Текст книги "Кино в меняющемся мире. Часть вторая"

Но те двое, что снаружи колотили в дверь, были безоружны. Пустил бы готовый драться Раскольников в ход свое несомненное преимущество – топор? Ведь деваться ему в тот момент было некуда. А если бы дверь распахнулась, и на пороге случайно оказалась Соня? Раскольников знал ее пока заочно, никогда не видел, слышал о ней от ее отца, зато она была знакома с Лизаветой, почти что дружила с ней и могла прийти сюда в гости или по делу – ведь как раз Лизавета принесла девушке Евангелие, то самое, которое позже Раскольников увидит в комнате Сони: она будет читать убийце главу о воскресшем Лазаре по книге, которую прежде получила от его жертвы… А Кох, первый из посетителей-закладчиков, кто дергал дверь, позже, когда опасность миновала (он, не дожидаясь дворника, сам отправился за ним), не сомневался: «Если б я там остался, он бы выскочил и меня убил топором» (6; 83). Спасшийся от неминуемой гибели Кох обеими руками крестился и русский молебен намерен был служить…

Вопросы о мотивах преступления Раскольникова и о том, как далеко он мог бы пойти в своем наполеоновском решении, – центральные в «Преступлении и наказании». На них пытались ответить лучшие актеры советского кино своего времени, по-настоящему звездный состав: Георгий Тараторкин (Раскольников), Иннокентий Смоктуновский (Порфирий Петрович), Ефим Копелян (Свидригайлов), Владимир Басов (Лужин), Евгений Лебедев (Мармеладов), Татьяна Бедова (Соня Мармеладова), Виктория Фёдорова (Дуня Раскольникова), Майя Булгакова (Катерина Ивановна Мармеладова), Инна Макарова (Настасья), Любовь Соколова (Лизавета).

Мотив угнетенной бедности как некоего рационального и социального оправдания преступления Раскольникова и в романе, и в картине Кулиджанова опровергается самым решительным образом. Единственный приятель Родиона Романовича, Дмитрий Разумихин (артист Александр Павлов) живет в такой же, как у Раскольникова, бедной, тесной съемной каморке под чердаком. Раскольников застает приятеля «в истрепанном до лохмотьев халате, в туфлях на богу ногу, небритого и неумытого» и в изнеможении валится «на клеенчатый турецкий диван, который был еще хуже его собственного» (6; 87). Но небритый и неумытый Разумихин, несмотря на истрепанный халат и продранный клеенчатый диван, сидел в своей душной каморке не праздно: он «занимался, писал».

Не имея родных, кто бы его содержал, Разумихин содержит себя сам, достает для себя заработок и готов поделиться им с другом-бедняком.

«Видишь ли, – говорит он Раскольникову, – уроков и у меня нет, да и наплевать, а есть на Толкучем книгопродавец Херувимов, это уж сам в своем роде урок. Я его теперь на пять купеческих уроков не променяю. Он этакие изданьица делает и естественнонаучные книжонки выпускает, – да как расходятся-то! Одни заглавия чего стоят! Вот ты всегда утверждал, что я глуп; ей-богу, брат, есть глупее меня! Теперь в направление тоже полез; сам ни бельмеса не чувствует, ну а я, разумеется, поощряю. Вот тут два с лишком листа немецкого текста, – по-моему, глупейшего шарлатанства: одним словом, рассматривается, человек ли женщина или не человек? Ну и, разумеется, торжественно доказывается, что человек. Херувимов это по части женского вопроса готовит; я перевожу; растянет он эти два с половиной листа листов на шесть, присочиним пышнейшее заглавие в полстраницы и пустим по полтиннику. Сойдет! За перевод мне по шести целковых с листа, значит, за все рублей пятнадцать достанется, и шесть рублей взял я вперед. Кончим это, начнем об китах переводить, потом из второй части „Confessions“ какие-то скучнейшие сплетни тоже отметили, переводить будем; Херувимову кто-то сказал, что будто бы Руссо в своем роде Радищев. Я, разумеется, не противоречу, черт с ним! Ну, хочешь второй лист „Человек ли женщина?“ переводить? Коли хочешь, так бери сейчас текст, перьев бери, бумаги – всё это казенное – и бери три рубля: так как я за весь перевод вперед взял, за первый и за второй лист, то, стало быть, три рубля прямо на твой пай и придутся. А кончишь лист – еще три целковых получишь. Да вот что еще, пожалуйста, за услугу какую-нибудь не считай с моей стороны. Напротив, только что ты вошел, я уж и рассчитал, чем ты мне будешь полезен. Во-первых, я в орфографии плох, а во-вторых, в немецком иногда просто швах, так что всё больше от себя сочиняю и только тем и утешаюсь, что от этого еще лучше выходит» (6; 88).

В картине Разумихин говорит об этой «литературной халтуре» коротко:

«На рынке у книгопродавца переводы с немецкого по шесть целковых за лист. Естественнонаучные изданьица – из „Исповеди“ Руссо какие-то сплетни…»

Раскольников молча возьмет немецкие листки и три рубля, да тут же их и вернет: его неподвижная идея, его фантазия – «сразу весь капитал», а не копеечные заработки. В самом начале истории (фильм вполне добросовестно иллюстрирует самые значительные места романа) между Раскольниковым и кухаркой Настасьей происходит капитальный диалог:

« – А ты что, умник, лежишь как мешок, ничего от тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а теперь пошто ничего не делаешь?

– Я делаю… – нехотя и сурово проговорил Раскольников.

– Что делаешь?

– Работу…

– Каку работу?

– Думаю, – серьезно отвечал он помолчав.

Настасья так и покатилась со смеху. Она была из смешливых и, когда рассмешат, смеялась неслышно, колыхаясь и трясясь всем телом, до тех пор, что самой тошно уж становилось.

– Денег-то много, что ль, надумал? – смогла она наконец выговорить.

– Без сапог нельзя детей учить. Да и наплевать.

– А ты в колодезь не плюй.

– За детей медью платят. Что на копейки сделаешь? – продолжал он с неохотой, как бы отвечая собственным мыслям.

– А тебе бы сразу весь капитал?

Он странно посмотрел на нее.

– Да, весь капитал, – твердо отвечал он помолчав» (6; 26—27).

Случай Разумихина – это серьезнейший укор автора романа своему главному герою, радикальная жизненная альтернатива: вытащить себя из нищеты можно никого не убивая и не грабя. Но это же был и случай Достоевского. «Трудно было быть более в гибели, но работа меня вынесла» (28/1; 235), – писал он жене в 1867 году, в разгар своего игорного падения, познав на своем опыте и запредельное отчаяние, и даже тот самый раскольниковский «цинизм гибели» (6; 74).

Экранизация «Преступления и наказания» образца 1969 года была сделана с полным уважением к роману-трагедии Достоевского, с тщательным отбором материала для сценария, с максимальным сохранением текста первоисточника, который и звучал в репликах персонажей, а не «отсебятина» сценариста или режиссера. Спустя почти полвека фильм смотрится как остросовременный – так что сегодняшний зритель искренне и взволнованно размышляет о судьбе Раскольникова.

Есть по меньшей мере две точки зрения на его жизненный выбор – идти путем, условно говоря, Разумихина и Достоевского, то есть честно и много работать, выбираться из нищеты, получать образование и становиться уважаемым человеком, полезным для общества; тогда-то и перестанешь быть тварью дрожащей, ветошкой, дорожной пылью. Слово зрителю:

«Я прямо мечтала всегда, чтобы Разумихин или тот же Порфирий влепил бы ему (Раскольникову. – Л. С.) наконец затрещину, чтобы вставить ума. О боги, невыносимо видеть, как этот сопляк много о себе воображает. „Работай, сволочь!“ – хочется ему сказать. Страха в нем много и озлобленности еще до убийства, а уж потом – одна сплошная истерика. И никакой ответственности ни за что, ни за мать, ни за сестру, ни за себя… да разве Разумихин в лучших условиях? Да в тех же. Но – небо и земля. Да, Тараторкин хорошо его сыграл. Эта его страстность, совершенно не томная, какая-то бестелесная, эти глаза… дикая, звериная зашуганность, метания слабой совести…»5050
  Фюльгья. «Как кто убил?.. да вы убили, Родион Романыч! Вы и убили-с» // http://www.kinopoisk.ru/film/43239


[Закрыть]

Есть и другой путь – о нем тоже с пристрастием размышляет другой зритель:

«Раскольников не хочет ни секунды оставаться в этом опустившемся и нравственно и материально – Петербурге, жить как нищий, считать копейки, видеть эту вечную клоаку жизни, в которую превратили Русь и Питер, как раз-таки полные противоположности Родиону Раскольникову – твари дрожащие, без высоких идеалов, без потребности сделать жизнь на Руси лучше! Эти господа не убивают ростовщиков, что вы, эти господа, и есть ростовщики! Те, кто вытягивает последнюю копейку из народа и погружают всех в нищету. А потом спокойно взирают на дела свои – как девушки идут на панель, а взрослые горбатятся за так, а молодых парней вся эта бесперспективность толкает на большую дорогу и браться за кистень! Раскольников же резко против! Ему невыносимо смотреть, как мучается народ от всех этих кровопийц! Он хочет остановить все это и вытащить народ из пропасти, даже если придется взяться за оружие и объявить войну тем, кто доводит до такого состояния его державу и превращает Россию в синоним к словам нищета, серость, безвыходность, убожество, зловония! В страну, о которой поэт написал так: „Немытая Россия, Страна рабов, страна господ“. Вот против чего боролся Раскольников и был готов пойти на крайний шаг – броситься с топором наперевес против тех, кто как он считал, загнал Россию в этот безвыходный тупик. Так что это фильм скорей не о том, как убийца страдал муками совести, а о том, как молодой человек, студент, искал выход из всероссийского тупика, а то, что его поиски ничем не увенчались и он оказался на каторге как обычный преступник, коих тысячи, – это уже другой вопрос. В этом и был риск – возможность провала! Именно страх провала отделяет тварь дрожащую от того, кто право имеет. Раскольников преодолел его, и стал чем-то средним между теми и теми, но то, что тварью дрожащей он быть перестал, – это точно. Потому как, в отличии от многих, он не смог равнодушно смотреть на беду народную и решил что-то предпринять, изменить, пусть даже так глупо. Вот почему мы все до сих пор возвращаемся к классике и к этому фильму! И почему многие сочувствуют этому бедному студенту! Потому что догадываются, что в действительности стояло за всем этим. И свести все к одному только убийству, это все равно что не знать истории России и не понимать классической литературы. О других персонажах не писал, потому что все они реакционеры, всех их устраивает такая убогая серая мрачная беспросветная жизнь, раз они ничего не делают, чтобы ее изменить, – от проститутки Сони до следователя Порфирия… И чему, собственно, все мы радуемся? Что единственный порядочный и нормальный человек во всем Питере – Раскольников – потерпел фиаско? И его погнали на каторгу? Так я не рад, что все так вышло! Не рад, что он стал убийцей. Я скорблю. Я радовался, если бы Раскольникову все-таки удалось спасти Россию от кровопийц и не стать при этом убийцей».5151
  Голицын А. Преступление по-петербургски // Там же.


[Закрыть]

Этот второй, альтернативный, путь развития судьбы петербургского студента, путь революционного насилия и террора, который отчетливо предвидел Достоевский и который так точно, хоть и простодушно обозначил зритель, – самое неприятное, почти запретное для совокупной российской филологической и кинематографической мысли. От этого альтернативного пути большинство критиков отшатывается, берет ее в толстые скобки, не желая видеть пылающую красную стрелку, которая ведет от топора Раскольникова к топору всех русских революций. Потому слишком сильно порицать Раскольникова за двойное убийство, не хотеть замечать смягчающие и чуть ли не оправдательные обстоятельств, у нас как-то не принято – ибо это значит метить едва ли не в саму революцию и в революционеров, которых спустя несколько лет после «Преступления и наказания» под именем «бесов» покажет Достоевский в одноименном романе. Потому удобнее видеть в Раскольникове одиночную, исключительную фигуру, которая никак не может быть связана ни с русской революцией, ни с русскими революционерами, ни с массовым террором. Видеть в нем предтечу революционных бесов, опознавая их прародителя, – считается занятием ошибочным и предосудительным, почти что непристойным. Собственно, именно так и отнеслась к роману современная ему демократическая критика, увидевшая в Раскольникове вовсе не тип, а одиночное, исключительное или вовсе даже не существующее явление, а в его преступлении – банальное убийство с грабежом, частный случай.

Что же до советского кинематографа – как мог он обличать в Раскольникове революционера, а его наполеоновскую идею – как идею революционную, когда в течение десятилетий, с 1918 по 1996 годы, страна праздновала день 7 ноября как главный государственный праздник и слагала гимны героям революции, многие из которых как раз и были убийцами по убеждению.

Если попытаться сравнить пресловутую статью Раскольникова, где изложена его теория «крови по совести» (читатель знает о статье совсем немного и то только в изложении Порфирия Петровича), с меморандумом Сергея Нечаева «Катехизис революционера», можно обнаружить поразительное сходство. Раскольников, когда оставил университет, написал за полгода до убийства (и подписал первой буквой фамилии) статью для одной из петербургских газет с условным заголовком «О преступлении…»; публикация состоялась позднее, за два месяца до «пробы». Порфирий Петрович, случайно прочитав статью, узнал у редактора газеты фамилию автора. Содержание статьи Раскольников анонсирует как «психологическое состояние преступника в продолжение всего хода преступления» (6; 198). Но следователя интересует та часть статьи, где «приводится некоторый намек на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут… то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления, и что для них будто бы и закон не писан…» (6; 199).

Порфирий Петрович уточняет:

«Всё дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на „обыкновенных“ и „необыкновенных“. Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется…» (Там же).

Раскольников вынужден пояснить следователю свою позицию.

1. «Необыкновенный» человек имеет право разрешить своей совести перешагнуть через препятствия, если исполнение его идеи (быть может, спасительной для человечества) того потребует. Если бы, например, открытия Кеплера и Ньютона потребовали человеческих жертв ста и более людей, мешавших этому открытию, то Ньютон имел бы право и даже был бы обязан устранить этих сто человек.

2. Все великие люди, начиная с древнейших времен, были преступники, ибо, давая новый закон, нарушали древний и не останавливались перед кровью, если эта кровь могла им помочь.

3. Люди, по закону природы, разделяются на два разряда: на низший (обыкновенных) и на людей, имеющих талант сказать новое слово. Отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: люди первого разряда живут в послушании, люди второго разряда – разрушители настоящего во имя лучшего будущего.

4. Если разрушителям, во имя своей идеи, надо перешагнуть через труп, через кровь, то они могут, по совести, дать себе разрешение (смотря по размерам идеи).

5. Масса никогда не признает за ними этого права и казнит их. Однако эта же масса спустя поколения поставит казненным памятники и будет поклоняться им. «Первый разряд всегда – господин настоящего, второй разряд – господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели» (6; 200—201).

6. Людей с новой мыслью, способных сказать новое слово, рождается мало, а гениев – единицы.

Спустя три года после появления романа «Преступление и наказание», в 1869 году, в Женеве был опубликован «Катехизис революционера» – устав революционной организации «Народная расправа», составленный С. Г. Нечаевым. Впервые в русской истории русские радикальные мыслители-макиавеллисты (Нечаев, Бакунин, Ткачев) сформулировали программу широкомасштабного террора с огромными человеческими жертвами ради «светлого будущего всего человечества». Будто что-то подобное носилось в воздухе, когда Достоевский сочинял историю о Раскольникове. Как в его теории, так и в теории Нечаева, люди делятся на разряды, и высший разряд – это разрушители, цель которых – наискорейшее и наивернейшее разрушение поганого строя. Разрушитель не должен жалеть тех, кто-то стоит у него на пути («Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире»5252
  Нечаев С. Г. Катехизис революционера. Женева, 1869 // http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/nechaev.htm


[Закрыть]).

Любопытный диалог происходит между Раскольниковым и Разумихиным. Дмитрий Прокофьевич, возмущенный теорией приятеля, спрашивает:

«Вот те-то, которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать совсем, даже за кровь пролитую?»

Раскольников отвечает:

«Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает, если жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца» (6; 203).

Как очевидно из текста романа, Раскольников страдает не от того, что ему жаль жертву, а от того, что он не тянет на стопроцентного разрушителя, не дорос до него, ошибся в себе. «Катехизис» будет смотреть на не доросших до кондиции как на стройматериал.

«У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. На себя он смотрит, как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела. Только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвященных, распоряжаться не может».5353
  Там же.


[Закрыть] Сергей Нечаев

Быть может, в остроге, на каторге, Раскольников и обретет настоящего революционного гуру, как это обычно и происходило в истории русского революционного движения, но пока что, оставаясь в одиночестве, без единомышленников и моральной поддержки, Раскольников предавался рефлексии.

«Я это должен был знать, – думал он с горькою усмешкой, – и как смел я, зная себя, предчувствуя себя, брать топор и кровавиться! Я обязан был заранее знать… Э! да ведь я же заранее и знал!.. Нет, – те люди не так сделаны; настоящий властелин, кому все разрешается, – громит Тулон, делает резню в Париже, забывает армию в Египте, тратит полмиллиона людей в московском походе и отделывается каламбуром в Вильне; и ему же, по смерти, ставят кумиры; – а стало быть, и все разрешается. Нет, на этаких людях, видно, не тело, а бронза!» (6; 211).

Те люди, кто сделан из бронзы, кто уничтожит грань между революционными принципами и бытовой уголовщиной, подменят общечеловеческую мораль моралью революционной и появятся еще при жизни Достоевского. Они действительно не будут знать ни жалости, ни сострадания к своим жертвам, умышленным и случайным. Раскольников идет по этому же пути; сознавая свою слабость, горячо твердит про себя:

«Старушонка вздор! старуха, пожалуй что, и ошибка, не в ней и дело! Старуха была только болезнь… я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался… Только и сумел, что убить. Да и того не сумел, оказывается…» (6; 211).

Он не жалеет убитую старушонку, он люто злится на нее – за то, что «из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько… надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию – ха-ха!)» (6; 211).

Он винит себя за слабость, презирает за убогий замысел, за мизерную фигуру жертвы, за все то, из-за чего остался «на этой стороне», то есть среди людей «обыкновенных», низшего сорта. Раскольникову, если ему повезет встретить революционного гуру высшего разряда, сделанного из бронзы, придется нелегко: такого, как он, «Катехизис» будет обламывать по своему лекалу: их, доктринеров-теоретиков, смелых на бумаге, «надо беспрестанно толкать и тянуть вперед, в практичные головоломные заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих»5454
  Там же.


[Закрыть].

Поддастся ли Раскольников настоящей революционной выработке, войдет ли в число немногих – вот вопрос послекаторжного будущего Роди, достойный обсуждения. Сходная судьба ждала бы и Соню – по классификации «Катехизиса», она – «горячая, преданная, способная, но не наша, потому что не доработалась еще до настоящего бесфразного и фактического революционного понимания». Такую женщину, с ее религиозностью и человечностью, «и должно употреблять, как мужчин пятой категории» – той самой, куда «Катехизис» отнес бы Раскольникова.

Возвращаясь к картине Л. Кулиджанова, стоит особо остановиться на ее концовке. Как и во французском фильме, где арест Рене Брюнеля после его признания в полицейском участке завершает киносюжет, так и советская экранизация не идет дальше – ни к эпилогу, ни к послекаторжной судьбе Раскольникова. Современные зрители, читавшие роман, недоумевают (речь идет о высказываниях двух-трехлетней давности):

«Упомянуть здесь стоит лишь о неожиданно обрезанной концовке, что, по-моему мнению, неоправданно. Ведь как же надежда Раскольникова на светлое будущее, оставленная Достоевским? Как же Соня Мармеладова, которая должна поставить героя на путь истинный, светлый путь? Все-таки такое произведение, как „Преступление и наказание“, не стоит своевольно сокращать подобным образом. Впечатление выходит двусмысленное, и предпочтение, как ни крути, отдается автору-родоначальнику»5555
  См.: Maime [Рецензия] // http://www.kinopoisk.ru/film/43239


[Закрыть].

«В фильме не показано до конца, что же будет с остальными героями, как сложатся их судьбы. Не сказано и что будет с Раскольниковым после его явки с повинной. Что будет после этого с матерью Родиона Романовича, с его сестрой. Как сложатся отношения Раскольникова и Сони. На всё это есть намеки, но право выбора остается за зрителем. А это очень, очень важно»5656
  Miss Happiness [Рецензия] // Там же.


[Закрыть].

«Единственное, чего не хватает фильму, это завершения, эпилога. У Достоевского эпилог имеет очень важную роль в романе – он как бы дарит надежду Раскольникову на искупление, исцеление его страдающей души, некий „свет в конце тоннеля“. В фильме финал словно обрывается, поэтому оставляет немного двойственное впечатление»5757
  Т.В.25. «Тварь я дрожащая, или право имею?» // Там же.


[Закрыть].

Зрители, выступающие под невнятными никами на форуме «КиноПоиск», и в самом деле взволнованы старой картиной.

«Не должен был фильм заканчиваться там, где он заканчивается. У Достоевского „наказание“ – это далеко не сам факт преступления и признания. Главное, по-моему, здесь другое, и у Достоевского это прослеживается во всех его романах – „просветление падшего героя“, осознание своей роли в этом мире, путь к вере и спасение души через веру. В фильме, к сожалению, этого нет. А как же Сонечка, которая следует за Раскольниковым на каторгу и помогает ему в итоге встать на этот истинный путь? А как же ее подвиг самопожертвования ради другого? Хотя, конечно, для нее это не жертва, а единственно возможный способ существования. Но могу быть во всем этом не права, все-таки фильм снимался во время неусыпного контроля со стороны Госкино»5858
  Luch7 // Там же.


[Закрыть].

Свои подозрения насчет цензурного решения обойтись без эпилога высказывает еще один зритель.

«Режиссер принял решение не отображать в сюжете фильма эпилог, который опять-таки воплощает идею о воскресении души. О любви Родиона Раскольникова к Сонечке не говорится напрямую, но блистательная игра Татьяны Бедовой и Георгия Тараторкина позволяет зрителю ощутить зарождающееся чувство на тонком, едва уловимом уровне – посредством взгляда, мимики, жестов, голоса… Любой зритель понимает, что в эпоху атеистических убеждений времен социализма реализация в произведениях массовой культуры идеи о воскресении души была бы недопустима»5959
  February_11 // Там же.


[Закрыть].

Зрительские вопросы озадачивают. Почему в картине Л. Кулиджанова нет эпилога, столь значимого для романа Достоевского? Почему, напомню, кстати, его нет и во французской картине с Робером Оссейном и Мариной Влади? Ведь у французов не было Госкино, на них не давила советская идеология…

Есть ли здесь какая-то внутренняя причина?

Финский Петербург

Герой цветного полнометражного (93 мин.) дебютного фильма финского режиссера Аки Каурисмяки, поставленного по мотивам романа «Преступление и наказание» (1983), финский аналог Родиона Раскольникова по имени Антти Рахикайнен (артист Маркку Тоикка), высокий красивый юноша со светлыми глазами, одетый, как и все вокруг, в джинсы и замшевую куртку, живет в неопрятной съемной комнате столичного Хельсинки в начале 1980-х. Прежде он учился в университете на юридическом факультете, но оставил учебу после гибели своей невесты в автокатастрофе и теперь работает в разделочном цехе на бойне – ежедневно ворочает и кромсает огромные туши, созерцает тонны сырого мяса, костей и литры крови, к зрелищу которой стал уже совершенно безразличен. Так же безразлично (и для зрителя непонятно почему) он идет после работы к некоему бизнесмену в день его пятидесятилетнего юбилея – позже окажется, что тот был виновником аварии, в которой погибла невеста – и расстреливает его из пистолета. На лице юноши не дрогнул ни один мускул, он только растер между пальцев, будто попробовал наощупь, кровь с груди убитого. Никаких заявлений при этом он не сделал, никаких видимых эмоций не испытал, статей не писал, мыслей и теорий насчет убийства по убеждению не вынашивал.

Акт мести за погибшую невесту не сопровождается у Рахикайнена даже самой малой рефлексией, не то что истерикой: он лишь снял дорогие часы с руки убитого, вынул из его пиджака бумажник и сдал украденное в камеру хранения.

Случайная девушка Ева (актриса Айно Сеппо) – она как раз пришла помочь бизнесмену в подготовке к юбилейным торжествам – тоже ведет себя крайне странно: в полицию не сообщает, к убийце чувствует симпатию и уговаривает его совершить явку с повинной. Сыщики, заподозрившие бывшего студента в преступлении, начинают задавать ему коварные вопросы, и он постепенно теряет самообладание и решает донести на себя в полицию (хотя уже появился «Николка», готовый взять вину на себя).

Финские Раскольников, Соня, Порфирий Петрович, Свидригайлов и все остальные копии не то что не дотягивают до оригиналов, не но будь у картины ее названия, скорее всего не были бы вообще опознаны таковыми. Но есть в картине нечто такое, что позволяет считать ее пусть не полноценной экранизацией, но интереснейшей интерпретацией.

Антти Рахикайнен (Маркку Тойкка), «Преступление и наказание», 1983. Авторы: режиссер и сценарист Аки Каурисмяки; сценаристы Паули Пентти и Федор Достоевский; композитор Педро Хиетанен

Тюрьма. Получивший срок финский убийца вызван из своей камеры на свидание: к нему пришла та самая девушка, свидетель убийства. Вот их диалог через барьер решеток.

« – Зачем ты пришла?

– Сказать тебе, что буду ждать.

– Восемь лет? Будешь ждать меня восемь лет? Я тебе признаюсь: неважно, кого я убил. Я убил вошь, и сам стал тварью дрожащей. Ведь число этих тварей постоянно, если только я не был этой тварью с самого начала, но это тоже не важно. Я хотел убить принцип, а не человека. Возможно, то, что я убил человека, это ошибка, и теперь все довольны. Все, в том числе и я.

– Нельзя так думать!

– Изоляция меня не пугает. Знаешь, почему? Потому что я всегда был один. Знаешь, что это значит? То, что я не хочу, чтобы ты меня ждала. Уходи и живи своей жизнью. Мы все рано или поздно умрем. А рая после этого не будет. Что-то другое, но не рай.

– Что ты такое говоришь?

– Пауки, или еще кто-нибудь. Откуда мне знать…»

Осужденный зовет охранника и просит увести его прочь от девушки, прочь от комнаты для свиданий. Он идет по длинному коридору к своей камере. Конец фильма.

Так был прочитан эпилог романа, такой вот прогноз будущего для героя-убийцы сделал финский режиссер: вместо раскаяния – самоутверждение в грехе; вместо воскрешения любовью – декларация одиночества; вместо надежды на спасение – видение пауков.

Кажется, ради этого эпилога и была снята картина.

Еще красноречивее в этом смысле американский психологический триллер режиссеров Тревиса Престона и Джеффа Кана «Потрясение» («Astonished», 1988), снятый в жанре «ассоциации» с романом «Преступление и наказание» и «отсылки» к его героини Соне Мармеладовой (Достоевский упомянут в титрах картины как «консультант по сюжету»). Некто Соня Иванова эмигрировала из Европы и живет в Нью-Йорке с гангстером-сутенером. Увидев, как ее сожитель избивает одну из проституток, она убивает его ножом, а заодно и случайную свидетельницу. Полиция, узнавшая о преступлении, добивается от Сони признания, но та ловко уворачивается от допросов и, не испытывая ни раскаяния, ни сожаления, бежит из США в Бразилию с местным певцом и счастливо живет с ним в Рио-де-Жанейро. Героиня (артистка Лилиана Коморовска) будто воплощает намерение романного Свидригайлова помочь сбежать Раскольникову за границу и избегнуть наказания.

Спустя десятилетие, в 1998 году, появился еще один художественный полнометражный (87 мин.) американский фильм по роману Достоевского. Его снял режиссер Джозеф Сарджент; сценаристом – наряду с Дэвидом Стивенсом – в титрах значился Федор Достоевский. Фабула романа использована здесь в форме краткого пересказа почти в полной мере, но вся картина построена как полицейский эксперимент следователя Порфирия Петровича (артист Бен Кингсли) над студентом-бунтарем Родионом Раскольниковым (артист Патрик Демпси).

ПРОЛОГ. Санкт-Петербург, 1856 год. Из огромного как будто православного собора выходят самодержец Александр II в парадном мундире с супругой; их приветствует восторженная толпа – простолюдины, купцы, дворяне. Здесь же в толпе суетится некто в картузе и с револьвером. Как только Их Величества сели в карету и царский кортеж медленно двинулся, раздается выстрел – с лошади падает раненый офицер свиты, царь и царица пригнулись, но второго выстрела не случилось – стрелявшего скрутили полицейские. Здесь же рядом проходит митинг студентов в черных форменных тужурках; они держат плакаты «Свобода, равенство, братство», «Долой самодержавие» и выкрикивают лозунги: «Система должна умереть!». Вооруженные саблями конные казаки в черных черкесках хватают зачинщиков, и митинг разогнан.

Стрелявшего студента – им и оказывается Родион Раскольников – допрашивают в полиции.

« – Намеревались убить царя?

– Нет. Я не верю в анархию, я не верю во власть толпы. Она высмеяла меня, она не верит в мои идеи.

– Высмеяла вас? Ха-ха.

– Да, меня.

– Скажите нам, Родион Романович Раскольников, во что же вы верите?

– Я верю, что есть люди, которые рождены для великих дел, как Наполеон, Цезарь или Мухаммед.

– И вы один из них? Как Наполеон или Антихрист?

– Моя судьба помогать бедным, больным и страждущим. Я сделаю для них больше, чем общество.

– Тоже мне, святоша.

– Я же говорю: я не верю в анархию, во власть толпы. У нас должен быть лидер, сильный человек.

– Как вы?

– Может, и я. Вы не знаете, что я могу, на что я способен. Это несправедливо!»

Все это время за допросом наблюдает сквозь решетки некто, кто имеет право решать судьбы бунтарей-одиночек, Порфирий Петрович: