Текст книги "Ты – мне, я – тебе"

27

Поддавшись этому непреодолимому инстинкту которые делал ее чуть ли не медиумом, Сольвейг спросила:

– Ты один?

– Разумеется, – ответил Рудольф.

От Сольвейг исходила неясная тревога. С ней надо было разговаривать осторожно, особенно когда пытаешься ее обмануть.

– Мне показалось, что рядом с тобой кто-то находится.

– Никого тут нет, – ответил Рудольф.

– Чтобы искупить свою вину, – снова заговорила актриса, – разрешаю тебе позвонить мне ночью в любое время. Просто чтобы сказать привет.

– Телефон стоит в столовой. В твоей комнате нет розетки. Ты хочешь всякий раз идти через весь дом?

– Да.

Она начала терять уверенность в себе. Этот человек был непредсказуем, одновременно правдив и лжив, он ежеминутно или ежечасно менял людей, интересы. Как тут было не растеряться?

– Тогда возможно, до скорого, или до завтрашнего утра. В любом случае, я приеду вечером с субботу, – сказал Шиллер. – Я оставляю тебя в хороших руках: Розарите можешь всецело доверять и просить у нее все что захочешь. Спокойного тебе сна. Целую.

И он положил трубку.

* * *

Шиллер вернулся к столу, который покинул, чтобы поговорить по телефону. Он ужинал с Элизабет Кларк. Она пригласила его к себе, чтобы немного упрочить их отношения. Возможно, ей удастся добиться от него разрешения видеться с ребенком для Элен? Та этот вечер проводила с Ронни, зная, что Шиллер должен был ужинать у Элизабет. И так надеялась на эту встречу!

– Я много слышала про вашу историю с юной француженкой по имени Элен, – сказала Элизабет. – Эта война вам только вредит. Если слухи об этом снова просочатся в прессу, вы рискуете предстать перед общественным мнением в качестве ужасного монстра. Кстати, я не могу понять, почему вы устраиваете – позвольте мне так выразиться – такое «кино» из права опеки над ребенком.

Борясь с приступом гнева, Шиллер смог сдержать себя в руках. Он был готов к чему угодно, но только не к тому, что эта женщина заведет разговор об Элен и об опеке над Тимоти. Но просто так рассердиться и уйти он не мог. Он чувствовал себя чуть ли не робко перед этой сильной женщиной, стоявшей во главе целой империи. Чтобы справиться с робостью и возможной слабостью, перед встречей он нюхнул приличную дозу кокаина. Надо было убедить Элизабет, представить фильм как крестовый поход против наркотиков. «У сына есть один недостаток, – думал он. – Он – ничто без состояния своей мамочки. Да, у него красивая мордашка. Но вокруг столько таких же красавчиков, как он».

– Для чего нужна эта война? – ответил он. – Этот мальчик – мой сын. Разве вы не пошли бы ради сына на что угодно?

– Конечно же пошла бы, – сказала миссис Кларк. – И вот вам доказательство этому: мы с вами ужинаем.

И поспешила сразу же добавить:

– Но это – удовольствие, оно не касается даже фильма и кино вообще. Мне просто хотелось бы вас понять.

– Потому что я не желаю, чтобы этот ребенок был отравлен матерью, которая хочет вырастить его в своей культуре.

– Но детям нужны матери.

– У Тимоти рано или поздно будет другая мать… Я разговаривал с Сольвейг о Джимми, у нее есть некоторые опасения…

– Значит, вы его берете? – спросила Элизабет. – Это правда? Вы его берете?

– Естественно. Им скоро займется агент. У меня есть на примете один такой. Джимми будет получать символический гонорар.

– Деньги платить не надо! – сказала Элизабет. – Для этого есть я! А вот ему не надо ничего давать. У него есть машина, деньги на бензин и на карманные расходы.

– Вы все еще боитесь, что он вернется к наркотикам?

– Да. И теперь я даже не знаю, права ли я, настаивая на том, чтобы он играл эту роль.

Шиллер любовался ею. Красивая женщина. Она, несомненно, была рождена для того, чтобы носить бриллианты. Одно только появление с ней на каком-нибудь приеме произвело бы в Голливуде фурор.

– Ваш сын будет очень хорош в роли, которую я ему прочу. У него очаровательная партнерша.

– Джимми не нуждается ни в какой привязанности, – сказала Элизабет. – Что ему только не хватает, так это – цели в жизни.

Шиллер сразу же оценил эгоизм этой матери, которую охватила ревность при мысли о том, что в жизни ее сына появится какая-то другая женщина. Элизабет посмотрела на него.

– Нет, – сказала она. – Нет, я не ревную. Я просто боюсь, как бы он не попал под плохое влияние. У него уже была эта девица Хлоэ: настоящий демон. Это она пристрастила его к кокаину.

– Джимми уже двадцать лет, – сказал Шиллер. – Дайте ему немного свободы. Обещаю, что при первом же внушающем беспокойство признаке я вас об этом предупрежу. Часть съемок будет проходить в Нью-Йорке.

– Я поеду туда вместе с вами, – сказала Элизабет.

– В этом не будет никакой необходимости.

– Я в любом случае должна буду поехать в Нью-Йорк, чтобы повидаться с отцом.

«Отец»: это слово она произнесла впервые в своей жизни. Да, Гаррисон был ее отцом. Она добавила:

– У меня есть еще сводная сестра. Ее мать – китаянка, она – плод былой связи моего отца, и он ее признал дочерью – мамаша-китаянка «настояла» на этом, держа в руках анализ ДНК. Если я умру, она станет наследницей империи.

«Да уж, – подумал Шиллер, – надо ценить связи с Гаррисонами. Эта семейка – настоящая золотая жила!» Но связь Элизабет с китайцами была ему неприятна. Неужели она прознала про его романчик с актрисой из Шанхая?

– А каким образом они встретились?

– Мать была экономкой в имении Вильяма в Лэттинг-тауне.

– Красивая история, – сказал Шиллер.

– Особенно если вы любите Китай…

– Действительно. Тамошние женщины часто бывают красивыми и таинственными.

– В прошлом ходили разговоры о том, что у вас был роман с одной из них, актрисой. В газетах даже печатались статьи о вас обоих.

– Дорогая Элизабет, когда режиссер снимает фильм, случается так, что ему хочется завести роман со своей любимой актрисой. Но все это в прошлом.

– А где она теперь?

– Наверное, в Шанхае, если не в Англии.

– А что с фильмом?

– Проект сорвался. Мы сняли десяток серий фильма, продали только одну серию, а остальные пошли в архив или в мусорную корзину.

– Надеюсь, что такого не случится с фильмом «Потерпевшие кораблекрушение».

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Шиллер. – К счастью, есть вы для его спасения…

Они доели черную икру и выпили несколько бокалов шампанского. Согласно ритуалу он должен был дать Элизабет понять, что с удовольствием остался бы на ночь, но, если бы она вдруг восприняла намек всерьез, была опасность в том, что ему пришлось бы оказаться с этой женщиной в постели, простыни которой, несомненно, были шелковыми. Обнаженным он мог быть привлекательным, но отсутствие интереса к этой женщине со стороны его мужского достоинства было бы очевидным. Покрывать поцелуями все тело Элизабет? На это у него не было сил. Он уже начал чувствовать почесывание кожи. Нервы. Он задумался, что предпочесть: поцелуй руки или объятия? Выбрал объятия.

– Это может стать началом долгой дружбы, если захотите…

Элизабет с явным облегчением кивнула. Шиллер был ей не нужен. Ей был нужен контракт.

* * *

Обстановка на гасиенде была тяжелой.

– Я устала, – сказала Сольвейг. – Розарита, не могли бы вы проводить меня в мою комнату…

– Пойдемте.

Мексиканка протянула ей руку. Она провела ее через две маленькие комнаты и повела по коридору. Потом они оказались в большой комнате с окном, выходившим на безжизненный двор, окруженный низкими постройками.

– А что там, внизу?

– Конюшни.

Сольвейг увидела кровать из темного дерева. Потрогала жесткий матрас.

– Внизу рейки, – пояснила служанка. – Хозяин купил эту кровать в одной гостинице в Энсенаде, которая распродавала мебель по причине закрытия.

Сольвейг осмотрела подушку, потрогала ее с сокрушенным видом.

– У меня есть еще одна, – сказала Розарита. – Может, она вам больше понравится.

И принесла то, что было похоже на старую наволочку, набитую свалявшимися перьями.

– Видно постояльцы гостиницы всю ее измяли, – сказала Розарита.

Сколько же голов на ней успело полежать! Она их видела: лысые, волосатые, лысеющие. Пот. Надо ей было привезти с собой одну из своих подушек.

– Оставьте вот эту, – сказала она. – Вторую, она накроет ее своим шарфом из кашемира и шелка.

На кровати были также два больших одеяла, они лежали на простыне, которая в свернутом состоянии служила покрывалом. На ночном столике Сольвейг увидела керосиновую лампу.

– А эта лампа на что?

– Если отключится электричество, вам захочется иметь хотя бы немного света. Смотрите…

Она сняла стеклянный колпак и показала спичечный коробок. Затем достала из ящика карманный фонарик и проверила, светит ли он.

– Он тоже работает. Светит, словно прожектор. У господина Шиллера полон дом фонариков.

– Какое счастье, – сказала Сольвейг. – С фитилем я бы сгорела…

Розарита указала на ванную комнату.

– Душ всегда хорошо работает, – сказала она. – Проверьте сами…

Сольвейг вошла в комнатку, пропахшую сырой древесиной. Над сидячей ванной к стене был прикреплен душ.

– Я должна войти в эту штуку? – спросила она.

– Могу составить вам компанию, – сказала Розарита.

– Подождите.

Сольвейг вернулась в спальню, разделась и взяла свой на редкость мягкий шерстяной пеньюар. Она протянула его Розарите и влезла в мини-ванну. Открыла кран, полилась теплая вода. Она попросила служанку дать ей пластиковый чепец для волос. Розарита засмеялась и сказала, что чепцов нет, что надо поворачивать голову вправо-влево, наклоняться: так волосы не будут мочиться.

– Ну, конечно, – сказала Сольвейг.

Она помылась, потом надела пеньюар. Шлепая босыми ногами по кафелю, пошла искать свою пижаму и тапочки в самой большой из двух ее сумок. Она почувствовала себя лучше. Ей захотелось немного поговорить, и она пошла к Розарите на кухню.

– Я разогрела кофе, – сказала мексиканка, – и налила его в термос. Смотрите: он на столе, там же хлеб и чашки. Если проснетесь рано, можете выпить кофе. И можете вызывать меня, когда хотите. Но пока мне кажется, что у вас есть все, что нужно…

Она посмотрела по сторонам.

– Душ вы приняли, пижаму и тапочки надели, на завтра кофе у вас есть. Если увидите ящерицу, не пугайтесь: они славные животные. Поскольку в доме все закрывается плохо, они свободно сюда заходят и уходят. И никого не беспокоят.

– Как это поэтично, – сказала Сольвейг.

Потом она все-таки решилась уйти в свою комнату.

– Я вас провожу.

Сольвейг прижала к лицу простыню и понюхала ее.

– Она хорошо пахнет.

– Белье сушится на улице.

Ей предстояло спать в экологически чистых условиях. Кроме подушки.

– Спасибо за все, что вы для меня делаете, Розарита. Попробую отдохнуть…

А сама в это время подумала: «Уверена, что, когда Рудольф мне звонил, он был не один».

28

– Доброй ночи, синьора, – сказала Розарита.

Она повернула выключатель рядом с дверью и вышла.

Сольвейг очутилась в темноте. Смелость покинула ее. Проблема была простой: надо было пройти по освещаемой карманным фонариком комнате и добраться до выключателя. Она села и посмотрела в окно. На нем висела штора, но сквозь щель она смогла увидеть только черноту. Что же было на улице? Ни малейшего света луны. Она не решилась предпринять поход к двери. Она легла и заснула, не отдавая себе в этом отчета.

Спустя какое-то время она проснулась. На светящемся циферблате ее наручных часов было половина первого ночи. Она чувствовала себя такой же свежей и бодрой, как после долгого сна. Страх действовал на нее, словно амфетамины. Она подумала о книге, которую прихватила с собой: «История Нижней Калифорнии». Ей хотелось продемонстрировать Шиллеру знание этих мест и их истории. В одном из кармашков ее дорожной сумки рядом со средством от комаров лежало сильнодействующее снотворное. Она решила, что сейчас встанет, примет это лекарство от бессонницы и проспит до утра. А потом уедет из этого дома.

Взяв в руки карманный фонарик, она посветила на пол и нашла свой багаж. Стала искать снотворное. Но не нашла. Очевидно, она забыла его в Беверли-Хиллз. Уснуть оказалось невозможно. Придется ей смириться и провести время до утра наедине с этой бесконечной ночью.

Снова лечь в постель? Нетерпение заставило ее дойти до двери. Она повернула выключатель, потолочный светильник загорелся. Комната стала менее враждебной. Выключив фонарик, чтобы не сели батарейки, она вернулась в постель, взяла оставленную Розаритой на ночном столике бутылку воды и отпила из горлышка. Потом надела тапочки и отправилась гулять по дому.

Вначале она прошла в зал, где ужинала. Там тоже был старый потолочный светильник, наверное также купленный в гостинице. Она увидела два больших кресла перед камином, где лежали несколько обуглившихся деревяшек. Комната была ужасной, и Сольвейг ничуть не хотелось там задерживаться. Когда приедет Рудольф и разожжет огонь в камине, она скажет: «Как это прекрасно». Она решила, что эта экскурсия по гасиенде позволит ей яснее увидеть свое будущее. Она никак не могла довериться человеку, который чувствовал себя уютно, если не сказать счастливо, в старом укрепленном пункте времен великих завоеваний. Она никогда бы не согласилась на эту поездку, если бы воспоминания о времени, проведенном в Палм-Спрингз. Там у нее когда-то был любовник. Во время изнурительных летних месяцев она купалась в бассейне, вода которого была обогащена специально привозимыми водорослями. Бассейн был полузакрыт, и кондиционеры поддерживали там температуру окружающего воздуха на уровне двадцати четырех градусов, ни больше ни меньше.

Словно сиротка, подобранная в приюте, она села в одно из кресел, чья старая кожа была холодной. Ей недоставало верной собачки, которая вначале обнюхала бы ее ноги, а потом легла бы рядом с ними. С собакой можно поговорить, она отвечает вам взглядом. Она подумала о трех основных составляющих фильмов ужаса: шум шагов, стук дождя по крыше, скрип двери. И тут она с облегчением увидела телевизор. И принялась искать пульт дистанционного управления. Нашла, нажала на несколько кнопок, но все было безрезультатно. На экране появились лишь несколько серых полос, потом нечто наподобие снега. Звука не было. Она подошла к телевизору и потрясла его. И тут, словно по мановению волшебной палочки, на экране появилась какая-то женщина. Она открывала и закрывала рот, обращаясь к невидимым зрителям. Сольвейг нажала на какие-то кнопки – картинка окончательно пропала.

Она подумала, что на кухне, возможно, есть что-нибудь попить, кроме этой воды с привкусом металла. И стала один за другим открывать шкафы. Щербатая посуда, старые кастрюли. Это место начало ей казаться какой-то шуткой, подстроенной Шиллером. Не было ли все это вызовом ей? А, может, он приглашал сюда людей для того, чтобы показать им, как сильно он любил простой образ жизни, хождений босиком и еще лошадей? Сольвейг было холодно. Она все еще что-то искала по углам. Розариты нигде не было. Неужели она ушла к мужу? Наверное, она решила, что гостья спит.

Сольвейг вернулась в большую комнату, сняла телефонную трубку и набрала код Калифорнии и личный номер Шиллера. Гудков не было слышно. Тогда она попробовала позвонить со своего мобильного телефона. Он высвечивал, что не может найти сеть. Она была изолирована от всего мира. «Главное, – сказала она себе, – не умереть от страха. Итог этой ночи: не выходить замуж за Шиллера». Больше всего ее беспокоила ненадежность режиссера. Не он ли говорил – чтобы позлить ее? – что сможет отстранить Сольвейг от съемок фильма «Анна Каренина» и отдать главную роль одной неизвестной великолепной русской актрисе?

«Остается единственное решение, – подумала она. – Выпить стакан вина, и даже не один. Напиться в меру, чтобы не испортилась кожа лица и не появились мешки под глазами. Выпить ровно столько, сколько нужно для того, чтобы заснуть или дождаться в полусонном состоянии конца этой ночи». Утром она попросит Хуана отвезти ее назад в Тихуану. Она выедет часов в десять утра, чтобы в полдень или к часу дня достичь границы. Машина простоит часов пять-шесть на пограничном контроле, а потом окажется по другую сторону границы. До дома надо будет проехать двести пятьдесят миль. Если все сложится удачно, она сможет быть дома часов в девять вечера.

Сольвейг уже давно пила только виски на светских приемах. Теперь же ей захотелось выпить вина. В двадцатилетием возрасте после горького любовного разочарования она пристрастилась к красному вину – оно всегда было в доме. В те времена она не была ни деликатной, ни элегантной – тот период жизни тщательно скрывался. А потом последовал полный отказ от спиртного благодаря одному врачу, который сказал ей: «Если так будете продолжать, через три года ваше лицо постареет на десяток лет». Эта фраза все и решила.

Сегодня ночью она могла пить, не думая о последствиях. Завтра она вернется домой, запрется и приведет себя в порядок. А теперь, здесь, в этом проклятом месте, ее просто распирало желание выпить. Ей хотелось сделать окружающий мир менее враждебным.

Прежде всего надо было выпить, чтобы набраться смелости спуститься в подземелье. Она снова начала шарить по шкафам на кухне и обнаружила в одном из них полбутылки водки. Взяв ее, она поднесла бутылку к губам и отхлебнула глоток. Алкоголь обжег пищевод. Чтобы унять жжение, она выпила воды. Ее одинокая ночь грозила перерасти в пьяную оргию.

Чтобы спуститься в подземелье, она прошла через пустую комнатку и начала спускаться по крутой лесенке. Ей открылось большое помещение, заставленное металлическими стеллажами. Каждое отделение стеллажа было заполнено бутылками одного сорта вина. Рядом она увидела комнату для просмотра фильмов, которые Шиллер хотел еще раз посмотреть или изучить дома. На стене висел довольно большой экран, перед ним стояли несколько кресел. «Вот в чем сущность Шиллера: его вино, его фильмы, его одиночество… Здесь эта халупа оборудована довольно сносно», – подумала она. Выйдя из комнаты, она увидела ряд бутылок с бордо. И взяла одну из них урожая 1988 года.

Прижав бутылку к груди, она обернулась и заметила под лестницей какую-то дверь. Ею овладело любопытство, она приблизилась к этой двери. Чем лучше она узнает о жизни Шиллера вне Голливуда, тем точнее будет ее мнение о нем и тем больше у нее будет оружия, чтобы управлять им. В этой обстановке снова смешались кино и ее личная жизнь. Ей даже показалось, что она читает титр фильма: «Она положила ладонь на ручку двери».

29

Коридор, выключатель слева на стене. Движение, чтобы обрести уверенность: одинокая лампочка под потолком зажглась. Справа было несколько решетчатых дверей. «Еще один погреб», – решила Сольвейг. Ей так часто приходилось изображать беспокойство, страх, тревогу, что никакая возможная опасность ее не пугала. «Декорация», – подумала она.

Она заглянула в первую комнату: там стояли друг на друге два старых чемодана, которые пора было выбрасывать на свалку. В нос ударил запах плесени. Сольвейг пошла дальше, осматриваясь по сторонам. Оставалось открыть последнюю дверь. В полумраке она смогла различить только какую-то темную массу на полу. Она достала из кармана фонарик. Яркий свет осветил угол комнаты. Там на дорожной сумке лежало темное манто. «Если бы сейчас шли съемки, – подумала она, – камера была бы сзади меня, а я стояла бы оцепенев, изображая страх. Потом камера снимала бы спереди. “Не открывай рот, – скомандовал бы Шиллер. – Ты испугана, и не надо показывать язык. Все сначала”». Она подошла к куче вещей, оттащила манто в сторону и расстелила его на полу. Она решила сунуть руку в сумку, подумала, потом все-таки сунула. Книга. Она посветила фонариком. «Архитектурный путеводитель по Лос-Анджелесу». Плохо свернутая карта Нижней Калифорнии. И больше ничего. Непреодолимое стремление все узнать заставило ее пошарить по карманам манто. В правом кармане была прижатая к подкладке какая-то тонкая книжечка. Она достала ее и открыла: это был китайский паспорт с испорченной, но вполне различимой фотографией Су-Линь.

Сольвейг не смела шевельнуться. Ей казалось, что за спиной стоял Шиллер с бейсбольной битой в руках. Это уже был не режиссер, а человек, от которого надо было бежать. Она сунула паспорт в карман пеньюара и обернулась. Сзади никого не было.

Сольвейг взяла бутылку, но затем непроизвольно сунула руку в другой карман манто. И вытащила оттуда две помятые розовые бумажки: билет на концерт в Диснеевский музыкальный центр и квитанция с номером кредитной карточки. Она взяла все эти улики – «Но улики против кого?» – спросила она себя, – бросила манто на пол и засунула его в дальний угол.

Сольвейг не чувствовала своего тела. Она осторожно закрыла дверь. Посмеялась над собой и внезапно обвинила водку в том, что спиртное вызвало у нее в голове такие фантасмагории. Если Шиллер убил эту китаянку, то где же было тело? А может, она была жива и здорова, но уехала без паспорта? «Совпадение», – решила Сольвейг.

Ей удалось вернуться на кухню. Она принялась открывать бутылку. Половина пробки развалилась, и ей пришлось долго повозиться. В конце концов, Сольвейг взяла нож и протолкнула пробку в бутылку. Потом она налила себе вина, извлекла из стакана крошки пробки и начала отчаянно пить. Она осушила половину бутылки. Почувствовала необычайную легкость, пол под ногами кружился, покачивался.

Она прошла с свою комнату, прикрыла дверь – ключа не было. В темноте нашла кровать. Села, выпила еще два-три глотка и поставила бутылку на пол. Голова ее упала на подушку. В полубреду услышала собственный шепот: «Я умерла. Сольвейг умерла. Тем лучше: надо было с этим кончать».

* * *

Ее разбудило энергичное потрясывание. Она открыла глаза. Улыбающееся лицо Розариты, казалось, было так близко от ее лица, что она даже отвернула голову.

– Сеньора заболела? – спросила Розарита.

Она уже отнесла бутылку на кухню.

– Вам плохо, госпожа?

– Да, – сказала Сольвейг. – Мне нужно выпить кофе.

– Кофейник полон. Пойдемте, на кухне вам будет удобнее.

Она вытащила Сольвейг из постели, нагнулась, чтобы надеть ей на ноги тапочки, потом подала ей халат. Она проводила ее, как санитарка, в столовую.

– Вы хорошо выспались? – спросила Розарита.

Она знала, что надо было разговорить ее.

– Вы сами спустились в подвал за бутылкой вина? Как хорошо вы поступили! Господин Шиллер этому будет рад. Я должна была принести вас вина по вашему выбору, он так хотел, но вы ведь отказались…

Чашка горячего кофе с большим количеством сахара. Она, жившая на миндальных орешках и сухофруктах, жадно съела большой кусок хлеба. Розарита спросила, не хочет ли она молока.

– Нет, – сказала она. – Нет. Но мне бы хотелось поговорить с Хуаном.

– Он будет здесь через полчаса.

– Я должна вернуться в Тихуану, а потом – домой.

Она не могла сказать, что срочность ее отъезда была продиктована полученным по мобильному телефону сообщением, потому что здесь ничего не работало, даже проводная связь, – это было одной из тех поломок на линии, которые посылают болтунов к дьяволу.

– Хорошо, – сказала Розарита, – я с ним поговорю. Но прежде всего я хочу вам помочь одеться.

– Меня сейчас вырвет, – сказала Сольвейг.

Спустя несколько секунд она стояла на коленях перед унитазом и освобождала желудок от выпитого накануне вина, съеденного супа, куска хлеба и кофе. Она освободилась от всего, что поглотила с момента приезда сюда. Ее тошнило так, словно она хотела освободиться от всей грязи в своей жизни. Она сполоснула лицо холодной водой, выпила полбутылки воды, потом опорожнилась. И почувствовала себя почти другим человеком. Но ни за что на свете она не решилась бы сейчас посмотреться в зеркало. «Наверное, я постарела лет на десять», – подумала она. Стала рыться в сумках, но не обнаружила там пудреницы. «Никогда не надо брать две сумки, – сказала она себе. – Хватит и одной. Иначе все забудешь». Забыть? Она с ужасом сунула руки в карманы пеньюара, нащупала там паспорт, билет на концерт и квитанцию. Значит, все это ей не приснилось.

Небо из серого облачного становилось ослепительноголубым. Света днем будет достаточно.

– Мне надо поговорить с Хуаном, – повторила она.

Вскоре тот появился в доме. Розарита что-то быстро говорила ему на испанском, который было невозможно понять тому, кто не говорит бегло на этом языке. Хуан заметил:

– Но господин Шиллер должен приехать послезавтра.

– Я хочу вернуться домой, – сказала Сольвейг.

И достала из сумочки деньги.

– Хуан, я дам вам двести долларов за то, что вы доставите меня обратно. Вам, Розарита, я даю сто долларов за то, что заботились обо мне. Господину Шиллеру не надо говорить ничего из того, что произошло, просто скажите, что я спокойно проспала ночь и что у меня появились причины – вам они неизвестны – для того, чтобы немедленно уехать. И еще: мне бы хотелось знать, где находится его спальня.

– Рядом с вашей: в комнате стоят такая же кровать, такой же стол, она так же освещена, – сказала Розарита. – Господин Шиллер живет здесь по-простому.

– Вот как, – сказала Сольвейг. – И душ там тоже есть?

– Да.

Сольвейг хватило нескольких фраз и ночной прогулки, чтобы узнать о тайной жизни знаменитого режиссера.

* * *

Сидя рядом с Хуаном на переднем сиденье, она была теперь подальше от пропасти, которая шла вдоль дороги. Сегодня солнце обещало палить в полную силу. Словно в немом фильме с титрами, где она была главной героиней, Сольвейг прониклась уверенностью в том, что Шиллер убил китаянку, чтобы заставить ее замолчать. Не она ли пустила слух о его мужской несостоятельности? Ее охватила мрачная радость. Теперь Шиллер был у нее на крючке. И пока она сможет стоять перед камерой, у нее будут те роли, которые она захочет. Да, она сыграет роль матери Джимми, но правила будет диктовать она. Она сама выберет себе партнера для фильма «Анна Каренина». Потом она подумала: «А если обо всем этом узнала мать мальчика?» Но в вопросе шантажа, когда ты хочешь загнать кого-то в угол на всю жизнь, не надо давать карты в руки никакому другому человеку: это было бы слишком. Отныне Шиллер целиком во власти Сольвейг. Так ей, по крайней мере, казалось.