Текст книги "Ты – мне, я – тебе"

– У вас замечательный отец! – сказала Сольвейг. – Но тут возникает денежный вопрос: у меня возникнут проблемы с бюджетом, надо будет платить налоги…

– Я заплачу вам за все. Отец покупает эту кинокомпанию. Следуя моим советам, он собирается снять без ограничений в средствах фильм «Анна Каренина» в естественной обстановке. И выдать большой аванс.

Из-под элегантных ног Сольвейг внезапно ушел пол. Ей показалось, что ее стул шатается. Она окликнула проходившего мимо официанта:

– Принесите, пожалуйста, стакан воды. Холодной и без газа.

Потом она посмотрела на Элизабет и сказала:

– Мне кажется, что я буду любить вас до конца моих дней. Но юная француженка хлебнет горя: Шиллер отыграется на ней.

– Я решу эту проблему, – сказала Элизабет. – Но пока давайте забудем вашу мысль о том, что «Шиллер – преступник». Если я его куплю, мне это будет неприятно. Если захочу его продать, это тоже сможет мне повредить… Пусть пока останется «Шиллер – гений». Хорошо?

33

Один из подручных Ванга сообщил Гаррисону, что его бывшая любовница Франческа всплыла из небытия и была обнаружена в Лас-Вегасе. Она жила там в маленькой квартирке и работала в кафе, где по очень высоким ценам требовательным туристам подавали итальянский кофе-эспрессо. За ней ревниво присматривал ее бывший любовник, бывший крупье, изгнанный из казино за нетактичное поведение. «Привезите Франческу в какой-нибудь комфортабельный отель Нью-Йорка, поселите и никуда не выпускайте. Я скажу, когда нужно будет привезти ее ко мне. Не пугайте ее. Скажите: “Вильям вас не забыл. Он хочет снова видеть вас. Вы еще сможете наверстать упущенное. Вы были неправы, когда выдали его, но Гаррисон считает, что в тот момент у вас просто не хватило ума, но вы сохранили любовь к нему. Поэтому он снова решил вас облагодетельствовать”».

Для Франчески жизнь перевернулась. Она жила в квартире на Парк-авеню, стоя на коленях перед Вильямом, но вне квартиры она стала женщиной, которой больше всего завидовали в Нью-Йорке. Вильям был готов пойти на все, чтобы она симулировала любовь. Он пообещал ей великолепную роль в каком-то фильме. Мечта!

* * *

Утром за кофе Шиллер узнал из газеты о том, что компания «Г.К.» была куплена Элизабет Гаррисон. Он решил, что это – шутка. «Журналисты далеко зашли. Они несколько раз увидели нас с Элизабет вместе и теперь хотят на нас заработать». Он даже подумал позвонить одному из своих адвокатов, чтобы тот потребовал возмещения морального ущерба, считая, что эта новость могла ему навредить. К одиннадцати часам его уже забросали просьбами дать интервью. Вначале он попытался свести все к шутке, но один из репортеров прочел ему заявление Элизабет Гаррисон: «Встав во главе моей новой компании, я выражаю полное доверие Рудольфу Шиллеру. Уверена, что мы с ним пойдем по великому пути созидания». Тогда Шиллер понял, что информация была достоверной. И теперь ему надо было играть роль человека посвященного, чье предварительное согласие было просто необходимо при заключении этой сделки. Он глотал одну успокоительную таблетку за другой.

Осторожное восхищение, которое он испытывал к Элизабет, угасло и уступило место ненависти. Узнав сумму сделки и условия ее совершения, он стал опасаться за свой мозг. А когда узнал о том, что новая владелица, Элизабет Кларк-Гаррисон, пригласила некую итальянскую актрису, бывшую «шоу-герлс» из Лас-Вегаса, сниматься в фильме в роли матери Джимми, он вынужден был вызвать врача. Тот прописал ему радикальное лечение: успокоительное, которое только что появилось на рынке. Принимая по две таблетки в день, он мог говорить с Элизабет ровным, почти безразличным тоном. И главное, чтобы справиться во всем этим, не нюхать кокаин.

Ему надо было спасти лицо и уплатить долги перед налоговыми органами. Он подумал о том, чтобы продать гасиенду, но в той части Мексики была неспокойная обстановка, и выручки за имение вряд ли хватило бы для оплаты старых налогов и новых счетов.

Когда ему позвонила Элизабет, он уже был готов к удару Она говорила с ним мягком тоном, а он отвечал ледяным, но крайне вежливым голосом.

– Дорогой Рудольф, вы, очевидно, удивлены. Прошу меня простить. Но я была вынуждена хранить все в тайне. Но угрызений совести я не чувствую: ваше положение остается прежним, и даже еще лучшим. Понимаю, что эта неожиданная новость была вам неприятна, но и для вас и для меня важен результат. Не сердитесь. Вас, вероятно, осаждают журналисты, но не надо забывать: когда о вас говорят, это приносит пользу делу.

Он думал, какой следовало взять тон. Может быть, говорить с ней тоном, которым разговаривал Орсон Уэллс с продюсерами, которые плохо к нему относились и требовали экономить средства?

– Не знал, дорогая Элизабет, что вашу натура имеет такую грубую сторону… Вы доказали, что обладаете неограниченной властью. Могли бы посоветоваться со мной, так, ради любопытства. Но все это неважно: ничто не сможет повлиять на мою свободу творчества. В вашей компании или в любой другой.

– Естественно. Со вчерашнего дня произошло только одно изменение: Сольвейг заменена на одну великолепную итальянку…

Он прервал ее:

– Об этой замене я узнал по телевидению, но не воспринял это всерьез. Это – безумная идея.

– Не совсем безумная. Вы будете рады притоку свежей крови. Совершенно неожиданное лицо…

Несмотря на таблетки, которые его успокаивали, Шиллер воскликнул:

– Если это всерьез, то лучше остановить проект! Не будет Сольвейг, не будет и публики!

Элизабет успокоила его.

– Вы забываете о ваших восторженных почитателях. Фильм Шиллера – это шедевр, знак качества. В первого же дня проката перед кинотеатрами будут стоять очереди.

Это его несколько успокоило, но он продолжил сопротивляться:

– Без Сольвейг…

– Все будет в порядке. Выделим больше денег на рекламу. Вместо того, чтобы показывать красоту двадцатилетней девицы…

– Вы имеете в виду Дженнифер?

– Нет. Я говорю не о юной партнерше Джимми, а о Франческе. Вместо прославления неувядаемой красоты относительно юной матери, Сольвейг, мы покажем красоту, ум и физическое совершенство сорокалетней женщины. Я не заслуживаю ваших упреков: компания Борова находилась в тяжелом положении, вы же сами попросили меня оказать ей помощь…

– Да, подкинуть нам немного денег. Но покупать компанию вместе со мной в качестве приза? Об этом и речи не было.

– Вы вольны поступать так, как вам вздумается, – сказала Элизабет. – Если мы вас чем-то не устраиваем, можете расстаться с нами. В договоре купли-продажи нет ни малейшего обязательства. Все зависит только от вас. Вы – гений. И можете доказать это в другом месте. Но не лучше ли работать над фильмом, не испытывая ни малейших материальных затруднений, нежели выслушивать упреки акционеров умирающей компании? У меня теперь большая часть акций. Я дам вам все что захотите, и на будущие фильмы – тоже. Но за это вы должны назвать мне даты начала и окончания съемок фильма «Потерпевшие кораблекрушение». Со мной больше не надо темнить. Прошу немного дисциплины. Я обедала с Сольвейг перед заключением сделки…

– И что? – спросил Шиллер.

– Она просто счастлива. Она больше не опасается того, что роль матери сможет прибавить много гипотетических лет к ее предполагаемому возрасту. К тому же она получила за это материальную компенсацию.

Шиллер был поражен двуличием женщин. Сольвейг, так обхаживавшая его, дувшаяся до последнего времени и еще несколько дней тому назад надеявшаяся на подписание контракта на роль в фильме «Анна Каренина», оказалась способной утаить от него этот секрет?

Элизабет между тем продолжала:

– Когда я сказала Сольвейг, что мать должна сыграть более пожилая женщина, чем она…

Шиллер прервал ее:

– Она была счастлива, да?

– Конечно, – ответила Элизабет. – С нее упал моральный груз. Но вы, Рудольф, сможете снять ее в фильме «Анна Каренина» вне павильона, большей частью в Санкт-Петербурге. И без ограничений в бюджете.

– А вы сами? Вы, настоящая мать Джимми, как вы видите эту «другую» мать?

– Вам будет нужно просто отрепетировать роль с этой итальянкой… Она – подруга моего отца, старая знакомая, которая возродилась из пепла.

– Я должен ее увидеть, – сказал Шиллер

– Обязательно увидите. Но не думаю, что это нужно сделать немедленно, – мягко ответила она. – Вы должны ее взять независимо от вашего впечатления о ней. Если ее присутствие будет вам неприятно, дорогой Рудольф, мы с вами расстанемся! Мне это было огорчительно, но так уж устроена жизнь: в Голливуде все меняется. Кстати, новый административный совет, который заседал этой ночью, принял решение увеличить ваш гонорар режиссера и дать вам право на участие в «грязных» сборах с фильма. Процент небольшой, но в случае успеха это может вылиться в значительную сумму.

Шиллер задумался. Он никогда еще не получал доходы от проката фильма, ни «чистые», ни «грязные». Он часто получал аванс за будущий фильм, чтобы заплатить налоги. Он жил на широкую ногу. Никогда не терял лица ни в шикарном магазине, ни при покупке новой машины. Но все это было лишь фасадом и результатом хрупкого равновесия.

– Это доказывает, – продолжала Элизабет, – что мы вас очень ценим. Я прошу вас остаться. Я хочу получить ваш ответ до полудня… Еще одно слово: надо будет добавить кое-где несколько фраз в роль Джимми, возможно, смягчить его дикие выпады против матери. Представьте себе всех этих матерей, который придут на ваш фильм… Но в остальном будьте повнимательнее: не надо переделывать сценарий. Ваши сценаристы умирают от работы, они уже написали тринадцать вариантов. Вы на следующий день выбрасываете в урну сцены, которые просили написать накануне. Надо покончить с расточительством и потерями времени.

* * *

Спустя несколько дней у Шиллера состоялась встреча с Франческой. «Визит вежливости», – сказал он Элизабет. Чтобы спасти свое честолюбие, он оставил дверь открытой: «Повторяю, если она меня не устроит, я уйду». – «Конечно, – ответила Элизабет. – Но только не смущайте ее».

Смутить Франческу? Ему пришлось встать рано. Она была невозмутима. Этим утром она была в великолепной форме. Режиссер был наемным работником, а она – любовницей большого босса. Но надо было очаровать – не напрягаясь слишком – этого типа, так, на всякий случай. Зная о том, что у нее красивые ноги, она села перед Шиллером, оставив юбку поднятой выше колен. А потом произнесла с определенной грациозностью – эту сцену она играла в стиле «инженю»:

– Я боюсь вас, господин Шиллер. Вы – не из тех людей, кому можно выкручивать руки. Я буду следовать вашим указаниям, слушать ваши советы…

И тут же поправилась: «…ваши приказы». Она знала, что он должен был или взять ее, или уйти. В Голливуде можно было выбирать, на какой звонок ответить, но только не быть приговоренным к ожиданию одного звонка. «Вы только что ушли из компании. Чем вы сегодня занимаетесь, мистер Шиллер?» Ответить: «Ничем»? Это – страшнее смерти. Это значит заживо себя похоронить.

– Мадам, вы устраиваете меня в качестве персонажа фильма…

Он прокашлялся. Он проклинал отсутствие у себя физического влечения.

– Мне кажется, что вы – очень чувственны.

Он думал, пристально ее рассматривая: «Какое тело, какие волосы! И цепочка на щиколотке, это старо, но как сексуально. Она будет великолепна в роли проститутки, которая стала вести шикарный, но скучный образ жизни. Возможно, хозяйка какого-нибудь заведения с девочками по вызову, которая занимается этим ради развлечения и чтобы иметь карманные деньги?»

Франческа забеспокоилась: молчание Шиллера ее смутило.

– Да, – повторила она – он не расслушал ее первый ответ, – я очень чувственна. Если бы у меня был сын-наркоман, я бы разрывалась от горя.

«Она старается», – подумал Шиллер. Ему было странно встретить женщину с таким же цветом волос, как у него. Натуральный цвет или нет? Неважно. Два будущих утопленника, которых вовремя выловили из Тихого океана. Рыжая и рыжий.

– Вы раньше уже снимались в пробах какого-нибудь фильма, которые я мог бы посмотреть? Может, какие-то съемки на память?

– Нет, – сказала Франческа. – Я участвовала в нескольких просмотрах, но не прошла. Я какое-то время танцевала в Лас-Вегасе, а потом была в составе Рокетс в «Ради Сити Мьюзик Холл». Потом вышла замуж за бельгийца из Антверпена, коллекционера бриллиантов. Он, увы, умер при трагических обстоятельствах. Мистер Гаррисон мой давний друг. Несмотря на его уговоры остаться в Соединенных Штатах, я уехала в Европу. Там я чувствовала себя более уверенной: мой бельгиец был не из тех, кто кидает женщин – жен или подруг, – а вот Вильям Гаррисон…

– А если он надумает вас кинуть сейчас? – спросил Шиллер, делая ударение на этом слове.

– О нет! – ответила Франческа. – Мы с Вильямом все обговорили, мы очень любим друг друга.

Ее губная помада слегка смазалась у левого уголка рта. Шиллеру такие детали очень не нравились. Он протянул ей бумажную салфетку из лежавшего на столе пакета.

– Приведите в порядок ваш макияж. У вас есть зеркало?

– Надеюсь, есть.

Она достала из сумочки пудреницу, посмотрелась, вытерла помаду.

– Это из-за жары, – сказала она. – Вообще-то я не крашусь, но уж когда решаюсь на это, то могу переусердствовать… Поверьте, я очень фотогенична. Хотите посмотреть мой альбом?

Ослепительный набор старых фотоснимков. Великолепное создание с огненно-рыжимы волосами в стиле Риты Хэйворт, редкая чувственность. Ее приоткрытые губы на некоторых снимках говорили о сладострастии. Увы, сейчас перед Шиллером были лишь красивые воспоминания. Не стоило было делать вид, что проходит просмотр для того, чтобы посмотреть ее на экране! Или она, или смерть. И он свой выбор сделал.

Франческе был вручен черновик сценария. Там не было ничего сказано про движения и психологическую реакцию. Сольвейг смогла бы показать чувства там, где в тексте об этом едва упоминается.

* * *

К огромному удивлению Шиллера, на съемочной площадке Франческа повела себя, словно выпущенное на волю животное. Как только раздавалась команда: «Мотор!», она становилась великолепной. Шиллер вынужден был принять меры предосторожности и установить на камерах фильтры, но на пленке она была прекрасна. Бесконечно страдая от страха за сына, она была с Джимми более нежна, чем это показала бы Сольвейг. Та всегда вела себя более сдержанно. Иногда она заводилась, начинала кричать на юношу. Тот и сам был удивлен тем, что перед камерами его мать была еще более требовательной, чем настоящая мать. «Иногда мне хочется, чтобы ты умер!» – сымпровизировала Франческа, когда по сценарию сын снова стал употреблять наркотики. На съемочной площадке все разинули рты. «Какую леди Макбет показала бы эта сучка!» А почему бы не снять с ней современную версию «Макбета»? Не нужны никакие авторские права. Только рабский труд сценаристов и много вариантов забракованных сценариев. И за все заплатил бы Гаррисон.

В контракте, который Шиллер подписал с Элизабет, было условие, по которому компания «Г.К.» гарантировала съемку фильма «Анна Каренина» с Сольвейг в главной роли. Шиллер имел полную свободу выбора сценаристов и места съемок – если он захочет, то весь фильм будет снят в России. Смещенный с поста Воров весь светился от радости. За фильм «Потерпевшие кораблекрушение» он получил солидный куш в качестве отступных, а для съемок фильма «Анна Каренина» должен был быть нанят в качестве помощника продюсера. Он был русским: это преимущество обсуждению не подлежало. Компания «Г.К.» обязалась выплатить Сольвейг несколько миллионов долларов, с этой стороны проблем не предвиделось. «Но, – вскоре подумал Шиллер, – может быть, мне удастся отделать от Сольвейг?» В опросах общественного мнения она потеряла несколько пунктов. Поддерживаемая и поощряемая Гаррисоном в рассказах об успехах Франчески, Сольвейг имела глупость сказать: «Она гениальна даже без вмешательства режиссера. Эта женщина ни в ком не нуждается». Эта фраза могла дорого стоить.

34

Элизабет была великолепна вечером в ходе презентации фильма, чье название «Потерпевшие кораблекрушение» по причинам юридического порядка было изменено на «Потребность». На ней было приталенное платье из коричневой тафты с юбкой складками. Каждый ее шаг сопровождался шорохом блестящей ткани. Для того чтобы оттенить коричневую ткань, оставлявшую голыми ее плечи, она надела украшение из желтых бриллиантов – не взятые напрокат у какого-то ювелира, нет, это были ее личные бриллианты. Ее собранные в пучок волосы выставляли на всеобщее обозрение уши с серьгами из желтых бриллиантов и гармонировавшими с колье типа «собачьего ошейника», состоявшего из камней в десять – двенадцать каратов каждый. На правой руке у нее был редчайший перстень: черный бриллиант с антуражем из желтых бриллиантов. Не обращая внимания на многочисленные вспышки фотоаппаратов, Элизабет оставалась невозмутимой, ее глаза уже успели привыкнуть к вспышкам света.

Джимми не отходил от нее в этом триумфальном шествии к успеху. Он становился новой звездой Голливуда. И разве не было естественным то, что он был красив рядом с такой восхитительной матерью? Под щелканье затворов и вспышки фотоаппаратов они вошли в знаменитый кинотеатр, который был известен всему миру: «Театр Кодак», где ежегодно вручались премии «Оскар».

Голливуд перешептывался, забыв про обычную для него зависть: «Этот парень, видно, гениален». Судя по отрывкам, показанным кое-где или увиденным тайно, Джимми Гаррисон мог стать открытием года. Его лицо должно было свести с ума толпы молодежи. Если немного повезет, он может стать их кумиром. Он был важен, понимал, что к нему пришел успех. С начала съемок он всего лишь раз вспомнил о Хлоэ. Он казался спокойным, лечение от наркотической зависимости явно удалось. Он принимал лекарства, которые успокаивали потребности, сидевшие на клеточном уровне.

В зале для матери и сына были выделены специальные почетные места. Они должны были сидеть рядом. Вильям наблюдал за происходящим на вечере из своих апартаментов в Нью-Йорке. Рядом с ним была Чайна, ее снедала зависть, но она была очень любезна, почти ласкова.

Франческа сохраняла осторожную дистанцию с Элизабет и Джимми. Во время съемок она старалась избегать их, ограничиваясь широкими улыбками издали. Она испытывала удовольствие оттого, что рядом с ней был Шиллер, который теперь рассказывал всем журналистам, что давно знал об огромном таланте Франчески. Он ведь видел ее несколько раз в Лас-Вегасе: случайно ли или по велению судьбы? Естественно, это произошло отнюдь не вчера. Но она осталась в его памяти, и поэтому он пригласил ее для участия в фильме. Поскольку новые владельцы компании дали ему возможность выбрать актрису на роль матери Джимми по его усмотрению, он решил справиться о Франческе и нашел ее. Всякий раз, во исполнение тайного соглашения, которое обязывало его быть любезным, он добавлял: «Естественно, Сольвейг сыграла бы эту роль великолепно, но меня с самого начала смущало ее участие: она слишком молода, чтобы играть роль двадцатилетнего парня». Сольвейг испытывала недоверие и ждала от него удара, какой-нибудь непоправимой глупости. «Вы намерены снять фильм “Анна Каренина” с Сольвейг?» – «Полагаю, что да, – ответил Шиллер. – Однако я встретил в Москве одну никому не известную актрису Иногда фильм получается лучше, если в нем появляется какое-нибудь новое лицо…»

В этот вечер Франческа надела платье от одного великого французского кутюрье. Она было сшито по ее фигуре, которая снова стала великолепной после быстрого режима похудения – шесть килограммов за шесть недель. Она выбрала стиль Шер: кружева на голом теле. Сольвейг появилась в белом муслине, все могли любоваться ее нежной перламутровой кожей и ногами при каждом ее шаге.

Первые кадры: красивый парень и красивая девчонка бегут, держась за руки, по темной улице Даунтауна. Этот бег в свете уличных фонарей по темным улицам уже заставлял почувствовать тревогу. Зрители увлеклись ритмом. Встреча с продавцом наркотиков: Джимми и его подружка умоляют дать им дозу, они в ней очень нуждаются. За несколько месяцев до премьерного показа на совете с участием авторов и прокатчиков фильма было решено следующее: надо изменить название фильма. Опросы зрителей позволили найти идеальное название «Потребность». «Мы все испытываем потребность в чем-то, – сказал один из опрошенных. – Это название универсально».

Час тридцать пять минут фильма, напряжения, радости от игры парня, у которого настоящий талант. Слежение за перипетиями сюжета: страдание от потребности, преследования, ложь, отчаявшиеся родители. Фильм так сильно напоминал прошлое Джимми, что Элизабет местами охватывал страх: права ли она была, так настаивая на участии сына в фильме? Потом она успокоилась: «Эта история случалась со многими людьми, поэтому и нам довелось пережить подобное». Снятый в зависимости от желания новых владельцев компании, фильм обещал получить признание публики.

Элен Алле осталась с Джоном в доме на Беверли-Хиллз. У них не было ни малейшего желания смотреть драму, которая заканчивалась отчаянным «счастливым концом».

Джимми получает разрешение священника: «Можете поцеловать вашу жену». Еще более девственная, чем всегда, Дженнифер подставляет лицо молодому человеку. Крупным планом лицо Франчески, которая слегка моргает глазами – волнение, – потом лицо доброго врача, спасшего Джимми от зависимости. Тот обнимает бывшего пациента. Последние кадры. Их машина стоит перед красивым двухэтажным домом. Они намерены провести свой медовый месяц на природе – красивый сад пересекает ручеек, позади дома виднеется небольшое озеро. Потом появляется счастливая мать в лице Франчески. Она приближается к молодым, у ее ног крутится щенок. Она говорит, показывая рукой на стоящую чуть поодаль другую машину: «Дети мои, я уезжаю. Холодильник полон, кровать готова. Щенок? У него пока нет имени. В настоящий момент я зову его Счастье. Это – мой свадебный подарок!» Она обнимает их и удаляется. Нет, это уже не занудливая мать, а настоящий ангел… Узким планом показывается ее лицо при отъезде. Она сидит за рулем пикапа, да здравствует сельская жизнь! Молодые переступают порог рая, щенок с тявканьем следует за ними. На крыльце Джимми берет Дженнифер на руки и вносит ее в дом. На зрителей льется сладкая музыка, похожая на клубничный сироп. Наконец, на экране появляется слово «КОНЕЦ». Слышатся аплодисменты – громче всех аплодирует Сольвейг, счастливая оттого, что сумела избежать участия в таком фильме.

Толпа быстро расходится. Фотографов, представителей средств массовой информации и авторов фильма ждал банкет. Америка вернулась к алтарю, к добродетели и узаконенному браку. Молодой актер стал настоящим открытием. Он был таким нежным, что его с трудом можно было представить в военной униформе на улицах Бейрута. Разве что лежащим на носилках, тогда его можно было бы нести, держа носилки с одной стороны. Удачно подобранная молодая парочка символизировала Америку, которая смотрит в будущее.

Рядом с Джимми вырос какой-то мужчина и обратился к нему:

– Мне хотелось бы переговорить с вами завтра. Позвоните мне…

И он сунул в карман молодому человеку визитную карточку.

– Вас интересует жизнь Джеймса Дина? Вы идеально подходите на эту роль.

– Я поговорю об этом с моим агентом, – ответил Джимми.

Он уже знал, что надо было отвечать в таких случаях. Слава была совсем рядом.

В этот момент его мучила потребность в кокаине. Она пронизывала его от пальцев рук до пальцев ног, шла через позвоночник, щипала мочки ушей, зрачки, сам мозг. Физическая потребность. Умственная потребность. Его тело требовало огромного наслаждения.

Ему захотелось уйти с этого вечера, увидеться с Хлоэ, которая ждала его в гостинице неподалеку. Он упросил ее приехать из Лондона. Она выпросила немного денег у своей тетки, не объяснив, на какие цели, и прилетела в Лос-Анджелес, взяв «билет в один конец в эконом-классе», как сказал ей Джимми. Они снова были вместе, и это должно было продлиться до конца жизни. Джимми заверил ее, что во всем мире она была единственной, кого он любил. Они приняли решение, которое должно было обеспечить их будущее: уехать в Сиэтл, оттуда направиться в Ванкувер и улететь в Сидней. Джимми не желал больше видеть мать. Он в душе смеялся над авторами фильма. Он желал только одного: жить с Хлоэ, бок о бок, стоя или лежа, есть, спать, разговаривать, глядеть друг на друга и иметь достаточно денег, пусть даже продав души, чтобы иметь возможность приобрести столько кокаина, сколько им хотелось, и находиться в состоянии транса. Они дали друг другу слово вести себя разумно, никогда больше не подвергать себя смертельной опасности, покупая наркотики.

* * *

Той ночью какая-то машина сорвалась в пропасть с одного из опасных поворотов дороги на севере Калифорнии. Полиции стало известно об этом только спустя два часа после этого. Внизу, на узкой полоске берега у подножия скал, по которым шла узкая дорога, еще горели ее остатки. Джимми и Хлоэ погибли мгновенно на полпути между скалой и морем. Они этого не хотели, просто не вписались в поворот.

* * *

Весь Голливуд принял участие в похоронах Джимми и Хлоэ. Родители девушки тоже приехали на траурную церемонию. Они были раздавлены горем и поддерживали друг друга. Джон был благороден, лицо его застыло – на нем было невозможно прочесть ни малейшего признака чувств. Одетая во все черное, молчаливая, с окаменевшим лицом и сухими глазами, Элизабет лишь физически присутствовала на похоронах. Для нее жизнь была кончена.

Франческа притворилась, что потеряла сознание, ее вовремя подхватили и усадили на мраморную скамью. Она со всхлипываниями стала рассказывать какому-то журналисту, что так свыклась с ролью матери, что ей на какое-то мгновение показалось, что она потеряла собственного сына. На другой день ее фото было опубликовано на первой полосе газеты «Золотые люди». С заголовком: «Юный актер уходит из жизни вместе с появлением великой актрисы». Кто-то в редакции добавил к этому: «Феллини был бы без ума от Франчески в траурном одеянии».

Наряду с трагедией молодой парочки случилось еще одно, не менее важное событие, добавившее огорчений как Сольвейг, так и Элен, равно как и всем, кто ненавидел Шиллера. У участников траурной церемонии от этого перехватило дух, защелкали мобильные телефоны, отовсюду послышались «Алло». В самый разгар панихиды позади рыдающей толпы остановился лимузин. Из него вылезла прекрасная китаянка в костюме песочного цвета, стройная, как супермодель, гордящаяся тонкостью своей талии. Подняв вуаль, которая была прикреплена на маленькой шляпке на пучке, она стала лить самые красивые в Голливуде слезы, подошла поочередно ко всем женщинам в трауре, прошептала им слова соболезнования. Поцеловалась с Сольвейг, с Элизабет, потом остановилась рядом с Шиллером, обнявшим рукой талию этого неожиданно появившегося существа, чем бросил вызов закону тяготения и хорошим манерам. На следующий день она была на обложках некоторых падких на сенсации журналов, которые отметили возвращение подружки Шиллера.

После рыданий и обмена влажными поцелуями Сольвейг, горя от любопытства, спросила ее, где та живет. Китаянка дала ей номер своего сотового телефона. Женщины спустя пару дней встретились в «Поло Баре». Вначале они обменялись любезностями. Сольвейг воспользовалась встречей, чтобы рассказать о своем пребывании на гасиенде. Су-Линь во время своего рассказа не переставала улыбаться.

– Я знаю это место. Мне ужасно не понравилось имение Рудольфа. Я даже разозлилась на него за это. И захотела уехать рано утром. Я была так рада убраться оттуда, что забыла там манто и чемодан, в котором лежал мой китайский паспорт. Я пользуюсь английским паспортом и никогда с ним не расстаюсь.

Сольвейг рассказала о сплетнях, которые ходили о китаянке.

– Некоторые решили, что вы умерли.

– Мне просто захотелось выразить мое отвращение к этому месту. Шиллер ужасно меня разочаровал, но теперь мы снова станем друзьями. Это он предупредил меня о трагедии. Это стало поводом для моего возвращения…