нее разрывалось сердце, и умоляя Табиту спасти ее, увезти домой, вернуть ей брата.

Если временами Саския и ее брат-близнец напоминали Табите Трикарико, то они напоминали ей и Реллу – по этой своей манере бросаться в крайности: от некоторой уверенности в себе и экзальтации в следующий момент падать в пропасть бесконечной и безутешной скорби. И ждать от тебя, что ты будешь разделять их состояние.

– Я хотела быть сама по себе, – немного успокоившись, хрипло сказала Саския, – но не так…

– По крайней мере, он был счастлив, – сказала Табита, прижимая к себе Саскию.

– Он сошел с ума, – с всхлипывающим вздохом ответила та.

– Он был счастлив, – повторила Табита. – Ему там действительно нравилось. Некоторым людям нравится.

Но Саския не желала с этим соглашаться. Ее брат ударился головой во время крушения:

– Он сошел с ума! Говорю тебе!

– Хорошо, – сказала Табита, – ну и что? Даже если так? Если бы мы были сумасшедшими, мы были бы счастливы здесь. Разве это не было бы приятно? – Она повысила голос. – Разве это не было бы приятно, капитан Пеппер? Мы получали бы удовольствие. Вам бы это понравилось, да? Вы ведь любите, когда ваши пассажиры наслаждаются путешествием, правда?

Но Саскию не так-то просто было отвлечь:

– Если я не могу говорить с ним, я хочу говорить о нем, – заявила она.

Табите этого не хотелось. Но это все-таки было какое-то занятие. И если это все, чем она может помочь Саскии, она это сделает.

Саския заговорила. Ее голос дрожал:

– Он никогда не радовался, когда я грустила. Мы чувствовали одинаково. Мы все. Если одному из нас было грустно, остальные подбадривали его. Мы были так счастливы! Мы не знали… даже не знали, что мы… – Она сглотнула, потом сильно чихнула. – Тогда было легче – когда нас было пятеро. Не хочу об этом говорить, – добавила она.

Табите, в свою очередь, хотелось. Не подумав, она спросила:

– А вы правда из Абраксаса?

– Кто еще мог такое сделать?

– Не знаю, – отозвалась Табита; но о том, что пронеслось у нее в мозгу в тот момент, она думала раньше, и не раз: что Близнецы Зодиак были не экспериментальные создания, не постгуманоиды, вовсе не были получены путем клонирования и не явились из Абраксаса, а что они с Земли, откуда-нибудь из Европы, из какой-то гористой местности, где есть коровы. Что они цирковые артисты со странными амбициями и, как большинство артистов цирка, – очень хорошие актеры.

Саския сказала просто:

– Я просто все время думаю. А Могул мертв. Я думаю о чем-нибудь, а потом обнаруживаю, что в конце я прибавляю: а Могул мертв. Это не горе. Пока нет. Если они нас скоро отсюда не выпустят, я покажу им настоящее горе, – сказала она, и ее голос стал низким и напряженным. – Я покажу им горе.

Словно она точно знала, что на уме у Табиты.

– Табита, – сказала Саския. – Я к этому привыкла. Так со мной было всю жизнь: меня запихивали в ящик, и люди смотрели на меня. У нас была своя квартира – большая детская с такой же средой, как у Ханны. Серафимы и Херувимы все время приходили и уходили.

А потом нас осталось только двое, и Кстаска вывела нас и посадила на корабль, и мы решили, что пришел наш черед.

Но домой мы так и вернулись.

Саския придвинулась поближе к Табите, ища утешения. Она была совсем невесомой.

Саския продолжала:

– Мы бежали из одного ящика в другой. Где мы прятались? В кабаре. Как будто не могли прожить без того, чтобы люди не смотрели на нас.

– Ты думаешь, для этого они и… сделали вас?

– Мы думаем, они хотели доказать сами себе, что они могли делать… по-прежнему могли делать обычных людей. Обычных! МЫ – это, то есть, мы были, мы были такими, какими представляют себе обычных людей Серафимы.

– Значит, они все это придумали.

Саския подозрительно посмотрела на Табиту.

– Ты не обычный человек, – заверила ее Табита.

– Каждый человек не обычный, – нетерпеливо ответила Саския. – В этом весь смысл. Мы были единственными, кто мог бы стать обычными, нас было пятеро, абсолютно похожих друг на друга. А все остальные – в мире нет двух одинаковых людей. А теперь и из нас я осталась одна.

Табита подвинулась, чтобы утешить ее, но в этот момент Саскию беспокоило не то, каким образом она достигла своей уникальности.

– И теперь я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО такая же, как все! Табита! Я обычная!

Табита улыбнулась:

– Ты понимаешь, что только что сделала спираль? То, что ты говорила. Ты дважды обернулась вокруг своей оси.

Саския не поняла.

– О, не важно, – сказала Табита и поцеловала ее в лоб.

– Ты надо мной смеешься.

– Ничего подобного! Разве я смеюсь? Разве?

– Да.

Табита засмеялась:

– Ну, хорошо, – сказала она. И погладила Саскию по спине. Потом остановилась.

– Сколько вы пробыли… сколько тебе лет?

– Девять, – ответила Саския.

Табита была ошеломлена и уязвлена.

– А, ну это-то совсем просто, – сказала Саския, неправильно истолковав причину изумления Табиты. – Общая акселерация – для них это была основа основ.

Табита была не совсем уверена, что для нее это основа основ. Правда, теперь с тем же успехом может стать. Но все же понадобится какое-то время, чтобы к этому привыкнуть.

– А как ты это делала, с усами?

– С какими усами? У меня нет усов.

– Об этом и речь.

– Тогда о каких моих усах идет речь?

– Они у тебя бывают. Иногда. Когда ты, когда мы… Когда ты пришла в мою кабину…

– Это была не я, – упорствовала Саския. – Могул… иногда… он…

Табита подумала, что могло бы не заставлять Саскию на каждом шагу вспоминать Могула.

Дверь без стука отворилась.

– Еда, – сказала Саския.

За дверью стоял большой черный робот.

Женщины смотрели на него, тут же насторожившись.

Робот сделал шаг в камеру, потом остановился. На его груди открылась скользящая дверка, и появилось углубление. Из углубления он извлек две герметичные упаковки на небольшом подносе, и по камере разнесся запах восстановленного лука.

– Еда, – сказал Шин, стоя за спиной у робота с блоком дистанционного управления.

– Наконец-то, – сказала Саския. Они с Табитой уже протянули руки к пакетикам, но робот убрал их назад в углубление. Маленькая дверка захлопнулась.

– Эй! – крикнула Саския.

Вокруг черепа робота замелькали крошечные вилочки голубых молний.

Старик с любопытством смотрел на них:

– Вы голодны? – спросил он.

– А, он хочет поиграть в игры, – устало сказала Саския, плюхнувшись на койку и слегка подскочив при этом. – Конечно, мы страшно голодные, черт бы тебя побрал, – презрительно сказала она.

Шин, поблескивая глазами, вздернул подбородок. Скорпион на его пальто изогнулся и грациозно проследовал к краю привязи.

Шин посмотрел на Табиту:

– А ты, – поинтересовался он, – тоже голодна?

– Да, – грозно заявила Табита, – я голодна.

Он взглянул на них обеих, быстро поводя глазами из стороны в сторону.

– Раздевайтесь, – сказал он.

– Что? – в один голос спросили женщины.

– Раздевайтесь, – повторил он.

Саския и Табита переглянулись.

– Пошел ты, – сказала Табита. – Можешь оставить это себе. Я не хочу есть.

И она села рядом с Саскией.

– А я хочу, – сказала Саския.

Она расстегнула молнию на вороте жакета и стянула его через голову.

Табита схватила ее за руку:

– Не делай этого, – свирепо сказала она. – Саския! Не смей!

– Какая разница! – с той же силой возразила ей Саския.

Шин наблюдал за ней.

– Капитан Джут, – сказал он, поджимая губы, – стесняется.

Табита высказалась очень грубо. Она опустила голову, но продолжала следить за дверью.

Саския поднялась и сняла тенниску. Потом стала расстегивать брюки.

– Стоп, – сказал Шин. – Ты, – обратился он к Табите. – Джут. Табита Джут. Иди сюда.

– Я сказала, можешь оставить ее себе! – громко сказала Табита, не поднимая головы.

– Иди сюда. Раздень свою подругу.

– Пошел ты!

Он направил на нее робота. Табита боролась, но робот с легкостью подхватил ее с койки и, держа за руки, поднял перед своим хозяином. Табита пнула робота, потом Шина. Робот неожиданно уронил ее на пол.

– Раздевай свою подругу, – велел ей Шин.

– Нет!

– Послушай, Табита, не глупи, – сказала Саския. – Нам же надо есть.

– Не начинай!

Шин наблюдал за ними, и его глаза поблескивали – он забавлялся:

– Раньше ты не была такой медлительной, – сообщил он.

– Что значит «раньше»? – резко спросила Табита.

Старик нажал кнопку, и робот заговорил:

– Хмм, – сказал он голосом Табиты, – черная смородина…

– Ты подслушивал! Я знала!

Робот, из головы которого сыпались искры, продолжал говорить.