Текст книги "Ты – мне, я – тебе"

35

Гибель упавших со скалы молодых людей потрясла всю Америку, и зрители не смогли с этим смириться. Сравнения с Джеймсом Дином участились, фильм давал огромные кассовые сборы. Гибель Джимми способствовала успеху фильма, публика смешала историю на экране с трагическими сообщениями на экранах телевизоров. Появление Су-Линь на похоронах также позволило событию найти отражение в китайской прессе.

Экранная мать стала трагической героиней. Франческа прекрасно себя чувствовала в роли актрисы и официальной подруги великого Гаррисона. Она расцвела. Пока они с Элизабет прекрасно ладили. У Франчески хватило ума сказать ей во время их первой встречи, что была лишена честолюбия. «Меня интересует только хорошее отношение ко мне со стороны вашего отца», – сказала она с улыбкой, которая вызвала бы симпатию у любой женщины, даже у такой ранимой и осторожной женщины, как Элизабет.

Гаррисон был счастлив от присутствия рядом женщины. Большая квартира на Парк-авеню стала выглядеть по-новому. Там стала жить расточительная, элегантная и надушенная женщина. Следы ее пребывания были заметны повсюду: шарфик, забытый на ручке двери, флаконы духов в ванной комнате, шелковые занавески на окнах. Даже Гаррисон, встававший из кресла на колесиках перед комнатой Франчески, входил в эту часть квартиры, словно в другой мир.

Он отделался от любовника Франчески, бывшего крупье, ограничившись передачей ему нескольких долей – ничтожных для него, но представлявших целое состояние для Дмитрия – в казино-отеле «Музей» и назначил его управляющим одним из игровых залов. Для служащего, допустившего промах в работе по причине сомнительного поступка, – предполагалось, что он мухлевал за столом блек-джека, – это было апофеозом карьеры.

* * *

После похорон молодых людей и возвращения красавицы-китаянки расстроенный Шиллер увез сына на гасиенду. Он решил показать ему лошадей, море, познакомить его с Розаритой, которая ухаживала за домом, и с водителем Хуаном. Но Тимоти не имел желания путешествовать – он предпочитал читать свои рисованные истории. Когда Хуан повез его к лошадям, ребенок начал капризничать: он не любил лошадей. Это двухдневное путешествие закончилось неудачей: мальчика не заинтересовало ничто, ни две коровы, ни лошади, ни несколько облезлых кур, которые мексиканка выманила из курятника, разбросав по земле просо. Тимоти твердил одно и то же: «Мой телефон не работает… Когда приедет мама?»

Во время этого пребывания наедине Шиллер обнаружил, что мальчик гораздо лучше него приспособился к жизни в XXI веке: в свои восемь лет он привык к электронным приборам. Ему гасиенда казалась возвратом к к книге с картинками из прошлого. Жалкое состояние телевизора в поместье приводило его в отчаяние. «Тут нет даже DVD-плеера… Когда мы вернемся домой?» Домой? Но где был этот дом?

С того момента, как Шиллер узнал, что и он сам и его работа были полностью в руках Элизабет Гаррисон, у него появилось впечатление, что он сам не свой. Предательство Сольвейг его удручало. Не говорила ли ему прекрасная Сольвейг, что по большому счету самое главное для нее было сыграть Анну Каренину? «А если ты, любовь моя, не можешь поставить этот фильм по неизвестной мне причине…» В этот момент Шиллер не смог вынести ее прикосновения к своей щеке. Он отшвырнул руку Сольвейг, словно это был надоедливый комар. «Не стоит проявлять такое сострадание, – сказал он ей. – Кассовые сборы говорят за меня». – «Но тебе очень сильно помогли, – ответила она, – Представляешь? Если бы не трагическая смерть этого парня, результат был совсем иным. Короче говоря, с Анной Карениной…» – «Что? – закричал он. – С Анной Карениной покончено! Это было так давно! Это ни старая Россия, ни новая!» – «Да, это – исторический фильм, – сказала Сольвейг, – но он также является образом другого мира. Со мной ты мог бы сделать из “Анны Карениной' новую версию “Унесенных ветром"». Шиллер посмотрел на нее с жалостью… С каким наслаждением он произнес бы сейчас убийственную фразу о том, что Вивиен Ли в то время, когда она играла Скарлетт, была на пятнадцать лет моложе Сольвейг! И какая у нее была грациозность, какой взгляд, какая нежность, какой… Но он предпочел промолчать. У него больше не было возможностей заводить себе врагов.

При возвращении он усадил Тимоти во внедорожнике рядом с собой и пристегнул его ремнем безопасности. Рядом на сиденье он положил свой бездействующий сотовый телефон. После гибели Джимми и Хлоэ он стал бояться высоты и пропастей. Он намеревался продать гасиенду за любую цену. Отдать ее за гроши. Он-то мечтал построить там студию, снимать там вестерны, иметь настоящий дом, где смог бы возвращаться к природе. Но все разрушилось. Привыкнув к внешнему блеску, ко лжи, к уверткам и тщательно разработанным условностям Голливуда, он вынужден был признать, что ошибался. Он подумал о том, что, если бы это имение принадлежало Сольвейг, его бы купили только за ее имя. Но что такое Шиллер? Знаменитый режиссер, да, но сколько продлится его слава?

Они приехали в Энсенаду. Из Энсенады в Тихуану. Дорога казалась очень долгой. Затем в Тихуане началось мучительное ожидание. Машины, машины, еще машины. Граница. Каждую машину обыскивали, чтобы проверить, не провозится ли в ней тайно какой-нибудь мексиканец. Подозрительные взгляды на ребенка. Потребовали документы на него. Шиллер предъявил паспорт, куда была вклеена фотография Тимоти. «Да, это – мой сын… Нет, в машине никого больше нет… Где его мать? Но какое это имеет значение? Ее тут нет. Я – американец, мой сын – тоже, мы возвращаемся домой с Соединенные Штаты». Таможенники пропустили их, хотя и испытывали некоторые подозрения. В конце концов, эти двое были очень похожи на граждан Севере, а худенький мальчик несколько раз произнес слово «папа». Он хотел купить воздушный шарик в форме Микки, который был привязан к костлявой руке старой мексиканки, пытавшейся продать его.

Потом они приехали в Беверли-Хиллз, оказались дома. Их уже ждали нянька-гаитянка и телохранитель. Шиллер сказал:

– Думаю, что малыш очень устал. Ему надо будет лечь спать пораньше. Помойте его хорошенько…

– Я сначала поиграю, – произнес ребенок, снова вступивший во владение своим электронным мирком.

За несколько секунд комната превратилась в поле боя. На экране дрались монстры, а Тимоти глядел на эту игру с нескрываемой радостью.

* * *

Часов в одиннадцать вечера зазвонил телефон. Шиллер только что вышел из ванной комнаты. Он был краснее обычного, лицо раскраснелось от горячей воды, которая немного расслабила его позвонки и мышцы спины. Дорога была очень долгой. Он накинул свой толстый халат, перевязал его поясом, взял трубку и лег на кровать.

– Слушаю. Кто говорит?

И услышал в трубке четкий, нежный, но уверенный голос:

– Элизабет Гаррисон.

Ему захотелось разбить телефонный аппарат о стену. Но он ответил не без издевки:

– Привет, хозяйка!

– Не надо так, Рудольф. Какое имеет значение то, что я – мажоритарный акционер компании «Г.К.»? Ваша роль в ней остается прежней, наши отношения не изменились. Вы добились колоссального успеха… За это пришлось заплатить жизнью моего сына. Кто кому должен? Неизвестно. Вы заработали довольно много денег. Вы сейчас окружены ореолом славы. Все говорят, что вы создали классический фильм, словно черно-белое кино. Этот фильм стал шедевром, поскольку появились две жертвы: мой сын и девушка.

– Это не из-за фильма, – сказал Шиллер, – а из-за наркотиков, вам это прекрасно известно… Мне бы хотелось, чтобы между нами сохранилась некоторая дистанция. Вы – президент административного совета, а я – наемный работник – возможно, прославившийся, но все-таки наемный работник…

Элизабет мягко прервала его:

– Рудольф, могу ли я обратиться к вашей сообразительности?

– Хорошо еще, что не добавили: «так называемой».

– Нет, – сказала Элизабет. – К обычной сообразительности. Каким вы видите свое будущее?

– В черном цвете. Меня продали, я был куплен, мне платят деньги, и у меня желания снимать «Анну Каренину» не больше, чем фильм о жизни юной бретонки Бекассины из французской истории…

– И что вы намерены предпринять?

– Впервые в жизни я хочу снять фильм, подчиняясь моей интуиции, моим капризам, моему вдохновению: фильм, который я захотел поставить сразу же, как только услышал о вас.

– Какой фильм?

– О путешествии в Индию, о поисках бриллиантовых «Глаз». Портрет старого ювелира-коллекционера, страстно любящего свои камни, который едет туда, которого там принимают, который должен заплатить, даже не имея возможности прикоснуться к этим драгоценностям в пятьдесят карат. Это – сказочная история. Вот какой фильм мне хотелось бы поставить. Мне наплевать на «Анну Каренину». Меня интересует ювелир и жадная женщина, которая крутится вокруг него. Вы рассказали мне – неважно, как вам стали известны эти подробности, – что он дал ей на время перстень, который она должна была вернуть ему вечером, чтобы он запер его в сейфе. Я обожаю бедных людей, которые всегда пролетают мимо денег.

– А много ли вам нужно будет денег, чтобы снять этот фильм? – спросила Элизабет. – Сольвейг мне уже говорила, что вы мечтаете об этой истории.

– Главное – получить права на эту историю. Понимаете? Есть на свете женщина, у которой вроде бы есть права на ее личную жизнь: Франческа.

– Она этому не обрадуется, – сказала Элизабет. – И будет права: для нее предпочтительнее было бы, чтобы никто ни чего не узнал об обстоятельствах смерти ее мужа.

– Если у нее с этим проблема – тем лучше. Не будь проблем, жизнь была бы слишком красивой. Мне нравятся хищные женщины, когда они испытывают страх.

– Нет необходимости ненавидеть их до такой степени, – сказала она. – А если я предложу вам сделку, вы не станете перекрывать мне кислород?

– Какую сделку?

– Предположим, что я получу для вас права на постановку фильма о бриллиантовых «Глазах». Но мне нужно будет контролировать написание сценария. Я могла бы стать советницей этого фильма. Я хорошо знаю Антверпен и дом, где жил этот человек.

– Вам знаком дом ювелира?

– Конечно. Я ведь вам уже говорила, что у меня была очень напряженная жизнь. Мне кажется, что она втрое длиннее, чем реально прожитые мною годы… Короче, я в состоянии вам помочь. Вы могли бы организовать совместное производство с европейцами.

– Нет, – сказал Шиллер. – Все европейцы без ума от американских фильмов, но снимать их должны мы. Что делают во Франции? Хорошенькие фильмики об интимной жизни и супружеских изменах. Но я в состоянии снять колоссальный вильм, как Джордж Лукас со своими «Звезными войнами». Я мог бы выразить в нем свое видение мира, отношение человеческих существ к деньгам, к ценностям, к драгоценным металлам, к редким камням.

– Хорошо, – сказала Элизабет. – У меня есть кое-какие соображения на этот счет. Но пока я не уверена, что вы созрели для того, чтобы принять мои мысли. Я попрошу Джона Крейга поговорить с вами об этом.

– Буду его ждать.

36

Элизабет рассказала Элен о своем плане примирения. Уверенный в окончательной победе, Шиллер должен будет вмешаться, чтобы сделать более справедливым решение относительно опеки над ребенком: для того, чтобы изменить принятое ранее постановление суда, он должен будет выступить в качестве истца.

Элен была сбита с толку участием Элизабет в ее деле. И стала размышлять о причинах этого. Для того чтобы убедить ее в том, что ее поступки не таят никакой западни, Элизабет терпеливо объяснила, что, поскольку судьба отняла у нее ребенка, ей хотелось, чтобы другой ребенок вернулся к матери. Этот довод был правдоподобен и поразителен. «Эта женщина, с раной, которая будет кровоточить до конца ее жизни, хочет мне помочь», – подумала Элен.

Джон часто присутствовал при их разговорах. Он поправлял термины, касавшиеся данного вопроса, чтобы повысить шансы на успех. После кончины Джимми и до невозможности красочных похорон ему не терпелось поскорее достичь этого результата и уйти. Смерть Джимми, которого он глубоко любил, разорвала последние его связи с Элизабет и отдалила его от Элен. Накануне встречи с Шиллером, в ходе которой он должен был рассказать режиссеру об их плане, он пригласил молодую француженку в уютный бар в стиле ретро отеля «Мондриан».

– Голливуд слишком «вечен». Я скрывался здесь в трудные моменты моей жизни, – сказал Джон. – Я принимал решения и следовал им. Ты, вероятно, догадываешься, Элен, что я расстаюсь с тобой. Я не могу далее существовать, как растение, делая добрые дела. Я всего лишь бывший тайный агент, проникший в преступное сообщество, человек, покинувший территорию нормальных людей, а мое слово имеет значение только для тех, кто к нему прислушивается. Я не создан для того, чтобы жить за счет женщин. Все имеющиеся у меня деньги я хочу инвестировать в Австралию…

– Говори короче…

– Я хочу окончательно порвать со всем этим. Не желаю никого видеть рядом с собой. Я задыхаюсь. Я попал в ловушку Элизабет. Было очень приятно разделять общество такой блестящей женщины – во всех смыслах этого слова. Она очень красива. У нас были известные тебе проблемы с Джимми. Его любовь к очень юной Хлоэ не улучшила ситуацию. Элизабет попросила меня спасти его. Я пытался это сделать, но он убегал, обкрадывал меня, крал все, что только мог, один раз даже взял кассу в одной аптеке. Контролировать его больше не было никакой возможности. Он и Хлоэ были символической парочкой нашей умирающей эпохи…

Элен теряла терпение.

– Умирающей? Значит, все те, кто падал с «Титаника» в море, были умирающими?

– Ты все видишь на большом экране! А я хочу сойти с экрана твоего воображения. Не желаю больше помогать вдовам и сиротам. Я хочу помочь тебе с Тимом, но представляешь, какие будут испытания в дальнейшем? У всех нас есть противоречивые и постоянно меняющиеся желания: уехать, вернуться, и т. и. Каждое мгновение, которое мы проведем вместе, будет отравлено этими желаниями.

– Если ты видишь все в таком свете, ты прав, желая уйти.

Она добавила:

– А о нашей мечте жить в Англии ты уже забыл?

– Не могут быть вместе два постоянно ищущих призрака! Я больше не хочу жить в тени. Не хочу ворошить воспоминания. Не хочу слышать о потерянных и найденных записных книжках, которые приговаривают вас к смерти. Я мечтаю лишь о выжженной земле. У меня в Австралии есть приятель, его владения сравнимы с размерами целого континента: тысячи гектаров. Я буду помогать ему в животноводстве. Он тоже одинок. Пока.

Джон заказал два фруктовых сока; ни он, ни она даже не притронулись к стаканам. Элен поняла, что сидевший напротив мужчина был одним из тех, кого она теряла. Как и всех, кто был до него. «Наверное, у меня есть какой-то серьезный недостаток». Она наклонилась к нему и почти с нежностью спросила:

– В чем пой порок? Мое несмываемое клеймо? Ты очень мне поможешь, если скажешь.

Джон был в отчаянии, но решился сказать правду. Свою правду.

– Ты – нечто определенное, ты стоишь на тупиковом пути: на него вступают, но при этом знают заранее, что никогда с него не сойдут. Ты хочешь всего прочного, рационального, ты хочешь быть уверена в том, что твой партнер будет дома каждый вечер…

– Особенно – каждую ночь.

Она попыталась шутить, хотя слова Джона глубоко ее ранили.

– Продолжай. Мои недостатки мне очень интересны.

– У тебя нет пороков. Вот именно, ты безнадежно совершенна. Ты смотришь на меня и хочешь знать, что я думаю в этот самый момент, о чем я думал вчера в это время и о чем я буду думать завтра. Ты подобна сотовому телефону: ты можешь дозвониться до меня в любом месте. Элен, – сказала он, целуя ее руку, – я хочу сохранить свои темные места. И если я хочу увидеть снова некоторых женщин из моего прошлого, я не желаю тебе в этом признаваться, а главное, не слышать от тебя: «Я тебя понимаю».

– Меня так легко обмануть, – сказала она слегка наигранно. – Для этого не надо прилагать больших усилий… Уходи спокойным… Полагаю, что в Австралии ты хочешь снова встретиться, как ты выразился, с одной из «женщин твоего прошлого»?

– Отнюдь. Пока у меня никого нет. Ты…

Элен своей легкой ладонью закрыла рот Джона.

– Не желаю слышать самую убийственную фразу, которую можно сказать женщине.

– Какую же?

– «Ты слишком хороша для меня».

– Однако так оно и есть…

Ему было стыдно, но он почувствовал глубокое облегчение. И решил сменить тему разговора:

– Но мы здесь для того, чтобы поговорить о твоем сыне.

– Да, – произнесла она, – и я очень благодарна тебе за твои усилия.

Это был окончательный разрыв. От Элен ничего не осталось Так, хрупкое тело в скромном костюме. Из нее повсюду шла кровь. Невидимое кровотечение. В мистическом фильме под ее стулом образовалась бы лужа крови. «У нее классический вид и поведение, – подумал Джон. – Пока не видно намерений кончать жизнь самоубийством».

– Главное во всем этом: добиться пребывания ребенка с тобой в течение десяти месяцев во Франции и в течение двух месяцев – на каникулах у отца в Калифорнии, – пояснил он бесполезным тоном доктора.

– Это было бы замечательно… – произнесла Элен, побледнев.

Внутренний декор бара в стиле ретро качнулся. Она сделала глоток фруктового сока, чтобы удостовериться, что губы у нее на месте.

– Мне хотелось бы приобщить его к французскому языку, – продолжила она. – Это распределение времени проживания позволило бы установить некоторое равновесие в психологии ребенка. Ему не стоит страдать из-за разности часовых поясов. Не хотелось бы его нервировать поездками к каждые каникулы.

– Ты хочешь спокойной жизни для ребенка или для себя? – спросил Джон.

– Какая разница. Десять месяцев там и два здесь кажутся мне вполне подходящим графиком.

– А где ты собираешься жить с Тимом?

– У моей матери есть квартира в Париже за Триумфальной аркой. Неподалеку есть колледж, Тим может ездить туда на автобусе или ходить пешком. А в перерывах между учебой мы будем ездить в Нормандию к моей матери.

– И это все? – спросил Джон.

– А чего ты еще хотел бы?

– Ничего, – ответил Джон. – Значит, каждый год он будет приезжать в Лос-Анджелес из квартирки за Триумфальной аркой и дома в Нормандии? А тебе не кажется, что для него самого будет лучше жить десять месяцев здесь и приезжать на два месяца во Францию?

– Нет, – сказала Элен. – Я хочу приучить его к повседневной жизни дома, во Франции, на его родине. Тим – француз: его биологический отец – француз, я тоже француженка…

– Это все только слова, – сказал Джон. – Он сам выберет себе национальность. Он познал Америку…

– И что с того? – возразила Элен. – Во Франции он успокоится. Будет вести скромный образ жизни, но рядом будет любящая мать.

– А когда в твоей жизни появится какой-нибудь мужчина, он станет ревновать тебя к нему.

– У меня в жизни больше никого не будет, – сказала она. – Я посвящу свою жизнь ему.

Джон посмотрел на нее и поздравил себя с тем, что решился бросить ее.

– Все это чрезвычайно сложно, – заметил он. – Я помогу тебе вернуть сына. И желаю тебе удачи.

37

Элизабет решила взять дело в свои руки: она опасалась, что мужчины тайно договорятся между собой. Позвонив Шиллеру, она назначила ему встречу.

– Я хочу увидеться с вами. По срочному делу.

– Хотите мне что-то предложить?

– Да, – ответила Элизабет.

Она приехала в контору режиссера одетая в черный джинсовый костюм. Губы не были накрашены, волосы не причесаны. Ей на свой внешний вид было наплевать. Она с порога резко произнесла:

– Только, пожалуйста, не надо лишних фраз. С вами говорит убитая горем женщина.

Шиллеру эта тягостная сцена была очень неприятна. «Выбросите к чертовой матери этот кадр», – сказал бы он отвечающему за текст рабу.

– Слушаю вас, – сказал он, – и поверьте…

– Я теперь ни во что и никому не верю. Вы все еще хотите снять фильм про бриллиантовые «Глаза»? Историю, происходившую в Европе и в Индии, тайны Антверпена…

– Больше чем когда-либо. И полагаю, что предприятие подобного размаха позволит и вам развлечься…

– Не полагайте ничего, что касалось бы меня, – отрезала Элизабет. – Сценарий будет написан полностью вашей бывшей женой Элен. Она сформирует команду по своему усмотрению. Она давно мечтала о «своем» американском кино, и она его получит.

В этот день голова Шиллера болела сильнее, чем обычно.

– Не утомляйте меня, Элизабет. Боюсь, что мой аневризм не выдержит этого и разорвется. Пощадите меня.

И бессильно добавил:

– Но почему именно Элен?

– Потому что вы часто ее унижали. Кроме того, она сможет развернуть действие на нескольких континентах. У нее общая культура на французский лад. Это то, что пятьдесят лет тому назад преподавали в лицеях, но она еще сохранила остатки этих знаний. Мы полагаем, что съемки продлятся от десяти месяцев до года. Когда фильм будет закончен, Франческа, которая будет играть саму себя, и я, продюсер, расстанемся окончательно. Мы будем что-то находить, от чего-то отказываться. Если вам откажут в процессии слонов, вам не надо будет на этом настаивать… За все это вы должны согласиться, чтобы ребенок проживал десять месяцев в Париже и два месяца в Лос-Анджелесе.

В этот момент Шиллер готов был убить ее, но ему пришлось сдержаться.

– А если я на это не пойду?

– Пойдете! Когда у вас не будет никаких других предложений.

– Ерунда, – сказал Шиллер. – Нельзя такого человека, как я, убить в профессиональном плане. У меня есть заслуги.

– Если о вас не будут говорить, через полгода все о вас забудут.

– А вы циничны…

– Как и этот город. Но я предлагаю вам выход. В случае вашего согласия, при подписании контракта вы получите десять миллионов долларов на карманные расходы, а потом оплату всех ваших расходов… Более того, всякий раз, когда вы будете сажать мальчика в самолет, отправляя его к матери после проведенных в Америке каникул, вы будете получать прямо в аэропорту сто тысяч долларов.

– От вас просто голова идет кругом и хочется стошнить, – пробормотал Шиллер.

– Это неразрывно друг от друга. Я привлеку самых лучших адвокатов. Хочу, чтобы это договоренность немедленно вступила в силу. Вы возвращаете Тимоти его матери, он вернется к вам следующим летом. Элен будет работать над сценарием в Париже.

– Да за кого вы меня принимаете? – спросил Шиллер.

– Даже не за чудовище. У вас типичные признаки поведения человека больного паранойей. Вы злоупотребляете властью, которая вам дана. Вы ведь наслаждаетесь страданиями Элен, не так ли?

– И вы полагаете, что, получив деньги…

– Вы всякий раз будете возвращать ребенка домой? Да, я так полагаю.

«Деваться мне некуда», – подумал Шиллер.

– А где гарантии того, что она будет присылать ребенка ко мне на каникулы?

– Я даю вам неслыханный залог. До того момента, когда Тиму исполнится восемнадцать лет – и он будет вправе самостоятельно принимать решения, – бриллиантовые «Глаза» будут находиться на хранении в сейфе подземного хранилища самого охраняемого в мире банка. Когда вы сможете доказать, что ребенка вам не вернули, вы получите эти два бриллианта.

– Навсегда?

– Да.

– Я вам не верю.

– И зря. Если я даю слово, то всегда его держу.

– А если в сценарии сделают отступление к прошлому…

– Не «сделают», а сделает. Элен.

– Если она сделает отсылка к прошлому, будет ли объяснение тому, что вы все-таки не выбросили бриллианты в море?

– Конечно. Было это или не было, но в любом случае причины этому имеются.

Шиллер задумался.

– И никто не будет подавать на нас в суд? На вас, как продюсера, и на меня, как режиссера?

– С моими адвокатами любая попытка подобного рода заранее обречена на провал. Впрочем, единственным человеком, кто мог бы это сделать, является Франческа. Но она и пальцем не пошевелит, это я вам гарантирую. Она так сильно любила своего мужа…

– Вы издеваетесь надо мной, Элизабет?

– Есть немного. Но чем меньше вы об этом знаете, тем лучше.

– Сколько ненависти, сколько денег…. Почему вы все это делаете, Элизабет Гаррисон? Почему?

– У меня есть на это свои причины. Я хочу совершить ритуальный акт.

– Когда я должен дать вам ответ? – спросил Шиллер.

– Немедленно. Я больше сюда не вернусь… Но в случае отказа вы, возможно, не найдете ребенка дома.

– Вы мне угрожаете?

– Вовсе нет. Высказываю предположение.

– Десять месяцев там и два здесь в первые два года, потом два месяца там и десять – тут…

– Нет. Никаких изменений в протоколе… Да или нет?

– Да, – сказал Шиллер. – Да.

Голова его готова была разлететься на куски.