Текст книги "Великая Отечественная война в современной историографии"

История не обходится без иронии. Генералу С.М. Кривошеину выпало в сентябре 1939 г. принимать город Брест и Брестскую крепость от немцев и организовать совместный парад с немецкими частями генерала Г. Гудериана. «Пожалуй, – пишет автор, – в истории Второй мировой войны этот случай, когда генерал-немец пожимал руку генералу-еврею и они вели дружественную беседу на общем военном параде, был уникальным» (2, с. 59). В 1941 г. Кривошеин командовал 25-м механизированным корпусом и вел тяжелые бои с войсками Гудериана под Москвой. Подполковник Л. Винокур 31 января 1943 г. принимал капитуляцию фельдмаршала фон Паулюса и его штаба в Сталинграде. Паулюс по привычке приветствовал его словом «Хайль!»…

В боях на фронте, по подсчетам автора, было убито около 120 тыс. евреев. Еще 80–85 тыс. человек попали в плен, из них 75– 80 тыс. погибли; выжили примерно 4500 военнопленных-евреев, главным образом те, кто попал в плен к финнам, а не к немцам. Распространенный в годы войны стереотип о том, что евреев якобы «не видно на передовой», не имел, таким образом, ничего общего с действительностью. Автор отмечает, однако, что его возникновению могло способствовать значительное число ассимилированных евреев, а также тех, кто скрывал свое еврейское происхождение на случай, если не удастся избежать плена.

Проявления антисемитизма в Красной армии не были редкостью, особенно в наступательный период войны, – вплоть до преступлений на почве неприязни к евреям. Автор связывает это с призывом в армию в 1944 г. большого числа людей с недавно освобожденных территорий, а также с тем, что антисемитами были Сталин и А.С. Щербаков – один из ближайших сподвижников диктатора, возглавлявший с 1941 г. Совинформбюро и с 1942 г. Главное политическое управление Красной армии. Тем не менее на практике результаты дискриминации были весьма ограниченными: так, процент генералов-евреев (2,2%) превышал долю евреев в составе населения СССР (1,78% к началу войны). «Вероятно, – заключает И. Арад, – это объясняется высоким процентом евреев среди командного состава еще в довоенный период и тем, что обстановка “солдатского братства” на фронте не давала антисемитизму проникнуть на все уровни командования» (2, с. 165). Замалчивание боевых заслуг военнослужащих-евреев было обусловлено не только, а возможно, и не столько антисемитизмом, сколько опасениями сыграть на руку германской пропаганде.

Важный вклад евреи внесли также в работу оборонной промышленности. Этому способствовал их высокий уровень образования, тем более что после революции были сняты действовавшие ранее ограничения для евреев при поступлении в высшие учебные заведения. В начале 1930-х годов доля евреев от общего числа советских студентов колебалась в диапазоне 12–15%. В годы войны евреи работали на заводах, руководили предприятиями и отраслями, участвовали в разработке новых систем вооружения и военной техники. Евреями были: нарком путей сообщения Л.М. Каганович; нарком военной промышленности (позже нарком боеприпасов) Б.Л. Ванников (под его руководством производство боеприпасов увеличилось в два раза в 1942 г. и еще в три раза – в 1943-м); «танковый король» генерал-майор И.М. Зальцман (в 1942–1943 гг. нарком танковой промышленности, в дальнейшем с 1943 по 1949 г. возглавлявший челябинский «Танкоград»); авиаконструкторы С.А. Лавочкин и М.И. Гуревич и многие другие. Немало евреев было и среди рабочих. В послевоенные годы многих евреев, занимавших высокие посты в годы войны, исключили из партии и понизили в должности или уволили на пенсию; в советской историографии вклад евреев в развертывание военного производства замалчивался вплоть до начала перестройки.

К началу Второй мировой войны на территории СССР в границах 1939 г. проживало около 3 млн евреев, в том числе 2 млн 100 тыс. – в областях, которые в годы войны были оккупированы немцами и их союзниками. Примерно 1 млн 150 тыс. из них были мобилизованы в Красную армию, эвакуированы или успели бежать до прихода оккупантов. Остались в основном женщины, дети и старики. Национальные еврейские организации за два десятилетия советской власти были практически полностью уничтожены. Как следствие, никакого еврейского подполья к востоку от старой границы не возникло.

Иная ситуация сложилась в западных областях, присоединенных к Советскому Союзу в 1939–1941 гг. Здесь проживали до 2 млн 150 тыс. евреев, уровень их национального самосознания был выше, чем в других частях СССР, еврейские организации продолжали действовать. Мобилизация в РККА почти не затронула еврейское население этих областей, но часть евреев были высланы в восточные регионы Союза еще до начала войны (в основном беженцы из Польши и лица, заподозренные в неблагонадежности) или сумели бежать на восток до прихода германских войск. Под властью оккупантов остались 1 млн 700 тыс. евреев, их половозрастной состав был более или менее однородным. Городское подполье на советской территории, по оценкам автора, было слабее, чем в Западной Европе, но особенностью Восточного фронта стало сильное партизанское движение. Это способствовало возникновению еврейского подполья в Западной Украине, Западной Белоруссии и Прибалтике и повлияло на характер его деятельности, основными целями которой стали уход в леса и участие в партизанской борьбе.

Подпольные группы имелись во многих гетто, однако сколько-нибудь подробная информация сохранилась лишь по тем гетто, которые просуществовали достаточно долго. В Минском гетто подпольем руководили коммунисты, в других крупных гетто (Вильнюсском, Каунасском и др.) подпольные группы формировались совместно коммунистами и представителями различных молодежных сионистских движений. Поскольку массовое уничтожение евреев началось именно на оккупированной советской территории, еврейское подполье возникло здесь раньше, чем в Польше. Тем не менее подпольщикам редко удавалось получить поддержку значительной части населения гетто, поскольку большинство узников зависели от своих семей, подпольную деятельность считали бесперспективной и рассчитывали, что лояльность по отношению к оккупантам дает более надежные шансы дожить до конца войны. Аналогичной позиции часто придерживались и юденраты (органы еврейского самоуправления в гетто, создававшиеся немцами), хотя в Минске и Каунасе, а также во многих малых гетто юденраты, напротив, тесно сотрудничали с подпольем. Стратегия подпольщиков в таких условиях была направлена либо на переправку как можно большего числа евреев в леса, как в Минском или Каунасском гетто, либо на подготовку восстания в день ликвидации гетто, когда такое восстание окажется последней возможностью выжить. Во многих местах, например в Вильнюсе, неверная информация о сроках ликвидации гетто привела к тому, что поднять восстание вовремя так и не удалось. В малых гетто подпольные организации строились не на идеологических началах, а на личном знакомстве между участниками; их тактика сводилась обычно к поджогу гетто (строения в большинстве малых гетто были деревянными) и массовому побегу в создавшейся неразберихе.

Особую страницу истории еврейского сопротивления составляет история подпольных групп в рабочих бригадах (главным образом из узников гетто и военнопленных, не только евреев), использовавшихся нацистами при проведении в 1943–1944 гг. секретной «Операции 1005» по уничтожению следов массовых убийств на советской территории. Рабочие таких бригад содержались под особенно бдительным надзором, но и мотивация к побегу была достаточно высокой, поскольку по окончании работ всех их ожидала неминуемая смерть. До нас дошли сведения о нескольких побегах, хотя из их участников уцелеть удалось лишь единицам.

Евреи участвовали и в деятельности нееврейского подполья на оккупированной территории, а также в концлагерях и лагерях смерти. Так, инженер И.П. Казинец, сумевший скрыть свое еврейское происхождение, стал первым руководителем «резервного горкома ВКП (б)» в Минске – главной подпольной организации города. Пленный лейтенант Красной армии А.А. Печерский возглавил восстание 14 октября 1943 г. в Собиборе – самое знаменитое из лагерных восстаний; спастись удалось более чем сотне узников, некоторые из них впоследствии присоединились к партизанам. Автор приводит и другие примеры.

Наиболее сильное партизанское движение во время войны сформировалось в Белоруссии, где имелись обширные лесные массивы, а население в большинстве своем достаточно лояльно относилось к советскому режиму. Партизанское движение на Украине было гораздо слабее: здесь были сильны позиции националистов и действовали формирования ОУН-УПА, лесов было меньше, чем в Белоруссии, плотность населения – выше, дорожная сеть также была более густой. В Прибалтике советских партизан почти не было. Это повлияло и на масштабы участия евреев в партизанском движении: основная часть евреев-партизан действовала в Белоруссии, хотя небольшое количество имелось и на Украине. В отдельных партизанских отрядах создавались даже национальные еврейские подразделения, хотя эта практика и не поощрялась советским руководством. Причиной тому, по мнению автора, был не антисемитизм, а общая установка на то, что все народы Советского Союза должны сражаться вместе, а структура партизанских отрядов должна строиться по территориально-административному, а не по национальному принципу.

Проявления антисемитизма, впрочем, не были редкостью даже в Белоруссии, не говоря уже об Украине. В сохранившихся источниках упоминаются отказы партизанских командиров принимать евреев в свои отряды, грабежи и убийства евреев партизанами, дискриминация еврейских бойцов в партизанских отрядах и т.д. Наиболее часто этим грешили так называемые «дикие» партизанские формирования, существовавшие до того, как был создан Центральный штаб партизанского движения, но и организованные партизанские соединения не были свободны от антисемитизма.

Характерной чертой еврейского партизанского движения стали многочисленные семейные лагеря, предназначенные для укрытия небоеспособных евреев – женщин, детей и стариков. Наиболее крупные из них были созданы Т.Д. Бельским (командир знаменитого партизанского отряда братьев Бельских) и Ш.Н. Зориным в Налибокской пуще. К моменту освобождения Белоруссии советскими войсками в них укрывалось 1000–1200 и 558 человек соответственно. Лагерь Бельского представлял собой настоящее партизанское местечко с собственной школой и даже кладбищем. Семейные лагеря несли особенно тяжелые потери от немецких облав. Ситуацию усугубляло то, что многие партизанские командиры относились к их обитателям как к «дармоедам», пока Бельский и Зорин не превратили свои лагеря в тыловые базы для других партизанских отрядов.

В Восточной Белоруссии и на территории РСФСР партизан-евреев было меньше, поскольку основная часть боеспособных мужчин была мобилизована в армию. Евреи, воевавшие в партизанских отрядах в этих местах, в большинстве своем разделяли идеологию советского интернационализма и не стремились создавать национальные еврейские подразделения.

Общее количество партизан-евреев автор оценивает в 19 050–22 400 человек (6,7–8% от суммарной численности всех советских партизан); до конца войны дожили около 13 000. В семейных лагерях нашли укрытие 10 650–13 500 человек. Остальная часть еврейского населения оккупированных территорий была почти полностью уничтожена нацистами. Наступающим частям Красной армии удалось спасти всего 50–57 тыс. евреев в Транснистрии (территория между Днестром и Бугом) и 16 тыс. человек в Черновцах: эти земли были оккупированы румынами, и немцы просто не успели завершить уничтожение проживавших там евреев.

Всего, таким образом, заключает автор, в боях с немцами и их союзниками принимали участие примерно 510–540 тыс. советских евреев. Их потери (на фронте, в плену и в партизанских отрядах) составили, по его подсчетам, 204–209 тыс. человек, или около 40%. И. Арад отмечает, что «это был самый высокий процент погибших среди всех народов СССР и других народов, участвовавших во Второй мировой войне» (2, с. 427).

* * *

Теме еврейского сопротивления посвящена также книга Бар-бары Эпштейн (Калифорнийский университет в Санта-Крузе) «Минское гетто, 1941–1943: Еврейское сопротивление и советский интернационализм» (3). Изданная в 2008 г., она стала результатом исследовательского проекта, начатого еще в конце 1990-х годов, после того как Эпштейн случайно получила возможность пообщаться с бывшими узниками Минского гетто, по-прежнему проживавшими в белорусской столице. Работа основана главным образом на воспоминаниях и материалах устной истории: автору удалось лично опросить несколько десятков бывших узников Минского гетто в Белоруссии и Израиле (включая нескольких бывших партизан и подпольщиков) и изучить хранящиеся в Израиле расшифровки более ранних интервью, а также обширный массив воспоминаний в израильских и белорусских архивах. Используемые в книге тексты написаны в основном на русском, иврите или идише. Опрошенные автором бывшие узники гетто чаще отвечали по-русски (особенно в Белоруссии), но также на идише; в Израиле несколько интервью были взяты на иврите. Эпштейн привлекает и немецкие документы, но в них содержится довольно мало информации о Минском гетто.

Затрагивая во введении вопрос о достоверности и надежности используемой источниковой базы, автор отмечает, что, как показало сравнение сведений из разных источников, относящихся к одним и тем же событиям, информация, сообщаемая непосредственными участниками этих событий, практически всегда была вполне достоверной. Проверку сведений значительно облегчило то обстоятельство, что бывшие узники гетто, проживавшие в Минске, продолжали общаться друг с другом; те из них, кто уехал в Израиль, жили более обособленно. Единственная полностью фальшивая история, с которой Эпштейн пришлось столкнуться (интервью женщины, которая на самом деле не была в гетто), является исключением, подтверждающим правило.

Минск был занят немцами 27 июня 1941 г., приказ о создании гетто вышел 19 июля, переселение минских евреев на его территорию завершилось к августу. Их численность, вместе с евреями, прибывшими из других населенных пунктов, составляла, по разным оценкам, от 80 до 100 тыс. человек. Политика немцев по отношению к евреям в Белоруссии была, таким образом, заметно мягче, чем на Украине и во многих других оккупированных регионах, где практически сразу после прибытия германских войск начинались массовые расстрелы евреев, а гетто, даже если они и создавались, существовали относительно недолго. Причиной тому, по мнению автора, была потребность захватчиков в квалифицированных работниках, которая не могла быть удовлетворена за счет одних лишь белорусов. Минское гетто просуществовало вплоть до 21 октября 1943 г., когда последние 2 тыс. его обитателей были вывезены в трудовые лагеря и лагеря смерти.

Положение в Минском гетто и вокруг него во многом отличалось от того, что мы знаем о ситуации в Польше и Литве. Массовые убийства минских евреев начались очень скоро после создания гетто, так что его узники довольно быстро осознали, что оставаться в нем означает неминуемую гибель (в польских и литовских гетто немцам дольше удавалось поддерживать иллюзию, что людей оттуда забирают не на смерть, а на работу). При этом Минское гетто относительно плохо охранялось (проволочный забор и патрули вместо предусмотренной приказом кирпичной стены). Кроме того, в Минске довольно быстро сформировалось сильное подполье, руководители которого сразу сумели наладить взаимодействие с еврейским подпольем в гетто. Лидером минского подполья стал инженер И.П. Казинец, еврей по происхождению; он возглавлял подпольный «резервный горком ВКП (б)» вплоть до ареста 26 марта 1942 г. Подполье в гетто стало одним из подразделений минской подпольной организации. Главной его задачей была переправка евреев из гетто в окружающие город леса; помимо этого, гетто участвовало в снабжении местных партизан оружием, медикаментами, одеждой и др. Особенностью еврейского подполья, нехарактерной для многих других гетто, стала тесная связь с Юденратом. Их сотрудничество продолжалось вплоть до конца июля 1942 г., когда в ходе очередного погрома в гетто все члены Юденрата, за исключением коллаборационистов, были убиты. После того как немцам со второй попытки удалось окончательно разгромить подпольный горком в сентябре 1942 г., отдельные подпольные группы продолжали свои операции самостоятельно, во взаимодействии друг с другом.

Точное количество евреев, которым удалось бежать из гетто, не известно; имеющиеся оценки колеблются от нескольких тысяч до 10 тыс. человек, из которых предположительно около половины дожили до конца войны. В пересчете на общее количество узников гетто это означает, что в Минске местное нееврейское население помогало евреям заметно активнее, чем в Варшаве: в польской столице нашли убежище около 28 тыс. евреев, хотя население Варшавского гетто на пике его численности в пять раз превышало население Минского. Причинами столь тесного сотрудничества между евреями и неевреями в Белоруссии автор считает несколько факторов, которые, по крайней мере в Минске, сработали одновременно: слабые позиции национализма и особенно шовинизма в белорусском обществе; влияние советской идеологии, поощрявшей «дружбу народов», более того, рассматривавшей ее как неотъемлемую часть советского патриотизма; руководящую роль коммунистов в минском подполье; наконец, общую направленность усилий как еврейского, так и белорусского подполья на борьбу с оккупантами, которые воспринимались как общие враги. Проявления антисемитизма имели место и в Белоруссии, в том числе среди партизан, но преобладающим и в лесу, и в городском подполье было отношение к нему как к предательству.

Формы сотрудничества между еврейским и белорусским подпольем были самыми разными. Вплоть до сентября 1942 г. действовала конспиративная типография, шрифт для которой добывали евреи из гетто, работавшие в минских издательствах. Лишь после окончательного разгрома немцами подпольного горкома подпольщики вынуждены были ограничиться доставкой в Минск листовок, напечатанных в лесу. Диверсии на заводах, производивших продукцию для нужд Вермахта, организовывали как белорусские, так и еврейские подпольщики, но раздельно, поскольку евреи и белорусы работали на разных предприятиях. Зимой 1941–1942 гг. была налажена переправка детей из гетто в минские детские дома и в белорусские семьи, готовые их принять, а также в деревни на партизанской территории. Точное количество спасенных таким образом детей установить уже невозможно (советская послевоенная администрация не собирала такие сведения, к тому же не все дети помнили свое прошлое), но речь, видимо, идет о сотнях. Все эти операции осуществлялись несколькими подпольными группами, в том числе не входившими в структуру подпольного горкома, возглавлявшегося И.П. Казинцем, при участии многочисленных жителей Минска, не являвшихся бойцами подполья. Известны случаи, когда еврейские подпольщики, работавшие за пределами гетто, устраивали побеги содержавшихся в Минске военнопленных.

По оценкам автора, к партизанам за годы существования Минского гетто сумели присоединиться примерно 10 тыс. его узников, из которых 2 тыс. были переправлены в лес силами подполья и 8 тыс. бежали самостоятельно, главным образом весной 1943 г., когда стало ясно, что советские войска наступают и немцы, скорее всего, скоро окончательно уничтожат гетто, а партизаны, со своей стороны, стали охотнее принимать добровольцев без оружия, поскольку уже была налажена доставка оружия с Большой земли. Число евреев, пытавшихся убежать в лес, было гораздо больше, но из тех, кто бежал без помощи подполья, выжить и добраться до партизан удавалось, по оценкам информантов Эпштейн, лишь каждому третьему или каждому четвертому. Больше всего евреев бежали в Старосельский лес к западу от Минска, где с апреля 1942 г. действовал отряд (позже бригада) имени Будённого, командиром которого в мае того же года стал С. Ганзенко, спасенный еврейскими подпольщиками из лагеря военнопленных. В составе этой же бригады по инициативе Ш.Н. Зорина весной 1943 г. был организован семейный лагерь, позднее перемещенный для безопасности в болота Налибокской пущи. По разным оценкам, в этом лагере нашли приют не менее 500 беженцев из гетто.

Советскими властями минское подполье еще во время войны было объявлено ложной организацией, созданной Гестапо; наиболее активную роль в этом сыграли первый секретарь ЦК компартии Белоруссии П.К. Пономаренко, а также В.И. Козлов, который с июля 1941 г. возглавлял Минский обком ВКП(б), базировавшийся в лесах. Приказ о запрете сотрудничества с минским подпольем Пономаренко, бывший в то время начальником Центрального штаба партизанского движения, издал 20 ноября 1942 г. После окончания войны многие выжившие участники минского подполья были арестованы по обвинению в сотрудничестве с оккупантами; звание города-героя Минску присвоено не было также во многом усилиями Пономаренко. Эта его подозрительность по отношению к минским подпольщикам могла быть обусловлена известиями о провале сначала первого подпольного горкома в апреле 1942 г., а затем и второго в октябре. Но главная причина, по мнению Эпштейн, состояла в том, что руководство белорусской компартии во главе с Пономаренко попросту бежало из Минска в ночь с 24 на 25 июня 1941 г., бросив его жителей на произвол судьбы. Впоследствии Пономаренко пытался представить это бегство как организованную эвакуацию; получалось, что в городе остались лишь те, кто не хотел уезжать. Кроме того, минский подпольный горком (как первый, так и второй) был создан самовольно, без санкции вышестоящего партийного руководства, а в сталинскую эпоху любые инициативы такого рода автоматически вызывали подозрение. Что касается Козлова, то он был тесно связан с Пономаренко и к тому же пытался преувеличить свою собственную роль в организации сопротивления в оккупированной Белоруссии. Реабилитация минского подполья состоялась лишь в 1960 г.; Козлов и Пономаренко сопротивлялись ей до последнего. К 1962 г. были освобождены из заключения бывшие подпольщики, осужденные по обвинениям в коллаборационизме. В 1974 г. Минск стал городом-героем.

Завершающая глава книги посвящена сравнению истории Минского и Каунасского гетто. Из пяти крупнейших восточноевропейских гетто (Варшавское, Белостокское, Вильнюсское, Каунасское и Минское) в первых трех еврейское подполье выбрало курс на подготовку восстания в самом гетто, поскольку шансы пробраться к партизанам были практически нулевыми. В Вильнюсском гетто восстание так и не состоялось, а в Белостокском в восстании участвовали только бойцы самого подполья: жители обоих гетто в большинстве своем всё еще надеялись так или иначе пережить войну, идея погибнуть в бою их не привлекала. Только в Варшавском гетто участие в восстании приняли практически все его жители, поскольку сомнений в истинных намерениях нацистов уже не оставалось. Особый опыт Минского гетто был обусловлен спецификой обстановки, в которой оно функционировало: партизанские леса находились в дне пути от города, евреям активно помогали белорусские подпольщики и просто местные жители, Юденрат был фактически частью подполья (в Варшаве, Белостоке и Вильнюсе руководители еврейского самоуправления, как правило, пытались сотрудничать с немцами, надеясь спасти как можно больше узников от гибели), связь с другими гетто отсутствовала, поскольку Минск входил в состав СССР с самого начала его существования. Связь Каунасского гетто с Вильнюсом, Белостоком и Варшавой тоже была довольно слабой, местное еврейское подполье, как и в Минске, тесно сотрудничало с еврейским самоуправлением (Элтстенрат) и тоже предпочитало не готовить восстание, а переправлять евреев из гетто в леса. В обоих гетто подобная стратегия обеспечила подпольщикам поддержку остальной части узников. Каунас, однако, располагался дальше от крупных лесных массивов, чем Минск, да и связь с партизанами удалось наладить лишь осенью 1943 г. Как следствие, из Каунасского гетто до партизан добрались лишь 300 человек (гетто было уничтожено 8 июля 1944 г., последние его узники, за крайне редким исключением, погибли или были отправлены в концлагеря).

Опыт оккупированного Минска, таким образом, во многом противоположен истории Варшавского гетто и, по мнению автора, представляет собой наиболее яркий пример альтернативной стратегии еврейского сопротивления, которая до сих пор по большей части ускользала из поля зрения исследователей. В рамках этой стратегии приоритетной задачей еврейского подполья являлась не подготовка восстания внутри самого гетто, а переправка как можно большего числа евреев за его пределы, продолжение вооруженной борьбы с оккупантами вне гетто, организация убежищ для небоеспособных. Реализация подобной стратегии была возможна только в сотрудничестве с местным нееврейским подпольем; таким образом, в случае бегства в лес еврейское сопротивление становилось частью антифашистского сопротивления в целом – в плане как целей, так и методов. Сохранившиеся источники показывают, что лидерами подполья во всех гетто обсуждались обе эти стратегии. Попытки восстания внутри гетто предпринимались в тех случаях, когда кооперация с местным населением оказывалась невозможной; именно такая ситуация сложилась в 1943 г. в Варшаве. Там, где евреям удавалось наладить контакты с неевреями, возобладала стратегия ухода в лес как более продуктивная для дальнейшей борьбы с врагом и к тому же позволявшая спасти большее число людей от гибели.

То, что опыт Минска, в отличие от Варшавы, в послевоенные годы был практически забыт, Эпштейн объясняет несколькими причинами, прежде всего политическими. Бо́льшая часть уцелевших узников Минского гетто после войны продолжали жить в Советском Союзе, где особое отношение нацистов к евреям замалчивалось, как и особый опыт еврейского сопротивления, а сам факт пребывания в гетто мог вызвать подозрения со стороны карательных органов; таким образом, бывшие участники еврейского подполья и еврейских партизанских отрядов по существу были лишены возможности сделать свой опыт достоянием широкой общественности. В США в эпоху маккартизма неприятности, напротив, грозили тем, кто имел связи с коммунистами или подозревался в наличии таковых. Поскольку подполье в Минском гетто, как и в других гетто на советской территории, выбравших стратегию ухода в лес, было как раз довольно тесно связано с коммунистами, те из бывших его участников, кто эмигрировал в Америку, также долгое время вынуждены были соблюдать осторожность. В Израиле столь жестких антикоммунистических настроений не было, но среди идеологов сионизма был слишком популярен стереотипный образ диаспоры как жизни в вечно враждебном (или, в лучшем случае, равнодушном) окружении, оправдывающий необходимость репатриации. История Варшавского и других гетто, где предпринимались попытки вооруженного восстания, вписывалась в этот образ гораздо лучше, чем история Минска, где евреям удавалось сотрудничать с местным населением и уходить в партизаны. Как следствие, восстание в гетто долгое время рассматривалось как наивысшая и наиболее «правильная» форма еврейского сопротивления. Между тем, отмечает автор, «с высоты начала двадцать первого столетия вооруженная борьба кажется уже не столь вдохновляющей, как когда-то. То, что для Минского гетто спасение жизней было более важной целью, хотя и подчиненной по отношению к тому, чтобы взяться за оружие, делает его участникам честь» (3, с. 292).

М.М. Минц