Текст книги "Альманах «Истоки». Выпуск 9"

Цапин готов был приехать по первому зову Влодова, где бы мы ни жили, чтобы ни делали, Влодов всегда мог на него положиться. На его присутствие, на его помощь. Что бы ни случилось, Влодов тут же хватался за трубку телефона и говорил: «Сейчас вызову Цапина». И Цапин почти всегда приезжал и делал всё, что требовалось.

В январе 2005 года на Старый Новый год Цапин пришел к нам с видеокамерой и заснял свою беседу с Влодовым. Долго они там говорили на кухне. Липатову звонили, пили какие-то коктейли из банок, и всё это Цапин снимал. Молодец! Там еще Влодов был в здравом уме и в твердой памяти, так что нормально получилось.

Влодов во годы оны, где-то в 1993 году, как только оформился в «Юность», где он некоторое время проработал, тут же пригласил туда Цапина. Представил его Липатову, тогдашнему главному редактору, и Цапин стал служить теперь уже двум большим людям.

Липатов тоже начал использовать Цапина как слугу и не мог на него нарадоваться, и всё время говорил об этом Влодову: «Вот, спасибо, Вам, Юрий Александрович, за Цапина». Цапин был у Липатова в качестве такого секретаря-референта. Он сидел в приемной вместо секретарши и даже когда Влодов уже из «Юности» ушел, Цапин еще долгое время там работал. Цапин даже сорганизовал там свой литературный альманах «Орфей». Но точно не знаю, в «Юности» он его сорганизовал или еще раньше, когда еще там не работал. Он все ж таки пропадал из жизни Влодова на некоторое количество лет. В этот период он вел литературную студию в библиотеке им. Некрасова. Мы очень с Влодовым удивились, когда узнали, что Цапин там чего-то ведет. Было очень странно видеть его в таком качестве, в качестве руководителя чего-то.

Конечно, и Цапин под конец стал не таким покладистым и послушным, как раньше. И у него со временем испортился характер, и поменялось отношение к Влодову. Но, все-таки, по сравнению с другими людьми из окружения Влодова, его можно считать идеальным учеником, помощником и человеком.

Поэзия

Ольга Наровчатова

 
Будто солнечной кистью написан
Этот край, где текла благодать.
Как солдаты стоят кипарисы
Неспособные землю предать.
 
 
Юрких ящериц быстрые игры,
Мирных маков цветные поля,
И дельфин, что до солнца допрыгнул –
Это всё Украина-земля.
 
 
Разве можно забыть мне об этом?
Поженились там мама с отцом,
Там пронизан стихами поэта
Знаменитый волошинский дом
 
 
Видишь чайка летит как свобода
Над прибоем, над гребнем волны…
Но расколото сердце народа
Беспределом гражданской войны.
 
 
Кто ответит за гибель невинных,
За огонь, за смертельную дрожь?
Кто ответит за боль Украины,
Получившей предательский нож.
 

 
Не успеваю на ходу
Узреть, где красота святая.
И я всё медленней иду,
Как снег на солнце, быстро тая.
 

 
Добавку света получили,
Чирикали, благодарили.
Скакал под солнцем воробей
И зиму стряхивал с ветвей.
 

 
О пешках слава низкая идёт.
Ладья в момент за пояс их заткнёт.
И офицер презреньем обольёт,
И королева не заметит их:
Малы, глупы, достоинств никаких
Но пешки остальных фигур сильней,
И пешки защищают королей.
 

Петр Гулдедава

 
Как стал грузинский стихотворец
Поэтом русской доли вдруг:
Ведь всё же я – гурийский горец,
Хоть и «хохлацкой» бабки внук?..
 
 
Когда я в шкурах печенега
К Итили с братьями скачу
И озираю быль и небыль,
Всё, что хочу, мне по плечу.
 
 
Живу в плену стихотворений:
В коловращениях людских,
В пылу речей и бурях прений –
Сармат и грек, варяг и скиф.
 

Одиночество – не подарок. Одиночество – это дар.

Алексей Ефимов

 
Давая кривотолкам фору,
Никем не понятый изгой, –
Тащи свой крест вперёд и в гору,
Ведомый истиной нагой.
 
 
Не верь пустопорожним слухам,
Что на Земле мы, как в тюрьме,
Где присно слепы нищим духом
Рабы, лежащие во тьме.
 
 
Не будь ничьим судьёй жестоким,
Когда твоя душа – радар.
И свет, доступный одиноким,
Дели на всех, как Божий дар.
 

 
Коль нет душе отдохновенья,
Когда тоска к невзгоде льнёт,
В толкучке слов стихотворенье
Случайной радостью мелькнёт.
 
 
Толпу пустого многословья
Раздвинут стройные ряды,
На белоснежности безмолвья
Оставив чёткие следы.
 
 
Слова, что до поры молчали,
Сольются в музыку и враз
Побьют все беды и печали
Небесным градом метких фраз.
 

Икона

 
Людской молвой, на истину скупой,
Благая весть летит ко всем «болящим»,
Что, прикоснувшись к образам, слепой
За крепость веры сразу станет зрячим.
 
 
Для тех, чей дух с иконами давно,
И кто ещё не укрепился в вере,
Для всех, кто пожелает, всё равно
Они окно, а для кого и двери.
 
 
Иной, не веря Божьим чудесам,
Порою, даже не подозревает,
Что под лучом святой иконы сам
Невольно постепенно прозревает.
 

4 ноября (22 октября) 2016 г.

 
Как летний гость в «Придонье» вольном,
Живу я барином без слуг
У трассы «Дон», где словно волны
Машины катятся на юг.
 
 
Весь день в саду и в огороде
Я сам себе и спец, и жнец,
И в пользу чарка на природе Под малосольный огурец.
 
 
Здесь нам не «вешает на ушки
лапшу» медийныйконтингент…
…В моём дворе живут лягушки,
И это радостный момент.
 

Село Шебанцево Август 2016 г.

 
Хотя во мне углы, уколы
И куча разных парадоксов,
С медалью русской средней школы
Я мог легко окончить «Оксфорд».
 
 
Но «замутить со мной разборки»
Угодно было Провидению:
Почти что «круглые пятёрки» –
И вдруг – «трояк» по поведению.
 
 
Ну, что ж, я сам расставил вехи,
Былого не воротишь вспять:
Имею средние успехи
При поведении «на пять».
 

 
Покуда «бандеры» в героях страны,
Народная кровушка пьётся «от пуза».
И нет в Украине гражданской войны,
Как не было секса в пределах Союза.
 
 
Под зорким контролем корыстных «дружков»,
В безудержно жадных руках олигарха,
В цепях многолетних жестоких оков
Домается «Нэнько» до полного краха.
 

Наталья Божор
Берег надежды

 
Как падают вишни
В ладони Кармен
Как птицы поют
Серенаду
Рассвету
Зелёные сны
Прикасаются к лету
Играет смычок
У раскрытых колен
 

 
Каждый
Миг
Нас приближает
К Встрече
Вечной
Нестареющей
Весны
День
Окончен
Ветер
Гасит
Свечи
Уходящим
Светом
Я и Ты
 

 
Стихи мои
Звездою
Закатились
Снежинками
На Землю
Опустились
Бессонною
Стоит
Зима
Во мгле
Когда я
Вспоминаю
О Тебе
 

 
Мы
Встретимся
С Тобой
Когда наступит
Вечность
Когда сойдут
Снега
Когда уйдут
Века
Тот Путь
Издалека
Душа
Твоя
И Млечность
И белая
Пурга
И звёздная
Строка
 

 
Ты
Вошёл В мою Жизнь
Словно парус
И берег
Надежды
Твой
Рассвет
Как прибой
Он
Волною
Бежит
Над Строкой
Ты
Вошёл
В мою
Жизнь
Тихим
Ангелом
В светлых
Одеждах
Небесами
Маня
Что раскрылись
Тобой
Для
Меня
 

 
Надломленная
Воском
Гаснет
Свечка
Звезда
Колеблется
В холодной
Речке
Берёзы
Расплетают
Свои
Косы
И поезд
Что проходит
Над откосом
Вечерним
Светом
Гаснет
Эта
Песня
Которую я
Помнить
Буду
Вечность
Твои
Ладони
Словно
Ветры
Босы
И поезд
Что проходит
Над откосом
 

 
Звезда
Сверкает
В Поднебесье
Рассветная
Земля
Поющих
Родников
На солнечной
Земле
Моя
Не спета
Песня
Не пройден
Путь
Молитвою
Стихов
 

Татьяна Хачумова

 
Долго странник одинокий
По пустынной брел земле.
Южный Крест в стране далекой
Вдруг огонь зажёг во мгле.
 
 
Вновь заставил биться сердце
У подножья диких скал.
Для любви открыта дверца,
Нужен страннику привал
 
 
Там, где волны обнимают
Исцеляющий песок,
Птицы ветру подпевают.
Здесь не будешь одинок!
 
 
Время тает понемногу,
На рассвете в дальний путь.
Впереди опять дорога.
Искру жизни не забудь!
 

 
Гостья ко мне прилетела,
Нотной тетради строка.
Иволга снова запела,
Сердце кольнуло слегка.
 
 
Ветром надежд ненароком
Вдруг распахнуло окно.
Белый рояль одиноко
Ждет на веранде давно.
 
 
К клавишам тянутся руки,
Ноты – как звезды во мгле.
Вальса забытые звуки
В каплях дождя на стекле.
 

 
Осень – мое отраженье,
Осень – «двойняшка-сестра»,
Нитей ковровых сплетенье,
Грусти дождливой пора.
 
 
Манит красою и кружит
В паре с багряной листвой,
Скоро метели завьюжат
Скроется солнце за мглой.
 
 
Дождик уже мокрым снегом
Вором крадется с утра.
Не оставляй меня с ветром
Осень – «двойняшка сестра»!
 
 
В отблесках лунного света,
В дымке листвы золотой,
В облаке бабьего лета
Скроюсь с «двойняшкой-сестрой».
 

 
Рисовал художник яблоню в саду,
День стоял весенний, было все в цвету.
Буйство красок тонко автор уловил,
На мольберте тотчас пылкость отразил.
День ушел нежданно, время – как вода,
Пламя загасили трудные года.
Листики пожухли, высохла кора,
Пролетела быстро вешняя пора.
Лишь с картины веет трепетным теплом,
Словно снова пышет яблоня огнем.
 

Проза

Леонид Володарский

И нарекла ее восхищенная Эллада Десятой Музой своею. И цари говорили ее стихами на пирах своих, и рыбаки за убогим ужином своим тоже шептали строки ее. И даже рабы, которым и близко-то к поэзии подходить было нельзя, в темных норах своих зажигали вдруг светильники в ожесточенных сердцах, произнося слова гимнов ее.

А она стояла на скале. Одна. Отверженная людьми, боготворившими творения ее. Отверженная девами своими, молившимися на нее. Отверженная юностью своею, украшавшей ее больше, чем все венцы всех празднеств эллинских.

Сафо! Сапфа! Аристократка! А многие города возжелали иметь у себя не царя на троне, а толпу правящую. Продавцы рыбы стали предпочтительнее утонченных мужей, любивших покрасоваться на людях в дорогих нарядах. Оставить после себя шлейф дорогих ароматов. Бросить на ходу непонятное слово, а то и целую фразу.

Вот и она по праву своего рождения в семнадцать лет узнала горечь изгнания.

А ведь она учила на своем любимом острове Лесбос девственниц. Учила танцам, поэзии, музыке. Она боготворила своих учениц. Любила возвышенно. Любила плотски, так, что, как она сама говорила, «все члены охватывала дрожь». И «Дом муз», где воспитывались девственницы, целиком и полностью поглощал ее всю.

Нет, она не была равнодушна к мужчинам. И не зря другой великий певец Эллады, Алкей, называл ее «страстной»!

И в своем изгнании, которое длилось пятнадцать лет, выслушала она много признаний из уст родовитых и понимавших толк в красоте и поэзии людей. И дочь была у Десятой Музы. Девочка, которую она так любила, что посвятила ей цикл удивительных стихов, которые слушали даже боги. Слушали и считали ее почти равной себе.

И вот она стояла на скале. Ей было за сорок лет. И, как часто бывает это у людей богоподобных, ее сердце тронул ничтожный смертный, не отличавшийся никакими достоинствами. Он был на ее любимом острове перевозчиком. Лодочник по имени Фаон! Единственное, что он имел, это красивую внешность.

Суеверные поговаривали, что однажды Фаон переправил на азиатский берег Афродиту. И был он тогда не юным красавцем, а дряхлой старухой. Но в благодарность за услугу богиня красоты подарила ему неувядающую молодость и поразительную внешность, перед которой невозможно было устоять. А чтобы тот не потерял этой внешности ни при каких обстоятельствах, дала ему с собой волшебную мазь.

Люди много чего говорят… Сколько грязи вылили они на ее голову, на голову своей Музы, только за то, что любила она не одних мужчин! И сколько еще выльют за много веков! И будут при этом читать ее стихи.

Фаон! Почти что Харон. Зловещий перевозчик в царство мертвых. Скоро-скоро Фаон и впрямь сменится Хароном. Так скоро, что никто и предполагать не может. И уж тем более сам Фаон.

Она стояла на скале любимого острова. И решение ее было твердо. Та, чья жизнь была уподоблена морю, теперь сама хочет стать морем. И для этого всего лишь надо покинуть скалу. Сделать шаг вперед. Только один шаг. А там волна сначала утянет на самое дно, а потом вознесет до небес, поставит прямо на пороге светлого зала, где пируют небожители. И ее кубок уже наполнен вином бессмертных. Так что же медлить?

– О чем это задумалась Десятая Муза? – раздался знакомый голос Фаона. – Обо мне, надеюсь? Или презренный смертный не имеет больше права лицезреть красоту, угодную только богам? Только вот он, хоть и смертный, да что-то и впрямь не может разобрать, где же здесь красота? Где золотые волосы, что были у Сафо? Где стать, что поражала девственниц Лесбоса? Или все это перешло к жалкому лодочнику? Так прости же невольного вора, о великая!

Десятая Муза Эллады молча оглянулась. В ее глазах не было прежней любви. Быть может, впервые она по-настоящему оценила всю низость этого издевающегося над ней красавца. Разглядела под его внешностью ту самую старуху, которой он был когда-то по преданию. Ну и мерзка же она!

Неожиданно Сафо начала декламировать вслух стихи:

 
Твой приезд – мне отрада. К тебе в тоске
Я стремилась. Ты жадное сердце вновь, –
Благо, благо тебе! – мне любовью жжешь.
 
 
Долго были в разлуке друг с другом мы.
Долгий счет прими пожеланий, друг.
Благо, благо тебе! – и на радость нам.
 

– Это ты мне? – полунасмешливо-полусерьзно спросил Фаон. – Вот уж и я, похоже, приобщился к бессмертью!

– Это я векам! – жестко сказала Сафо, глядя лодочнику прямо в тусклые глаза своими огромными всегда горящими глазами. И тут же продолжила, обращаясь не столько к перевозчику, сколько к небу:

– Через тысячу лет один римский император обратится с этими строками к одному великому философу. А узнают об этом, потому что через три тысячи лет мое стихотворение найдут в песках Египта недалеко от одного славного города, которого пока еще нет. Оно будет лежать, написанное на папирусе, в саркофаге, сопровождающем в царство мертвых некого славного мертвеца. И мудреца.

– И все-то мы, поэты, знаем! – обозлился Фаон, – говорим, будто пифии, прорицательницы из Дельф! А такую чушь говорим! Какой-то римский император! Что-то я не слыхивал о таком царстве! Какой-то город в Египте! Какие-то гробокопатели через три тысячи лет! Поди проверь! Ты лучше слезай со скалы, сегодня я готов принять тебя в свои объятия. Да поторопись! В твоем возрасте каждый новый день может принести твоему личику неприятные переделки.

Сафо молчала. А Фаон снисходительно поглядывал на живую легенду Эллады и испытывал ту радость, которую испытывают грубые и неотесанные мужланы, когда ощущают к себе внимание со стороны утонченных натур. Он наслаждался моральной зависимостью Сафо и был уверен, что она простит ему все.

А униженная Десятая Муза Эллады вдруг снова подняла глаза к небу и обратилась к жене громовержца Зевса богине Гере:

 
Так и я тебя умоляю: дай мне
Вновь, как бывало,
Чистое мое и святое дело
С девственницами Митилен продолжить,
Песням их учить и красивым танцам
В дни твоих празднеств…
 

И услышала Сафо голос Геры:

– Даю!

И перевела она взгляд спокойно и без гнева к лодочнику:

– Послушай, Фаон! Я, стоящая на моей любимой Левкадской скале моего любимого острова Лесбос, прошу тебя уйти отсюда. Здесь, на этой скале, часто являлись ко мне мои лучшие строки. Здесь же поняла я, что люблю тебя. И здесь поняла я, что нет у меня к тебе больше любви. Но есть благодарность за то чувство, что пробуждал ты у меня. И есть у меня к тебе просьба одна. Знаю, что писать ты не умеешь, но знаю также, что память у тебя удивительная. А потому запомни строки, которые услышишь от меня:

«Я любила, я многих в отчаянии призывала на свое одинокое ложе, но боги ниспослали мне высшее толкование моих скорбей… Я говорила языком истинной страсти с теми, кого сын Киприды ранил своими жестокими стрелами… Пусть меня бесчестят за то, что я бросила сердце в бездну наслаждений, но, по крайней мере, я узнала божественные тайны жизни! Моя тень, вечно жаждущая идеала, сошла в чертоги Гадеса, мои глаза, ослепленные блестящим светом, видели зарождающуюся зарю божественной любви!

– Но… это же приговор… приговор мне… – дрожащим голосом отозвался лодочник.

– Так ты все запомнил? – бесстрастно спросила Сафо.

– Все, – послушно ответил перевозчик.

– Сейчас ты уйдешь отсюда. Теперь ты можешь радоваться. Отныне и твое презренное имя будут иногда произносить вместе с моим. Ты уходишь с такими дарами, которые даже боги не всегда могут дать. Уходи! Плыви отсюда. Я хочу услышать скрип уключин твоей лодки. Тогда у меня не останется ни малейших сомнений по поводу правильности моего решения.

Лодочник вдруг поклонился женщине на скале и сказал:

– Разреши задать тебе последний вопрос: кому ты по-настоящему умеешь подчиняться?

– Небу! – ответила Десятая Муза.

– А кому ты по-настоящему умеешь приказывать? – решился задать еще один вопрос лодочник.

– Земле! – снова ответила Сафо.

Вскоре раздался скрип уключин. Потом Сафо перестала его слышать. Она подумала об Афродите. О том, как ее любимая богиня вышла из пены морской, чтобы дарить людям радость красоты. И вот теперь она, нареченная людьми Десятой Музой Эллады, будто Афродита, возвращается снова в море. Все-таки она не была богиней, а потому у нее нет больше сил бороться с человеческим непониманием.

Ее шаг был стремительным и одновременно плавным, таким, каким он бывал, когда она учила сокровенному танцу какую-нибудь новую ученицу.

И началось бессмертие. Боги приняли ее в свой круг, и небо подарило ей много песен. Теперь уже недоступных слуху простых смертных.

А земные стихи трагической Музы с острова Лесбос завоевали весь мир. Сначала греческий. Потом мир, созданный завоеваниями Александра Македонского. Потом они перешагнули через порог новой эры и вошли в эпоху Христа… Разве любовь Христова противоречит любви истинной, пусть даже и человеческой?

И пусть немного стихов осталось от великой поэтессы. Зато мы читаем их с трепетом, забывая о том, что это перевод, что тексты найдены в темных саркофагах или в песках.

Она всегда останется в нашем воображении женщиной с лирой в руках. С любовью в сердце.

Но когда же лодочник Фаон серой тенью скользнул в мир теней? Был ли он стар в миг своей смерти? Или молод?

Какое нам дело!

28.8.2002 г.

Поэзия

Евгения Славороссова

Ирине Антоновой

 
В хоре плакальщиц тех
По навеки во мглу уходящим,
Невозможно прекрасным
И столь безнадёжно любимым
Чисто голос звучит
Между прошлым моим и моим настоящим,
Между вечным огнём
И над ним исчезающим дымом.
Этот дым, что горячим стыдом
Нам глаза выедает,
Вызывает бессильные,
Чёрные, горькие слёзы,
Потому что возлюбленный наш
Нас всегда покидает –
Не удержат ни ласки его,
Ни мольбы, ни угрозы.
Он уходит из жизни твоей,
Он уходит из собственной жизни…
Почему же он катится в бездну,
Как под гору камень Сизифа?
Пить с отравой вино
Нам на той нескончаемой тризне,
Что накрыта была
В недрах тёмного древнего мифа.
В хоре кровных сестёр по несчастью,
По странному счастью
Мы возносим свой плач,
Сотворённый из слёзных алмазов.
Бескорыстны и склонны
К сочувствию, дружбе, участью,
Милосердные сёстры
Средь воинских грозных приказов.
Убегают, уходят –
А мы тосковать остаёмся.
И хватает души не судить –
Пожалеть дезертира.
Предают, покидают…
А мы всё равно не сдаёмся –
И поём о любви
На развалинах падшего мира.
 

Алексею Кебадзе

 
В пыли солдаты наши шли,
Дул знойный ветер неустанно…
Но что осталось там, вдали,
В чужих горах Афганистана?
 
 
Живём, не ведая конца.
Но не сказал никто доныне,
Зачем умолкли их сердца
Там, на безжалостной чужбине?
 
 
Кто их утешил, кто помог?
Война кровава, жизнь жестока.
Курится призрачный дымок
Над картой Ближнего Востока.
 

 
Крадётся дождь ночной, шурша,
Земля в туманной мгле уснула.
Но почему твоя душа
Не спит в окрестностях Кабула?
 
 
В осенней бездне так темно,
И навзничь свитер твой на стуле.
Как громко дождь стучит в окно!
Но это капли, а не пули.
 
 
Не одолеешь Лету вплавь,
Изводит дождь и ноют шрамы.
И сон бежит, и смотрит явь
С холста давнишнего из рамы.
 

 
Снаряды полегли,
И пули просвистели.
Но духи той земли
Тебя убить хотели.
 
 
Что знал ты о любви?
Урок потерь и боли
Мальчишка шурави
Прошёл в кровавой школе.
 
 
Снег ляжет на виски
С далёких гор афганских,
Но не избыть тоски
В глазах твоих цыганских.
 

 
Нет, Афган твой – не роман
И страшнее, чем кино.
Между скал ползёт душман,
Словно чёрное пятно.
 
 
В синеве парят орлы,
И солдат из фляжки пьёт.
А в него из-за скалы
Невидимка снайпер бьёт.
 
 
И отравою горчит
Солнца вязкий тяжкий мёд…
А в мозгу стучит, стучит
Тридцать лет твой пулемёт.
 

 
Сыплет звёздная с неба труха
Над безлюдным селеньем Руха.
А вокруг ни дымка, ни огня.
Загадай же, что встретишь меня!
 
 
Веет диких цветов аромат,
Пусть пока отдохнёт автомат
В эту ночь, что так странно тиха,
В опустевшем селенье Руха.
 

 
Луч рассвета озарил
Госпиталь, где ты проснулся,
Ангел смерти Азраил
Лишь крылом тебя коснулся.
 
 
Это тёмное крыло
Так таинственно и странно.
Три десятка лет прошло,
Но болит сквозная рана.
 
 
С этой тайной ты живёшь,
Никому не открывая,
Словно носишь в сердце нож…
Только это боль живая.
 

 
А ты уже три дня молчишь
И речь о прошлом не заводишь.
Но как обманна эта тишь –
Ведь ты туда опять уходишь.
 
 
Ведь не сошёл с лица загар
Того сжигающего пекла.
Кабул, Герат и Кандагар…
А пряди стали цвета пепла.
 
 
Но, чтоб погибших не предать,
Уходишь – и не обернёшься.
Мне остаётся только ждать,
Когда ж оттуда ты вернёшься.