Текст книги "Скандальная мумия"

27

Ящик стоял, прислонившись к стене офиса мистера Траута, согнув колено и держа ногу в шести дюймах над полом. За ним стоял Персик, а Младший сидел в кресле через стол от отца на бубликообразной подушке в пластиковом чехле.

– Давайте еще раз, – сказал Траут. – Вы попросили эту Джинджер, очень вежливо, поехать поговорить со мной, и она на вас набросилась?

Младший кивнул:

– Просто спятила. Ящик пытался ее от меня оттащить, и… Траут договорил за него:

– Подошел какой-то сопляк в юбке и отрубил нашего качка выстрелом из рогатки? А тебя подстрелил в задницу?

– Так и было.

Младший уставился себе в колени, поправляя пенорезиновое сиденье с дырой. Одну руку он положил под него снизу, ощупывая рану – болезненную контузию размером с клубничину.

Мистер Траут развернулся лицом к Персику.

– Так. А ты, значит, на это смотрел.

– Нет, сэр. Я пытался ее удержать, но она оказалась очень сильной, и…

Траут покачал большой, как у гончей, головой.

– Просто стыд и срам, что Четвертое Июля еще так не скоро. Вы могли бы маршировать на параде Дня Независимости, как на той картине: один на костылях, один с перевязанной задницей стучит на барабане, и еще один наяривает на флейте. Ха! Вот думаю, не выгнать ли вас троих и не нанять ли этого сопляка и эту девочку.

– Мы доставим эту деточку. И расплатимся с тем хмырем в платье.

– Держитесь подальше от них обоих – они вас могут опознать. Скажите спасибо, что копов здесь еще не было – это они, наверное, номера вашей машины не запомнили. Если появятся, я им скажу, что вы целый день разгружали говяжьи туши на третьем складе.

– Отлично, па.

– А зачем ты поехал на собственной машине вместо незаметного грузовичка с заляпанными номерами – никогда мне не понять. – Траут протянул Младшему руку ладонью вверх. – Ключи, пожалуйста.

– Только не мой «камаро»! Я же не могу…

– Будешь ездить на «бьюике», пока пыль не осядет. – Траут посмотрел на сына вопросительно: – Ты же не хочешь, чтобы твой отец был лжецом?

Младший посмотрел недоуменно, но все же покачал головой.

– Я так и думал. Так что гребите все трое на третий склад. Там разгрузки этой говядины как раз на целый день хватит.

Крили Пэтч вцепился в рулевое колесо:

– Ты только представь себе: этот дурак Дакхауз еще спрашивает, собираемся ли мы все-таки внести обещанный вклад! Я ему сейчас двадцать пикетчиков туда пришлю, как ему этот «вклад» понравится?

Джинджер поерзала на сиденье.

– Я не знаю, смогу ли я, преподобный Пэтч. Я, гм…

– Что? – Пэтч обращался не к ней, а к солнцезащитному козырьку автомобиля. – Да, конечно. Рака рядом с одеждой Вознесения Дуна.

Джинджер завопила – автомобиль занесло влево от середины.

Пэтч вывернул руль. Пикап, взрывший гравий на противоположной обочине, гудел еще футов триста.

– Прости, что прервал, Господи, – сказал Пэтч. – Да, конечно. Мы положим Князя в колыбель верных еще этой ночью.

Только диким напряжением воли Джинджер удержалась, чтобы не начать грызть ногти. Мало того что Посланец вел машину как самоубийца, так еще все время подступали слезы, когда она вспоминала бедного Князя, такого высушенного. Как угодно, но непременно она смоется сегодня из «Маяка» на танцы с пивом с девчонками в «Бешеном мексиканце».

– Книга Даниила! – вдруг выкрикнул Пэтч.

Джинджер проверила ремень безопасности. Она должна будет выбраться. Эта кубинская кинозвезда, Орландо, там будет. А может, и Джимми Перо, этот симпатичный герой из Библии. Ее уже тошнит от травяного чая, тошнит сидеть на троне, улыбаться, бесконечно повторять этот самый «Пуф!». А жутковатые странности Пэтча становятся… до странности жуткими.

Бог заберет Князя обратно, как Он послал Джимми Перо спасти ее от безбожников. И Бог, веровала она, даст ей выбраться к «Бешеному мексиканцу».

– Правую ручку теперь, – сказала маникюрша. – Левая пусть отмокает.

Мори положил правую руку ей на ладонь.

– Ах вы бедненький, – заворковала она. – Ручка-то как дрожит…

– Слишком много кофе, – сказал Мори, но сам знал, что дело не в этом. Тремор у него определенно усиливался. Последний осмотр он прошел без проблем, давление и сердце в норме, но Мори ничего не сказал о паркинсонизме. Не о паркинсонизме, поправил он сам себя, просто иногда припадки дрожи. Верно. Тебе почти восемьдесят. Он вспомнил последний свой контракт – продавец из магазина электроприборов, который не только подделывал записи, но и обкрадывал целый год своего работодателя. Две обоймы пришлось потратить, пока его прикончил. Больше пуль ушло в фанеру за этим обманщиком, чем в него самого. А те, что попали в цель? Пальцы рук, ног, ухо… грязь. И вряд ли потому, что этот человек был сложной целью – у него была хромая нога, в руках телевизор с диагональю тридцать дюймов, и он стоял нагнувшись, сунув голову в кузов пикапа.

Двенадцать лет назад, чтобы отправить Рози в ад для обманщиков, ему понадобилось три выстрела – а это он впервые держал в руках пистолет. У профессионала на это ушел бы один выстрел плюс контрольный для верности. Мори терял хватку, тут ничего не поделаешь.

– Ой, смотрите! – пискнула маникюрша. – Бемби с родителями!

Мори выглянул в широкое окно задней стены салона, выходившее на травянистый склон. В пятидесяти футах, не дальше, стоял молодой олененок, а оленуха и пятнистый олень паслись неподалеку, спокойные, как коровы.

Ну и городишко, этот Гатлинбург, подумал Мори. Медведи да олени прямо на задний двор заходят. Больше индивидуальных лавчонок, чем сетевых магазинов, и ни одного «Уютного уголка Коры» на пятьдесят миль. Хотя Мори от отчаяния стал завсегдатаем счастливого часа в «Пончо пирате».

Знакомясь с родными местами Дуна, Мори обошел музей Рипли «Хотите верьте, хотите нет», музей Элвиса, Долливуд, Музей Библии Живой и почте все прочие туристские приманки. Он играл в хилбилли-гольф рядом с розовощекими подростками, сплетничал с клетчатым продавцом – праздная болтовня при прогулке по лечебному маршруту. Он слушал чужие глупости, читал все идиотские надписи на футболках, смотрел в магазинах на жирно текущую струю помадки, застывающей холодными брикетами. Наверное, он уже дважды говорил с каждым жителем этого городка, независимо от пола и возраста. Дун был известен на удивление многим, и вроде бы все его любили. «Каждый день останавливался сыграть в покер на долларовой бумажке – знаете, когда загадывают на серийный номер?» «Всегда умел рассмешить – он прямо у тебя из носа или уха вынимал монетки». «И совсем был не фанатик, несмотря на эти религиозные истерики в арсенале».

Мори Финкель тоже имел к людям подход – от него никто ничего не скрывал. Дун был здесь, это точно, до самого – как называла это та девочка, Джинджер – «Пуф!»

Так этот мошенник Дун смылся из города? Почему-то Мори в этом сомневался.

Вопреки всем тупикам, у Мори в рукавах его холщового пальто еще пряталась пара тузов. Джинджер вроде бы верила в это дурацкое Вознесение, но начинала вилять, если на нее нажать. Потом эта его жена, Рита Рей, за которой Мори сегодня целый день следил. Она пошла по лавочкам, а сейчас сидела в комнате, полной сплетниц, в салоне красоты Лорел Линн, три фута направо от Мори. Уж если кто и знал, чего там на самом деле, так только она.

Мори глянул на нее: красные ногти высыхают, на ногах тоже, ноги положены на подушечки, а волосы в руках самой священнодействующей Лорел Линн вздымаются над головой, будто на радиоактивных дрожжах заварены, и похожи на меховую шапку вроде как у гвардейцев Букингемского дворца, только пышнее и желтее. На пальце у нее был чудовищный бриллиант, хотя, на взгляд Мори, слишком искристый.

Когда Рита Рей закурила третью сигарету от окурка второй, Мори закашлялся.

Лорел Линн подала ей зеркальце.

– Хм… – задумчиво оглядела себя Рита Рей.

Лорел Линн разразилась речью:

– Я думаю, милочка, вам пойдет стрижка пузырем, как у Барби, тре буф-фон, как говорят в Пари-и-и. Куда как более о курант, чем этот прежний улей. Ваш мужчина просто набросится на вас, когда увидит, как это выглядит.

– Закрепите спреем, – велела Рита Рей. – Не хочу, чтобы он это раздавил.

Мори отметил про себя это «он». Она для Дуна прихорашивается или для макаронного любовничка?

Лорел Линн подняла профессионального размера банку спрея, попросив сперва Риту Рей загасить сигарету, чтобы они обе не вспыхнули. Рита Рей выщелкнула окурок на пол.

Мори решил бросить маленькую бомбочку и посмотреть на реакцию.

– А отличного парня я сегодня видел, – сказал он маникюрше, но достаточно громко, чтобы его услышали в кресле справа. – Кажется, его зовут Шики Дун.

– Что? – Рита Рей отбросила зеркало – осколки стекла разлетелись по полу – и повернулась к Мори так резко, что чуть не вылетела из кресла. Лорел Линн брызгала спреем воздух. Босые ноги Риты Рей описали дугу и скрылись под парикмахерской простыней. Она ухватилась за подлокотник, чтобы не упасть, и наклонилась поближе. – Где вы его видели?

– Кажется, мы незнакомы? – спросил Мори. – Обычно меня называют Мори.

– Мори, ладно. Так где вы его видели, Шики Дуна?

– Сейчас… на главной дороге, кажется. Она здесь называется парквей. Я так понимаю, вы знаете этого джентльмена?

– Знаю? Я за ним замужем! Этот червяк от меня сбежал, украл мое прекрасное бриллиантовое кольцо. – Она махнула левой рукой: – А оставил мне вот это. Цирконий. И столько долгов, что вы за всю жизнь столько не захотите.

– Бедняжка! – ахнула Лорел Линн. – Мужчины просто змеи!

Маникюрша дала кассирше знак принести веник – для осколков стекла – и кувшин воды – залить вонючий огонек, который окурок Риты Рей зажег среди отрезанных волос, усыпавших пол. Посетители, не замечая ни разбитого стекла, ни дыма, глядели, затаив дыхание, на сцену, разыгравшуюся между блондинкой и стариком.

Мори всмотрелся в лицо Риты Рей и решил, к сожалению, что ее реакция – бона фиде. Она действительно не знала, где скрывается Дун.

Рита Рей не до конца восстановила равновесие, и простыня соскользнула с нее наполовину, открыв – Мори не мог не заметить – пару отличных икр, переходящих в босые ступни с красными ногтями. Рита Рей схватила его за руку, выдернула из пальцев маникюрши и задергала, стараясь выкачать дополнительную информацию.

– Где точно и когда вы его видели? Вы уверены, что это он? Шики Дун?

– Н-ну, – протянул Мори, – кажется, он сказал, что его так зовут. Низенький такой джентльмен, китайской внешности… сейчас… Дун… нет, Пун, так он сказал, теперь я вспомнил. Рикки Пун. Китайский ресторан у него в Ноксвиле.

– Блин! – Выпустив руку Мори, Рита Рей рухнула обратно в кресло. – Блин, блин, блин!

Джинджер и Бетси – пухлая девятнадцатилетняя девица с глазами лани за стеклами совиных очков – сидели на стойке умывальника в дамском туалете «Маяка».

– Не могу поверить, что ты выбралась, – говорила Бетси. – Преподобный Пэтч почти полный автобус набрал на марш к этому музею. И хотел, чтобы ты нас повела.

– Ни за что. Я уже напрыгалась и наоралась, когда была с кришнаитами.

Бетти нахмурилась:

– Они же не христиане?

– Бетси, там, снаружи, мир очень большой. Был по крайней мере, пока я не нашла Князя и Детей Света.

– А я была назареянкой до того. – Бетти понизила голос: – Не могу поверить, что Посланец тебя сегодня отпустит к «Бешеному мексиканцу». С тех пор как он переехал в комнату Князя в «Маяке» и для тебя тоже место организовал, я вообще удивлюсь, если он тебя хоть когда-нибудь выпустит. – Она спрыгнула со стойки и заглянула под двери кабинок. – Если честно, – зашептала она, – преподобный Пэтч знает, что это ты их сюда притягиваешь. Вот почему он хочет, чтобы ты все время была здесь.

– А я скучаю по Князю, – сказала Джинджер. – Я мечтала когда-то… только между нами?

Бетти перекрестила себе сердце.

– Мне никогда не случалось говорить с Князем до того вечера, но я мечтала, что он в меня влюбится. Когда разведется с этой стервой, своей женой.

– Не надо говорить «стерва».

– А она и есть стерва. Все это знают, и вот почему я к нему пришла. Мне во сне явился ангел и велел мне пойти. И это получилось бы, если бы только его раньше не Вознесли.

– Ангел! Это как чудо.

– Это и было чудо. Ангел не объяснил этого, но наверняка Бог послал меня к нему домой, чтобы быть Свидетелем, как говорит преподобный Пэтч.

– Джинджер… ты как святая!

– Преподобный Пэтч говорит, что святые – это только для католиков.

– Тогда ангел Божий на земле.

– Но это все равно не значит, будто Бог хочет, чтобы я каждую минуту здесь проводила. Сидеть, обнимать этих визгливых младенцев, ладить с преподобным Пэтчем. – Она скривила губы. – Ты знаешь, что я последнее время делаю?

– А что?

– Кормлю стервятников. Они все жрут: жареную картошку, корки от пиццы, шкурки бананов, куриные кости. Они не слишком красивые с этой сморщенной красной кожей на голове, и гадят себе на ноги, и они вонючие, но что-то симпатичное в них есть. Самого большого я назвала Крили.

– Но это же зло!

– Есть немного. Но приятно видеть, как они улетают, как только преподобный или кто-нибудь из Джонсов их прогоняют. Но этого мало, я должна выбраться. Сегодня. В «Бешеный мексиканец».

Бетси уставилась себе на руки:

– Может, я бы тоже пошла. Если ты. А преподобный Пэтч разрешил?

– Вроде того. Я ему сказала, что ко мне приехала тетушка Роза.

Бетси тронула ее за руку:

– Бедняжка. У тебя со спазмами?

– У меня еще две недели не начнется. Ты вот что послушай: я видела, какое было лицо у преподобного, когда Синди сказала Сюзанне, что у нее как раз тяжелое время месяца. Лицо заострилось, он весь покраснел и тут же вышел. Вчера я так, случайно, обронила в разговоре с Джолин слова «менструация» и «тампон», когда он сидел рядом со мной на троне и читал свою библию. Он сразу весь задергался и говорит: «Не говори так!» Я ему: «Это как – так?». «Ты сама знаешь – эти неприличные слова». «Какие слова? – спрашиваю. – „Менструация“ и „тампон“?»

– Ты прямо так и сказала преподобному Пэтчу?

– Конечно. А вот тебе самое лучшее: когда я сказала про тетю Розу, он спросил, не приведу ли я ее, чтобы она спаслась. Я на него посмотрела, будто он спятил, и говорю: «У меня менструация, преподобный Пэтч, так что я на демонстрацию не могу пойти и вернуться сегодня не могу». Он закашлялся, слюной брызгая, и в глаза мне не глядит. А потом говорит: «Ну, да, конечно», – и исчез.

Джинджер схватилась за живот и застонала:

– Вряд ли он вообще что-нибудь о женщинах знает. Я думаю, что рассказы о менструации мне позволят отсюда смываться хотя бы два раза в неделю.

28

Хорейс Дакхауз из окна своего кабинета смотрел на катастрофу, развивающуюся на ступенях музея крючков для пуговиц. Восемь демонстрантов из АДС тащили плакаты «АРХЕОЛОГИЯ = СВЯТОТАТСТВО», или «ВЕРНИТЕ НАШЕГО ПРЕДКА!», или просто изображение красного кулака. Они ходили по кругу против часовой стрелки под звуки тамтама, пытаясь перекричать двадцать двух Детей Света в белых рясах, распевающих гимны, идущих по часовой стрелке с наспех сооруженными плакатами «АРХЕОЛОГИЯ = АТЕИЗМ» или длинными транспарантами «ВЕРНИТЕ НАШЕГО КНЯЗЯ!». Копы суетились изо всех сил, стараясь держать две демонстрации порознь, зевак – подальше, машины въезжали и выезжали, а два белых фургона с телевидения с вытянутыми антеннами привлекали любопытных еще сильнее демонстрации.

Дакхауз заломил руки:

– Проклятый Скоупс! Черт бы побрал его мумию! Столько народу собралось, и никому не интересны крючки, а полиция грозит выдвинуть против нас обвинение, что собрали толпу… эй!

Он постучал по стеклу – безрезультатно, – когда какой-то фотограф для лучшего ракурса залез на крышу его машины. Новую живую изгородь вокруг стоянки давно уже растоптали, всюду валялся мусор, а пресс-конференция Скоупса еще не началась.

Дакхауз посмотрел на часы – через десять минут должно начаться. Он бросился прочь из кабинета, и тут же его подхватила толпа репортеров и операторов, несущихся к битком набитому кафетерию. Доносились обрывки разговоров:

– …классный материальчик, если индейцы и эти библейские схлестнутся. Может, их можно накрутить – знаешь, бутылку там бросить или что…

– Никогда об этом музее раньше не слышал…

– …точно, там наскальная порнография…

– …голый, как кочерга…

– Пах возьми крупным планом – это ж научный материал, никто не вякнет.

– Доисторическое дерьмо?

– Чертов Скоупс, – снова повторил Дакхауз, отпихивая локтем неопрятного мальчишку с цифровой камерой.

Он пробился в кафетерий – остались только стоячие места – всего за пару секунд до того, как Скоупс начал выступление.

Он стоял в огороженной веревками зоне, где находился стол три на шесть футов, а на нем посередине – накрытая простыней мумия. Единственный охранник музея размахивал руками, пытаясь сдержать напор прессы. Снимки пещерных рисунков крупным планом, фотографии мамонтового бивня, кремни и копролит были закреплены на штативах. Кто-то из репортеров внимательно изучал пресс-релизы, содержащие те же фотографии. Дакхауз прикинул, во сколько это обошлось, и еще раз помянул «чертова Скоупса».

У Платона Скоупса крутило в животе, воротник новой белой рубашки передавливал шею, на лацкане нового белого халата уже красовалось пятно кетчупа, дешевые туфли давили пальцы, но душа его воспаряла. Кто мог бы предположить, что мир вот таким образом окажется у его ног? Он предвкушал, как сейчас поразит репортеров началом: «Я сегодня говорил с Национальным Географическим Обществом, и там проявили сильную заинтересованность…» Если честно, то ответ НГО вряд ли был более чем вежливым, но репортерам об этом знать не обязательно.

Он также аккуратно обошел предложения помощи от факультета судебной антропологии Университета Теннесси – светил судебных экспертиз с их знаменитой «фермой тел» и хрен знает откуда берущимися ресурсами. О да, они бы эту мумию обработали, взяли срезы, изучили и классифицировали до последней молекулы одной левой, но где бы был при этом Платон Скоупс? А за воротами, вот где. А если их еще поддержит служба национальных парков с ее сетью специалистов, протянувшейся от океана до океана, а еще лаборатории Национального музея в Вашингтоне? Трам-там-там – мерси, мадам, дорогой Платон Скоупс. Свободен.

Как же повезло, что зять Скоупса оказался одним из копов, принявших вызов от национального парка, и позвонил прежде Скоупсу, что дядя его жены был судебно-медицинским экспертом графства и у него хватило ума понять, что скорчившаяся голая мумия двадцати семи фунтов весом в глубокой пещере не является жертвой недавнего убийства. И еще повезло, что мумия была найдена на частной земле и владелец охотно подписал разрешение.

А что за история с исчезновением мумии из пещеры и ее загадочным появлением в музее? Скоупс мог предположить только одно: медведь, держа в зубах мумию, вылез через какой-то другой вход, потом его застрелил или напугал какой-нибудь охотник, подобрал тело, каким-то чудом неповрежденное, и у него хватило мозгов доставить тело в музей. Так сказать, с нарочным. Скоупс не был уверен, что в небе есть Бог, но если он есть, то на этот раз улыбнулся Платону Скоупсу.

Все шло, как было запланировано. Скоупс уже представлял себе разворот в «Нейшнл джеографик», иллюстрации – белокожее племя в килтах и сапогах из звериных шкур, за ними – силуэты пасущихся мамонтов на фоне ледника в милю высотой, женщины с обнаженной грудью, у мужчин в руках факелы, и опоенного дурманом воина ведут ко входу в пещеру для ритуального жертвоприношения. Статья будет открываться фотопортретом ученого-открывателя Платона Скоупса, показывающего на наскальные рисунки, а в руках у него бивень мамонта.

Скоупс поморщился, когда проснувшийся червь сомнения начал подгрызать с уголка это величественное полотно. Как быть с этими проклятыми индейцами и сектантами? Наверняка ведь пресса отмахнется от них, как от пустых смутьянов? Правда ведь?

– Хелло-о-о, пора начинать! – крикнул кто-то, и тут же добавил: – Снимите простыню, дайте нам посмотреть, доктор Скоупс!

На «доктора» Скоупс просиял. Сегодняшнее допущение репортера очень скоро станет явью.

Он поднял руку, призывая к порядку, сглотнул слюну – смочить пересохшее горло, и начал по отрепетированному сценарию:

– Сейчас вам предстоит увидеть так хорошо сохранившуюся мумию, каких еще не видел мир. В Северной Америке вообще сравнить не с чем, мумии египетских фараонов – ерунда по сравнению с ней. И все золото инков не может повторить…

– Вы слышали этих индейцев? Которые говорят, что вы должны ее вернуть.

– Да-да, – вмешался репортер в дешевом твидовом костюме. – Согласно АЗЗКА…

– Что такое АЗЗКА? – перебил другой голос.

– Акт Защиты Захоронений Коренных Американцев, – ответил твидовый. – Гласит, что такие мумии, или кости, или предметы из захоронений должны быть возвращены…

– Все это к делу не относится, – перебил Скоупс, – и если моя гипотеза подтвердится, мы узнаем, что это – не предок современных индейцев, а потомок древних европейцев, переплывших Атлантику более десяти тысяч…

– А откуда вы знаете, что это не индеец? Те люди на улице думают, что индеец.

– Потому что им так хочется думать, – ответил Скоупс с нарастающим раздражением. – Ученый опирается на факты – например, на анализ митохондриальной ДНК, компьютерную томографию, показывающую расположение зубов…

– И что, если у него окажется полный рот золотых вставок?

– Тогда я сформулирую новую гипотезу! – огрызнулся Скоупс. – Я ученый, и у меня единственная цель: поиск фактов. И действовать я буду соответственно. – Он приподнял брови. – Позволите продолжать? У людей монголоидного происхождения форма резцов заступообразная, это отличительный признак – смотрите брошюру, страница третья. В целях детальнее уточнить происхождение мумии я произведу набор антропометрических измерений черепа и длинных костей.

– Почему я подозреваю такой древний возраст и европейское происхождение? – Он поднял бивень мамонта, объяснил сходство обработанного кремня с европейскими ножами.

– Свидетельства массовой миграции в обе Америки из Азии, Европы и даже Африки множатся лавинообразно. Когда увидите лицо этой мумии, вы согласитесь, что внешность у нее европейская, а не…

– Так дайте же увидеть!

Другой голос, и новый вопрос:

– «Светляки» утверждают, что это тело их главы, Шикльтона Дуна, который пять дней назад был вознесен на небеса.

– Давайте к реальности, – поморщился Скоупс. – Я как ученый…

– Говорят, потому-то она так и сохранилась: Бог взял душу Дуна, а смертное тело и одежду оставил. У них есть очевидец, и одежда тоже. Как доказательство – рубашка, штаны, носки, туфли, белье…

Репортер подмигнул коллегам.

И еще кто-то, наслаждаясь отчаянием Скоупса, добавил:

– Если они правы, то ваша мумия, конечно, выглядит как европеец, потому что Дун – шотландско-ирландского происхождения. Они даже распространяют его фотографии.

Репортер взмахнул церковной газетой с фотографией Князя Света – и близко не такой детальной, как снимки мумии, сделанные Скоупсом, но вполне достаточно для сравнения.

– Абсурд! – Скоупс возбужденно затанцевал перед столом с мумией. – Значит, молния ударила вниз, – он показал рукой в воздухе, – и тут же, – он щелкнул пальцами в сторону укрытой простыней мумии, – бах! Тело обезвожено? Перенесено в пещеру за несколько миль? А душа, – он взметнул пальцы к потолку, – вознеслась на небо. Это вы мне хотите сказать?

– Да.

– Так можете мне поверить: чтобы человек мумифицировался в такой пещере, нужна сотня лет, если не больше, а такое обезвоживание дало бы сморщенное тело цвета ботинок. И не думайте, что это какой-нибудь несчастный старатель или спелеолог. Кто-нибудь слыхал, чтобы они лазили под землей голыми?

– Я думаю, что наша мумия – это ритуальное жертвоприношение, связанное с обрядами плодородия, изображенными на стенах пещеры. Отсюда нагота. И я полагаю, что данная культура владела необычайно эффективным способом мумификации, в последующие века утерянным. Когда вы увидите образец, вы просто остолбенеете.

– Давайте уже остолбенеем! – крикнул кто-то из репортеров.

– Конечно, – ответил Скоупс и сделал паузу, заполненную напряженным ожиданием. – Почему бы и нет?

Заранее вспыхнули огни видеокамер, поднятых высоко над головой, чтобы ничто не закрывало обзора. Толпа репортеров подалась вперед. Скоупс предупреждающе взмахнул рукой:

– За заграждение не заходить.

Он сделал глубокий вдох, поднял руки над головой, пошевелил пальцами и резко опустил их, схватившись за два угла белой простыни. Медленно потянув ее, он с театральным шелестом обнажил мумию, лежащую на боку лицом к аудитории, абсолютно голую, если не считать носового платка, прикрывающего чресла (по настоянию Дакхауза).

Визжали приводы, гудели камеры, вытягивались шеи, репортеры отталкивали друг друга, чтобы лучше видеть.

– Эй, я ее почти не вижу!

– Уберите тряпку!

– Хватит и так, – сказал Скоупс и добавил отрепетированную фразу – как он надеялся, для цитирования: – Я не хочу проявлять неуважение к мертвым.

Когда стихли разочарованные стоны, кто-то спросил:

– Какой маленький… это не ребенок часом?

– Нет, – ответил Скоупс. – Я оцениваю его рост в пять футов шесть или семь дюймов. В те времена люди были меньше, чем сейчас.

– Сколько оно весит?

– Двадцать семь фунтов.

– Без шуток? А сколько он весил, пока не высох?

– Скорее всего около ста шестидесяти.

– Тогда, – достаточно громко заключил тот въедливый тип, который заговорил о «светляках», – его душа весила сто тридцать три фунта.

– Что? – Скоупс бросил на него уничтожающий взгляд. – Мы ведем научный разговор, об испарении Н20, а не…

– Лицо и тело сохранены отлично, – сказал вдруг сочувственный голос среди стаи репортеров. – Я видал египетские мумии, они по сравнению с этим как сушеные сливы…

– Я же вам говорил? – напомнил Скоупс и приподнял край простыни, закрывавший лицо. – Вы обратили внимание, насколько у него европейский вид?

– У него вид преподобного Дуна, – заметил тот же смутьян с листовкой Храма Света.

– Это точно, – подтвердил какой-то репортер из первых рядов. Остальные заглянули в свои экземпляры.

Скоупс набросил простыню.

– На этом все. Пресс-конференция закрыта.

На улице, пробираясь между пикетчиками индейцев и выкриками «светляков», один репортер сказал другому:

– Я бы сказал, что можно это подать тремя способами.

– Какими?

– Первый: «Потрясающее открытие ученых в Хрен-его-знает-вилле, штат Теннесси». Второй: «Индейцы в ярости из-за выкопанного предка». И третий…

– Да?

– «Первое в мире Вознесение: Бог берет душу на небо, тело возвращает на землю».

– Неплохо. Укоротить – и можно заголовком на первую полосу.