Текст книги "«Белая чайка» или «Красный скорпион»"

– Да, – согласился Ион Роман, – и я думаю, не для того ли вся эта каллиграфия, чтобы изменить до неузнаваемости настоящий почерк. Многие пишут левой рукой, другие печатными буквами, третьи используют буквы, вырезанные из газет. Почему не допустить, что каллиграфия – это тоже метод анонимщика… Но отчего мне кажется, будто я уже видел этот почерк?

– Образцовый почерк, словно из прописей, никогда не забывается, – сказал Тудор. – Ну и какие у нас еще результаты, кроме этой неудачи?

– Мы завязли в паутине, – вздохнул Ион Роман. – То есть в десяти вариантах, запутанных в клубок. Иначе говоря, на время второго убийства – у всех алиби. Каждый утверждает, что плавал в море. Ни один не может присягнуть, что точно видел другого рядом с собой. Но цвета купальных шапочек, по которым я их распознал в бинокль, соответствуют цвету, подтвержденному каждым. Думаю, что в случае с Раду Стояном алиби достоверны… На время же первого убийства надежное алиби никто не смог представить… Вернее, мне они преподносились как надежные, но подрывались другими показаниями. Например, учительница Сильвия Костин утверждает, что находилась неподалеку от господина Марино между пятью часами, когда она появилась на пляже, и четвертью седьмого, когда они вместе пошли купаться… Господин Марино утверждает, однако, что все время был один и купаться ходил тоже один… Архитектор Дориан, наоборот, заявляет, что не расставался с учительницей Сильвией Костин, чтобы оградить ее от возможных ухажеров, но этого нет в показаниях учительницы… И Владимир Энеску заявляет, что находился неподалеку от учительницы, пока она не пошла к воде, а архитектор Дориан этого в своих показаниях не отмечает. Адвокат Жильберт Паскал говорит, что в это время болтал о пустяках с архитектором Дорианом, с будущим адвокатом Эмилем Санду… который, кстати, действительно не сдал последний экзамен по сравнительному праву… и ни словом не обмолвился о мадемуазель Елене, которая, по ее словам, все время находилась на корте с адвокатом Жильбертом Паскалом. В то же время Эмиль Санду утверждает, что был неразлучен с Еленой и ни на миг не покидал зону кортов. Да вы, конечно, знаете, что Елена на самом деле Лускалу, а не Паскал. Прочту, что он пишет: «Между без четверти пять, время точно указать не могу, и четвертью седьмого, время тоже приблизительное, я почти все время находился возле мадемуазель Елены Паскал… Ну, возможно, перебросился парой фраз с другими: архитектором Дорианом, адвокатом Жильбертом Паскалом, журналистом Владимиром Энеску, точно не помню, но ни на минуту не покидал зону кортов». Я его спрашивал: что вы делали со времени прихода на пляж и до возвращения из моря, после несчастного случая? И просил указать приблизительное время прихода на пляж и захода в воду. По части времени особой путаницы нет… Ничего другого я не спрашивал… Почему же Эмиль Санду сам решил уточнить, что не покидал зону кортов? Вам не кажется это странным? Злой омут находится в сотне метров за пределами зоны кортов…

– Да… – процедил Тудор. – Это довольно странно, хотя у него и тяга к добровольным признаниям…

– Я настоял на этом пункте, чтобы он был зафиксирован, – продолжая Ион Роман. – Но все показания, относящиеся ко времени, когда был убит Дан Ионеску, сбивчивые и неточные. Не нашлось и трех людей, которые бы были вместе, и даже двух, показания которых совпадали бы полностью… Примерно так же обстоят дела и по периоду между двенадцатью и двумя ночи. Некоторые показания противоречивы, другие очень просты – «я спал»… Изложу вкратце. До половины первого Андрей Дориан и Жильберт Паскал беседовали с глазу на глаз. Потом Дориан лег спать, а Паскал, по его словам, заглянул «буквально на пару секунд» к мадемуазель Елене, «племяннице», пожелать доброй ночи. Открыл дверь, помахал ей рукой, доброй ночи, мол, и все. Затем тоже лег спать. Мадемуазель Елена, однако, утверждает, что никого не видела, хотя господин Эмиль Санду галантно дает понять, что якобы провел несколько часов после полуночи в ее комнате. Господин Марино спал, как и учительница Сильвия Костин. Господин Владимир Энеску повторил то, что нам уже известно. Я даже не просил его написать показания. Как видите, и этот промежуток не богат алиби. Ни одно показание не подкрепляет другое. Как выбраться из всей этой путаницы, не представляю…

Тудор не произнес ни слова и только посмотрел на Виктора Мариана, который давно уже вошел в комнату и дожидался, когда Ион Роман закончит свой рапорт. Во взгляде Тудора он усмотрел знак, которого ждал:

– У меня дела куда проще, – начал он. – И может быть, от этого и страннее по своим последствиям. Скажу честно, подобного я не ждал… Начну по порядку… Я долго ломал голову, и это меня не красит, над вопросом: как объяснить загадку перемещения записок, не беспокоя Пауля Сорана? Ответ, оказывается, был в нескольких шагах от меня… В конце концов я додумался навести справки в пансионате, скорее просто для порядка. И чуть не упал, услышав ответ хозяйки: «Вас интересуют записки, которые получили ребята? Я отдала их господину Дану, чтобы он передал остальным или оставил у них в комнате»…

Наступило тягостное молчание. Да и сам Виктор Мариан сделал паузу скорее от волнения, чем из желания увидеть эффект, произведенный его словами. Тудор знаком велел ему продолжать.

– Итак, – заторопился молодой детектив, – дело происходило следующим образом: часов в двенадцать с чем-то один из привратников гостиницы принес хозяйке большой конверт, на котором был написан печатными буквами адрес:

«Пансионат „Миорица“. Хозяйка распечатала его и обнаружила внутри три маленьких конверта, адресованных каждому из ребят. Большими печатными буквами написано имя каждого и ничего больше. Конверты были заклеены. Увидев поблизости Дана Ионеску, она отдала конверты ему в том виде, как и получила, – в большом конверте. Дан Ионеску взял конверт, нисколько не удивившись, ничего не спросив, ей еще показалось, что он улыбается, и поднялся к себе наверх. Возможно, маленькие конверты.он разложил в комнатах Раду и Пауля, потому что, по словам хозяйки, в тот момент их не было в пансионате.

– Измятый конверт нашли в комнате Раду Стояна, в корзине для бумаг, – вспомнил Ион Роман. – Похожий я вроде видел и в комнате Дана Ионеску, но не обратил на него внимания… Как же, черт возьми, конверты попали в гостиницу?

– Я об этом тоже спрашивал, – сказал Виктор Мариан. – Разыскал привратника, но ничего путного от него не узнал, кроме того, что ему вручили конверт в бюро обслуживания с просьбой отнести в пансионат. Нашел я и служащего этого бюро, который мне спокойно ответил, что обнаружил конверт с адресом пансионата в почтовом ящике гостиницы, вскрываемом дважды в день: в двенадцать дня и в восемь вечера. Из этого я заключаю, что автор записок хорошо знал порядки в гостинице. Два приговора из трех были вынесены до восьми вечера…

– Преступник не мог удовольствоваться только знанием распорядка в гостинице, – вмешался Тудор. – Наверно, он лично наблюдал и за движением корреспонденции, чтобы избежать возможных сбоев… И сам факт, что конверт брошен в почтовый ящик…

Виктор Мариан, зная, что Тудор всегда давал простор инициативе сотрудников и выслушивал все их соображения, с чувством невольной гордости продолжил свою мысль:

– Да, я тоже думал, что конверт мог быть незаметно брошен в ящик только постояльцем гостиницы, который сумел выбрать для этой секундной операции самый благоприятный момент, когда его никто не видел. И я спросил, заходил ли в холл в течение утра, в понедельник до двенадцати дня, когда вскрывается почтовый ящик, кто-либо, кроме обычных постояльцев гостиницы. И служащий и привратник подтвердили мое предположение: из-за плохой погоды никаких визитеров в отеле в течение вчерашнего утра не было. Только почтальон заходил в свое обычное время, в полдень… Значит, не остается сомнений, что автор записок – убийца или убийцы – находится среди нас! Вспомните дневник Владимира Энеску… Все утро вчерашнего дня, за исключением Пауля Сорана, который был в театре, все остальные клиенты гостиницы и пансионата находились здесь. Следовательно, за исключением жертв, кто угодно мог бросить конверт в почтовый ящик. А вы что думаете?

Вопрос Виктора Мариана словно пробудил Тудора от глубокого сна:

– Что я думаю? История с этими записками, похоже, выходит за рамки реальности. Три смертных приговора вынесены одновременно… и все три исполнены! Кто может обладать такой властью? Приговорить кого-то к смерти, заставить жертву саму спешить на место расправы, совершить казнь, и все это повторить трижды всего за семь часов, причем каждая экзекуция проведена по иному ритуалу. Это слишком! Это невероятно!

– Как будто они добровольно шли на заклание… – угрюмо заметил Ион Роман. – Но ведь каждая жертва сопротивлялась.

– Отпал и тот побудительный мотив, который я сначала выдвигал, – напомнил Виктор Мариан. – В какой-то момент я думал, что Пауль Соран был обречен на смерть потому, что мог слышать от Раду Стояна какие-нибудь подробности, изобличающие убийцу. Теперь мы знаем, что все убийства были подготовлены по крайней мере до 12 часов дня, и это явное доказательство их преднамеренности. Но остается ваш вопрос: почему записка оказалась в кармане плавок? Я тоже чувствую сейчас, насколько абсурдным выглядит жест Раду Стояна. Зачем он взял с собой записку в море? Чтобы предъявить ее при входе? Куда? В мир иной?..

– Если бы это был единственный вопрос! – воскликнул Тудор. – Но есть и другие: невозмутимость Дана Ионеску, когда ему вручили три конверта, спокойствие, с которым Пауль Соран согласился на встречу после полуночи, в странном месте…

– Может, он уже встречался там прежде в такое время с неким лицом? – предположил Виктор Мариан.

– Возможно, – продолжал Тудор. – И, кроме всего прочего, эта уверенность убийцы или убийц, что записки попадут к адресатам и каждый примет приглашение… Откуда такая уверенность?.. Все убийства подготовлены тщательно, почти педантично. Откуда такая уверенность, что все произойдет именно так, как задумано, в назначенном месте и в назначенное время?

– Я вам говорил – заговор против молодости! – гнул свое Ион Роман. – Кто знает, как давно он замышлялся!

Тудор в очередной раз отверг идею Иона Романа. Об этом свидетельствовало его молчание и неожиданно последовавший вопрос к Виктору Мариану:

– Пауль Соран, часом, не обращался к хозяйке, не расспрашивал о письме? Получала ли хозяйка когда-нибудь подобные послания?

Виктор Мариан радостно кивнул:

– Я задал ей как раз эти вопросы, но, увы, полезных ответов не получил. Пауль Соран ни о чем не спрашивал, ей тоже и в голову не приходило его спрашивать об этом, подобных посланий она никогда не получала.

– Может, этим и объясняется безмятежность Сорана, – сказал Ион Роман. – Он не знал о том, что другие тоже получили приглашения. Откуда ему было об этом знать. С половины шестого он был все время со мной – в театре. А вот Дан Ионеску меня удивляет.

– Чем? – спросил Виктор Мариан. – Откуда мог знать Дан Ионеску, что находится в конвертах у других? Владимир Энеску описывает его нам как пижона. Вероятно, Дана интересовала только его записка… Или, кто знает? Может, он спрашивал Раду Стояна, советовался с ним, но этого нам не узнать никогда. Может, каждый думал, что встретится с кем-то другим…

– Во всяком случае, Раду Стоян думал, что встретится с Еленой, – сказал Ион Роман. – Даю голову на отсечение.

Тудор резко встал, словно хотел стряхнуть невидимые путы. Но голос его звучал спокойно:

– Время серьезно поговорить с этой барышней, с Еленой. Кто вызовется начать разговор?

– Оставьте ее на мое попечение, – сказал Ион Роман. – Чтобы она чего-нибудь себе не вообразила. Может быть, пусть ее пригласит Виктор?

4

Елена появилась, игриво пританцовывая на цыпочках. Движения были раскованными, но не столько непринужденными, сколько вульгарными. Виктор вошел следом за ней, но сел не рядом, а в кресло у окна, где Тудор листал дневник Энеску. Ион Роман не стал томить ее неведением.

– Присаживайтесь, вот сюда. – Он указал на стул, стоявший спинкой к двум мужчинам, расположившимся на диване. – Нужно кое-что добавить к показаниям…

– Какое радостное совпадение! – воскликнула Елена. – Я как раз собиралась к вам прийти сама. Мое прежнее заявление – несерьезное. Я его сделала в шутку. Поэтому разрешите мне его забрать назад.

– Позвольте?! – Ион Роман, казалось, не расслышал. – То есть вы хотите заменить его другим?

– Нет! – улыбнулась Елена. – Я хочу его забрать назад. Настоящие показания я дам в присутствии адвоката. И знайте, что в этом отношении какой-либо торг неуместен!

Иону Роману вдруг захотелось щелкнуть ее по носу или оглушить парой крепких слов, но он заметил знак Тудора, означавший «оставь ее в покое!».

– Как вам будет угодно, – кисло усмехнулся Ион Роман, но голос его уже подчинился внутреннему приказу и стал приторным. – Мы не можем и не хотим вам препятствовать… Просто нам необходима ваша помощь в прояснении некоторых проблем. Мы имеем в виду прежде всего вашу проницательность…

– Что вы имеете в виду? – переспросила Елена, хищно и недоверчиво глядя на сыщика.

– Проницательность, то есть тонкость, внимательность, умение улавливать нюансы, которые ускользают от других…

– О, конечно, – снова улыбнулась она. – Это у меня действительно есть…

– Вот именно. Мы поняли это с первой минуты и надеемся, что вы поможете нам… Нам известно, что вы хорошо знали трех молодых людей из пансионата…

– Что означает это «хорошо», на которое вы напираете?

– Оно означает, – невозмутимо ответил Ион Роман, – что вы прогуливались с ними, что они навещали вас, как правило, ночью или под утро, но не вместе, а порознь, по одному…

– Это уж слишком!

– Разумеется, мы не станем обсуждать подобные детали с папа` – вашим бывшим отцом и дядей. И разумеется, имели в виду невинные визиты…

Пауза между намеком на угрозу и предложением считать ночные посещения невинными молниеносно подействовала на Елену:

– Да, абсолютно невинные. Господи! Неужели кто-то мог вообразить незнамо что! Мне нравится слушать музыку, потихоньку, но не в одиночестве. И мне нравится танцевать ночью, держа партнера на расстоянии. В конце концов, я молода, шума не создаю, никого не беспокою, умею защитить свою девичью честь и, если нарвусь на нахала, то быстро его урезоню. Двину так, что искры из глаз! Думаете, если бы было по-другому, папа` меня бы отпускал?! Но он не должен знать о моих маленьких эскападах, он человек старомодный и полагает, что если девушка танцует с парнем, то готово – сразу жди двух близнецов…

Ион Роман закашлялся, немного смущенный и наполовину убежденный тирадой Елены в защиту современного стиля жизни. На диване возле окна Виктор Мариан впился ногтями себе в лоб, чтобы сдержать смех.

– Ну, конечно, он ничего не должен знать, – согласился Ион Роман, – но мы-то обязательно должны… Думаю, вы меня понимаете…

Елена трижды кивнула головой, не понимая, о чем речь. Она лишь чувствовала, что не следует возражать.

– Очень хорошо! – продолжал Ион Роман. – Надо поскорее покончить с этими невинными визитами. Например, в четверг вечером…

– В четверг вечером? – попыталась она припомнить. – Кажется, ненадолго заходил Раду узнать, хорошо ли на нем сидит костюм.

– А позже, уже, кажется, после двенадцати, был Пауль Соран? Тоже, наверное, чтобы?..

– Да нет же! – сердито отрезала она. – Он попросил у меня таблетки от головной боли, и я объяснила ему, сколько принимать. Мне пришлось сделать ему и массаж… Мы даже музыку не слушали. К счастью, у него все быстро прошло. Он мне даже отпустил комплимент, сказал, что я хорошая медсестра. Мне нравится, что он серьезный…

– Да… – выдохнул Ион Роман, словно сбросив с души тяжелый груз. – А в пятницу на рассвете к вам наведывался Дан Ионеску…

– Да, хотел меня вытащить на пляж ни свет ни заря…

– В субботу, тоже под утро, извините… господин Эмиль Санду…

– Господин Эмиль Санду? – Елена искренне удивилась. – Возможно, но не думаю. Вроде бы кто-то приходил, принес мне воду-тоник. Я была спросонья, так что толком не помню….

– В воскресенье, после театра, вы, возможно, слушали легкую музыку с Раду Стояном, а когда он ушел, вам нанес визит господин Винченцо Петрини, судя по тому, что вы перешли на программу сицилианских канцонетт.

– Дон Петрини! – Она сделала большие глаза. – Он ведь как будто уехал…

– Да, уехал, – ответил Ион Роман. – Вчера вечером. Но в воскресенье был здесь…

У Елены был совершенно оскорбленный вид:

– Ну, знаете! Дон Петрини никогда не приходил ко мне! Это гнусная ложь. Он не осмеливался даже в дверь ко мне постучать, никогда даже руки мне не целовал… Это неслыханно! Вы воображаете, что я могла слушать музыку с таким старпером, как дон Петрини! Да я его на порог не пускала. Вот так!

Ион Роман больше не настаивал. В конце концов, и у бесстыдства есть свои границы. Он больше не мог выносить ужимки Елены:

– А нас это и не интересует, – успокоил он ее. – Нам нужно другое. Не писали ли вы, или не просил ли вас кто-нибудь написать, или не просили ли вы кого-нибудь написать записку, в которой назначали свидание приятелю?

– Не-а, – ответила Елена. – Единственный раз я написала записку Дану, когда просила принести мне таблетки от головной боли. Или что-то в этом роде. Это единственная записка, которую я писала.

– Это очень важный вопрос! – поднажал Ион Роман.

– Да ради бога. Но ничего другого ответить не могу. Мне не страшно было бы признаться, что я кому-то послала записку. Что же я такого могла бы в ней написать, чтобы бояться в этом признаться? Больше чем просьбу о встрече я не могла бы в ней написать. Об интимных вещах, о которых говорят на свидании, в записках не пишут. Даже намеком. Зато любой призыв иссушает горло мужчины. А большего и не требуется… Так что…

Не только слова, но и тон ее изменились. В них появились та же твердость и уверенность, что и вначале, когда она заявила, что забирает заявление. Ион Роман пожал плечами, пробормотал какие-то слова благодарности и несколько раз дипломатично откашлялся. Девица немедленно вскочила со стула и взглянула на Виктора Мариана, но к ней обратился Тудор:

– Если не ошибаюсь, – сказал он, раскрывая черную тетрадь Владимира Энеску, – в пятницу в обед вы встретились в холле гостиницы со знакомой девушкой, которая ждала господина Винченцо Петрини…

– А-а-а! – вспомнила Елена. – Рыжая! Кларисса! Конечно, я встречалась с этой притворой! И как она пронюхала про этого сицилийца? Чувствовала, что у него полный карман…

– Вы давно ее знаете? – спросил Тудор.

– Конечно. Она, как и я, студентка консерватории. А вообще-то любовница Аваряна… хотя и изображает его служащую… Если вы будете столь любезны проводить меня обратно, я пошла…

Виктор Мариан вскоре вернулся, похоже еще более взбудораженным. Остальные тоже были взвинчены.

– А не она ли и есть «красный скорпион» Аваряна?

Ему никто не ответил. Тудор посмотрел на часы и обратился к молодому детективу:

– Без двадцати пяти семь. Ровно в семь уходит скорый в Бухарест. Поезжай и как можно быстрее возвращайся. Нужно разузнать все, что можно, про Клариссу… и все, что можно узнать об Аваряне. Поезд уходит ровно в семь!

Глава IV

1

Тудор удалился в спальню, где пристроился в глубоком кресле возле открытого окна, всем своим видом показывая, что в данный момент его совершенно ничего не интересует, кроме записок Владимира Энеску, которые он решил снова пролистать. Журналист так и не попросил его вернуть дневник. Забыл или решил остаться великодушным до конца? Что было бы, на какой изначальной стадии топталось бы следствие, не будь этих записок? По счастью, вовремя вспомнились встреча журналиста с рыжеволосой девицей, поджидавшей сицилийца, и короткая, но бурная встреча двух барышень.

Дверь спальни резко распахнулась. Не постучали или он не расслышал стука? Вошел взмыленный Ион Роман с красным лицом:

– Еще одна! – выложил он. – Позадиристее той. Я бы даже сказал, вреднее. Прошу, займитесь ею сами. С меня хватит…

Сильвия Костин села на стул лицом к окну. Внешне она выглядела непринужденной, уверенной, надменной, но Тудор все же уловил тень беспокойства или, может быть, след только что пережитых сильных эмоций.

– Слушаю вас… – мягко сказал он. – Вы учительница музыки Сильвия Костин, верно? И пришли в связи со своим предыдущим заявлением?

– Заявлением? – удивилась она. – Нет, по таким пустякам я не стала бы приходить. Речь идет о вещах гораздо более важных, Но прежде всего мне нужно избавиться от опасения, что меня могут счесть за доносчицу.

– Это ваше личное дело, – бесстрастным тоном предупредил ее Тудор. – Пока что вы не сделали и первого шага…

– Понятно… Значит, есть еще время остановиться, одуматься. Что же, неожиданное и элегантное предложение от представителя следствия. Тем более что вам неизвестна цель моего визита. А она, может статься, очень важная…

– Все равно, рано или поздно мы пришли бы к тому же, – сказал Тудор. – Но я, право, не любитель пыток, даже словесных…

– Верите в человеческую доброту! Ценное качество… особенно при вашей профессии.

– Для упрямых натур существуют упрямые факты, способные убедить нормальный разум. А для нормального человеческого разума существует, кроме того, и святая логика, с помощью которой можно установить нормальную и необходимую причинно-следственную связь.

– Спасибо, – коротко сказала учительница. – Передо мной встали две дилеммы, но теперь мне ясно, что все это касается исключительно меня одной… Сегодня утром совершенно случайно, отнюдь не из желания подышать свежим воздухом, я стояла у окна и смотрела на нижнюю террасу гостиницы. Я была в холле второго этажа, неподалеку от вашей комнаты, возле лестницы, ведущей на террасу… у одного из окон… И увидела, к счастью или несчастью, человека, который бросил из окна второго этажа некий предмет другому человеку, прогуливавшемуся по террасе. Предмет угодил в кусты. Если я скажу, что это был нож, вам покажется это очень серьезным?

– Почему вы употребили разные слова, предмет и нож?

– Я не задумывалась над этим, – вздрогнула учительница.

– Попробую вам помочь, – сказал Тудор. – Вы видели движение в окне комнаты и вслед за тем шум в кустах от упавшего предмета. Ничего больше, кроме того, что что-то бросили, и это что-то произвело шум внизу. Возможно, человек, который шел мимо кустов, привлеченный шумом, вернулся и посмотрел туда, откуда донесся шум. Он обнаружил там предмет, поднял его и увидел, что это нож. Отсюда естественный вывод: брошенным предметом и был именно этот нож. Но здесь и начинается трудно осязаемая разница в значении двух слов: предмет, пока он не был различим, а затем – нож. Если бы вы видели нож в полете, вы бы просто сказали: я видела человека, который бросил нож из окна в направлении другого человека. Но в тот момент вы это совершенно не осознавали…

– Вы потрясающи… – произнесла учительница с оттенком изумления. – Но на этом история не кончается. Другой человек наблюдал эту сцену, к сожалению, в ее финальной стадии, то есть в момент, когда тот, кто подобрал нож в кустах, забросил его назад. Жест был явно необдуманный, особенно после того, что здесь случилось. И поскольку я уверена, что нож уже находится у вас и не просто как нож, а как вещественное доказательство… я подумала, что обязательно нужно рассказать вам всю эту историю. Для меня самой обязательно нужно…

– Стало быть, кто-то против этого возражал…

– Вот именно, – признала учительница, поражаясь проницательности собеседника. – Резко возражал человек, который и совершил необдуманный жест. То есть не возражал, а возражает… Этот человек избрал путь отрицания… Не видел, не поднимал, не бросал никакого ножа…

– Весьма опасный путь, – предупредил Тудор, – потому что здесь на карту поставлена честь служителя порядка. Если тот, о ком вы говорите, видел только последнюю часть сцены… это вопрос, который еще можно обсуждать, собрать другие показания свидетелей, например ваши. Но оспаривать то, что видел и официально заявил представитель службы порядка, – совсем иное дело. Мы будем более твердо стоять на своем, чем обвиняемый…

– Я знала, что положение серьезное, но жесткость этой позиции где-то вынужденная…

– В том смысле, что это единственный возможный путь? – Тудор начал кое о чем догадываться. – Уверяю вас, что все то, что вы еще можете рассказать, гораздо менее важно, чем то, что вы уже сказали. Но раз вы колеблетесь, попробую продолжить сам: господин Марино – ваш законный муж?

– Нет, – сдалась она. – Он мой отец… всего несколько недель, с тех пор как возвратился и оформил официально… или вернее, с тех пор, когда подписал документы, составленные много-много лет назад…

– Понимаю, – сказал Тудор. – Война… застала его где-нибудь за границей…

– Да… И война и профессия. Он никогда подолгу не задерживался в одной стране. Вы знаете, артисты цирка… Говорят, когда-то он был одним из самых великих акробатов и жонглеров в мире… Если бы он не подписал эти документы… Ситуация мне кажется безвыходной. Я не могу дать показания в его пользу…

– Нет. Единственный выход – чтобы господин Эмиль Санду изменил свои показания…

– Не понимаю, – испугалась Сильвия Костин. – Вы хотите сказать, что тип, который бросил в отца предмет, заявил, что видел его прячущим нож в кустах?

– Вы быстро схватываете, – похвалил Тудор собеседницу. – Дело обстоит именно так. В настоящий момент существуют два идентичных показания: одно железобетонное, другое в стадии формального заявления. Все зависит сейчас от второго показания…

– Но разве вы не понимаете, что он его не изменит? – сжала кулаки Сильвия Костин. – Отец ударил его по лицу… за то, что тот хотел его обжулить. И, пожалуйста, поверьте отцу, он знает, что говорит: Эмиль Санду – профессиональный шулер. Своего рода ас…

2

– Вот сейчас почитать бы дневник Владимира Энеску, – сказал Ион Роман, когда учительница ушла. – Сколько еще непонятного! Сколько сценок и взаимосвязей, подмеченных внимательным журналистом на ходу, как бы между прочим, раскроют нам теперь свою суть! Кто такой этот Мони Марино, которому не хватало времени, чтобы признать дочь в течение двадцати пяти лет?

В этот момент послышался грозный стук в дверь.

– Не волк ли там? – пошутил Ион Роман. В дверях возник Марино. Его морщинистое и неподвижное, как диковинная маска, лицо излучало необычайную силу.

– Хочу, чтобы вы ясно усвоили, – он стукнул кулаком по столу, – что заявления мадемуазель Сильвии Костин – выдумки, фантазии. Я редко выхожу из себя, может быть, всего третий раз в жизни, и прошу меня извинить… постараюсь говорить спокойно… Сильвия Костин заявила, будто бы видела меня бог весть в каком виде сегодня утром на террасе. Это чушь, выдумки! Я ничего не видел и ничего не трогал сегодня утром на террасе. Если понадобится, я найму самых лучших в мире адвокатов. У меня все для этого есть: состояние, связи, упорство. Со мной вы только проиграете… Скоро вы почувствуете мою силу даже здесь! Дураки не все продумали, вы увидите… Я умею драться и не знаю, что значит быть битым…

– Это случайность, но не закономерность… а может, просто выдача желаемого за действительное, – отпарировал Тудор.

– Я не оратор, – нахмурился Марино. – И за двадцать лет, может быть, столько не наговорил. Я и сейчас мало говорю, хотя заставляю смеяться тысячи людей каждый вечер. Я сказал вам то, что думал и что чувствовал. Хотел предупредить, чтобы вы вовремя позаботились о страховке. Я же никогда не работал со страховкой, но пока жив.

– Наверно, это все же случайность, а не закономерность, – в свою очередь и в своей флегматичной манере повторил Тудор.

– Я вам все сказал… До свидания…

Но еще до того, как Марино повернулся к двери, лицо его необычайно преобразилось. Все, что выражало гнев, обиду, негодование, злость, решимость, вдруг растаяло как по волшебству. И стало лицом безжизненного, покорного, безразличного человека, с полусонным слепым ликом и с опущенными веками.

– Он что, ходит с закрытыми глазами? – подал голос Ион Роман, как только за Мони Марино закрылась дверь.

– Думаю, что это опасный противник для кого угодно, – ответил Тудор на заданный самому себе вопрос. – И нет никаких сомнений, что Сильвия Костин – его настоящая дочь. Пока что это – один из самых удавшихся портретов Владимира Энеску. Тут его перо словно глубже вонзалось в бумагу… И это ведь твоя вторая ниточка: господин Мани Марино, артист цирка, знаменитый акробат и жонглер, а сегодня – клоун… более или менее известный.

– Разве в нем не воплощены все приметы странного персонажа? – спросил Ион Роман. – Уверен, что лучшей школы, чем цирк, не существует для любой, самой опасной профессии… Особенно для той, которая требует постоянного движения, внезапных появлений, исчезновений…

Тудор беспомощно развел руками:

– Я отнюдь не враг цирка. Даже наоборот… Жаль, что я не видел Марино в пору его славы… Если не ошибаюсь, когда ты избрал его в качестве «второй ниточки», то еще не знал, что он цирковой артист…

Ион Роман также беспомощно развел руками:

– Но теперь, когда я это знаю… не могу поверить…

– Две первые мятежные души – мадемуазель Елена и господин Марино, – подвел черту Тудор. – Кто там на очереди следующий?

3

Архитектор Андрей Дориан вошел в импровизированный следственный кабинет один, но уверенности и достоинства в нем было столько, будто он явился во главе непобедимой армии. «День великих преображений и контратак», – подумал Ион Роман, что-то неразборчиво бормоча в ответ на величественное приветствие архитектора.

Даже Тудор, казалось, стушевался перед этой спесью, хотя и подметил на строго нахмуренном лице архитектора следы громадных внутренних усилий.

– Надеюсь, я могу присесть, – завладел инициативой архитектор. – Прежде всего хочу сообщить, что я опоздал, но пришел к вам не для того, чтобы извиняться, упаси бог. Естественно, и не для того, чтобы принимать извинения…

– У меня впечатление, что вы хотите сообщить нам о некой личности, полной внутреннего раздвоения, – опередил его Тудор. – Что-то вроде яблока, разрезанного пополам. Это уже свершилось? Или происходит как раз теперь? …Уместно напомнить, что яблоко представляет собой единое целое, гармонию, и в этом, собственно, его суть и смысл.

– К сожалению, у меня нет времени на аллегории или на инсинуации, даже если они подаются в такой субтильной форме…

– Это было простым предупреждением, – прервал его Тудор. – Самым простым. Под гармонией следует понимать и порядок, и порядочность, и общественный долг – понятия, нелегко отделимые одно от другого ни путем разрыва, ни разлома, ни разрезания.