Текст книги "Кино в меняющемся мире. Часть вторая"

Испытает ли когда-нибудь убийца Уилтон муки совести, превратится ли когда-нибудь его жизнь в нравственный ад, – все это остается за кадром. Мяч завис над сеткой и пока не перевалился назад.

Другой Раскольников

В 2007 году постановщик ментовских стрелялок («Хроники убойного отдела», «Улицы разбитых фонарей») и русской «бондианы» («Агент национальной безопасности») Д. Светозаров преподнес любителям классики «Преступление и наказание». К немалому смущению зрителей выяснилось, что сама по себе классика при перенесении ее на телеэкран отнюдь не гарантирует успеха. Как рентген, она высвечивает цели экранизаторов, меру их таланта, а также ту истину, что срастание с художественным примитивом никому не идет на пользу. Классический текст, у которого, за давностью лет, нет от кино охранной грамоты, держит глухую оборону.

Раскольников (Владимир Кошевой), Алена Ивановна (Вера Карпова), «Преступление и наказание», 2007. Авторы: режиссер и сценарист Дмитрий Светозаров; сценаристы Михаил Смоляницкий и Федор Достоевский; композитор Андрей Сигле

Так, задолго до телепоказа «Преступления и наказания» авторами фильма было сделано немало заявлений об аутентичности «их Достоевского», о принципиальном отказе от собственных трактовок и решении следовать каждой букве великого романа. Из многочисленных интервью режиссера любознательный зритель мог узнать, каких усилий стоили им погоня за правдоподобием в каждой мелочи, установка на максимальную достоверность каждого кадра. Раздобыть древние, тяжелые, как кандалы, башмаки для Раскольникова. Найти полицейские полушпаги для эпизодических персонажей. Изготовить резиновые манекены старухи-процентщицы Алены Ивановны, о голову которой дубль за дублем герой будет разбивать топоры, и не бутафорские, а настоящие (точный слепок сделали с экспоната, находящегося в питерском музее Достоевского). Запастись тазиками с краской, имитирующей кровь разного цвета, и наблюдать, каким оттенком она потечет по гуммозной голове. Отыскать в Петербурге заветный островок – кусок улицы с булыжной мостовой и отсутствием примет цивилизации XXI века. Воссоздать шумовую атмосферу эпохи – без гудков машин и трамваев, звуков современной музыки, зато со звоном колоколов, цоканьем пролеток, трескотней экипажей, пением шарманок. И, наконец, пресловутые мухи (о них успели написать, кажется, больше, чем о главных персонажах картины): искусственно выведенные насекомые, впавшие в спячку (фильм снимали осенью), в специальных контейнерах привозились на съемочную площадку, запускались в кадр и взбадривались вентиляторами. И только диаметр водосточных труб, сокрушались продюсеры сериала, не соответствовал реальности: при Достоевском они были узкими, и менять их было никак невозможно.

Несмотря, однако, на значительные средства и силы, пошедшие на трехмесячную подготовительную работу, невзирая на «неслыханно долгий» по нынешним временам съемочный период (восемь серий за четыре месяца, то есть две недели на серию), фильм почему-то не впускал в себя, держал в стороне, не захватывал и не впечатлял. Напротив, раздражал и отталкивал. Главное, никак не удавалось узнать, опознать Раскольникова в этом невысоком худом юноше с нарочито экзотическим (римским? греческим?) профилем (артист В. Кошевой). Нет, одет он был правильно, как надо: грубые башмаки, старые лохмотья и та самая шляпа – «высокая, круглая, циммермановская, но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону» (6; 7). Потом стал понятен замысел режиссера.

«Раскольников ведь не русская, а целиком заемная фигура. Федор Михайлович находился под огромным влиянием французских романтиков – от Шатобриана до Виктора Гюго. В каком-то смысле Раскольников – это русский Жюльен Сорель. У Кошевого абсолютно европейское лицо. И это очень важно. Заемные идеи должен воплощать нерусский персонаж».6060
  См.: Новая экранизация «Преступления и наказания» обещает стать одним из главных событий телесезона // Московские новости. 2007. 26 октября – 1 ноября. С. 35.


[Закрыть] Дмитрий Светозаров

Итак, новая экранизация «Преступления и наказания», дотошно воспроизводя антураж старого Петербурга, демонстрируя правдоподобие деталей, проигнорировала главное – то, чем отличается русский Раскольников от европейских растиньяков, искателей карьеры, богатства, положения в обществе. Уже на титрах фильма хор поет текст из монолога Раскольникова: «Кто много посмеет, тот и прав. Тот над ними и властелин». С этой неподвижной идеей сериальный Родион Романович и существует от первой до последней сцены. И дело здесь вовсе не только в эпилоге, пять страниц которого авторы фильма просто отказались читать, поставив финальную точку в том месте, где Родя все еще упорствует, где его ожесточенная совесть не находит «никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху» (6; 417). Он и на каторге пытается разобраться в себе и в своем «поступке»:

«„Ну чем мой поступок кажется им так безобразен? – говорил он себе. – Тем, что он – злодеяние? Что значит слово „злодеяние“? Совесть моя спокойна. Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите за букву закона мою голову… и довольно! Конечно, в таком случае даже многие благодетели человечества, не наследовавшие власти, а сами ее захватившие, должны бы были быть казнены при самых первых своих шагах. Но те люди вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг“. Вот в чем одном признавал он свое преступление: только в том, что не вынес его и сделал явку с повинною. Он страдал тоже от мысли: зачем он тогда себя не убил? Зачем он стоял тогда над рекой и предпочел явку с повинною?» (6; 417—418).

Но дальше-то в романе идут те самые роковые пять страниц, в истинность и спасительность которых авторы фильма отказались верить. «Эпилог, – полагали они, – написан другим слогом, видно, что это было сделано впопыхах. Достоевский же писал на заказ, и, видимо, срок подходил к концу. Иначе как объяснить эпилог на нескольких страничках для такого большого романа»6161
  Сигле А. Достоевский не киношный писатель // http://www.vz.ru/culture/2007/12/3/129014.html


[Закрыть]. Поразительное дело: те самые авторы, которых Достоевский утомлял размерами своих романов («Федор Михайлович, как и большинство писателей его эпохи, страдал многословием. Мы сделали героев более лаконичными и практически сохранили все эпизоды и сюжетные линии романа», – жаловался Д. Светозаров на страницах газет6262
  Московские новости. 2007. 26 октября – ноября. С. 35.


[Закрыть]), забраковали эпилог «Преступления и наказания» как раз за его краткость!

Вопрос, почему кинематограф – искусство XX и XXI века – не хочет верить последним страницам романного эпилога, где Достоевский побуждает (заставляет?) героя-убийцу осознать глубокую ложь своих убеждений, сочиняет для него сон о неслыханно страшной моровой язве, охватившей человечество, и как будто толкает его на путь раскаяния, – это вопрос вопросов. Замысел романа, где Раскольников будет «принужден сам на себя донести… чтобы хотя погибнуть в каторге, но примкнуть опять к людям» (28/2; 137), был целиком выполнен в романе, но формальное признание в преступлении вовсе не есть истинное раскаяние и горькое сожаление о содеянном. Чистосердечное признание (у Раскольникова оно отнюдь не было чистосердечным и случилось «из-под палки») вовсе не равно чистосердечному раскаянию. Родя, когда кровь уже была пролита, тяжело переживал разрыв с родными и был наказан каторжными работами.

Но как же раскаяние? Действительно ли оно всего лишь «выдумка советского литературоведения»6363
  См.: «„Раскаяние“ Раскольникова, такое однозначное и привычное нам, – не более чем выдумка советского литературоведения. Так было проще, чем признать всю сложность, всю запутанность человека – о чем, в сущности, весь Достоевский» // Архангельский А. Огонек. 2007. №48. 26 ноября – 2 декабря. С. 46.


[Закрыть], как теперь это пытаются доказать поклонники сериала?

Многое перекошено в сериальном «Преступлении и наказание». Могучий красавец Свидригайлов (артист А. Балуев), загримированный под Тургенева, почему-то сориентирован на «мучимого безверием» Достоевского. Но ведь Федора Михайловича, по его собственному признанию, «Бог мучил», а не его вечный антагонист… И вот Свидригайлов, духовно соединенный с Достоевским, предстает в картине романтическим героем, застрелившимся по причине любовного фиаско. Почему бы Дуняше и не полюбить этакого славного богатого барина, который облагодетельствовал сирот Мармеладовых и готов был помочь Роде бежать за границу? Почему бы такому Роде и не сбежать? У Достоевского же про бестиального Аркадия Ивановича в черновых материалах сказано: «Свидригайлов знает за собой таинственные ужасы, которых никому не рассказывает, но в которых проговаривается фактами: это судорожных, звериных потребностей терзать и убивать. Холодно-страстен. Зверь. Тигр» (7; 164).

Конечно, каждый может относиться к центральной идее экранизируемого классического текста в соответствии со своими убеждениями. Но, заявляя, что «православие Достоевский себе придумал, потому что стоял перед свидригайловской пустотой» (цитирую фрагмент из интервью Д. Светозарова6464
  См.: Московские новости. 2007. 26 октября – 1 ноября. С. 35. См. также: «Меня всегда волновал образ Свидригайлова, в котором мне мерещится зыбкий и туманный призрак автора… Не буду распространяться по поводу сложных эротических комплексов Федора Михайловича: со Свидригайловым его роднит не только это. Дело в том, что Достоевский, ставший истовым православным в конце жизни, всю жизнь свою мучился от безверия, которое, на мой взгляд, так и не преодолел. Рассуждения Свидригайлова о вечности как о грязной деревенской кухне с тараканами – отражение глубинных сомнений самого писателя» // Там же. С. 32.


[Закрыть]), режиссер радикально расходится с сутью романа. Брутальный убийца-неудачник, обозленный на весь белый свет, каким в фильме явлен Раскольников, так ничего и не понявший в тайне своего «первого шага», – слишком зауряден, чтобы на полтора столетия застрять в мировой литературе и на столетие пленить кинематограф. Такие убийцы, имя которым – легион, ничего не говорят ни уму, ни сердцу. Зря на такого Раскольникова тратит силы талантливый следователь-психолог (артист Андрей Панин) – его монологи обращены не по адресу, зря старается угодить товарищу вдохновенный Разумихин (артист С. Перегудов), зря колотится бедная Соня (артистка П. Филоненко) – что делать ей с Родей, который, выйдя с каторги, будет твердить прежнее: дурак был, что сознался? Или, потворствуя новым веяниям, она тоже заявит: дура была, что толкнула его принести в полицию повинную голову? Но кто знает, как на самом деле они поведут себя, когда каторга закончится? Финал романа открыт всем ветрам.

Почему авторы, увлеченные поиском аутентичных пуговиц, не увидели другого Раскольникова и другую историю? Может быть, потому, что Раскольников-Кошевой, лишенный нравственных рефлексий, одержимый одной лишь злобой, не способный ужаснуться содеянному, предвосхищает Петрушу Верховенского? А тот – тот уже играючи превратит тезис о крови по совести в принцип крови по политическому расчету, и сделает из греха разделенного злодейства универсальный политический клейстер, который и соединит на время (только на время!) участников бесовского подполья.

ХХ век явил такие опыты нераскаянных массовых убийств, совершенных революционерами, террористами, борцами за самое разное «правое дело», что теоретическая и практическая способность убийц раскаяться приобрела неслыханную и небывалую проблематичность. Революционеры не каются, не ведают сожалений о содеянном, не знают жалости к своим жертвам, которые в их борьбе – щепки, мусор, двуногие твари. Кино как искусство ХХ века, быть может, первым зорко разглядело, что представляют собой убийцы по убеждению, и первым поняло, что они не ведают покаяния, ибо причисляют себя к разряду супергероев.

Стоит вспомнить в этой связи реалии спектакля Театра на Таганке в постановке Ю. П. Любимова (1979, автор инсценировки – Ю. Ф. Карякин). Тогдашний критик писал:

«Спектакль строится как обвинительное заключение не столько по делу убийцы Раскольникова, сколько по существу его „проклятой мечты“… Маниакальная идея – предана публичному суду. Факт преступления указан и объявлен с самого начала, затем одно за другим отметаются все якобы смягчающие вину обстоятельства. Сострадание к Раскольникову в пределы спектакля проникнуть не может, даже тени симпатии к нему тут не возникает, а „пробудившаяся совесть“ убийцы поставлена под вопрос и объявлена недостойной внимания. Режиссер сосредоточен на другом: на том, как самоутверждается и мечется в поисках аргументов идеология, согласно которой убийство – необходимо, преступление – разрешено. Сорвать все словесные покровы, такую идеологию драпирующие, высмеять любые ссылки на „русскую романтическую натуру“, будто бы заслуживающую – и после крови, и после убийства! – снисхождения или уважения, – вот нескрываемая цель Любимова, цель, к которой он идет напролом».6565
  Рудницкий К. Приключения идей (Ф. М. Достоевский на московской сцене конца 70-х – начала 80-х) // Достоевский и театр. Сборник статей. Л.: Искусство, 1983. С. 443.


[Закрыть] Константин Рудницкий

В фойе театра, как помнится, была вынесена школьная парта, на которой грудой лежали настоящие школьные сочинения, собранные в московских школах (документ!). Ученики, авторы сочинений, Раскольниковым восхищались как романтическим героем. Для целей спектакля этот прискорбный факт был использован исчерпывающе. Когда в финале Родя (артист А. Трофимов) зажигал свечи в руках убитых им женщин – их муляжные манекены пребывали тут же на сцене все время спектакля – появлялся Свидригайлов (В. Высоцкий) и свечи задувал, давая понять, что прощения не будет. Затем он выходил в центр сцены и громко восклицал: «Молодец Раскольников, что старуху бил. Жаль, что попался». И через паузу объяснял: «Из школьного сочинения».

Любимов избежал в своем спектакле и оправдания Раскольникова и снисхождения к нему. Он увидел его не сверхчеловеком, а недочеловеком. Театр на Таганке «не обещал ему искупления вины, не придавал значения проблескам пробудившейся совести, не предвидел раскаяния»6666
  Там же. С. 454.


[Закрыть].

В 2012 году кинокомпания «Казахфильм» выпустила драму казахстанского режиссера Дарежана Омирбаева «Студент», основанную, как сказано в анонсах и в титрах, на романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Сценарий режиссер писал сам – так что снимал так, как хотел, и то, что хотел6767
  Премьера картины состоялась 17 мая 2012 года на Каннском кинофестивале в программе «Особый взгляд». «Студент» был показан на 34-м Московском международном кинофестивале, 25-м Токийском кинофестивале, 27-м кинофестивале в Мар-дель-Плата, 43-м Индийском международном кинофестивале и др. Фильм был удостоен приза НЕТПАК на VIII Международном кинофестивале «Евразия-2012», а также специального приза жюри фестиваля Lisbon&Estoril Film Festival, который прошел в Португалии. В самом Казахстане в широком кинопрокате картины не было.


[Закрыть].

Действие картины перенесено в современный Казахстан. Герой, студент философского факультета алмаатинского университета (артист Нурлан Байтасов), приехавший из провинции, снимает подвальную комнату у некой пенсионерки в доме на окраине города, страдает от безденежья, острой тоски и одиночества, ходит по улицам с остановившимся взглядом, вжав голову в плечи, а если и посмотрит на что-то или на кого-то через свои круглые очки, то только испуганно и исподлобья. Несправедливость торжествует и правит бал; злоба полыхает в сердцах людей; все блага мира на стороне сильных и богатых; бедных и слабых «просят не беспокоиться».

«Что плохого, что у нас в Казахстане появились миллионеры, миллиардеры, олигархи? – агитирует студентов на лекции молодая дама, преподаватель университета. – Мы должны гордиться этим и не завидовать. Каждый из нас должен стремиться стать успешным. Ведь современный капитализм дает нам все возможности. В современном мире побеждает тот, кто сильнее, кто выдержит конкуренцию и будет зарабатывать деньги. А слабые – они постепенно исчезнут. Конечно, их немного жаль, но таковы законы природы. Давайте посмотрим на животных. Там всегда сильный поедает слабого, и это наша с вами жизнь. 70 лет мы строили социализм, ходили, взявшись за руки. И что из этого получилось? Пришло время каждому понять, что к счастью приходят не толпой, как бараны. Каждый к нему приходит один, без сопровождения».

Один из студентов ошеломленно спрашивает с места:

«Но если конкуренция – основа жизни, то если довести эту мысль до логического конца, то возможно и убить конкурента. Я прав?»

Ответа нет: смена кадра и декораций. Герой фильма, казахский Раскольников, повсюду видит неприглядные картины жестокости и бесчеловечности.

Мальчик-официант нечаянно пролил чай на платье хорошенькой актрисы, снимающейся в рекламном ролике. Со словами: «Сейчас ты увидишь, что такое настоящее счастье» – она вызывает охранников своего богатого мужа, и те зверски избивают парня: все наблюдают, но никто не смеет и пикнуть.

Мужик стегает кнутом хилую лошадку, которая пытается вытащить из глубокой лужи застрявшую в ней легковую машину, привязанную к бедному животному канатом. Вся улица, взрослые и дети, сбегаются смотреть на волнующее зрелище. Лошадка задыхается, машина не сдвигается с места, загораживая проезд. Никто из уличных наблюдателей даже и не пытается прийти на помощь мужику, подтолкнуть машину и вытащить ее «всем миром»: этого «всего мира» нет: каждый здесь за себя и сам по себе. Проезжающие на иномарке «добрый молодец» с «красной девицей» постояли минуту-другую, но долго ждать не захотели: «добрый молодец» достает из багажника своей машины металлический предмет, похожий на кочергу, и одним ударом забивает лошадку насмерть. Девица молчит, зрители молча расходятся, мужик тупо держит в руке обрывок веревки, мертвая лошадка лежит на богу, закатив глаза.

По телевизору – где бы его не видел студент – идет бесконечный сериал о животных: как те нападают на слабых и пожирают их.

Постепенно созревает решение «что-то сделать».

Студент приходит к нужной ему подворотне и показывает знакомому барыге дедовский военный орден, и барыга вскоре приносит ему на обмен пистолет Макарова с тремя патронами. Зачем? Для каких целей? Однажды Студент видел, как в частной продуктовой лавочке, где он обычно покупает хлеб, хозяин отказался дать престарелой покупательнице продукты в долг: значит, наверное, здесь и нужно совершить «поступок». Купив буханку хлеба, он расстреливает в упор продавца (выпустив два патрона), и также случайную покупательницу, молодую женщину (третий патрон). Закрывшись изнутри, забирает из кассы деньги: их немного, лавка торговала самыми простыми харчами и обслуживала как бедняков. Выжидает, пока вокруг будет пусто, и выходит незамеченным, оставив в лавке два трупа.

Все идет как будто по схеме романа Достоевского: есть бедный студент, есть плохой внешний мир и давящее окружение, вроде есть и мотив (отомстить? ограбить?), есть оружие, есть преступление.

Схема продолжает работать и далее: Студент идет в лавку, где рабочие красят полы, и провоцирует их на странный разговор (убийцу, как и положено по Достоевскому, тянет на место преступления). Кроме того, в подворотне умирает некий бомж («Мармеладов»), и Студент идет к его семье, и так же, как в русском романе, незаметно оставляет деньги на похороны. Дочь бомжа («Соня Мармеладова») горько плачет.

Студент (Нурлан Байтасов), «Студент», 2012. Авторы: режиссер и сценарист Дарежан Омирбаев; композитор Бауыржан Куанышев

Потом Студент идет к приятелю («Разумихин»), и тот читает ему свой текст:

«Как человеку жить в современном мире? Нужна только пятая часть людей. Раньше спрашивали: кто ты? Теперь – сколько у тебя денег?»

Студент молча слушает и молча уходит. Улицы унылы, прохожие хмуры и неприветливы, жизнь бессмысленна, «поступок» не приносит облегчения.

Дома Студента ждут мать и сестра, неожиданно приехавшие его навестить, – этот ход романа Достоевского также понадобился картине, однако сюжет с родными прост и неприхотлив: нет здесь ни Свидригайлова, ни Лужина. А на лекциях студентов продолжают обрабатывать, и теперь на смену проповеднице капиталистических ценностей приходит «почвенник».

«Это у англичан чем выше забор, тем лучше сосед; если ты такой умный, покажи мне свои деньги. Такая философия. А в наших степях это не пройдет, за ними стоит другая реальность – протестантизм, другой климат. На Западе каждый отвечает за себя. Но число психов растет. Отец женится на своей дочери, школьник покупает в магазине пистолет и расстреливает всю школу. В природе выживают сильные виды, исчезают слабые. Человек это осознает. Лао-цзы говорил: богатый человек не бывает честным, честный не бывает богатым. Почему? Да потому что у нас другое отношение к материи, к деньгам, другие отношения между людьми».

События фильма, однако, противоречат казахской версии почвенничества: и в этом климате, как оказывается, побеждают сильные, и в этом пространстве мальчик может приобрести пистолет, отдавая за него дедовский боевой орден, и в этой степной реальности оружие легко пускается в ход, и здесь отношение к деньгам определяет руководит поведением, а человеческая жизнь не стоит ни гроша.

Казахский студент, как и его русский предшественник, не выдерживает тяжести своего бессмысленного «поступка» и идет к «Соне» объясниться.

«Хотел я себя проверить – способен ли на настоящий поступок, или я только трус и болтун, как большинство людей. Задал себе такой вопрос – если б на моем месте были, например, политики, которые собираются бомбить очередную страну и знают, что там будут убиты сотни, тысячи людей, остановила бы их такая мысль? Смешной, детский вопрос. Там, этим дядям, такой вопрос и в голову не придет, у них, кто сильнее, тот и прав. Все остальное – сантименты. Вот и я хотел, чтобы в моей жалкой голове сантименты не появились. Появились. Раз я к вам пришел и выболтнул. Какую глупость я сейчас сморозил… Вы меня не выдадите? У меня, кроме вас, в городе, никого нет».

За дверью подслушивает маленькая девочка, сестра «Сони». Далее, как и подсказывает сюжетная канва романа, студент, понуждаемый «Соней», идет в полицию и доносит на себя сам. Срок, колония, «Соня» навещает его там, Студент протягивает ей руки сквозь стальные решетки. Маленькая девочка подросла, у нее в руках перевод на казахский «Преступления и наказания». Она читает вслух эпилог романа. Конец фильма.

Несомненно: казахского режиссера Дамержана Омирбаева всерьез увлек и, по-видимому, убедил знаменитый русский роман. Убедил в том, что конфликт героя с жизнью – на все времена и происходит во всех климатических зонах. Однако в своих интервью он множество раз повторял, что пытался сделать свою собственную, оригинальную интерпретацию романа, а не его экранизацию или фотографию, и ни в коем случае не хотел быть копиистом и эпигоном. Он искренне полагал, что снял «свое кино», сосредоточившись на современности и на родных казахских реалиях. Кинокритики, писавшие о картине, советовали всем школьникам смотреть именно этот фильм, а не «буквальные», костюмные экранизации, далекие по времени от сегодняшней жизни.

Интерпретация, конечно, получилась: ибо налицо и другое время, и другое место действия, и другое название картины, и другие имена героев и героинь. Но в фильме именно что буквально, фотографически использована схема романа Достоевского, все сюжетные ходы «Преступления и наказания» – пути юноши от «преступления» до «наказания». Ничего «своего» в разработке сценария режиссер (он же и сценарист) «поймать» не смог. Костная система романа, его канва воспроизведены до подробностей, до деталей. Трудно было обойтись даже и без такого (на самом деле очень важного) эпизода, когда в дверь запертой изнутри лавки, где спрятался убийца и валяются на полу два трупа, стучит и рвется еще один претендент на пулю – водитель хлебного фургона. Так и в романе – соскочи дверной крючок старухиной квартиры и столкнись посетитель Алены Ивановны с Раскольниковым, не миновать бы ему топора. Правда, в пистолете казахского студента патронов больше не было.

Но вот что любопытно: новое время (полтора столетия спустя), другая страна (Казахстан), с другим климатом и менталитетом народа, а также дикий капитализм степного края ничего, как мы видим, не изменили в намерениях молодых людей «совершать поступки», то есть убивать и грабить, а потом сокрушаться из-за своей бездарности. В чем же тогда режиссерское «свое» в картине «Студент»?

Кажется, только в том, что мотив убийства, выбор жертвы и моральные издержки убийцы никак не стыкуются. Остается неясным: Студент хочет ограбить ради денег, а для этого убить, или убить из принципа («избавить мир от дрянного человека»), а попутно и ограбить (деньги, мол, всегда пригодятся). Но если цель, главным образом, убить, то почему был выбран скромнейший ларешник? Из-за того, что не отпустил продукты в долг? Так ведь никто никогда никому ничего не отпускает в долг, иначе разорится. Если задача – ограбить, то почему выбрана такая мизерная торговая точка? По знакомству? Что планирует Студент сделать с награбленным? Не видно, чтобы казахский герой намеревался осчастливить человечество, мысленно раздавая деньги беднякам. В отличие от ситуации с Раскольниковым, Студента ни в чем не подозревают, он остается вне поле зрения следствия, не видно и следователя; режиссер легко обошелся без линии «Порфирий Петрович – Родион Раскольников», чем крайне ослабил психологический стержень повествования. Замена ему не найдена, сюжет с «Соней» крайне скуп (здесь нет и не может быть евангельского или любого другого религиозного вкрапления); пунктирны, едва прочерчены и все сцены «после убийства». Студент страдает только из-за того, что его «настоящий поступок» осложнился «сантиментами», а лучше, чтобы их вовсе не было. Вот и все «раскаяние» Студента: сокрушительное разочаровался в себе – мол, не герой, слабак, ничтожество – проверка это выявила и подтвердила.

То же и Родион Раскольников. Горячечно объясняя Соне «сценарий» своего прошедшего «предприятия», он произносит фразу такого отчаянного цинизма, что она, эта фраза, поначалу как-то даже сбивает с толку.

«Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!.. А старушонку эту черт убил, а не я…» (6; 322).

Но старушонку, которую он считает неизмеримо ниже себя, убил он, именно он, а не кто-то другой, и именно убил. И Лизавету (про которую вовсе не помнит) убил тоже он. Но не в его привычках думать об убитых им людях, он себе важнее, чем убитые – и это главная улика его преступления, это – почерк убийства, это судьба убийцы, это тот именно пункт, который воспрепятствует искреннему покаянию, исправлению и возрождению. Раскольников прав только в одном – что ухлопал себя навеки, и в какой-то миг ему дано осознать свою вечную погибель.

Студент в «Студенте» получился, к сожалению, бледной копией Родиона Раскольникова, разве что на сто пятьдесят лет моложе, другой расы и с другим гражданством. Человеческое измерение оказалось, к сожалению, пунктирным и поверхностным, схематичным и блеклым. Замах на авторскую интерпретацию романа Достоевского оправдался по части обстоятельств места и времени; но мотивы, образ действия героя, его характер героя остались подражательными и глубоко не освоенными.

Может быть, поэтому режиссер и не рискнул назвать картину, снятую по мотивам «Преступления и наказания», «родным» именем.

***

Десять немых и десять звуковых экранизаций «Преступления и наказания», снятых за столетие в форматах «буквально», «по мотивам», «по ассоциации», «с отсылкой», режиссерами России, Европы и Америки, при всех их художественных различиях, сошлись в одном: судьба Раскольникова до сих пор «болит» кинематографу, и вылечиться от этой болезни в обозримое время вряд ли удастся. Слишком вписался герой в истекшее столетие, слишком точно рифмуется он с трагической судьбой века…

Оказалось, что войти в историю, если ты громкий убийца (чем больше скандальных подробностей убийства, тем вернее), куда проще и надежнее, чем если ты благонамеренный гражданин: в историю входят и остаются в ней надолго Раскольниковы, а не Разумихины. Читатели и зрители задумываются о том, что и как случится с парой Родион Раскольников – Соня Мармеладова, но им, как правило, нет дела до пары Дмитрий Разумихин – Дуня Раскольникова. К этой паре относятся с небрежностью, как к случаю заурядному, обыкновенному, почти что посредственному. За 150 лет бытования «Преступления и наказания» Родя претерпел чудную трансформацию: в момент убийства и сразу после него он был «тварью дрожащей», но спустя время стал героем, который «право имеет». Яркое зло история помнит лучше, чем обыденное добро.

Героизация Раскольникова и ему подобных пошла полным ходом фактически сразу после появления романа, даже уже на фоне романа. «Русский вестник» еще не закончил печатание глав «Преступления и наказания», как в апреле 1866 года Дмитрий Каракозов, отчисленный из Московского университета за неуплату, как и Раскольников, стрелял в Александра II: бывший студент стал адептом индивидуального террора и считал, что убийство царя может послужить толчком для пробуждения народа к социальной революции. Каракозов, так сказать «однокашник» Раскольникова, признав убийство (вслед за идеологом террора П. Зайчневским) нормальным средством достижения социальных и политических изменений, и открыл эпоху терроризма в России. Накануне покушения Каракозов, как то и принято у убийц по убеждению, распространял прокламации «Друзьям-рабочим!» (один экземпляр был обнаружен при аресте террориста в его кармане):

«Грустно, тяжко мне стало, что… погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ. Удастся мне мой замысел – я умру с мыслью, что смертью своею принес пользу дорогому моему другу – русскому мужику. А не удастся, так всё же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути. Мне не удалось – им удастся. Для них смерть моя будет примером и вдохновит их…»6868
  См.: Шилов А. А. Из истории революционного движения 1860-х годов // Голос минувшего. 1918. №10—12. С. 161.


[Закрыть]

В конце 1870-х по России прокатилась кровавая волна террора: все тогдашние убийства – губернаторов, чиновников, офицеров, жандармов – осуществлялись «по совести», согласно убеждениям. В истории остались имена убийц, которых страна провозгласила героями; особенных почестей заслужили цареубийцы – и те, кто только покушался, и те, кто добился «результата». Россия до сих пор живет, славя, условно говоря, и вымышленных романтиков Раскольниковых, и реальных героев террора Каракозовых, Каляевых, Желябовых, Кибальчичей. Никаких сведений об их раскаянии, сожалении, чувстве вины история не сохранила – они стояли перед судом и/или шли на казнь с гордо поднятой головой, имели (и имеют) массу сторонников и последователей. Стать убийцей и террористом оказалось наиболее быстрым и громким способом добиться славы и войти в историю. «На всех парах через болото» (10; 316) – как говорил Петр Верховенский, идеолог и практик этого занятия.

Воистину, «кто был никем…».