Текст книги "Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях"

Запад и Север обливались уже лучами света иерусалимского и готовились духовным подвигом преобразования к своим грядущим великим судьбам, а Восток, обуреваемый мрачным предчувствием духовного своего упадка, наводнял Сирию последним потоком язычества. Хосров похищал заветный символ святыни иерусалимской, и Сирия делалась театром первой крестовой войны и торжеств царя Ираклия над неверными. Но уже в это время на горизонте Сирии среди жгучих песков Аравии являлся грозный метеор.

Учение, скованное гениальным проповедником Мекки из противоположных элементов древнего завета и учения Зороастрова, морали евангельской и чувственных наклонностей южного человека, бурно полилось в заветное перепутье всех религий. Оно избрало Сирию поприщем первых своих подвигов, а саблю – символом и орудием своей проповеди, предоставя побежденным народам неизбежный выбор между обращением, смертью и рабством политическим, в котором жизнь иноверца выкупается ежегодной данью. Сирия, далекая область обветшалой империи, досталась беззащитной добычей арабским завоевателям и вскоре сделалась горнилом новой религиозной жизни Востока и лагерем фанатических ополчений, которые потекли отселе до Индии, до Центральной Азии и до Пиренеев.

Едва утихла в Сирии буря VII в., и уже элементы гражданственности, завещанные сей стране гением Греции, стали превозмогать дикие инстинкты ее завоевателей. Сирия являет миру единственное зрелище столь быстрого умственного развития. В VIII и в IX вв. халифат, едва воздвигнутый кочевыми племенами Аравии, становится центром умственного труда человеческого рода и великими открытиями в науках и в искусствах, готовит элементы грядущего воспитания Запада, испытуемого в ту эпоху всеми недугами политического младенчества. Тремя веками сирийского халифата заключается духовный и гражданственный подвиг Сирии. Северные племена Азии с обращением своим в воинственный закон Мухаммедов обратились в завоевателей. Север Азии встрепенулся в IV в. хиджры, подобно тому как встрепенулся север Европы в IV в. воплощения, и дикие орды сельджуков нахлынули на Сирию. В эту эпоху общего треволнения европейские народы совершали свои крестовые походы, миллионами погибали в Азии, напояли поля сирийские преизбытком юной своей крови, а внутренние степи Востока высылали сюда миллионы своих монголов. Опустошенная Сирия оставалась затем жертвой, обреченной всем завоевателям до покорения ее Селимом.

С того времени Сирия, покрытая древней своей славой и смертельными ранами, сходит с политического поприща, влачит страдальческое существование, перемеженное кое-где бурными эпизодами внутренней жизни, этими политическими недоносками или предчувствиями, каковы Фахр эд-Дин и Дахир эль-Омар. В наше время под влиянием внешних деятелей становится она театром новых состязаний Востока и Запада. Среди блестящих утопий, порожденных по поводу сирийских событий, что же сулит этому краю будущее? На пространстве, где некогда теснились до 15 млн жителей, вяло прозябают полтора миллиона, раздробленные преданиями, местностью и религией на множество мелких племен и обществ, исполненных взаимной ненависти и всегда готовых служить орудиями взаимного угнетения в руках наместников Порты. Промышленность лениво доживает предсмертный свой период, торговля ограничивается сбытом произведений европейской промышленности взамен немногих грубых продуктов богатейшей в мире почвы и дедовского серебра и золота, нажитого в эпоху мануфактурной деятельности. От мореплавания давно отвыкли потомки тирян и сидонян, а внутренние сообщения сопряжены с такой тратой времени и денег, с такими опасностями, что вряд ли может Сирия домогаться тех великих преимуществ, какие вновь сулит ей теперь географическое ее положение. В самом деле, европейская торговля, утомленная плаванием кругом мыса Доброй Надежды, обращается теперь к своему древнему классическому пути чрез восточный берег Средиземного моря. След этого пути пролегает поныне чрез чудные развалины Баальбека, Пальмиры, Босры, Джераша и Петры, некогда цветущих и великолепных городов, которых основание приписывают арабы царю Соломону и гениям, бывшим в его власти. Мы можем приписать их основание гению торговли, древнему Гермесу, которого крылатый жезл населял городами пустыню, будто постоялыми дворами, для караванов, тянувшихся под его знамением от берегов Средиземного моря до Евфрата и до Персидского залива.

В 20-х годах [ХГХ] века лейтенант английской службы Чесней{Франсис Чесней (1789 – 1872) – английский генерал. В 1829 г. совершил путешествие по Турции, Египту и Сирии. В 1836 г. руководил английской экспедицией, изучавшей условия судоходства по Евфрату, в 50-х годах снова ездил в Сирию во главе экспедиции, исследовавшей долины Евфрата в целях проведения железной дороги. Чесней издал труды о поездках в Сирию и Ирак: «Expedition/or the survey of the rivers Euphrates and Tigris», London, 1850; «Narrative of the Euphrates expedition 1835 – 37». London, 1854 и др. Базили ошибается в датах поездок Чеснея по Ираку. – Прим. ред.} приступил к решению задачи о судоходстве Евфрата. Он построил на этой реке в Биреджике паром, поддерживаемый на воде вздутыми козьими мехами{Этот способ речного плавания, о котором упоминает еще Ксенофонт, сохраняется и поныне на Тигре и даже у нас в границах Персии, на Араксе.}, поставил посредине палатку, а кругом тюки товаров, и с небольшим экипажем из наемных арабов пустился вниз по течению до Багдада. Во все это плавание ему предстояло бороться с препятствиями всякого рода: то садилось на отмели неуклюжее судно, то бедуины, рыскающие на берегах реки, стреляли по нему. Но Чесней достиг своей цели и представил английскому правительству о тех неоцененных выгодах, каких можно было надеяться от судоходства на Евфрате для сообщений с Индией.

В самом деле, не более 170 верст расстояния по прямой линии отделяют реку от Искендерунского залива, севернее Халеба, где местности легко позволяют устроить шоссе или даже железную дорогу. Затем, по мнению Чеснея, плоскодонные пароходы могли свободно плавать до Багдада и до Басры, откуда большие пароходы или парусные суда доставляли бы товары в несколько дней в Бомбей и в Калькутту. Проект этот казался предпочтительнее сообщения с Индией чрез Египет по той причине, что плавание в Красном море всегда сопряжено с опасностями, а половину года едва сильнейшие пароходы могут бороться в нем с порывами периодических ветров.

Но Чесней, упоенный успехом смелого своего предприятия, упустил из виду важнейшие из препятствий, какие надлежало победить на Евфрате. Во-первых, фарватер реки непостоянен, и ложе ее изменяется наносным грунтом, так что в каждый рейс надо идти вперед ощупью, с опасностью повсюду садиться на мель. Во-вторых, река даже в полноводье представляет весьма часто по фарватеру не более пяти футов глубины, что слишком недостаточно для пароходов, назначенных к перевозу товаров, а в осенние месяцы становится вовсе несудоходной. В-третьих, ее протяжение удваивается по причине извилистого ее течения, а по всему этому пространству оба берега предоставлены кочевым племенам, и нет пристанищ, где бы основать складочные места для угля.

Французское судно, плывущее на восток по Средиземному морю. XVIII в.

Препятствия эти были постигнуты Индийской компанией после сделанного ею в 1841 г. опыта двумя небольшими пароходами (в 5 или в 10 сил), которые поплыли вверх по реке от Басры до Биреджика, помогая друг другу, ибо им предстояло попеременно сниматься с мелей. Один из них даже погиб на возвратном плавании. После этого неудачного опыта компания отказалась от торгового пути в Индию чрез Сирию и деятельно приступила к устройству правильных сообщений чрез Египет. Таким образом, Сирия лишена и последней надежды новой промышленной эры. Может быть, даже не физические препятствия заставили компанию предпочесть Египет, может быть, политические бури, всегда висящие над горизонтом Сирии, показались опаснее для торговли, чем бури Красного моря. Уже англичане купили важный пункт на Аравийском полуострове – мыс Аден, замыкающий Красное море насупротив африканского материка и служащий складочным местом для угля и окном к жителям полуострова для сбыта мануфактур.

Возникшие в Сирии под султанским правительством смятения лишили этот край лучшего дара египтян – безопасности внутренних сообщений. Благодаря усилиям Ибрахима караваны могли чрез пустыню отправляться из Багдада в Дамаск с индийскими и персидскими товарами и возвращаться с вьюками английских мануфактур, сбываемых в Месопотамии, в Бахрейне и в Южной Персии. В 1845 г. бедуины напали на огромный караван из 3 тыс. верблюдов, следовавший из Дамаска в Багдад, награбили товаров на несколько миллионов, разорили дамасскую торговлю и заставили купцов ограничиться сообщениями с Багдадом чрез Халеб и Мосул путем втрое длиннейшим, но менее опасным, чем прямой путь из Дамаска чрез пустыню.

Глава 19
Восстановление султанских властей в Сирии. – Гонение на христиан. – Разделение Сирии на пашалыки. – Последовательные ошибки турок. – Доходы и расходы. – Введение торговой конвенции 1838 г. – Исторический обзор торговой системы Турции и приложение теории о свободной торговле. – Уничтожение монополий. – Новая система администрации и ее направление. – Влияние реформы и завоевания на моральное развитие сирийских племен.

Мы указали на те важные ошибки, которыми ознаменованы первые действия союзников на сирийском берегу. Вместе с призывом к бунту и с раздачей оружия народу турецкие паши и английские офицеры стали наобум сулить сирийским племенам всякие несбыточные льготы. Так-то при самом восстановлении султанских властей в Сирии разыгрались анархические страсти, которые в продолжение семи лет египетского правления с трудом были обузданы.

Всего прежде выразились они преследованием на христиан во всех тех местностях, где преобладает мусульманская стихия. Мы уже имели случай заметить, что веротерпимость египтян послужила к раздражению фанатизма в массе мусульманского народонаселения. Мы видели, какие бедствия грозили христианам по всей Сирии в эпоху Незибского сражения. Даже теперь, по мере того как появлялись султанские знамена, и несмотря на то, что знамена эти укрывались еще под тенью христианских флагов, мусульмане приветствовали их гонением на христиан и на всех иноверцев. Была пора сходбища мухаммеданских поклонников в Дамаске для следования в Мекку. Дамасская чернь в восторге избавления своего от грозного Ибрахима до того разъярилась правоверной злобой, что даже персидские поклонники, прибывшие сюда в числе 2 тыс., не могли показаться в национальном платье под опасением публичных поруганий и кровавых обид за свой мухаммеданский раскол. Празднуя возврат старинного приволья, Сирия выражала свою преданность султану анафемой на Ибрахима, на введенное им гражданское устройство и на предписанную им веротерпимость.

Христиане отовсюду прибегали к консульствам, преимущественно к русским. Нерадение и неспособность новых правителей, отчасти даже их желание привлечь к себе сочувствия своих единоверцев участием в страстях, которые волновали народ, вполне оправдывали вмешательство агентов союзной державы в дела по внутреннему управлению, когда предстояла необходимость отвратить грозившие христианам бедствия. Смелые и решительные меры, принятые во многих случаях консульствами, нарушали права законной власти, но вполне оправдывались преступным поведением представителей этой власти. В январе 1841 г. по настоянию русской миссии в Константинополе были изданы фирманы о защите и покровительстве христиан сирийских с подтверждением тех льгот, какими пользовалась церковь под египетским управлением, особенно в Иерусалиме. Воспрещалось всякое взыскание с монастырей и с поклонников. В красноречивом, напыщенном, но неясном слоге фирманов паши поняли, что Порта лишь в угоду своим союзникам лишала их лучшей доходной статьи завоеванного края. Они были уверены, и небезосновательно, что порывы правоверного фанатизма нравились правительству халифа, служа порукой ненависти сирийских мусульман к египтянам. Ни Порта, ни представители ее в Сирии не могли понять дознанной Ибрахим-пашой истины, что фанатизм черни, хотя направленный, по-видимому, на иноверцев, питает в ней анархические навыки старины и служит препоной упрочению всякой власти. Консулы, со своей стороны, придерживаясь прямого смысла фирманов, стали решительнее бороться против султанских властей, и с той поры не прекращается в Сирии вмешательство великих держав в дела по управлению, как оно ни предосудительно влиянию султанскому.

Бейрут. Гравюра В.Г. Бартлетта, 1820-е гг.

Разрушая египетскую систему управления, которая была отлично приноровлена к местностям и к политическому состоянию края, Порта по-старому разделила Сирию на несколько пашалыков, или эйалетов. Халебскому были даны прежние его границы; Таврийские округа составили Аданский пашалык; Тараблюсский вошел в состав Сайдского эйалета, которого столицей сделался Бейрут. Иерусалим и вся Палестина составили особенный санджак, управляемый мирмираном (генерал-лейтенантом, или старинным двухбунчужным пашой) под надзором сайдского мюшира (трехбунчужного паши).

Личные качества Эсад-паши халебского, старого истребителя адрианопольских янычар, спасли эту часть Сирии от потрясения. В Дамаск был назначен сперва Хаджи Али-паша и вскоре затем переведен в Джидду для управления Меккой и Мединой, а на его место поступил Неджиб-паша, один из самых образованных и любезных эфенди ев старого покроя, любитель литературы и поэт, служивший дотоле в министерствах, где он не мог приобрести никаких практических дарований в науке управления. К тому же он был напуган воспоминанием о последнем дамасском паше Селиме, растерзанном чернью незадолго до вторжения египтян; он слышал со всех сторон проклятья правоверного народа на Ибрахима за его вольнодумство, которому приписывались все его строгости к мусульманам. Неджиб слыл в столице вольнодумцем; в Дамаске прикинулся он ханжой, в надежде тем привлечь к себе сердца и усилить свое влияние. Но он успел только внушить дамасской черни дерзость и самонадеянность. Когда же в осень 1841 г. при отзыве ливанских междоусобий чернь предалась неистовствам, паша постиг свою ошибку и убедился в истине, дознанной Ибрахимом, что веротерпимость и укрощение фанатизма служат в Сирии лучшими поруками влияния законной власти на умы народа{В ту пору, находясь в Дамаске, объяснялся я с Неджибом в этом смысле, требуя укрощения правоверной черни, которая грозила сжечь церкви в самом Дамаске. Теория Ибрахима о веротерпимости произвела на его ум большое впечатление. Посреди нашего разговора привели к паше христианина, которого побили до полусмерти мусульмане за то, что он показался на базаре в белой чалме, тогда как они хотели возобновить старинное воспрещение ярких цветов христианам. Несчастная жертва фанатизма успела снять преступную чалму и окутать израненную голову черным платком. Когда паша осведомился о причине его несчастья, то в присутствии всего своего двора он велел ему тотчас снять черный платок и надеть белую чалму, а виновных наказал. Один из них в фанатическом исступлении стал тут кричать, что он не узнает своего паши, наместника султанского, в покровителе гяуров. Неджиб приказал отвести его в дом сумасшедших, содержать там в цепях, а по излечении от восторгов дать ему 300 плетей по пятам. Затем паша, по моему требованию, посадил в кандалы старост двух селений, где мусульманская чернь сожгла церкви, и содержал их в тюрьме, пока виновники не возобновили церквей своим трудом и на своем иждивении. Эти примеры произвели самое спасительное действие в Дамаске, избавили христиан от обид, усилили правительственную власть и даже способствовали к успешному сбору податей. Неджиб не имел опытности, но имел тонкий ум.}.

Побережная полоса Сирии – от Латакии до Газы, с Ливаном, с Галилейскими и Иудейскими горами – искони таит в себе зародыш политических волнений, с преданиями о наследственных распрях между племенами, населяющими этот край. Здесь всего более разыгрались народные страсти в последнюю войну под влиянием внутренних и внешних деятелей. Здесь преимущественно отозвались ошибки новых властей, которые так неосторожно пробивали себе дорогу, раздувая вихрь безначалия и мало заботясь о последствиях. К тому же выбор пашей, которым Порта вверяла Сайдский эйалет и Палестину, был самый неудачный. В продолжение семи лет восемь пашей сменились последовательно в Бейруте и столько же в Иерусалиме.

Турки ни сведений, ни опытности, ни способности достаточной не имели, чтобы по собственным внушениям или по преданиям жалостной старины образовать новое управление Сирии. Они могли извлечь много выгоды себе от опыта, приобретенного египтянами, если бы они поберегли те гражданские постановления, которые согласовались с правилами и видами султанской власти. Напротив того, они поспешили все разрушить, все уничтожить именем танзимат хайрие, т. е. прав, дарованных султаном в Гюльханейском манифесте, хотя права эти существовали только в теории или, вернее сказать, были только обещаны. Прежде чем составить себе какое-либо понятие о финансовых средствах новоприобретенного края, они уничтожили египетскую хозяйственную систему. Не станем уже говорить о злоупотреблениях турецких чиновников при самом занятии Сирии. 70-тысячная египетская армия была всем снабжена на один год; ее магазины достались победителям, а 15-тысячная турецкая армия не нашла в них провианта на полгода. Великолепная антиохийская мыза была расхищена. Изо всех хозяйственных обзаведений египтян остались одни нагие здания. Новонаселенные Ибрахимом земли опустели.

При ниспровержении всех гражданских постановлений египтян народ был убежден в том, что уже никаких податей платить не будет, кроме поземельной подати мири, которой искони обложен каждый округ и которая при упадке монеты едва ли соответствует теперь двенадцатой доле первоначальной своей ценности. Этими опрометчивыми мерами Порта хотела приласкать народ и упрочить завоевание Сирии сочувствием ее племен к султанскому правлению. Было вернее достигнуть этой цели прощением недоимок или дарованием податей за полгода или за год, не отрекаясь от законных прав власти.

Когда не стало денег, турки в противность своим обещаниям начали обращаться мало-помалу к египетской системе налогов и по-старинному отдавать на откуп много податных статей. Поголовная подать фирде, о которой мы уже говорили (гл. 7), была восстановлена под именем вергы, с уступкой от казны одной трети противу списков египетского сбора. Народ роптал, а правительство при усилении налогов не могло, однако ж, уравновесить итог приходов и расходов по сирийскому управлению и по содержанию 15– или 20-тысячного корпуса в завоеванном крае. В семь лет Сирия поглотила более 300 тыс. мешков (около 9 млн руб. серебром) из государственной казны. К тому же при слабости управления сумма недоимок с каждым годом усугубляется, а в нынешнем (1847) году достигает уже 140 тыс. мешков. Одни таможни представили при новом финансовом устройстве значительные барыши в сравнении с периодом египетским; но этого не должно приписать усилению торговли и промышленности края – напротив, и торговля, и промышленность значительно ослабели, – но единственно введению нового тарифа на основании торговой конвенции 1838 г., которая уничтожила все монополии по отпускной торговле и все внутренние пошлины с привозных товаров.

Конвенция эта составляет новую эру для торговли Османской империи с европейскими державами и вместе с тем одно из важнейших государственных преобразований; а потому мы должны объяснить здесь ее основания.

В эпоху первоначальных своих торговых трактатов с европейскими государствами Турция обложила внешнюю торговлю общей трехпроцентной пошлиной как по привозным, так и по отпускным товарам без всяких ограничений. Таким образом на Востоке были заблаговременно осуществлены самые смелые новейшие теории о свободе торговли, развившиеся теперь в английском обществе под именем free trade. Всеобщее обеднение государства, столь пышно одаренного всеми богатствами почвы и климата, изнеможение и разрушение древней его промышленности, которая от времен незапамятных делала Европу данницей Турции, красноречиво отвечают на все эти теории, ложные, как все теории безусловные, которых поборники и проповедники упускают из виду обстоятельства края и эпохи и степень и направление промышленного развития общества, страстно оглашаемого учением привлекательным.

Мы не станем приписывать системе свободной торговли упадка земледелия в Турции, убыли народонаселения и продуктов и всех неизбежных последствий турецкой правительственной системы. Но чему другому припишем мы совершенный упадок мануфактурной промышленности, к которой всегда правительство было благоприятно, которая, укрывшись в городах, менее терпит и почти не терпит от политических тревог края? Сирийские города в совокупности имели лет за сорок пред сим до 50 тыс. станков для шелковых, полушелковых и парчовых тканей. Теперь едва их наберется 2500. Прочные и красивые произведения народной промышленности заменены по всей Турции самыми плохими ситцами Манчестера, приноровленными по рисунку к местному вкусу. Если положить по малой мере 70 копеек серебром чистой прибыли в рабочий день с каждого станка, то Сирия с потерей этой промышленности лишается более 33 тыс. руб. серебром чистого дохода в день, а эта сумма удвоится, если возьмем в расчет торговый оборот местного товара, заготовление грубых материалов, красок и проч. В Иудейских горах, в Набулусе и на Ливане заготовлялось много бумажной пряжи, и в исходе прошедшего столетия вывозились из Яффы и Акки ежегодно три или четыре груза бумажного холста, который потреблялся в колониях на рубахи для негров. Теперь феллахи продают свою хлопчатую бумагу, которой весь урожай может простираться до полумиллиона рублей, а в Сирию привозится ежегодно на три миллиона бумажной пряжи, холста и ситцев английских. Эти простые цифры кажутся нам красноречивее и отчетливее всяких теоретических толкований о непременном равенстве итогов между производительностью и потреблением каждой страны и о временных кризисах в каждой промышленности. Они становятся еще выразительнее при виде возрастающего с каждым годом убожества семейств прежних фабрикантов в Халебе и в Дамаске. Проповедники безотчетно вольной торговли советуют разоренным фабрикантам сломать отцовский станок и обратиться к плугу; но сбыточно ли это на опыте? Укажут ли нам хоть один пример, чтобы народонаселение, взросшее в мануфактурной промышленности, преобразилось в земледельцев, разве поколения два или три предварительно обнищают?

На неизменном основании общей трехпроцентной пошлины Турция заключала с каждой державой срочные тарифы, которые изменялись вместе с ценой товаров и достоинством монеты. Между тем по мере истощения государственных доходов в стране, обреченной прогрессивному обеднению, и по мере возрастающих бед внутренних и внешних правительство нуждалось в деньгах. Сперва размножились таможни по внутренней торговле, и в противность смыслу трактатов взимались пошлины с европейских товаров даже при перевозе из одного порта в другой. Посольства жаловались, но Порта упорствовала в своих притязаниях и по-своему толковала трактаты. С другой стороны, она стала вводить монополии по некоторым продуктам, и мало-помалу система эта до того распространилась, что в последние годы царствования Махмуда почти все предметы отпускной торговли закупались правительством у производителей по назначаемым от правительства ценам, в ущерб производительности. Иногда дозволялось торговле покупать эти продукты у самих производителей, но не иначе, как в силу особенных фирманов с платой пошлин, превосходящих цену товара, сверх положенной по тарифу таможенной пошлины. На этом основании каждый паша облагал по своему усмотрению отпускную торговлю своей области. Государство беднело, земледелец, принужденный уступать свои произведения откупщику или паше за бесценок и большей частью не обретая мзды за свой труд, оставлял поля свои необработанными и довольствовался насущным хлебом. Подобно тому как безотчетная свобода привозной торговли подрывала мануфактурную промышленность, запретительные меры, откупы и монополия на простые продукты убивали самую производительность.

Ни в одной из османских областей система монополий не получила столь общего и строгого применения, как в Египте. Паша мог заставлять силой феллахов возделывать плодоносную долину Нильскую. Он удесятерил ее производительность и заблаговременно умножил свои доходы до неимоверной суммы 800 тыс. мешков египетских (около 27 млн руб. серебром).

Уже давно вопияла европейская торговля противу монополий и внутренних таможен. Правительство начало постигать коренной порок системы, убийственной для народной промышленности, обращающей плодородные поля в степи, хотя и служила она источником временных прибылей для казны. Впрочем, убедительнейшим доводом противу монополий послужил тот расчет, что с их уничтожением иссякал главный источник богатств и силы Мухаммеда Али. Это было в 1838 г., в ту пору, когда все помышления Махмуда были устремлены на Сирию. Заключена конвенция первоначально с Англией (5 (17) августа) по поводу периодического возобновления ее тарифа, потом с другими державами. Этой конвенцией отменялись все монополии и все внутренние таможни империи, а взамен того набавлялись таможенные пошлины по 9% с отпускных товаров и по 2% с привозных, но с тем, что товар, однажды очищенный этой добавочной пошлиной, мог свободно переходить с одного рынка на другой или вывозиться за границу. Таким образом, вместо основной трехпроцентной пошлины привозные товары подвергались пяти-, а отпускные – двенадцатипроцентной.

Странной покажется, без сомнения, эта пропорция; всякое государство силится по возможности благоприятствовать сбыту собственных произведений и преимущественно обременяет пошлинами привозные товары. Еще страннее покажется она, когда вспомним, что Турция снабжает теперь другие государства только грубыми продуктами, а получает взамен мануфактурные изделия. Но турки имеют иные экономические понятия, и в конвенции 1838 г. всего более проглядывает мысль политическая, враждебная Мухаммеду Али, и преобладает внешнее влияние, которому всего более старались угодить турки, чтобы внушить сочувствие к себе и усугубить гнев Европы на египетского вассала. Заметим, что в ту эпоху под опасением банкротства Мухаммед Али не мог покориться фирману об уничтожении монополий.

Мы уже упоминали, что в Сирии Мухаммед Али не вводил монополий, он даже даровал торговле сирийской более свободы отменением прежних запретительных мер. Приноровить сюда закон принужденного труда поселян, подобно Египту, для усиления производительности было невозможно по причинам политическим и по самому свойству сирийской почвы. Оставалось только льготами привлечь народ к земледелию. По этой самой причине введение новой торговой системы здесь не встретило больших препятствий. Оно доставило туркам вчетверо более таможенного дохода, чем под египетским управлением (около 20 тыс. мешков).

Относительно устройства гражданской власти мы уже поясняли в первой главе этой книги откупную систему самого управления областей и округов. Основная практическая реформа нынешнего царствования состоит в том, что паши и муселимы не заведуют теперь ни хозяйственной частью, ни военной силой. Они получают жалованье, вместо того чтобы пользоваться казенными доходами за уплатой условленной суммы в казну. В каждом пашалыке назначается особенный чиновник, дефтердар, от министерства финансов для заведования доходами и расходами. В каждом округе пребывает мухасиль для счетных дел. Но есть еще много округов, где по необходимости продолжается старинная откупная система ильтизамов. Попытки Порты к уничтожению ильтизамов тем менее удачны, что ее сановники, от министров до окружных начальников, продолжают извлекать из них [откупов] значительные прибыли в свою пользу, входя в сделки с откупщиками и разделяя с ними барыши. Порой паши закупают сами ильтизам под чужим именем. Легко представить себе, какие страшные притеснения терпит народ, когда сам правитель области участвует в откупе десятины, например, с полевых продуктов, которая по существу своему и способу ее взимания в Турции всего более дает повод к злоупотреблениям.

Военная сила составляет в Сирии отдельный Аравийский корпус (Арабистан ордусу), один из пяти корпусов империи, и состоит под управлением своего сераскира и в прямой зависимости военного министерства. Гражданские власти обращаются к военным, когда им нужно содействие военной силы, а для градской и земской полиции им предоставлено содержать нерегулярное войско или вооруженных служителей пеших и конных. Изо всех османских областей одна только Сирия свободна до сего времени от рекрутских наборов, как будто правительство дает ей оправиться от непомерно тяжких египетских наборов, как будто старается этой снисходительностью искупить вину своих представителей в Сирии{Рекрутские наборы начались в Сирии в 1851 г.}.

При всем своем стремлении к централизации Порта не отменила доселе старинного правила, в силу коего все чины по гражданскому управлению в областях предоставлены непосредственному выбору и ведению паши. Каждый раз при смене паши его преемник назначает новых лиц из своего штаба или из туземцев по всем подведомым ему округам. От 30 до 40 округов входят в состав Сайдского эйалета. Из них большая часть, особенно страны гористые, предоставлены туземным семействам, которые домогаются прежних своих прав и прежнего влияния, подавленного египетским правлением. Как ни предосудительны их притязания для правительственного благоустройства и для султанской власти, стремящейся к обузданию феодального деспотизма, однако неспособность и безнравственность турецких чиновников, избираемых из челяди пашей, во многих отношениях оправдывает дворянство Сирии и содействует к торжеству его в борьбе то явной, то скрытной, но всегда упорной и деятельной, противу нововведений, ему ненавистных. В городах назначаются муселимы-турки из свиты пашей. Можно себе представить постоянную суматоху всего управления при периодической, почти ежегодной смене всех этих кочующих из области в область правителей с каждым новым пашой. Под знамением политической реформы лихоимство заменило старинные откупы по управлению, а козни дворянства, вражды семейные, борьба партий проявляются почти те же, какими неоднократно мы имели случай их видеть в прежнюю эпоху Сирии. Как бы то ни было, опыт и предания египетского периода и еще более – направление центральной правительственной власти и ограничение прав султанских наместников в областях имеют спасительное влияние в этой анархической стране, несмотря на все неудачи, на все промахи, которыми ознаменованы доселе попытки турок в Сирии. Правительственная власть уже не проявляется в своем прежнем свирепом виде. Нет ни народных опал, ни произвольных казней, ни безотчетных поборов и пеней. Если феодальное самоуправство в союзе с народными навыками еще упорствует в своих бесчинствах, зато теория, по крайней мере, о правах подданных с каждым годом распространяется, и чувство о них проникает мало-помалу во все сословия.