Текст книги "Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 – наши дни"

Контракт – это правовая форма рыночной транзакции. Бартерные сделки с моментальным обменом можно осуществлять почти без всякого правового регулирования. Обезличенный обмен в гораздо большей мере, чем личный обмен, зависит от права. По мере усложнения транзакций, роль контрактного права возрастает. Кредитные операции, транзакции на поставку товаров или услуг в будущем, многоэтапные и реляционные транзакции[60]60
  Понятие реляционного контракта ввел американский юрист Йен Макнилл, чтобы подчеркнуть, что в любом контракте, сколь угодно подробном, содержатся неявные пункты, исполнение которых зависит от долгосрочных отношений доверия между сторонами. – Прим. пер.


[Закрыть], а также операции, в которых качество товара не наблюдаемо для покупателя до момента платежа, – все они требуют судебного механизма принудительного исполнения. Доля транзакций, требующих правового принуждения, по мере развития капитализма увеличивалась. Откликнулось ли контрактное право на этот вызов?

Римское право предусматривало судебную защиту для множества видов соглашений, в том числе для соглашения о купле-продаже, о найме рабочей силы, о поручении (агентского соглашения) и о партнерстве. Это одна из причин, по которой, по мнению ученых, римское право основывалось на индивидуалистических и либеральных ценностях (Gordley 1993). Однако оно не содержало общего понятия соглашения (в отличие от конкретных его видов), правовая сила которого вытекала бы из понятия о свободной воле. Французские и германские кодексы расширили сферу действия контрактов. Однако этот процесс шел достаточно плавно. Даже в гражданском кодексе Наполеона (1804) книга о «собственности» по-прежнему предшествовала книге о «приобретении собственности», где, в свою очередь, разделы о наследовании и дарении помещались перед разделом о контрактах. В германском гражданском уложении (1896) книга об «обязательствах» и разделы о контрактах уже помещались на первый план и шли перед книгой о «собственности».

Робе-Жозеф Потье в своем «Трактате об обязательствах» (1761) выдвинул теорию, согласно которой контракт основан на взаимном согласии сторон, а не на односторонне выданном обещании одного или обоих участников контракта. В этой теории чувствовалось влияние философии общественного договора и правового учения о естественном законе. Вслед за Потье авторы французского гражданского кодекса признали согласие сторон как главный принцип, дающий соглашению юридическую силу[61]61
  Французский гражданский кодекс, ст. 1108–1122. www.napoleon-series.org/ research/government/code/book-3/c_title03.html#section6a


[Закрыть]. Одновременно с этим Французская революция освободила землю от правового контроля со стороны аристократии и церкви, превратив ее в объект купли-продажи и других соглашений. По вопросу о том, можно ли покупать и продавать землю, немецкие юристы продолжали спорить вплоть до конца столетия, когда появилось Германское гражданское уложение (John 1989).

В Англии дела обстояли совершенно иначе. Контракт не признавался в качестве правового понятия вплоть до Нового времени. Отдельные контракты, для которых существовали соответствующие исковые формуляры, разработанные в период созревания общего права (с XII по XIV век), имели механизм обеспечения исполнения. К примеру, судебный приказ о вызове в суд по иску о нарушении договора за печатью позволял взыскать ущерб с того, кто дал обещание уплаты, но нарушил свое слово. Приказ о вызове в суд по иску о неуплате долга также позволял взыскать определенную сумму денег. Однако добиться исполнения через суд тех соглашений, которые не удавалось подвести ни под один судебный приказ, было невозможно. В XVI–XVII веках юристы постепенно расширяли список контрактов, для которых разрешалось использовать старые виды судебных приказов. Эту тенденцию наглядно иллюстрирует тот факт, что в ходе судебного дела Slade v. Morley (1602) приказ по иску о неисполнении соглашения в простой письменной форме был применен к контракту с исполнением в будущем (то есть к контракту, по условиям которого исполнение обязательств отделено во времени от момента подписания соглашения). Судьям приходилось разрешать множество практических проблем, вытекавших из косности старой системы исковых формуляров, предоставляя свободу действий коллегиям присяжных и применяя к новым областям понятие переводного векселя из коммерческого права и понятие траста (доверительной собственности) из права справедливости. Блэкстоун в своем сочинении все еще рассматривал контракт как способ приобретения титула на имущество и уделил ему лишь двадцать страниц в своем четырехтомном исследовании английских законов. Лишь в середине XIX века специалисты по общему праву занялись глубокой теоретической проработкой общих принципов контрактного права.

Как сфера применения, так и внутреннее содержание контрактного права существенно преобразились за то столетие, которое отделяло работу Блэкстоуна от знаменитого сочинения Генри Мэйна. В своем сочинении Мэйн отмечал, что современное общество перешло от Status к Contractus. Под влиянием Потье вышло несколько трактатов по контрактному праву, в которых авторы шаг за шагом оформили английскую контрактную теорию. В основе нее лежала теория свободы воли. В итоге в общем праве понятие обязательства (promise) отошло на второй план, а на первое место выдвинулось понятие соглашения. Основными элементами контракта стали оферта и акцепт.

Шла разработка доктрин общего права. В них затрагивалась природа условий договора, применимость к договорам неявных условий, природа ошибок, делающих контракт недействительным, а также принципы оценки ущерба. Доктрина справедливой цены отмерла. Все реже судьи выявляли в контрактах подразумеваемые гарантии (implied warranties). Господствовала доктрина caveat emptor (лат. «покупатель должен остерегаться»). Традиционные принципы встречного удовлетворения (consideration) и частного характера договорной связи (privity of contract) получали все более узкое толкование (Ibbetson 1999). По мнению ряда историков права, в первой половине XIX века английское контрактное право полностью обновилось, перешагнув в эпоху свободы контракта. Однако о том, какие социально-экономические последствия вызывало это преображение, единого мнения нет. Одни историки полагают, что оно высвободило дух предпринимательства, позволило развернуться рынку, способствовало более эффективному размещению ресурсов и экономическому росту. Другие подчеркивают то влияние, которое оно оказало на распределение богатств, в результате чего промышленники получили возможность финансировать свою деятельность за счет земельных собственников и наемных работников (Horwitz 1979; Posner 1986: 229–238).

В конце XIX века в этом процессе развития наступил перелом. Альберт Вэнн Дайси обратил внимание, что государство стало все чаще вторгаться в экономику, и охарактеризовал последние десятилетия XIX века как «эру коллективизма» (Dicey 1905). В особенности он указывал на законодательные акты, призванные защитить бедноту и наемных работников. Основное внимание в своей знаменитой книге «Взлет и падение свободы контракта» Патрик Атийя уделил доктринам в прецедентном праве, но наряду с этим указал на поворот, наметившийся в конце XIX века в теории свободной воли (Atiyah 1979: 681–777). В частности, об этом повороте говорило то, что суды все чаще отказывались принуждать к исполнению соглашений, связанных с ограничением свободы торговли, например картельных соглашений, а также в полной мере признавать контракты на монополистических рынках. На новом этапе суды, следуя примеру законодательных органов, стали нарушать свободу потребительских контрактов, контрактов о найме рабочей силы, контрактов, в которых есть признаки хищнических процентов, и т. д. Спустя некоторое время, суды разработали доктрины, в которых пересматривались принципы свободы выбора и взаимного согласия сторон. Наконец, некоторые виды правоотношений, в эпоху безусловной свободы контракта принадлежавшие к исключительной области контрактного права, были отнесены к сфере корпоративного права, имущественного права, деликтного права и т. д.

Итак, хотя принцип свободы контракта постепенно укреплял свои позиции и в Англии, и на континенте, происходило это по-разному – посредством кодексов на континенте, посредством прецедентного права в Англии. Кроме того, поистине неограниченная свобода контракта действовала очень недолгое время. Когда капитализм только начинал развиваться, ее еще не признавали; затем, хотя развитый капитализм продолжал свой подъем, ее перестали признавать. Деловые люди умудрялись заключать сделки без помощи великих доктрин контрактного права, пользуясь свободой, которую предоставляла биржа и мировой рынок и прибегая к услугам ловких юристов – как до, так и после наивысшего расцвета свободы контракта.

Историки права любят до мельчайших подробностей изучать доктрины имущественного права. Меньше внимания они уделяют такой теме, как регистрация земли, которая кажется им простым административно-техническим вопросом. Однако, когда мы смотрим на систему земельных реестров с точки зрения экономического роста, оказывается, что они очень важны. Трудности, связанные с регистрацией прав собственности, сегодня хорошо знакомы развивающимся странам. Для быстрорастущих городских центров третьего мира типичная проблема – это стихийная застройка, когда люди сначала самовольно занимают землю, а потом, в лучшем случае, спустя годы начинается систематизация и регистрация титулов собственности. Как показал де Сото, низкая степень разграничения и защиты прав собственности порождает экономически неэффективную неформальную экономику (De Soto 1989). Говоря, в частности, о земельных кадастрах, Бенито Арруньяда доказывал: чем меньше неопределенности относительно прав собственности, тем легче использовать землю в качестве залога для кредита, тем ниже транзакционные издержки и тем эффективнее размещение ресурсов (Arrunada 2012; Arrunada and Garoupa 2005).

Во Франции испокон веков нотариусы хранили записи о передаче земли. Эти полугосударственные реестры послужили прекрасной отправной точкой для государственных кадастров в Новое время (Engerman et al. 2003: 9-10; Hofman, Postel-Vinay, and Rosenthal 2000). Однако в этой системе реестров фиксировались сделки с землей, а не титулы собственности на нее. По окончании революции всё настойчивей стали звучать призывы провести опись земли в общенациональных масштабах. Но лишь в правление Наполеона в 1807 году во Франции появился закон, который заложил основу для парцеллярного кадастра[62]62
  Парцелла во Франции – участок земли, принадлежащий одному собственнику. Границы парцелл изначально определялись с налоговыми целями. – Прим. пер.


[Закрыть]. Завершена эта работа была к 1850 году. Во французском гражданском кодексе требование регистрировать титул собственности отсутствовало, однако землю в ипотечном залоге нужно было регистрировать. Закон 1855 года требовал вносить в регистрационную книгу полный текст договора о купле-продаже недвижимости. В реестре постепенно скапливались и сохранились данные об актах передачи собственности и, следовательно, содержались сведения о правомочности тех или иных притязаний. Суды могли использовать эти сведения, чтобы впоследствии (лат. ex post) разграничить права собственности по результатам тяжбы. Кроме того, суды использовали необычную очередность удовлетворения притязаний. Рассматривая споры с участием третьих лиц, они устанавливали очередь на основании даты записи в государственном бюро, а не даты заключения контракта.

Германская традиция породила иную модель регистрации земли. Сначала реестры появились на муниципальном уровне, в торговых городах позднего Средневековья, в частности в ганзейских Гамбурге и Бремене. Затем дополнительное формальное закрепление они получили благодаря статутам XVII века. В начале XIX века кадастры ввел ряд германских государств (чтобы улучшить систему налогообложения). В некоторых западных регионах в их основу были положены кадастры Наполеона. В третьей четверти столетия несколько германских государств завели земельные реестры для внесения сведений о титулах собственности и о землях в ипотечном залоге – одной из последних в 1872 году это сделала Пруссия. После объединения прусские статуты легли в основу законодательства Германской империи. Гражданским уложением была создана общенациональная система регистрации земли. Всеобъемлющим сводом для прав собственности и других видов прав на землю и здания там служит поземельная книга (Grundbuch). В германском реестре собираются данные не об актах передачи или притязаниях, а о самих правах, поэтому она требует сведений о полном разграничении всех имущественных прав.

В Англии поземельные переписи проводились на нерегулярной основе. Данные о первой такой переписи вошли в «книгу страшного суда» 1086 года. Споры о титулах собственности решались в ходе судебных тяжб. По итогам рассмотрения дела, которое суд открывал приказом по иску о нарушении права (writ of right), проигравшая сторона лишалась всех притязаний на землю. Однако по такому исковому формуляру был установлен высокий сбор и доказать правоту по нему было тяжело. Альтернативный, более быстрый и дешевый приказ о «новом захвате» («writ of Novel Disseisin») не позволял восстановить титул собственности на землю: применить его могло лицо, лишенное владения, и только против лица, лишившего его владения. Если приказ по иску о нарушении позволял установить наиболее полный объем имущественных прав, который только существовал в Англии[63]63
  Следует отметить, вся земля в Англии считается собственностью короны и лишь находится в разных формах владения у различных лиц. – Прим. пер.


[Закрыть], приказ о «новом захвате» был на одну степень слабее и позволял восстановить лишь право владения (Baker 2002; Maitland, Chaytor, and Whittaker 1909). В запутанной старинной иерархии исковых формуляров общего права существовало еще много других типов приказов и уровней прав собственности, что влекло длительные судебные тяжбы, щедрые вознаграждения для адвокатов и массу экономической неопределенности.

Поскольку система разграничения прав собственности в суде была слишком неповоротливой, в XVIII – начале XIX века постепенно усиливалось требование реформировать имущественное право и, самое главное, ввести земельный кадастр. В 1830 году комиссия по имуществу выпустила доклад, в котором согласилась, что нужно организовать реестр с внесением в него сведений об актах передачи. Мысль о том, что можно регистрировать не транзакции, а титулы собственности, стала распространяться после принятия в 1854 году Закона о морском флоте, создавшего реестр судов. Сэр Роберт Торренс, премьер-министр Южной Австралии, в 1858 году опробовал такой земельный реестр в колонии (к этому реестру я вернусь ниже). В английском своде законов регистрация земли была закреплена четырьмя годами позднее, после принятия в 1862 году Закона о земельном реестре. Недостатки этой первой английской системы были исправлены после изучения немецкой модели, и, наконец, в 1897 году Законом о передаче земли была введена обязательная регистрация (Offer 1981).

В эпоху, предшествовавшую расцвету капитализма, западноевропейские государства использовали два метода поощрения инноваций: денежные вознаграждения и гарантии монопольных прав. При старом порядке во Франции, как правило, использовался первый метод. Те, кто изобретал и внедрял новшества, получал титулы, пенсии, единовременные поощрения, премии, субсидии на производство и освобождался от уплаты налогов. В некоторых случаях изобретателям также жаловали монополию в виде исключительной привилегии. В Англии, как правило, применялся второй метод поощрения. Елизавета и первые монархи династии Стюартов использовали монополию, чтобы побудить иностранных ремесленников и изобретателей поселиться в Англии. Позднее эти монопольные права стали получать и местные жители. Парламент и судьи с враждебностью смотрели на то, как корона за счет монополий находит себе новые источники финансовой независимости и укрепляет политическую власть, и в 1624 году был принят «Статут о монополиях»[64]64
  Материал, посвященный Англии, взят из: Harris 2004. Статут запрещал короне выдавать всякие монополии без согласия парламента. Однако был достигнут компромисс и допускалось несколько исключений из запрета. Согласно статье 6 Статута, под него не подпадали королевские жалованные грамоты, которые предоставляли монополию «первому и подлинному изобретателю новых изделий на срок до четырнадцати лет». Эта статья заложила статутную базу для английского патентного права на два века вперед. Она означала, что королевская власть и дальше может даровать монополии на изобретения своим единоличным решением. Подобное решение принималось безо всяких процедур или критериев. Как и любой другой королевский патент, хартия или франшиза, такая жалованная грамота находилась под защитой суда. Корона жаловала патент ex post, по факту изобретения, по своему усмотрению и преследуя собственные цели. Поэтому люди не могли рассчитывать, что получат патент, а законодательство не создавало потенциальному изобретателю твердой уверенности, что его затраты времени и труда окупятся.


[Закрыть].

В начале XVIII века на место старой системы пришла регистрация патентов, отнимавшая у государства деньги и время, но не включавшая никакой содержательной проверки, насколько ценен патент. После 1711 года заявителей на патент все чаще просили прикладывать детальные описания того, как они пришли к своему открытию. В ряде случаев служащие патентных бюро настаивали на подробных чертежах. К 1734 году требование прикладывать техническое описание вошло в норму, но лишь спустя тридцать четыре года эта практика была закреплена в английских законах, и опять же не через акт парламента, а через решение судьи лорда Мэнсфилда в деле Liardet v. Johnson в 1778 году. Рассмотрев это дело, Мэнсфилд постановил, что техническое описание должно быть настолько полным и подробным, чтобы любой специалист из той же отрасли мог понять его и применить изобретение без дальнейших опытов (Adams and Averley 1986).

Скорее всего, подобная практика возникла потому, что по мере накопления патентов – а скапливались они в основном в одних и тех же областях, таких как каретное дело, беление и изготовление масла, – работа королевских регистраторов затруднялась. Они были обязаны неукоснительно следовать Статуту, то есть выдавать патенты только на новые изделия. Но понять, действительно ли проситель изобрел новый метод или машину, чиновникам становилось все труднее. Требуя техническое описание, они стремились вовсе не проявлять профессиональную скрупулезность; они хотели переложить бремя доказательства с себя на другие заинтересованные стороны (Macleod 1988). В некоторых случаях это освобождало государство от всякой обязанности выступать в качестве истца или ответчика. Важная особенность этой системы состояла в том, что право собственности изобретателя на патент устанавливалось как результат судебного спора, то есть уже после того, как он на практике применил изобретение – ex post, а не ex ante. Ни регистраторы, ни суды не предоставляли изобретателям подробных правил, как нужно составлять техническое описание. Изобретатели могли вложить силы в эксперименты, составление технического описания, получение патента, производство и сбыт только для того, чтобы потом выяснить в суде, что их патент не действителен.

Но слабые места английского патентного права были связаны не только с техническим описанием. Проблема оказалась шире и серьезнее и вытекала из того, что законодательная основа интеллектуального права собственности в сфере изобретений на всем протяжении промышленной революции состояла из одной-единственной статьи – статьи 6 Статута о монополиях 1624 года. Остальные нормы предстояло создавать судьям. Однако им было трудно уточнить правовые нормы, имея перед глазами столь малое число тяжб: на 1750–1769 годы пришелся один спор, в 1770–1799 годы случился двадцать один (Dutton 1984: 69–85). Поскольку судьи, в отличие от парламентариев, не могут сами очерчивать сферу, в которой они будут творить право, они зависят от того, насколько велик наплыв исков. В данном случае поток составлял менее одного дела в год, и многие из этих процессов кончались установлением фактов или мелких правовых обстоятельств. К этому также следует добавить, что данная сфера права была особенно сложна, так как судьи, сталкиваясь с техническими вопросами, незнакомыми для юриста, не могли приложить к ней доктрины, заимствованные из других областей права, а также потому, что одни нововведения стремительно сменялись другими.

На незавершенность патентного права указывает сочинение не кого иного, как Джеймса Уатта, написанное им в 1795 году и озаглавленное «Некоторые сомнения и вопросы относительно патентов». В нем Уатт перечисляет восемь вопросов, которые можно объединить в четыре группы: 1) что подлежит патентованию? 2) что следует включать в техническое описание? 3) каково взаимоотношение между старыми и новыми патентами? 4) какое применение монопольной власти будет считаться незаконным? Лишь спустя несколько десятилетий после начала XIX века, по мере того как возрастало число судебных тяжб и сменилась не одна парламентская комиссия, в 1852 году была принята поправка к закону о патентах и начал появляться более подробный и законченный свод норм в этой области.

Английская система, по сути, предоставляла стимулы ex ante, которые иногда лишь создавали выгоду ex post (Mokyr 1990: 247–252; Мокир 2014: 388–396). Одни патенты суд признавал недействительными, другие не мог в полной мере защитить. Нарушались патенты довольно часто. Хотя изобретателям не всегда полностью доставались монопольные прибыли, на которые они изначально рассчитывали, их все же хватало, чтобы продолжать свою деятельность и не терпеть убытков. Когда патентная система порождала нежелательные следствия или когда изобретательское лобби давило слишком сильно, вмешивалось государство. Если у государства был конкретный или символический интерес к тому или иному изобретению (как в случае с хронометрами для точного определения долготы на море, необходимого военному и торговому флоту), государство объявляло специальное вознаграждение за успешное изобретение, повышая тем самым стимулы.

Поправка к закону о патентах, принятая в 1852 году, формализовала и упорядочила процедуру заявок. Было учреждено Бюро комиссара по делам регистрации, которое упростило прием заявок и открыло доступ к существующим патентам для их владельцев и промышленников. Издержки на регистрацию упали. Патенты были действительны на всей территории Великобритании. Однако в своей основе сохранялась модель регистрации, в которой не было предварительной проверки, а суды могли отменить патент.

Современная патентная система во Франции появилась после революции и регламентировалась законами 1791 и 1844 годов. Заявки на патент подавались через простую систему регистрации. В отличие от Англии, где действовал прецедент Лиарде, во Франции не было требования к обязательному техническому описанию изобретения. Заявители могли подать на патент, даже если их предупреждали, что он, скорее всего, окажется недействительным. Актуальность патента устанавливалась ex post, если кто-то оспаривал его в суде, а не ex ante при регистрации. В этом смысле французская система походила на английскую.

В США патентное право развивалось иначе и породило иную модель. Конституция США предоставляла конгрессу полномочия «содействовать развитию науки и полезных ремесел, закрепляя на ограниченный срок за авторами и изобретателями исключительные права на принадлежащие им сочинения и открытия». Единое федеральное патентное законодательство предотвращало конкуренцию между юрисдикциями штатов, обеспечивало единообразие и сулило изобретателям монополию на более обширном рынке. В 179⁰ году была введена система проверки патентов. Ею занялась специально отобранная комиссия из высших государственных лиц, в которую вошли государственный секретарь (Томас Джефферсон), министр юстиции и военный министр. Но поскольку эта работа отнимала много времени, три года спустя определять действительность патентов поручили окружным судам. Так родилась система, при которой патенты считались зарегистрированными до тех пор, пока кто-либо не заявит возражение. Когда же возражение было заявлено, суды решали, следует ли подтвердить или отменить патент. Эта система подверглась реформе в 1836 году, когда был принят закон, создававший патентное бюро (Bracha 2005; Khan 2005). Сотрудники бюро должны были изучать заявки и набирались из числа опытных и технически квалифицированных специалистов. Авторы изобретений, чьи заявки бюро отказалось удовлетворить, сославшись на вероятное противоречие с одним из действующих патентов, могли обратиться в федеральный суд с просьбой пересмотреть решение этого органа. Высшим правом отменять или подтверждать патенты обладал Верховный суд Соединенных Штатов. Система изучения патентов снижала неопределенность относительно их ценности (Khan 1995; Lamoreaux and Sokoloff 2001). За регистрацию взималась гораздо более низкая плата, чем в Англии и континентальной Европе. Информация о них находилась в свободном доступе. Передача патентов и выдача лицензий на их использование разрешались и легко осуществлялись благодаря тому, что права собственности были точно установлены.

Закон Германской империи о патентах был принят в 1877 году. Он создавал централизованную административную систему для выдачи патентов на оригинальные изобретения. Изучением патентов занимались эксперты специальной комиссии. Сведения о регистрации были открыты для публики, и любое лицо, чьи интересы были затронуты патентом, могло его обжаловать. Документ давался тому, кто первым подаст заявку, а не «первому и подлинному изобретателю» (Seckelman 2002). Начиная с 1891 года появилась еще одна, более слабая, форма защиты изобретений – патент на полезную модель (Gebrauchs-muster), или, как его еще называют, «мелкий патент», и он также выдавался через систему регистрации. Защита предоставлялась изобретениям, представимым с помощью чертежа или модели, пусть и с очень небольшой долей новизны. Срок действия патента составлял три года и мог быть продлен еще на три года, но не более одного раза. Немецкая модель очень походила на раннюю американскую за тем исключением, что плата за регистрацию была значительно выше – для фильтрации (скрининга) заведомо бесполезных заявок.

В третьей четверти XIX века в Европе дискуссия о том, нужна ли вообще система патентов, какой бы то ни было модели, достигла наивысшего накала. Экономисты доказывали, что монополия, создаваемая такой системой, противоречит принципам экономической свободы и конкуренции. В Англии в 1872 году был подготовлен закон, ослаблявший монополию, но он в итоге не прошел через парламент. В Германии закон о патентах пришлось отложить на несколько лет из-за противодействия его принятию. В Швейцарии первый закон о патентах был одобрен в 1887 году после нескольких безрезультатных голосований в парламенте и на референдуме. В Голландии действовавший закон о патентах был в 1869 году отменен и заново принят лишь в 1910 году (Machlup and Penrose 1950). Весьма примечательно, что выбить одну из важнейших его правовых опор капитализма отчаянно пытались как раз в наиболее бурный период второй промышленной революции. Однако опора выстояла.

Хан и Соколофф утверждают, что американская система патентного права, основанная на предварительном изучении, давала гораздо более мощные стимулы к технологическим изобретениям, чем британская система, основанная на регистрации и судебных тяжбах (Khan 2008; Khan and Sokoloff 1997). В отличие от Англии, где первый после 1624 года закон в этой сфере был принят лишь в 1852 году, в США в период с 1790 по 1842 год издали восемь федеральных патентных актов. В результате патентное право США дало стимулы для гораздо более бурного изобретательства представителям разнообразных социальных групп и в более широком круге отраслей. Численно измерить уровень активности изобретателей и его воздействие на экономический рост отнюдь не просто. По всей видимости, по числу изобретений и темпам роста в рассматриваемый период Британия была вполне успешна. Удалось ли США ее превзойти, не совсем понятно. Кроме того, чем лучше патентное законодательство разграничивает права собственности и чем надежней их защищает, тем, возможно, выше его социальные издержки. Вполне допустимо, что патентное право не только стимулирует инновации, но вместе с тем снижает темпы распространения изобретений и повышает монопольную ренту изобретателей в ущерб производителям и потребителям. Можно привести не один яркий пример, когда важное изобретение осталось без защиты или патент на него был оспорен в суде, и не меньше примеров, когда успешная защита патентов или их продление сузили масштаб применения изобретений. Сегодня многие европейские страны могли бы только позавидовать Британии, обладавшей таким сильным изобретательским духом и такой патентной системой.